Мне было 15

      Тот день прошёл как в тумане для Сюзанны, и, вероятно, всей страны. По радио Молотов сообщил об обстреле немцами Киева, Севастополя, Бреста и многих других городов. В горожанах поселилось едкое чувство приближающейся катастрофы. Улыбаться больше не хотелось. Мартин, с серым от страха лицом, вышел из дома раньше обычного. На одной из центральных улиц его встретили такие же потерянные люди, не видевшие больше смысла идти на работу. Мужчина, как глава семейства хотел защитить свой родных, сделать хоть что-то для собственного спокойствия, что бы выжигающая сердце кислота самотерзаний отступила. Однако Мартин, бывалый испытатель авиационных двигателей, прекрасно понимал, что на фронт его никто не отдаст, и радоваться этому совсем не хотелось. От этого становилось ещё больнее. Ничто так не унижает, как собственная беспомощность перед грузом обстоятельств.       Артемий же, допив чай, с невозмутимым, казалось бы, расслабленным выражением лица сполоснул за собой серую чашку, и, проходя мимо обомлевших от происходящих событий матери и сестры, поцеловал последнюю в лоб. Затем, с таким же невозмутимым лицом одевшись, просто взял паспорт, и не отвечая на крики матери, истерично пытающуюся выяснить куда направляется её сын, хлопнул входной дверью. К семи часам утра Артемий был двести восемнадцатый в очереди в военкомат.       Вернувшись поздно вечером домой, Мартин застал своих родных, в неполном составе, сидящих за столом. Его супруга, держа в руках листок бумаги, вытирала непрекращающиеся слёзы тыльной стороной ладони. Артемий уехал никому не сказав, пообещав в записке что ещё вернётся. "Мой сын пошёл умирать вместо меня" - успело проскочить в голове у Мартина, и точно для себя решив, что он себя за это никогда в жизни не простит, произнёс:       - По другому быть и не могло. Он мужчина.       Настасья Григорьевна, яростно глядя красными от слёз глазами на мужа, никогда не простит ему этих слов. "Я его не для этого сутки рожала" - пронесётся в голове у женщины, но скажет она лишь;       - Мартин, ты голодный?

***

      В той очереди в военкомат в семь утра, под номер сто восемьдесят девять стоял и Алексей, который точно так же всё для себя решил. Одно его беспокоило в то прохладное утро - попрощаться бы с его Сюзанночкой. Он сделает это, постучав в вечером в дверь квартиры на улице Войтика, принеся с собой исписанный Артемием лист бумаги.       Настасья Григорьевна, вырвав из рук бывшего одноклассника дочери записку, удалиться читать её на кухню, оставив наедине Алексей и Сюзанну. Их разделял порог, когда Сюзанна после долгого зрительного контакта кинулась на шею своего возлюбленного, уткнувшись в плечо парню.       -Я вернусь и мы поженимся. Только обещай что будешь здесь меня ждать, - тихо прошептал Алексей, приглаживая пушистые волосы на затылке девушки.       -Я дождусь. Обязательно дождусь,-всхлипывая обещала та, -Ты только возвращайся.       Сколько подобных обещаний были даны в тот день, но не многие смогли их сдержать за последующие долгие четыре года. Сюзанна, на тот момент ещё верующая в чудеса и вечную любовь девочка, твёрдо для себя решила - ОН или никто.       Они простояли обнявшись не более пяти секунд, которые показались целой вечностью, после чего груди Сюзанны коснулся затхлый воздух парадной старого дома. Ещё детское сердце девушки непременно надеялось на лучшее, ей хотелось верить, что у них удастся сдержать обещания, данные друг другу в тот злополучный день. Алексей, спускаясь по лестнице, на секунду остановиться, но лишь на секунду, дабы осознать правильность своего решения. Алексей всегда поступал по совести, и тот случай был не исключением.       В 22:50 по московскому времени Артемий и Алексей уже сидели в вагоне забитого доверху  людьми поезда, направляющегося прямиком на фронт. Сотни новобранцев, с неизбежной тоской смотрели на провожающих их родных. На перроне остались воющие толпы женщин, детей и стариков.  Как бы сложно всем не было, верить хотелось в лучшее.

***

      Дни полетели с неизмеримой скоростью, сменяя друг друга в адском танце постоянного беспокойства и животного страха за свою жизнь. Ленинградцы изменились, казалось, отныне навсегда. Долгожданное северное лето никого не радовало. В это, пока ещё тёплое время года, горожане пытались запастись продовольствием на зиму, так как ощущали все – зима будет долгой.       27 июня ввели обязательную трудовую повинность, согласно которой все трудоспособные граждане от 16 до 50 лет после своей основной работы должны были ещё 3 часа в день трудиться на благо Родине и фронту. Настасья Григорьевна дома почти не появлялась. Женщина, еле волоча ноги после двенадцатичасовой смены, однако уже не в лодочках на звонком каблуке, а в обычных галошах, шла трудиться на производство. Время на сон и еду почти не оставалось ни у кого. Сюзанна, на момент лета 1941 года, ещё пятнадцатилетняя девушка, чувствовала  беспомощность и выжигающий сердце стыд перед соотечественниками. Девушка, пытаясь хоть немного быть полезной, без оклада и официального трудоустройства помогала санитаркой в больнице, где работала её мать. Раненых с фронта ещё не привозили, поэтому пациентов было не много. После долгой смены Сюзанна спешила на занятия в институт, где такие же замученные преподаватели объясняли студентам сложный, но нужный для страны материал.       Первого июля Мартин осведомил свою семью, что НИИ, где он работает, в полном составе отправляют в эвакуацию, так как враг стремительно подступает к городу. Разработки, над которыми трудились триста пятьдесят восемь сотрудников НИИ Авиастроения, являлись стратегически важными для государства и партии, а значит, сохранить их от врага – сохранить всю страну. Мартин знал, что его Настасья категорически откажется оставлять город и свою, несомненно важную работу, однако мужчина не предполагал, что его, как ему казалось, совсем маленькая дочь последует примеру матери. «Что ж мне, как крысе бежать? Нет, мне здесь важнее остаться» - таких слов от худощавой и угловатой Сюзанны Мартин не ожидал. Не смотря на полную уверенность главы семейства в том, что семья считает его трусом и предателем, Настасья Григорьевна и Сюзанна отца не винили. Ведь кто-то должен работать головой, а не руками. Казалось, семью Янковских настиг раскол. Пятого июля Настасья Григорьевна не пришла провожать своего супруга на вокзал, лишь погладив ночью его сорочки, и оставив короткую записку на клочке жёлтой бумаги: «Хорошей дороги. Прийти не смогу. Люблю».

***

      Восемнадцатого июля  в Ленинграде, как и во всей стране, были введены карточки на продовольствие. В начале войны каждому жителю города выдавали по карточкам 800 граммов хлеба. Меньше чем за неделю до шестнадцатилетия Сюзанны – 2 сентября норма была снижена. На тот момент ещё была разрешена коммерческая торговля продуктами, позже её запретят. В конце июля в войну против СССР вступила и Финляндия. Помня все ужасы Советско-Финской, Ленинградцы с особой опаской косились на северных соседей. Кольцо сжималось.       8 сентября враг захватил город Шлиссельбург, взяв под контроль исток Невы и блокировав Ленинград с суши. С севера город блокировали финские войска, которые были остановлены 23-й армией Вооружённых Сил СССР. С этого дня началась длившаяся 872 дня блокада города. 8 сентября 1941 года 8:32       Шестнадцатый день рождения начался для Сюзанны с болезни матери, которая, из-за своего резко ухудшающегося самочувствия, была вынуждена остаться дома. Осень не заставила себя долго ждать, за окном моросил неприятный мелкий дождик, завывал ледяной ветер, холодало. Сюзанна не любила осень, но любила свой день рождения. Ей нравилось, когда семья собиралась за столом, дабы отведать свежеприготовленный Настасьей Григорьевной шоколадный торт с взбитыми сливками и зефиром. Этот торт Сюзанна ждала весь год, и была готова остаться и вовсе без подарков, лишь бы мама приготовила свой фирменный десерт. Папа всегда ставил пластинки, а Артемий приглашал сестру попрыгать под весёлую музыку. Детство Сюзанна вспоминала с грустной улыбкой и слезами на глазах, потому что точно знала – оно у неё закончилось.       Хриплый кашель матери вызволил девушку из сладкого плена воспоминаний. Настасье Григорьевне лучше не становилось. Всю ночь, до самого утра Сюзанна провела у постели матери, в тщетных попытках сбить жар. Лишь ближе к утренним сумеркам женщина заснула. Сюзанна смотрела на мать, на её белое лицо и отсутствующий вид, от чего у девушки тряслись мелкой дрожью руки. Потерять мать – значило потерять единственного оставшегося близкого человека. Этого допускать было нельзя.       - Мамочка, ну за что же нам всё это, родная моя, как же так, - Сюзанна, поглаживая сальные от бессонной ночи волосы матери, вглядывалась в её глаза, надеясь увидеть там остатки сознания. Слёз у девушки уже не было, поэтому она лишь морщила лоб и слегка дёргала верхней губой. – Ну почему ты? Почему? За что?       Сюзанна всегда думала, что она - избранная. Что ей всегда везёт, просто потому что она родилась, просто потому что она есть. Сюзанна любила свою жизнь с самого детства. Любила своё имя, любила свою семью, ей нравилось, что её родители интеллигентные люди, нравилось, что они могут позволить себе больше, чем её одноклассницы и ребята со двора. Каждый раз, когда она узнавала об ужасной ситуации, возникшей у её друзей или знакомых, будь то смерть или чудовищные неприятности, удивлялась тому, как к многим может быть несправедлива жизнь. Ведь ЕЙ всегда везло. У НЕЁ всё всегда было хорошо. ЕЙ казалось что так всегда и будет. Когда беда навязчиво стучалась в двери семьи Янковских на улице Войтика, Сюзанна по-детски зажимала уши и пыталась вспомнить вкус того самого маминого торта.       Сюзанна поднесла ко рту матери мокрое полотенце, дабы смочить губы. Температура понемногу спадала. Уже к десяти утра Настасья Григорьевна нашла в себе силы надкусить отоваренный ранее Сюзанной сухарик хлеба. Кажется, болезнь отпускала из своих лап хрупкое тело женщины.       - Мамочка, ну ты меня и напугала! – с нервной улыбкой обращалась к матери Сюзанна. – Пару раз за ночь я думала точно, что с ума сойду! – девушка сидела на краю двуспальной кровати Настасьи Григорьевны, и гладила её, заключённые в шерстяные носки, ноги.       - Мне уже легче, успокойся пожалуйста, - Настасья Григорьевна, кажется совсем позабыла о том что её дочери исполнилось сегодня шестнадцать, да и время для праздника было не подходящее, ведь так? – Ты же знаешь, самый тёмный час – перед рассветом. Значит скоро прогоним поганых немцев и всё наладится, мы опять будем все вместе, поедем к бабушке Любе в Ялту, отдохнём на море, воздухом подышим. – до этого момента Сюзанне казалось, что болезнь оставила её мамоньку.       - Обязательно, мамочка, я пожалуй к тебе в больницу сбегаю, за лекарствами, или приведу кого, - девушка, быстрыми рваными движениями, не унимая дрожь в руках, натянула папин старый свитер с горлом и выбежала на пустынную холодную Ленинградскую улицу. Сюзанна не решилась напомнить маме, что бабушка Люба умерла два года назад.

 ***

      -Ну как же Вы не понимаете, маме ведь очень плохо, она может не выжить! – Сюзанна, с застывшей на лице яростью с примесью приближающегося ужасу практически кричала на заведующего хирургическим отделением  больница имени В. В. Куйбышева. – Андрей Васильевич, Вы моя мама ведь тут работает, неужели ей не положена помощь?       - Сюзанна, милая моя девочка, я тебе в десятый раз объясняю, что лекарств в городе нет, совсем нет, ни для глубоко уважаемой мною Настасьи Григорьевны, ни для кого! – пожилой мужчина, с закрученными на кончиках усами и синими мешками под глазами устало повторял, как ему казалось очевидные вещи. – Немцы вплотную к городу подошли, медикаментов уже четыре дня не поступает вообще, как же ты понять  не можешь!       - Что же мне делать, Андрей Васильевич? – Сюзанна чувствовала, что единственная надежда на жизнь матери утекает сквозь пальцы, как песок на золотистых пляжах Ялты, где, когда ещё жива была бабушка, всей семьёй останавливалась чета Янковских.       - Сбивай жар как сможешь. Обильное тёплое питьё. Боюсь, что ничего больше сделать нельзя, остаётся надеяться на лучшее, - Андрей Васильевич беспомощно развёл руками, после чего Сюзанна поняла – приближается неизбежное.       Секундную паузу между заведующим хирургическим отделением и девушкой прервал ревущий звук «воздушной тревоги». Оповещение включали и ранее летом, но бомбёжек не было, но очевидно,  в этот раз Ленинградцам так не повезёт. Меньше чем через минуту после начала тревоги, окна больницы неожиданно затряслись, а с стен и потолка отвалились маленькие кусочки штукатурки и краски. Бомбёжка. Каждый горожанин в глубине души надеялся, что до атаки города не дойдёт, что война, как Первая Мировая, будет идти где-то далеко. Восьмого сентября надежды миллионов людей разбились о суровую реальность. Андрей Васильевич, сразу же дал команду медперсоналу укрыть пациентов в бомбоубежище, а тем больным, кто может самостоятельно передвигаться, спускаться самим и помогать другим по возможности. Сюзанна, на секунду растерявшись, схватила в ближайшей палате низкую, слепую бабушку, и под пугающее мычание той, с трясущимися от страха губами, спустилась в бомбоубежище. «Как же так, там же мама одна, она не сможет встать», успела подумать про себя девушка, после чего двери укрытия больницы с грохотом закрылись на засов.       - Откройте, мне надо уйти! – уверенно вскрикнула Сюзанна, и даже успела схватиться за тяжёлую железную дверь, когда сильные цепкие руки, откинули её в сторону.       - Дура, сиди, тревога стихнет – все уйдём, - до девушки посмел дотронуться грубый Санитар Женька Герасимов, который, судя по его  надменному лицу, не собирался помогать Сюзанне покинуть укрытие.       - Но там мама моя! – уже не так уверенно попыталась протестовать Сюзанна, однако незримый авторитет санитара оказался сильнее её.        - Сиди, а то всех нас погубишь!       Сюзанна села.       Нет ничего страшнее ожидания. Вот и Сюзанна, сидя в мокром углу бомбоубежища под больницей, нервно теребила распускающийся серый свитер. Слёзы беззвучно текли с опухшего лица девушки все четыре часа заточения. Спасённая из палаты Сюзанной слепая бабушка, продолжала рвано мычать, извергая страшные звуки, от которых хотелось убежать, но Сюзанна лишь закрыла уши ладонями, со всей силой вдавливая руки в маленький череп. "Когда же это закончится" - разносилось в голове у девушки, как и у многих горожан. Но скоро Ленинградцы привыкнут к воздушной тревоге, переставая спускаться в укрытие во время обстрелов, привыкнут к смерти, к трупам, равнодушно оставленным на улицах, к звенящему в ушах ужасу, и даже к голоду. В самую долгую и страшную наступающую зиму 1941-го, многим будет казаться, что гнилое дыхание смерти будет преследовать их отныне всегда, не выпуская из своих костлявых лап.

***

      Сюзанна бежала по постепенно оживающему от налёта города, бегло оценивая последствия бомбёжки. Сюзанне, ещё не до конца смирившуюся с обстоятельствами, в которых она находилась, казалось, что окружающий мир нереален. Когда она увидела убитые взрывами дома и перевёрнутые с ног на голову дороги, закрыв глаза, она потрясла головой. Но страшная картинка нисколько не изменилась, реальный мир остался прежним. Некогда статный и роскошный Ленинград казался убогим и ледяным, не родным. В тот день город получил свою первую звонкую пощёчину, однако это было лишь начало.       Свернув на знакомую улицу Войтика, Сюзанна на секунду остановилась. Идти дальше было страшно. Крепко закрыв рот рукой, девушка подбежала к тому месту, где когда-то стоял её кирпичный дом, с роскошными колоннами при входе, и выложенной мрамором парадной. Её дома больше не было. Словно белый флаг, над кучей руин, на холодном сентябрьском ветру развивался кусок оторванных обоев с некогда кухни семьи Янковских. Упав на колени, а после и на бок, Сюзанна, крича про себя, свернулась калачиком на мокром асфальте, подогнув колени к груди. Хотелось рвать на себе волосы, снять ногтями кожу до самого мяса, лишь бы скрыть, заглушить ту боль, что рвала сердце на куски и развивала по ветру над Невой. Всё нутро девушки тряслось изнутри, животная истерика сменилась гневом, и Сюзанна даже побежала на обломки былого дома, но с трудом сдвинув кукую-то серую плиту, увидела под ней окровавленную, безжизненно-повисшую женскую руку. Захотелось биться лбом об остатки красных кирпичей, чтобы из разломленного черепа, как картофельное пюре, вытек мозг, чтобы не чувствовать больше то, что чувствовала она.       С того момента у Сюзанны не осталось ни семьи, ни дома. Сюзанне пришлось вырасти рано, детство покинуло её жизнь по-английски раз и навсегда. Идти больше было некуда. Она осталась совсем одна в полном людьми городе. 8 сентября, в шестнадцатый день рождения Сюзанны Янковской, она потеряла свою мать, в тот же день потеряв веру в то, что всё когда-нибудь закончится. Жить больше было негде и незачем. В городе ещё стояли вечерние, серые сумерки, но для Сюзанны наступила непроглядная тьма боли. Смерть её нашла.       Поднявшись с взбитых в кровь колен, Девушка, убирая с глаз пелену солёных слёз, крепко сжав зубы, поплелась прочь от когда-то родной улицы Войтика. Серое, худое, с красными глазами тельце девушки плелось по центральному проспекту города, волоча за собой левую ногу. "За что? Почему я? Почему с моей мамой?" раздавалась в голове Сюзанны под шумные всхлипы расцарапанного ногтями носа. В конце концов, найдя открытую парадную, девушка незаметно юркнула внутрь, и спрятавшись под лестницей на ледяном кирпичном полу, свернулась калачиком. Сюзанна не понимала, трясёт ли её от холода, или от только что пережитой утраты. "Спокойной ночи, мамочка. Целую тебя в носик" - успело пронестись в голове у девушки, перед тем, как уставшие от слёз за день веки сомкнулись до самого утра.