Мне было 15

25 января 1942 года.       – Подожди, подожди, я тебе сейчас ещё шалью грудь завяжу, – Валя схватилась за обнажённые плечи подруги, не давая ей одеться.       – Я не могу уже её терпеть, она колется… – фраза Сюзанны была прервана сухим кашлем, сопровождающим девушку уже почти месяц после зимнего купания в Ладожском озере.       – Ты тогда кашлять в жизни никогда не перестанешь! Хочешь до старости больной остаться, – Валя всё-таки решила намотать вязаную шаль на светлую кожу, не смотря на все возражения Янковской, – Вот как хорошо, смотри-ка! Тебе нельзя так сразу из огня да в полымя, ещё недельку с шалью да в носках из собачей шерстью походишь, и как новенькая станешь! Эти носки – наш семейный секрет, за неделю от любой хвори вылечит, не то что вы, со своей наукой!       Вместо ответа Сюзанна лишь опустила глаза на кровать, с которой не вставала вот уже 26 дней. Болезнь оказалась достаточно коварна, и не давала возможности не то что работать в прошлом режиме, но даже вернуться Сюзанне в свою комнату. Девушка так и продолжала проживать в кабинете Константинова, сутки на пролёт штудируя книги о медицине из его библиотеке. Не смотря на все старания Вали поставить Сюзанну на ноги, как можно быстрее, и всю оказанную ею заботу, носки из собачьей шерсти были не всемогущи…       Валя ухаживала за Сюзанной на протяжении всего января, до, в перерывах, и после своей основной работы в санчасти. Валя помогала Янковской помыться, приносила той пайку, обмазывала растворами и мазями. Именно благодаря Валиной заботе Сюзанна поправилась в прямом и в переносном смысле. Плечи девушки больше не пугали своей остротой, а щёки приобрели розовый румянец, добавляющий лицу жизни. Нонсенс, но за время пневмонии у Янковской впервые с июня месяца начались критические дни. Валя терпела беспомощность и вечную слабость подруги, помогая исполнить любую её просьбу. Не смотря на юный возраст, четырнадцатилетняя Валя показала себя, как настоящий борец и товарищ. Константинов часто приходил с осмотрами, и спрашивал Сюзанну о её самочувствии, однако с каждым разом он всё реже смотрел Сюзанне в глаза, пока не конец девушка не выяснила в чём конкретно дело…        … – Евгений Борисович, говорите уже, в чём дело, – тело Сюзанны обдало кипятком, сейчас девушка хотела услышать правду от врача, но была ли она к ней готова…       Константинов медленно пождал губы и нахмурил и без того морщинистый лоб. Мужчина сидел на стуле напротив койки, где лежала девушка, и Сюзанна могла как нельзя точно рассмотреть каждую эмоцию Константинова, которую выдавало его тело. Проведя тонкой рукой по седым растрёпанным волосам, Константинов уж было открыл рот, чтобы дать ответ, но уже через секунду передумал. Пауза продлилась ещё с минуту.       – Сюзанна, я хочу поговорить с тобой, как с медиком, а ни как с пациенткой.       Мышцы во всем теле Сюзанны заметно напряглись, так, что девушка немного вытянулась на кровати. Брови нервно затряслись, а глаза пытались сдержать подступающие слёзы. «Что же со мной такое?»  – пронеслось в голове у Янковской, но перебивать врача она не стала, а лишь молча ждала свой приговор.       – Сюзанна, дело в том, что ты подверглась довольно сильному обморожению, провела много времени в ледяной воде. К тому же, ещё продолжительное время находилась на открытом воздухе в мокрой одежде, я боюсь… – Константинов чуть прервал свою речь, чтобы набрать в грудь побольше воздуха, – Я боюсь, что… Могут возникнуть в дальнейшем осложнения, связанные с твоим женским здоровьем. – врач наконец-то поднял свои глаза на девушку, в которых читалась жалость.        – Какого рода осложнения? – несмотря на пересохшее горло и пульсирующие виски, Сюзанна попыталась выдавить из себя максимум стойкости в голосе.       Стул резко заскрипел от облегчения, а доски в деревянном полу наоборот ощутили внезапное прибавление веса. Константинов, скрепив руки за спиной, подошёл к окну. За стеклом бушевала метель, и несмотря на ранее время, светло не было. Евгений Борисович понимал, что своим молчанием пугает девушку ещё сильнее, но ничего поделать с собой не мог. За время, проработанное с Янковской, она больно уж напоминала ему его внучку Сашеньку, погибшую ещё в июне в Киеве. Сюзанна умела располагать людей, ничего для этого специально не делая. Когда большие голубые глаза смотрели прямо на тебя, хотелось согласиться на все просьбы этого создания, и выполнить всё, что она только скажет. Но девушка своими этими чарами никогда не пользовалась. Возможно не осознавала ещё о своём даре, а возможно, берегла его для кого-то другого, более особенного, чем старый военный врач.       Наконец-то собравшись с силами, Константинов выпалил свой вердикт, словно из пушки в полдень:       – Сюзанна, я не думаю, что ты когда-нибудь сможешь иметь детей. Конечно в природе всегда остаётся место для чуда или случайности, но судя по моему опыту…       Несмотря на то, что в комнате было абсолютно тихо, для Сюзанны помещение будто бы наполнилось оглушающим звоном и треском. Больше слова Константинова она не слышала. От макушки то пяток по телу прошла горячая волна, а голова будто бы стала невесомой и совсем перестала ощущаться. Приговор прозвучал довольно чётко и ясно, и как любому преступнику, совершившему деяние, Сюзанне придётся за него отвечать.       Она лежала на уже ставшей ненавистной пастели, пресно смотря на что-то ей пытающегося объяснить Константинова. Сюзанна сама не понимала, как ей относиться к данной новости. Если злой рок её терять близких, то каким-то издевательством казалась участь больше никогда не приобретать родных. В 16 лет услышав свой диагноз на всю оставшуюся жизнь, Сюзанна попыталась собрать всю свою оставшуюся силу в кулак и ради Константинова сделать вид, что хуже чем есть сейчас, эта новость ей точно не сделает.       – Я поняла Вас, Евгений Борисович. Когда я смогу выходить на смены?       Константинов посмотрел на её почти здоровое лицо, пытаясь раскусить искренние и настоящие эмоции. Сюзанна всё так же, как и в начале разговора продолжала лежать под пуховым одеялом, крепко завязанная разными видами шалей и платков. Решив, что Янковская не хочет с ним обсуждать своё несостоявшееся материнство, Константинов лишь кивнул, соглашаясь со своими мыслями, и ответил на поставленный вопрос:       – Думаю через три дня можно ставить тебя на полноценную смену.       Интересно же складывались события, за жизнь чужих детей, Сюзанна расплатилась жизнями своих собственных… 8 февраля 1942 года.         Зима продолжала показывать на что способна. В Ленинградской области температура опускалась порой и до -40. Здание особняка, в котором находилась часть дивизии, промерзало насквозь, не смотря на то, что печки практически не затухали. По убедительному настоянию Вали, Сюзанна не выходила на улицу с того самого дня, как Якубов принёс её в кабинет Константинова на руках. Громов, пытаясь бороться с ужасными морозами, приказал залить щели в окнах смесью из крахмала, целлюлозы и соломы, но даже это уже не помогало. Температура в части продолжала оставаться отрицательной.       Ровно две недели назад, как Сюзанна вышла на смены, превозмогая постоянную слабость и агрегатную усталость. К концу смены ноги отекали и подкашивались от каждого движения, резко простреливая в спину. Месяц болезни дал о себе знать: длинные волосы стали реже, и потеряли былой блеск пшеничных переливов. Зато из-за отсутствия движения и сытному трёхразовому питанию щёки Сюзанны налились, а тело больше не напоминало последствия дистрофии. Иногда смотря на себя в бане, Сюзанна удивлялась внезапно округлившейся груди или бёдрам, не понимая, как такие изменения могли постичь её за месяц. Кажется, Сюзанна полностью перелистнула страницу болезни, если бы не одно печальное последствие…       – Сюзанна Мартиновна, зайдите ко мне пожалуйста после обхода, будьте так любезны, – обращение от Константинова по имени-отчеству уже не казалось чем-то необычным, а стало довольно-то обыденным явлением. После больничного девушки, военврач доверял ей самых сложных и важных пациентов, а иногда даже спрашивал мнение Сюзанны по какому-то либо вопросы. Бывало, девушка терялась, из-за  банальной нехватки знаний, в этом случае Евгений Борисович устраивал целую лекцию, подробно знакомя Сюзанну с темой.       Пациентов было много, в санчасти даже выставили дополнительные койки. Медики с трудом справлялись, но с выздоровлением Сюзанны, всё, кажется, вернулось на пути своя. Но часть будто бы изменилась… Пропали постоянные перешёптывания со стороны зенитчиц, и язвенные комментарии со стороны Поляковой. Екатерина Дмитриевна теперь или вовсе не разговаривала с Янковской, или обращалась к ней по имени и исключительно в доброжелательном контексте.       В кабинете Константинова, с момента переезда от сюда Сюзанны ничего не изменилось. Правда, теперь температура здесь была градусов на 10 выше средней по особняку. Врач сидел на своём месте за небольшим письменным столом и заполнял журнал своим размашистым, красивым подчерком. Заметив за косяком тяжёлой двери девушку, Константинов жестом помахал ей, давая разрешение войти.       – Как Вы чувствуете себя? – начал беседу Константинов, отложив наконец журнал на край письменного стола.       – Прекрасно. Уже полностью втянулась в рабочий процесс, – ответила ему Сюзанна, крепко сжав кулаки.       Каждый день приносил ей неимоверную боль, и кабала эта казалась бесконечной. Операции, процедуры, уход, и так по кругу. Всё это заставляло Сюзанну погрузиться в какой-то проклятый круг из боли и смерти, из которого выхода не было вовсе. После тех самых слов Константинова Сюзанна долго думала, пытаясь определиться, что она чувствует по этому поводу. Но она не чувствовала совершенно ничего. Ни радости ни боли. Во время больничного у Сюзанны было время проанализировать свои действия, исходя из чего она сделала вывод, что давно уже ничего не чувствует. Даже в прорубь она бросилась только из-за чувства долга, а ведь в части её уважают теперь из-за этого… И Полякова, кажется, мнение своё изменила… А она прыгнула только для того, чтобы хоть что-то почувствовать. Чтобы понять, хочет она жить или нет. Когда две недели назад Константинов сказал ей тот диагноз, Сюзанна даже в какой-то мере обрадовалась: если не будет детей, значит, они не умрут, и не придётся переживать боль потери вновь. Смерть мамы стала для неё самым страшным событием за все 16 лет, и каждый день она боялась, но подсознательно ждала похоронку на Артемия, папу, или… Лёшу. Сюзанна боялась пережить смерть ещё раз, поэтому в мыслях своих уже давно похоронила всех близких, предрекая себя на годы долгого и вязкого одиночества.       – Значит Вы сможете меня сопроводить в одном очень важном деле, – Константинов снизил тон, заговорив чуть тише, тем самым подчёркивая степень важности того самого «дела».       – Что Вы имеете в виду, Евгений Борисович?       Константинов что-то достал из шкафчика письменного стола и протянул Сюзанне небольшой кусочек бумаги, где крупными буквами было написано «ТЕЛЕГРАММА». Не став ждать, пока девушка ознакомится с содержанием послания, Константинов продолжил:       – Меня вызывают на очень важное эпидемиологические собрание в Боткина через неделю. А я признаться, в Ленинграде был всего лишь раз до войны, и то, ещё при царе, – Евгений Борисович чуть помедлил, давая Сюзанне понять суть ситуации,  – А Вы же коренная Ленинградка вроде. Не хотели бы Вы меня сопроводить на данном консилиуме?       Сюзанна не отвечала. Опустив глаза на телеграмму, она раз за разом перечитывала «…настоятельно просим Вас присутствовать 11 февраля в 12:00 в Инфекционной больнице имени С.П.Боткина во время заседания  чрезвычайной противоэпидемиологической комиссии…». В холодном кабинете повисло неудобное молчание. Вернуться в Ленинград для Сюзанны, означало пережить сентябрь прошлого года вновь. Сюзанна хотела и одновременно боялась увидеть свой родной город в объятьях смерти и блокады. Словно прочитав эти беспокойства на румяном лице, Константинов продолжил:       – Сюзанна Мартиновна, я понимаю всё. Понимаю Ваши опасения, - мужчина тяжело вздохнул и точно так же опустил глаза. Слова не шли вовсе. Каждый думал о судьбе своей малой родины, пытаясь свыкнуться с печальной реальностью. – Хоть убейте, я бы сейчас ни за что не хотел домой, в Киев. Не хотел бы увидеть, что с домом стало, не хочу даже знать, как их всех… – мужчина прервался, больно обрубая продолжение своего рассказа. – Там все были. Жена, невестка и внучка. И никого больше нет. Я не вдавался в подробности, и не собираюсь, мне одного факта достаточно. Я для города своего ничего не могу сделать, а у Вас такая возможность есть. Вы можете помочь оставшимся не умереть от инфекций и болезней с наступлением весны. Без нас город пропадёт, понимаешь? – Константинов, уже неожиданно перешёл в конце своей речи на «ты».       Сюзанна всё прекрасно понимала, но осознавать это боялась. Полгода назад она бежала от туда, чтобы забыть всё то, что причиняло боль. А сейчас, когда она настолько боится почувствовать подобные эмоции вновь, что вовсе отключила в себе их, ей предлагают вернуться, и распотрошить старые воспоминания. Больше всего Сюзанна боится даже не боли, а отсутствия боли. Не стала ли она бездушной за это время? Не забыла ли маму?       – Евгений Борисович, – чуть выдержав эффектную паузу, Сюзанна продолжила, – Всё хорошо, я поеду в Ленинград с Вами.   11 февраля 1942 года.         Февральское утро выдалось на удивление хмурым, что полностью соответствовало с внутренним состоянием Сюзанны. Утренние сумерки всё равно слепили глаза, заставляя щуриться. Сюзанна, в нескольких свитерах, двух шалях и трёх парах портянок с трудом двигалась по заснеженной земле. Белые хлопья в безветренную погоду тихо опускались вниз, так что обзор заканчивался на расстоянии вытянутой руки.       Ещё вчера договорившись с Константиновым встретится во дворе части в 9:00, Сюзанна спустилась даже чуть раньше. Людей на улице не было вовсе. Из-за сильных морозов, лютующих над Ленинградом вот уже которую неделю, на Дороге жизни была усилена переправа, караваны машин шли без остановки. Зенитчикам и другим охранникам ледовой трассы приходилось работать в две смены, так что одна часть солдат сейчас находилась у пляжа, а вторая отсыпалась после ночной смены. Но, кажется, на улице всё же кто-то был. В белой пелене снега, облокотившись на капот машины стоял Громов. Выпуская клубы табачного дыма, он не обернулся на звук приближающейся Сюзанны, а продолжил смотреть в сторону елового леса. В его внешнем виде, как впрочем и всегда, придраться было не к чему.       – Здравья желаю, товарищ майор, – сонным голосом, максимально громко, как только смогла, попыталась сказать Сюзанна. После такого долгого больничного привыкнуть к распорядку дня, а особенно к 4-часовому сну было не легко, к тому же её почему-то преследовала постоянная усталость. В столовой кормили скудно и непонятно чем, что тоже сильно отличалось от рациона во время болезни. Оказывается за время её отсутствия, порции уменьшились, и привычные продукты заменились на неизвестные крупы и подозрительно чёрный хлеб. Но ведь месяц ей Валя приносила совершенно другую пищу…       Тем временем Громов медленно повернул голову в сторону девушки, но не полностью, и совсем не изменяя безэмоционального выражения лица, продолжал курить папироску.       – И тебе доброго утро, Янковская. Попроще можешь выражаться, не на плацу.       К ехидству с самого утра Сюзанна была не готова, сказывалось тотальное бессилие, однако от едкого комментария она воздержаться всё же не смогла:       – Так Вы, товарищ Громов, в штрафбат обещали меня сослать, а я так рисковать не могу, на меня больные рассчитывают.       Громов неожиданно резко повернул голову в сторону девушки, но не увидев на её лице ни единого мускула, исказившегося в сарказме, чуть выпустил накопляющийся пар. Белое лицо Сюзанны, обрамлённое синей шалью казалось совершенно беззлобным под вуалью больших снежных хлопьев.  А розовый румянец на округлившихся щеках заставил Громова вовсе успокоится, осознавая, что подводных камней в этой беседе нет.       – Вот и правильно, товарищ Янковская, – строго ответил девушке Громов, – Рисковать Вам точно не надо. – Громов почему-то совершенно неожиданно перешёл на «Вы», особенно выделив это местоимение в своей речи.       Продолжая вдыхать остатки никотина, Иван Максимович смотрел прямо в лицо Сюзанны своими ледяными глазами, и пытался разглядеть на нём проскочившую мимолётно эмоцию страха, как и у других его подопечных. Но в ответ, точно таким же взглядом отзывались голубые глаза, кажущиеся при дневном свете ещё светлее. Из под пушистых ресниц явно читалось «Я Вас не боюсь», и Громов это смог разглядеть. Ухмыльнувшись своим же мыслям майор прервал натянутую между ними, как струну напряжённость и тем самым проиграл этот бой, уступив первенство по выдержки этой румяной девчонке, обмотанной в несколько слоёв шали, словно колобок.       – Иван Максимович, добрый день! Не ожидал Вас здесь увидеть в такой час. Я предполагал,  нас водитель доставит в Ленинград, – голос врача Константинова развеял напряжённую сферу, выросшую вокруг Громова и Сюзанны за 10 секунд их неоднозначного диалога. – Сюзанна Мартиновна, а Вы, впрочем, как и всегда, блестяще пунктуальны! Признаться, довольно редко встречаю данное качество среди барышень вашего возраста!       Проигнорировав последние два предложения Константинова, майор, не отрывая холодного взгляда от лица Сюзанны, ответил:       – Я сам вас отвезу, Евгений Борисович, приказано и мне на собрании быть.       Не выдержав взора Громова, под привычно нахмуренными чёрными бровями, Сюзанна всё же опустила глаза вниз, симулируя заинтересованность в белоснежном покрытии земли.       В 9:10 машина с майором Громовым, военврачём Константиновым Евгением Борисовичем и младшим военфельдшером Сюзанной Янковской двинулась в сторону Ленинграда по заснеженной лесной трассе навстречу белой метели и промозглому городу.

***

      В машине уже привычно укачивало. Дабы не поддаваться неприятной боли в голове, Сюзанна решила пропустить большую часть дороги и поспать. За окном свистел ветер, яростные дуновения которого иногда чувствовала нежная кожа девушки. Сюзанна открыла глаза, когда машина заметно сбавила ход. Это был её город, место, где она родилась и прожила лучшие годы жизни. Но его, словно сильно постаревшего родственника было больно узнавать. Высокие сугробы и покорёженные здания сопровождали её на каждом шагу. На улицах было устрашающе пусто, лишь редкие худые фигуры попадались на пути. Смотреть вокруг не хотелось. Из привычной Сюзанне хмурой романтичности Ленинград превратился в непохожий на себя труп, от которого хочется отвести взгляд при встрече. Сюзанна пожалела о том, что по просьбе Константинова согласилась сесть вперёд и сейчас была вынуждена созерцать руины когда-то великого града Петра. Некогда могущественная колыбель трёх революций, усыпальница царской династии и музей под открытым небом, ныне просто безликий сгусток камня.       Слева от Сюзанны восседала фигура Громова. Грозно и сосредоточенно нахмурив брови майор следил за занесённой снегом дорогой. В глазах его отражалась отнюдь не меньшая боль воспоминаний, чем у Сюзанны. Забыв о правилах приличия, девушка не отводила взора от лица Громова, разглядывая его впервые так долго. Острые скулы с еле заметными остатками щетины, чёткий контур прямого носа и вылезающая из под фуражки ровная линия чёрных волос на бакенбардах. Он молчал, и за все два часа дороги лишь несколько раз поворачивался в сторону Сюзанны, которая чувствовала его пронзительный взгляд на себе даже с закрытыми глазами. Но и он замечал её изучающий взор на чертах своего лица, только изящно делал вид, что слишком увлечён трассой. От чего-то ей хотелось неотрывно на него смотреть и наблюдать за быстрыми переменами в мимике. Не вспоминая о такте Сюзанна решила себе в этом не отказывать и наконец-то сложить его образ у себя в голове, чтобы и с закрытыми глазами видеть его словно наяву. «Зачем мне это» – в мыслях одёрнула себя она и вернулась к душераздирающим пейзажам серого Ленинграда.       Припарковавшись через несколько минут у Боткинской больницы Сюзанна оглядела кирпичное здание. С прошлого её визита в это место здесь ничего не изменилось. Пугающая краснота фасада и душащие ощущения сопровождали каждого посетителя больницы. Во дворе было пусто, приглашённые на консилиум врачи, в отличие от Константинова, не всегда отличались пунктуальностью. Возможно, из-за сегодняшней метели и колющего щёки мороза не все дойдут до больницы.       Сюзанна вышла из машины, и наполнила лёгкие воздухом, несмотря на то, что холод через нос пробирался до самого мозга. Нет, определённо пахло смертью. О былых запахах Ленинграда: жжёном сахаре и тины можно было забыть. Громов вышел из кабины, и посмотрев на часы, неторопливо достал папироску из кармана шинели. Курил он изящно, чуть приподнимая подбородок на выдохе ядовитого дыма и держа папироску двумя длинными пальцами. Метель моментально уносила никотин в сторону, заставляя Громова отворачиваться от порывистого ветра. Константинов, из-за раннего приезда продолжал оставаться в машине, объясняя данное положение вещей своей излюбленной поговоркой «Ранний гость хуже татарина». До начала оставалось ещё около 40 минут. Сюзанна обернулась на звук рваных всхлипов. Позади неё шёл низенький ребёнок, всё лицо которого было замотанно шарфом. Тихо плача, он с трудом волочил за собой серебристый бидончик, когда-то выполняющий роль тары для молока. Не дожидаясь, когда малюсенькими шагами ребёнок приблизится к машине, Сюзанна сама подошла к нему и спросила, чуть наклонившись:       – Привет, а тебя как зовут?       Ребёнок поднял на неё свои заплаканный глаза, освобождаясь от тесных оков вязанного шарфа. Лицо его было настолько худое и безжизненное, что становилось страшно. Стеклянные глаза в бреду боли пытались сосредоточится на лице Сюзанны, но по всей видимости, выходило это с трудом. Сюзанна удивлённо подняла брови, увидев острые скулы на нежном лице. Ей стало вдруг безумно стыдно за свои округлившиеся щёки, за румянец, за здоровый блеск глаз. Люди тут жили совсем по другому, если это можно было назвать жизнью.       Ребёнок же не отвечал, часто шмыгая сопливым носом, он продолжал смотреть прямо в душу Сюзанне.       – Когда взрослые спрашивают обычно принято отвечать, – из-за привычно-твёрдого голоса Громова за спиной Сюзанна вздрогнула от неожиданности. Майор подкрался тихо, или звук его шагов затерялся среди завываний лютующей вьюги.       – Мама мне не разрешает разговаривать с незнакомцами, – ребёнок практически пищал, обессилено размыкая губы на каждом слове, но Громов кажется его слова услышал.       – Какие же мы незнакомцы, я вот майор Громов Иван Максимович, а ты кто такой будешь? – Сюзанну удивилась тому, как строго с ребёнком разговаривает Громов, лишь слегка опустив к нему голову.       – Ваня, – тихо пропищал мальчишка, в очередной раз шмыгнув носом.       – Тёска значит, – Громов, сняв предусмотрительно кожаную рукавицу, протянул руку мальчику для дальнейшего пожатия.       Маленький Ваня подумав несколько секунд поставил бидон на землю и вложил свою крохотную, худую ручку в большую ладонь Громова, слегка надавив.       – Вот тебе урок, Ваня, на всю жизнь: при рукопожатии варежки и перчатки снимать принято, – сказал Громов, пряча обратно руку от мороза.       – Он говорит из последних сил, зачем ему варежки на морозе снимать? – возразила Громову Сюзанна, схмурившись, подобно майору. В ответ мужчина одарил её лишь резким грозным взглядом, беззвучно говоря «не вмешивайся» одними глазами. Почему-то именно этот взгляд на Сюзанну подействовал, и она отвернулась обратно к мальчику. Громов одним взглядом умел заставить всех замолчать, и ввязываться в это состязание не хотелось совсем.       – Чего же ты плачешь, Иван? – обратился Громов к мальчику, всё таким же твёрдым тоном, который в сложившейся ситуации звучал для Сюзанны странно.       – Меня мама ещё утром за водой на Неву послала, а я уже третий бидон переворачиваю по дороге. Больше сил ходить нет, – мальчик залился горючими слезами, быстро вытирая их маленькими ручками.       Сюзанна молчала, не двигаясь с места и не пытаясь заговорить с мальчиком. Его неприлично худое тельце, которое было видно даже сквозь несколько слоёв одежды, заставляло ком в горле разрастаться на весь организм, парализуя голос. Мальчик безнадёжно плакал, тихо выпуская слёзы из глаз и не надеясь на какое-либо разрешение ситуации.       Пока Сюзанна молчала, всё так же наклонившись к мальчику, Громов молча подошёл чуть ближе и, взяв бидон лёгким движением, развернулся в противоположную сторону от Невы.       – Пошли, покажешь где живешь.       Мальчик молча кивнул и усталой походкой попытался догнать семимильные шаги Громова, который резво двигался в противоположном направлении. Пока Сюзанна стояла и смотрела им в след, ему такому высокому и широкоплечему, несущему небольшой бидончик, и маленькому мальчику, пытающемуся резво перебирать дистрофичные ножки, чтобы не ударить в грязь лицом, она осознала, что струсила. Перед этим мальчиком, которому, как и миллионам других ленинградцев она не может помочь, не может накормить досыта и избавить от вечных налётов и обстрелов. А Громов не думал, он просто взял и помог мальчишке, как смог, оставив Сюзанну смотреть в их спины. Ещё чуть постояв, Сюзанна решила их догнать.       Ваня шёл непривычно для самого себя быстро, часто поднимая глаза на высокого майора. Подведя взрослых к трёхэтажному кирпичному зданию, мальчик подождал, пока Громов откроет дверь и впустит его внутрь. Тяжёлая дверь с трудом отворилась, и в нос ударил зловонный запах человеческой смерти. Украдкой взглянув на Громова, Сюзанна увидела его взгляд на себе. В немом молчании они оба удостоверились в том, что не ошиблись в своих предположениях. На лестничной клетке старого дома пахло трупом. Немного собравшись с мыслями, Сюзанна попыталась спросить маленького Ваню, как можно мягче:       – Чем же тут пахнет?       – Это тётя Маша умерла на лестнице на третьем этаже ещё перед Новым Годом. Её мама тряпочкой накрыла, – детский голос прозвучал отвратительно спокойно и отстранённо, от чего рот Сюзанны искривился в брезгливой линии. Но, кажется, мальчику этот порядок вещей не доставлял совершенно никакого дискомфорта.       Подойдя к крутой лестнице, Ваня издал крехтящие звуки, и крепко схватившись за перила, с трудом поднимал ноги на крутой лестнице. Не удержавшись вида данной картины, Сюзанна подхватила маленькое тельце под мышки, и приподняла, перенося на несколько ступенек вперёд. Ваня был лёгкий. Нездорово лёгкий. Пальцы Сюзанны практически смыкались, охватывая его тонкую грудь.       – Не носи его, пусть сам идёт, – через плечо кинул Сюзанне очередной приказ Громов.       – Ему же тяжело.       Громов не ответил, и даже не повернулся в сторону девушки. Протянув мальчику свою руку, и подождав, пока детская ладошка окажется в ней, он потянул его вверх по лестнице, помогая подниматься. Идя сзади них, Сюзанна наблюдала за тем, как Громов одной рукой несёт бидон, а второй практически волочит Ваню за руку. Мальчик всё также пытался резво перебирать ногами, и придерживался за перила, высоко поднимая и вторую руку. Наконец-то остановившись около какой-то квартиры с деревянной дверью, Ваня просигнализировал «Пришли», и дождался, пока Громов отдаст ему тару с ледяной водой. Поблагодарив за помощь, мальчик уж было потянулся к дверной ручке, но тут его остановил голос Сюзанны. Подойдя чуть ближе, Сюзанна протянула маленькому Ване завёрнутый в белую тряпочку сэкономленный чёрный хлеб. Ваня поднял пустые глаза на девушку, в которых наконец-то зародилась хоть какая-то жизнь. Робко мальчик забрал из рук Сюзанны хлеб и бессловно кивнул. Он ничего не сказал, но это молчание было красноречивей любых благодарностей, по крайней мере для Сюзанны. Когда мальчик скрылся за дверью, Сюзанна посмотрела чуть влажными глазами на Громова. Его безэмоциональность и хладнокровность её поражала и раздражала одновременно. Майор тоже молчал, рассматривая путь одинокой слезы по румяной щеке.       – Мы что-то можем сделать с мёртвой бабушкой, это опасно для других жильцов, – наконец-то произнесла в тиши парадной Сюзанна, голос её разнёсся эхом на несколько этажей.       Громов кротко кивнул и опустил глаза вниз, раздумывая над то-ли просьбой, то-ли предложением, то-ли вообще требованием Янковской.       – Дежурным скажу, вынесут, – наконец-то отозвался майор, и, развернувшись, спустился на несколько ступенек вниз по лестничной клетке, – Пойдём, скоро начнётся собрание.       Сюзанна повиновалась, и направилась прямо вслед Ивану Максимовичу, навстречу бурному врачебному консилиуму в Боткинской больнице.

***

      И внутри инфекционного «Боткина» ничего не изменилось, с тех пор, как Сюзанна была здесь  4 года назад после укуса клеща. Во время отдыха вместе с семьёй в Комарово, из-за чрезмерно активных игр в салочки с соседскими детьми на траве, Сюзанна и подхватила на свою голову этого кровопийца. Точнее не на голову, а на ногу, что заметила только спустя сутки, когда тело клеща уже раздуло от молоденькой крови девочки. Настасья Григорьевна тогда в срочном порядке направилась вместе с дочерью в Боткинскую больницу, где заведующим отделением был её старый университетский товарищ. Сюзанне прописали целый курс болезненных уколов, от которых ещё некоторое время сидеть было дискомфортно.       Сидя сейчас в большом зале с кое-где обвалившейся штукатуркой и протекающей крышей, Сюзанна вспоминала тот день, когда побывала здесь впервые. Мама потом разрешила ей съесть целую коробку конфет, дабы утешить болезненные воспоминания от уколов антибиотиков. В тот момент ей казалось, что всё это было в прошлой жизни и не с ней.       Сидя в третьем ряду выставленных в ряд стульев, Сюзанна заняла место рядом с Константиновом. Громов же, отказавшись садиться, встал в конце зала, чуть подперев собою стенку. Там вместе с другими мужчинами в похожей форме он периодически что-то возбуждённо обсуждал, активно жестикулируя руками. Собрание ещё не началось, но зал, казалось, уже был полон людьми. Медики, прямо в верхней одежде, из-за минусовой температуры в здании, рассевшись на приглядевшихся им стульях, ждали начала комиссии. В начале зала, перед зрительскими местами располагался длинный стол, видимо, предназначенный для самых опытных и почётных членов собрания. Скоро в зал вошли женщина и мужчина, именно их все и ждали.       – Это главврач больницы Галина Львовна Иерусалимчик, – прошептал на ухо Сюзанне Константинов, чуть наклонившись и кивая в сторону женщины средних лет.       – А это, – начал Константинов, кивая уже в сторону седого мужчины, – Председатель Ленгорисполкома Спопков Пётр Михайлович.       Медленно подойдя к своим местам, отодвинув стулья и наконец-то сев, председатели комиссии оглядели зал: около пятидесяти уважаемых медиков собрались сегодня, чтобы решить важнейшую проблему Ленинграда. Стоит отметить, что приглашённых было в два раза больше, но, видимо, не все сегодня смогли дойти до достаточно отдалённого корпуса больницы.       – Итак, товарищи, – начала главврач больницы, – сегодня мы все с вами здесь собрались, для того чтобы предложить способы и варианты решения проблемы, буквально стучащую в двери Ленинграда, – женщина взяла в руки листок бумаги с, очевидно, написанным ранее докладом.       – В нашем городе сложилась очень опасная эпидемиологическая ситуация, угрожающая жизни и здоровью тысячам людей. В связи с тем, что наш город остаётся в кольце нацистов, люди в Ленинграде голодают, и умирают прямо на улицах. С начала зимы ситуация ухудшилось: множество товарищей замерзают или теряют сознание от истощения на улицах города, где в дальнейшем и остаются. На данный момент мы даже боимся представить, сколько человек остаются лежать на асфальтированных проспектах. Также вот уже несколько месяцев люди в городе живут без водопровода и канализации, ленинградцы не моются, а нечистоты сливают прямо в окна. Пока стоят морозы, они задерживают распространение эпидемии, но с каждым днём приближения весны ситуация обостряется всё больше и больше. К уже имеющимся заболеваниям ленинградцев, могут прибавиться ещё и холера, цынга, брюшной тиф и так далее. Последствия могут быть необратимыми.       Впервые за долгие месяцы войны Сюзанна увидела её другую сторону, скрытую ранее от глаз всех фронтовиков. В городе люди находились не на иждивении, а на точно таком же поле боя, с бесконечными обстрелами, без благ цивилизации и в состоянии постоянно развивающихся болезней. Если до начала весны не привести город в порядок, и не предпринять эффективные действия против распространения инфекций, Ленинград может вымереть… Кажется, именно на это и рассчитывает Гитлер, взять «Северную столицу» измором.       – … в связи с данными фактами, эпидемиологическая комиссия предлагает следующие решения: Организовать всеобщий «субботник» по уборке города от нечистот и трупов. Однако возникают новые вопросы, как массово захоронить в короткие сроки такое количество людей? Может быть их сотни, может тысячи, мы точно не знаем. И кого привлечь на работы? Ответы на данные задачи мы и просим вас обдумать и предложить решения, коллеги!       В зале повисло секундное молчание, однако в глазах медиков не было удивления. В отличие от Константинова и Сюзанны, эти люди не выезжали из города, и предполагали дальнейшее развитие событий после долгих зимних месяцев блокады. Но для Сюзанны образ Ленинграда словно бьющегося в агонии больного казался ужасен. Город умирал.       – Я предлагаю, – встал со своего места полностью седой мужчина, – назначить от каждого двора ответственных, в группе 3-5 человек, которые будут в состоянии очистить определённую территорию. После проведения работ предлагаю провести проверку, в составе комиссии, – мужчина сел обратно на своё место.       – Прекрасное предложение, спасибо, товарищ!  – отреагировала Иерусалимчик.       Далее предложения посыпались более активно, чем ранее. С места встала такая же пожилая женщина:       – Боюсь, что одних горожан будет мало. В связи с этим, мне кажется разумным попросить милицейские отряды, а может быть и близлежащие к городу дивизии, будь то Нарвская, или Ладожская, выделить для уборки некоторых бойцов.       – Весьма разумное замечание! – отозвался председатель комиссии, – Сегодня с нами присутствует начальники некоторых армий и дивизий. Надеюсь, они смогут оказать нам содействие в данном нелёгким деле?       Я медленно обернулась, стараясь не привлекать к себе внимание. Громов и его боевые товарищи уверенно закивали. Лицо у майора было сосредоточенным. Смотря на озабоченного Громова, Сюзанна осознала, что не знает от куда именно он родом. «Может он, как и я, Ленинградец?» – пронеслось в её голове, когда она всё также продолжала смотреть на Ивана Максимовича.       – Мне кажется, надо проводить кремацию, учитывая массовость, захоронение в братских могилах может оказаться небезопасным, – чуть наклонившись к Константинову, прошептала ему Сюзанна.       Посмотрев раздумывающими глазами в лицо Сюзанны, Константинов в тот же момент встал, и громко обратился к комиссии:       – Моя помощница предложила весьма занимательную идею, и я с ней полностью согласен. Тела ленинградцев необходимо кремировать.       – Пожалуй, я соглашусь с Вами и Вашей помощницей, – ответила главврач, – но где мы сможем кремировать такое количество тел?       Сюзанна поднялась со своего места, обратив на себя взгляды всех сидящих в зале:       – Может быть переоборудовать какой-нибудь завод, желательно с большими печами и на окраине города? – в зале повисло устрашающее молчание, и Сюзанна почувствовала на своей спине прожигающий взгляд Громова.       – Звучит вполне правдоподобно, но что делать с прахом? Мы же не сможем просто его выкинуть…       – Можно ссыпать его в пруды, например, или в ямы и засыпать землёй, так мы организуем ряд братских захоронений, – прервала вопрос главврача Сюзанна.       – Думаю, Вы правы, – вмешался в разговор председатель комиссии, – Мы займёмся поиском подходящего помещения для будущего крематорий.       Сюзанна села на своё место, ноги были по колено ватными, а руки чуть дрожали. С самого детства Сюзанне не нравилось выступать на публике или отвечать у доски перед всем классом, в эти моменты она чувствовала себя максимально некомфортно. Она даже в школьных спектаклях и концертах никогда не участвовала, а во время исполнения песни на выпускном встала в последний ряд за высокими мальчишками, и слегка открывала рот под музыку.       Комиссия длилась ещё около двух часов, во время которых различные уважаемые медики предлагали свои способы решения проблемы. Сюзанна, сильно увлёкшись процессом, ещё не раз поднималась со своего места с очередным дельным предложением или вопросом. Константинов довольно восседал слева от девушки, одобрительно улыбаясь каждому её предложению. Когда, наконец, все идеи были выслушаны, и все решения приняты, стенографистка положила на стол председателей листок бумаги с наиболее ценными советами медиков.       – Итак, товарищи, эпидемиологическая комиссия, во главе с председателем Ленгерисполкома Спопковым Петром Михайловичем и главврачом инфекционной больницы имени С.П. Боткина Галины Львовны Иерусалимчик, приняла следующие решения, – председатель перечислял оглашённые медиками предложения, – Переоборудовать Кирпичный завод в Московском районе в крематорий, с 1 марта начать работы по уборке города, наладить работу канализации и водопровода в многоквартирных домах, провести массовою вакцинацию 100% населения, открыть максимальное количество закрытых ранее бань, истребить крыс. Товарищи, выражаем вам благодарность в работе сегодняшней комиссии! Вы уже сделали многое для нашего города!       Комиссия завершилась, и все решения были приняты. Люди вставали со своих мест и покидали зал собрания. Сюзанна вместе с Константиновым и Громовым вышла в длинный коридор больницы, когда её окликнул голос сзади:       – Сюзанна?       Сюзанна резко обернулась, точно так же, как и майор с Константиновым, все трое смотрели на мужчину, назвавшего имя девушки. По её телу прошлась волна жара: на Янковскую смотрел мамин одногруппник дядя Андрей, как сам он тогда представился. Именно он 4 года назад доставал клеща из ножки Сюзанны в этой самой больнице.       – Сюзанна, это действительно ты? – мужчина удивлённо расширил глаза и развёл руками.       Несколько секунд Сюзанна молчала, а лицо её не выражало совершенно ничего кроме страха.       – Здравствуйте, дядя Андрей. Не знаю, можно ли Вас сейчас так называть…       – Конечно можно, дорогая ты моя! – прервал дядя Андрей слова Сюзанны. Он на удивление был бодр и радостен, хотя, возможно, это было связанно с неожиданной встречей со старой знакомой, – Какими судьбами ты здесь? Я заметил тебя на комиссии, но подумал, что мне померещилось. Как же ты выросла, я видел тебя в последний раз 4 года назад, тебе тогда было…       – Да, мы действительно давно не виделись! – быстро прервала слова мужчины Сюзанна, а тело её затряслось мелкой дрожью. В тот момент Сюзанна осознала всю опасность своего положения: этот человек знал её, знал сколько ей лет и мог случайно упомянуть об этом в присутствии Громова и Константинова. А что будет дальше в этом случае? Эти мысли девушка всё время отгоняла от себя. Попав на фронт обманным путём, Сюзанна рисковала каждый день своего пребывания в части. Соврав о своей квалификации, она каждый миг ходила по лезвию ссылки в штрафбат. Нет, этого она точно не допустит, никто ничего не узнает.       – Вот, познакомьтесь пожалуйста, это Константинов Евгений Борисович, военврач в части, где я служу, и мой учитель. Собственно говоря, его и пригласили на заседание комиссии, – продолжила свою речь Сюзанна, дабы не дать сказать ни слова дяде Андрею, – А это Громов Иван Максимович, начальник дивизии, в которой я служу.       Константинов улыбнулся новому знакомому и они обменялись крепким рукопожатием. Но не Громов. Лицо его было каменным на протяжении всего разговора Сюзанны с неизвестным ему мужчиной. Но Громов не вышел на улицу, и даже не отходил чуть поодаль, наблюдая за диалогом.       – Я про твою маму давно не слышал, как она? Как ваша семья? – затараторил свои вопросы дядя Андрея, не замечая изменений в лице Сюзанны, которое бледнело с каждой секундой.       – Мама умерла в первый день бомбёжки. И семьи больше нет. Брат на фронте, отец в эвакуации.       Андрей замер, а улыбка медленно сползла с его лица. Повисла неловкая пауза, которая, по ощущениям всех присутствующих длилась целую вечность. В коридоре Боткинской больницы повисло молчание. Громов, и даже Константинов узнали этот занимательный факт про жизнь Сюзанны впервые, и не понимали, как реагировать. Многое из поведения этой маленькой девочки становилось понятным, поступки её начали обретать смысл. Сюзанна смотрела на потерянное лицо друга своей мамы, и осознала, что во избежание дальнейших вопросов, которые могут привести разговор к разоблачению настоящего возраста девушки, надо уходить прямо сейчас. Собрав всю свою храбрость в кулак, Сюзанна наконец-то отмерла:       – Дядя Андрей, нам идти надо, всего Вам хорошего, до свидания!       Андрей открыл рот, и уж хотел было что-то спросить, но Сюзанна быстро развернулась и направилась в противоположную от него сторону, махнув длинной косой. Медику оставалось лишь смотреть ей вслед, как Сюзанна лёгкой походкой отдалялась всё дальше и дальше, оставляя вместо себя лишь массу вопросов. Сопровождающие её мужчины переглянулись, но с места своего не сдвинулись. Было видно, что для них это точно такая же новость, как и для него. Громов, беззвучно кивнув Андрею, в качестве прощания, развернулся на одних пятках, и всё также скрепив кисти рук за спиной, последовал за Сюзанной. Константинов заметил на его лбу тревожную морщину, не присутствующую ранее, но значение данному факту не придал. Бывший одногруппник Анастасии Григорьевны остался стоять в холодном коридоре больницы, в то время как вопросы клубились в его голове и душили сознание. «Почему её взяли на фронт, ведь ей всего…» - пронеслось в голове у Андрея, и если бы Сюзанна была рядом, он бы обязательно задал ей этот вопрос. Но дочка его подруги от чего-то спешно спускалась по ступенькам широкой лестницы.       В этот день, Сюзанна впервые оказалась на грани провала, и угроза высылки в штрафбат повисла над её сознанием, и преследовала вплоть до разоблачения…

***

      – Сюзанна Мартиновна! – окрикнул девушку Константинов недалеко от выхода из больницы, – Я ещё к коллеге-травматологу хочу зайти, кое-что обсудить по поводу нашего с Вами пациента. Если хотите, Вы можете тоже поприсутствовать, знаете ли, Валерий Антонович выдающийся хирург-травматолог нашего времени, такие люди раз в 100 лет рождаются!       Сердце в груди Сюзанны до сих пор надрывно билось, от чего воздуха лёгким не хватало вовсе. Сюзанна нервно закусила губу, пытаясь осознать смысл только что сказанного её собеседником, но получалось с трудом. События последних пяти минут заставляли тело девушки трястись мелкой дрожью, от этого сразу же похолодели ещё сильнее.       – Евгений Борисович, благодарю за приглашение, это действительно честь для меня, однако… – сделала небольшую паузу Сюзанна, пытаясь придумать причину отказа, но в результате всё равно решила сказать правду, – Я хотела бы заглянуть в одно место в городе, пока мы тут, если Вы не против, конечно.       – Конечно я не против, Сюзанна Мартиновна, вы вольны поступать так, как считаете нужным. Давайте тогда обусловимся с Вами, что встречаемся во дворе больницы приблизительно через час, нам надо успеть вернуться в часть до темна. Мы с Вами договорилась? – Константинов чуть наклонил голову, и добродушно улыбнулся. Он знал, куда именно она пойдёт и не собирался её останавливать.       Сюзанна же лишь кротко кивнула и смущённо улыбнулась в ответ. Путь предстоял не близкий, поэтому выходить надо было немедленно. Сюзанна спешно развернулась и частыми шагами направилась в сторону выхода. На улице лицо её остудил холодный ветер, пробирающийся в каждый закуток одетого тела. Во дворе больницы стояла всё такая же звенящая тишина, только вьюга завывала с устрашающим скрипом. Спустившись по скольким ступенькам, Сюзанна с трудом шагала по глубокому снегу, устав уже через несколько метров, в то время, как за спиной послышался знакомый голос:       – Садись в машину, скажешь куда отвезти.       Сюзанна оглянулась. Спрятав руки в карманы, и расставив ноги на ширине плеч, на неё смотрел Громов. Голос его ей почему-то показался каким-то отличным от обычного его проявления.       – Я дойду сама, спасибо, – ответила девушка, и уж было хотела развернуться, но реакция Громова не заставила себя долго ждать.       – Садись я говорю. В городе сейчас не безопасно, а нового военфельдшера я больше искать не буду. – Громов, не ждя ответа Сюзанны, и всё также не изменившись в лице, двинулся в сторону машины. Осознав всю безысходность своего положения, Сюзанна направилась за ним.       В машине было холодно, из-за чего двигатель завёлся не с первого раза. Крепко матюгаясь, Громов перебирал проводочки под рулём, пытаясь сдвинуть машину с места. Когда наконец-то раздалось продолжительное рычание двигателя, Иван Максимович радостно засмеялся, очевидно забыв, что в кабине находится ни один.        – Куда едем? – не отводя взгляда от дороги спросил девушку товарищ майор.       – Улица Войтика, если знаете.       Сюзанна не думала, что когда-нибудь туда вернётся, но морозящая душу боль поселилась в теле девушки с момента прибытия её в Ленинград. Она не знала и не понимала, зачем едет туда, ведь путешествие это не сулило ничего хорошего. Ленинград стал для Сюзанны одной большой могилой, семейной усыпальницей детских воспоминаний, мирной жизни и мамы. Смотреть на когда-то знакомые места Сюзанне было больно, ведь они напоминали прошлое. От когда-то уютного парка возле Невы остались только пеньки и огромная яма от снаряда, на том месте где раньше были турники. В кафе-кондитерских «Север», сейчас по карточкам выдавали хлеб, а не сладкие пироженые с ажурным кремом на верхушке. Всё изменилось с того самого момента до неузнаваемости, город будто бы стал чужим.       – Знаю, – ответил Громов и чуть поразмыслив добавил, – Я жил там рядом, в доме Блока на улице Декабристов, знаешь?       – Конечно знаю, в этом доме жил мой… одноклассник, – пытаясь не привлекать к себе чересчур много внимания, Сюзанна продолжила, – и в соседних домах тоже много друзей жило.       Громов удивлённо хмыкнул и улыбнулся левым уголком рта, так, чтобы девушка этого не увидела.       – А Вы Ленинградец, товарищ майор?       – Нет. Квартиру дали после Финской, только вот, пожил я там не много, – Громов не стал продолжать разговор, и в кабине повисло молчание, прерывающееся лишь шумом мотора. Сюзанна, не желая навязываться, замолкла, повернувшись в сторону окна, где белела замерзшая Нева. Людей на улицах было мало, а серое небо навивало ещё большую тоску и грусть.       – Послушай, это, конечно, не моё дело, – прервал молчание Громов, и Сюзанна повернула голову от окна в его сторону, – Но тебе не кажется, что ты родственников своих рановато похоронила?       – Особенно маму, – ляпнула Сюзанна, после чего по телу прошлась волна леденящего жара. Но Громов отнюдь не удивился, а лишь еле заметно ухмыльнулся, на подобный ответ ранее скромной девушки.       – Я не об этом. Насколько я понял, брат с отцом живы у тебя, – впервые за всю дорогу майор взглянул на сидящую справа Янковскую. Опустив глаза, она разглядывала сложенные на коленях руки, а густые ресницы были опущены. Только сейчас, смотря в её профиль Громов заметил выточенный, словно из мрамора прямой нос. А когда-то имеющиеся на лице скулы заменили округлые щёки под синей шалью, от чего Громов ухмыльнулся ещё раз, но уже про себя.       –  Живы пока, – на выдохе ответила ему Сюзанна, не поднимая глаз.       – Если ты так говоришь о них, значит, не ждёшь. А если не ждёшь, значит, у них и жить причин нет, – Громов вернул свой увлечённый взгляд на дорогу, – Пойми меня правильно, ты, получается, людей заживо хоронишь…       – Это война, – неожиданно громко прервала рассуждения Громова Сюзанна, и подняла на него горящие пламенем глаза, – Каждый день тысячи гибнут, по всей стране. Лучше я сейчас с мыслью этой смирюсь, про всех и сразу. Пусть лучше все умрут в моей голове, чем потом снова переживать это.       В сознании Сюзанны вдруг вспыхнуло множество картинок: новогодний утренник в детском саду, торжественная линейка на первое сентября, день рождения и шоколадный торт, приготовленный мамой. Воспоминания кружились в её голове в немыслимом смерче событий. Лишь картинка за стеклом расставляла всё на своим места. Словно по взмаху волшебной палочки всё сменилось, а детский звонкий смех превратился в возрастающий грохот мотора.       – Дело твоё, конечно, – Громов нервно сглотнул, а на лице его появилось несколько морщинок, – Но я бы хотел, чтобы на моей малой Родине меня ждали и помнили, чем вот так… Если ты в них не веришь, как им в себя самих поверить? – Громов вопросительно поднял бровь и посмотрел на Сюзанну: их холодные глаза встретились и сохраняли зрительный контакт ещё несколько секунд, пока девушка не опустила веки.       – Только брат мой на фронте, отец в эвакуации, – после небольшой паузы продолжила диалог Сюзанна, – Сбежал первый же из города, всех нас здесь оставил. И для меня он умер, и ничего это не изменит никогда. Мой брат за него на амбразуру ложиться, а этот, с позволения сказать отец… Не хочу о нём ничего ни слышать, ни знать, ни думать.       Громов отвечать не стал. Электричество в кабине машины, кажется, можно было потрогать и сразу же упасть замертво от разряда тока. Вступать сейчас с Сюзанной в диспут было опасно не только для здоровья, но и для жизни. Глаза её горели, и словно льдинки в них трескалась ненависть. Громов уже как-то видел её такую, несколько месяцев назад, когда попросил её зашить рану немецкому лётчику, в ответ на что она непривычно резко отреагировала. «Строптивая» – подумал про себя Громов, но сразу же поругал себя за подобные мысли, и вспомнив о скорой уборке города, начал оценивать фронт работ, оглядываясь по сторонам, до самого конца поездки.       Через несколько минут остановившись в начале той самой улицы Войтика Громов обвёл взглядом разрушенные дома, и посмотрел на белеющее лицо Сюзанны, неотрывно смотрящее вдаль.       – Где тебя конкретно высадить?       Девушка долго не отвечала, пока сердце выбивало в её груди не иначе как польку. Сюзанна обвела лицо майора взглядом. Он жалостливо на неё смотрел, и она могла так же бесстрашно разглядывать лицо майора, не боясь его мыслей. Морщин на его лице больше не было, вероятно они исчезли в сумеречном дне Ленинграда.       – Я здесь выйду, Вы можете ехать, сама доберусь, – прерывисто проговорила Сюзанна, уже потянувшись к дверной ручке.       – Я подожду, – твёрдо ответил Громов, на что Янковская никак не отреагировала.       Улица была такой же, как и полгода назад, не считая разрушенных до основания зданий и покорёженного под ногами асфальта. Оставшиеся трёхэтажные здания пугали своей обшарпанностью и неухоженностью. На некоторых фасадах даже остались следы обстрелов. А ведь чуть больше полугода назад это была небольшая и узкая улочка, с зелёными посадками и приветливыми бабушками на лавочках. Контрастным на фоне цветущих воспоминаний казалось настоящее. Ноги сами понесли её прямо туда, где когда-то находился её дом, а сейчас… Нет, горы кирпичей на его месте уже не осталось, лишь очертания фундамента напоминало о прошлом этого места. Бывший дом, а ныне просто пустое место, разобрали по кирпичику после разрушения, видимо на баррикады и оборонительные линии. Мамы теперь там тоже не было. Могилой Настасьи Григорьевны отныне стало это место по адресу улица Войтика дом 6. Именно сюда теперь до конца жизни Сюзанна будет приносить пышные букеты красных гвоздик под удивлённые взгляды новых жильцов. Этот бедный дом стал символом разрушенной жизни Сюзанны, и чудовищно погибшей в нём мамы.       Сюзанна, упав на колени на мягкий снег, слегка коснулась голой рукою бетонного фундамента. Холод обжигал пальца так, что казалось, сейчас они отпадут по самый локоть. Слёзы шумной рекой заструились по щекам девушки, часто капая на снег, от чего на нём образовывались маленькие лунки. Второй рукой крепко зажав себе рот рукой Сюзанна завыла, пытаясь сдержать животный рык боли и обиды. «Этот чёртов снаряд! Почему он не упал рядом? Почему не пролетел мимо? За что именно мою маму, за что? Она всю жизни помогала людям, а эти суки живут! Почему, почему, почему?». Сюзанна, захлёбываясь своими же слезами и застрявшей в горле истерикой, наклонилась ниже к фундаменту, прижав лоб к холодному бетону. Сюзанна закрыла глаза, пытаюсь привести разум в порядок, но боль разрывала её душу изнутри и вырывалась наружу. «Я ведь с тобой так и не попрощалась» – ясно осознала в один момент девушка и слегка прикоснулась губами к ледяному основанию бывшего дома.       – Прощай, мамочка. Я очень тебя люблю. Прости меня за всё, – вслух проговорила Сюзанна куску серого бетона, борясь с льющимися горькими слезами.       Задрав голову наверх, она оглядела серое и низкое небо Ленинграда. Сильный ветер гнал тучи с немыслимой скоростью, заставляя их сменять друг друга в немыслимом темпе. Один единственный солнечный луч прорывался сквозь плотное серое полотно, что казалось невозможным в тусклую февральскую пору. Один единственный солнечный луч на сером небе заставил Сюзанну зажмуриться от слепящего заплаканные глаза света. На лице девушки неожиданно для самой себя появилась лёгкая улыбка. «Самый тёмный час перед рассветом» – красной линией прошлась в мыслях Сюзанны излюбленная поговорка её мамы.       Сюзанна, осушив лицо рукавом тулупа, повернула голову в то место, где высадил её Громов. Майор стоял там же, облокотившись о капот машины и курил, выпуская изо рта клубы дыма, скрывающие его черты лица. Громов смотрел прямо на неё, не отрывая взгляда от сего действа, разворачивающегося прямо на его глазах. На расстоянии около 30 метров они вновь встретились взглядами, не имея ни единой мысли в головах.       Когда Сюзанна вернулась на место в машине справа от водителя, Громов был уже там. Никто не мог осмелиться сказать ни слова, пока девушка не прервала это молчание, обращаясь к майору:       – Как я могу узнать о человеке на фронте? Хотя бы где он?       «...В тот день я попрощалась с мамой, наконец-то смогла её отпустить. Мне показалось, что тем лучом, простирающимся сквозь плотные тучи, она дала мне знак. С того момента жить мне стало как-то легче, не так, как прежде конечно, но всё же… Боль утраты по близким никуда не исчезает с годами, и не проходит. Возможно, со временем она лишь притупляется, заменяется какими-то новыми радостными событиями и эмоциями, но не уходит бесследно. Этот крест утраты каждый человек несёт на себе на протяжении всей жизни, каждый раз подбирая по пути новую и новую боль от смертей. Но если бы у меня был выбор, родиться сиротой и никогда не знать о маме с самого начала, или так страшно потерять её в 16 лет, я бы всё равно ничего не поменяла. Я благодарна ей за то, что она была рядом со мной все эти годы, за то что я могла её любить. Знаешь, ведь смерть стоит того, чтобы жить, а любовь стоит того, чтобы ждать...»