Тремя метрами выше

      — Зимний бал, ежегодно проводящийся в Колдовстворце, начиная со времён основания академии, является не только наследием, но и данью нашим предкам, считавшим, что традиции нас во многом определяют. В этом году мы не просто принимаем гостей в нашей школе. Мы приоткрываем завесу, которая отделяет наше настоящее от прошлого, и, вероятно, даём начало новой традиции…       Голос Божены Бессоновой, усиленный Сонорусом, казалось, звучит в голове Гермионы. Глубокий, как колокольный звон, за которым невозможно расслышать собственные мысли, он стихает лишь спустя несколько минут, чтобы после Хрустальный зал взорвался аплодисментами учеников и гостей.       — Прошу поприветствовать…       Грейнджер натягивает дежурную улыбку, которая обретает хоть толику искренности в тот момент, когда Малфой сжимает её руку сильнее, привлекая внимание. Правда, чтобы действительно привлекать внимание в этот вечер, ему вовсе не нужно стараться.       Он выглядит раздражающе… идеально.       Чёрный костюм тройка, белая рубашка, расстёгнутая на несколько верхних пуговиц, отсутствие галстука и уверенно расправленные плечи, несмотря на то, что ещё вчера утром он был прикован к больничной койке.       Взгляд сам опускается на его грудь и скользит по торсу, хотя Гермиона знает, что под слоями одежды нет никаких бинтов, ран и даже шрамов.       — Ты… как ты? — вырывается у неё. — Ну, то есть у тебя не было больше этих вспышек боли, как…       «Как, когда я пыталась погребсти тебя под снегом?»       Грейнджер поджимает губы, силясь подобрать подходящие слова, но не успевает. Бессонова заканчивает свою речь, и Драко увлекает её за собой. Пары отделяются от толпы, заполняя собой самое сердце Хрустального зала. Повисшая тишина давит на перепонки, пока все занимают исходные позиции.       Рука Малфоя, скользнув между ними, поднимается вверх. К её лицу. Согнутым указательным пальцем он поддевает её подбородок, заставляя посмотреть на себя.       — Последнее, о чём тебе стоит беспокоится сейчас, это о моём состоянии, — ухмыляется он. И это другой вид его ухмылки. Ещё неизвестный ей до сегодняшнего дня. За ней прячутся неловкость, недосказанность и целое море вопросов, что возникают после того, как Гермиона его целует.       Им со стольким ещё нужно разобраться…       — О чём же мне ещё беспокоиться? — такая ложь. У Грейнджер тысяча и одна причина разжиться нервным срывом в эту самую минуту и надеяться, что он станет фатальным для неё, чтобы завтра ей не пришлось разбираться с последствиями собственных решений, но отчего-то…       Отчего-то ей абсолютно плевать на то, что будет завтра.       — Ну, допустим о том, что нам, как представителям одной из команд, нужно открывать Зимний бал вальсом, который… начнётся на счёт раз, два…       Три.       Первые ноты срываются с зачарованных музыкальных инструментов, и мир вокруг начинает кружиться, смазываясь в яркое переливающееся пятно.       — Глупо было пропускать репетицию, — бормочет Гермиона, смотря себе под ноги.       — Эй, — Драко привлекает её внимание и продолжает мягко вести по сужающейся спирали в самый центр. — Смотри на меня. И ни о чём не думай.       И Грейнджер смотрит.       Сначала напряжённо, потом неверяще, когда ноги перестают заплетаться и двигаются так, как необходимо, словно существуют отдельно от её тела. Она прикрывает веки, чувствуя, как те немного дрожат, и выдыхает, позволяя мгновению захватить её полностью.       «Словно в прошлом ожило       Чьих-то бережных рук тепло,       Вальс изысканных гостей       И бег лихих коней…»       Когда она открывает глаза, с потолка срывается первый снег.       Он кружит и путается в ресницах, устилает пол, чтобы после снова взлететь, оказавшись поддетым подолами длинным платьев.       Волшебные нетающие снежинки щекочут нос Драко, и он забавно морщится.       Гермиона чувствует себя безумной. Сошедшей с ума. Окончательно поехавшей крышей, потому что неожиданно этот танец, этот бал, этот вечер не становятся сущей пыткой, состоящей из необходимости терпеть его рядом с собой и держать осанку прямой, пока журналистские чернила оставляют пятна на её биографии в форме его инициалов.       Они кажутся сказочными.       Этот танец, этот бал, этот вечер. И этот самый миг, в котором их танцующие силуэты теряются на фоне снегопада, а мерцание лампочек, украшающих ель, отражается и искрится в бокалах, в панорамных окнах и хрустальных игрушках. В глазах мимо плывущих пар, под льющийся мелодичный голос одной из студенток Малахитового двора.       «Зеркала в янтаре       Мой восторг отражают.       Кто-то пел на заре,       Дом родной покидая...»       Ладони Малфоя ложатся на её талию, а после Грейнджер чувствует, как пол уходит из-под ног. Он поднимает Гермиону на вытянутых руках вверх всего на пару секунд, но этого хватает, чтобы она впервые осознала, что для полёта ей необязательно иметь метлу.       Лишь пару крыльев, которыми для неё становится Драко.       Их взгляды встречаются. Она смотрит на него сверху вниз, пока её пальцы цепляются за его плечи с какой-то отчаянной нуждой. Передние локоны волос, выпущенные из прически, касаются лица Малфоя, и он смеётся.       Гермиона не знает почему.       Наверное, это просто чувства?       В ней самой их слишком много, слишком разных, требующих выхода, и поэтому она тоже… Тоже смеётся в ответ, пока последние строчки песни под затихающую музыку проливаются по залу и разбиваются о стеклянные стены, как вышедший из берегов океан.       «Будешь ты в декабре       Вновь со мной, дорогая…»       

      ***

             Когда череда композиций заканчивается и музыкальные инструменты, которыми повелевает одна лишь магия, замирают, переливы аккордов сменяются успокаивающим шумом леса и шёпотом ветра, тихо звучащими на фоне разговоров. Ненастоящими, но такими завораживающими, что, кажется, они находятся где-то там, посреди Великих проклятых деревьев, стражниц леса, незамерзающих рек и озёр с поющими русалками, норовящими утащить кого-либо на дно.       Все разбредаются в разных направлениях. Большинство гостей сразу же устремляются к фуршетным столам, заставленным блюдами с запечёнными яблоками, карамелизованными фруктами, канапе с красной икрой и съедобными цветами.       Грейнджер находит некоторую претенциозность в том, что главные десерты представляют из себя два огромных торта, один из которых является копией Колдовстворца с крышами, присыпанными пудрой, как снегом, а второй - не менее реалистичной версией Хогвартса с блестящей от дождя брусчаткой у главного входа.       На вкус дожди Шотландии, если верить Уизли, оказываются похожи на тростниковую патоку.       — Эта дурацкая птица украла клюкву с моего пирожного, — Джинни жалуется Блейзу на одну из ёлочных игрушек в виде снегиря, сидящего на ветке украшенного дерева с ягодой в хрустальном клюве. — Да-да, я про тебя говорю!       Взгляды всех четверых, включая Драко и Гермиону, устремляются на виновницу происшествия. Глаза бусины в ответ скачут от одного лица к другому.       — Прости, я плохо улавливаю намёки, — тянет Забини, не отрываясь от рассматривания птицы, которая склоняет голову набок, изучая его в ответ. — Нужно разбить эту стеклянную сучку или найти новое пирожное?       Грейнджер давит смешок, видя, как Уизли одобрительно кивает ходу его мыслей. Джинни и сама из тех, кто скорее предложит варианты решения проблем, чем будет подбадривать кого-либо, бездействуя.       Становится даже интересно - серьёзно ли у них всё?       А серьёзно ли у неё и Малфоя?       От этих мыслей в солнечном сплетение становится щекотно. Немного нервирующее ощущение, которое усиливается, когда она концентрируется на его запахе и на тепле руки, покоящейся на талии, что чувствуется через ткань платья.       Вопреки ожиданиям, Грейнджер не ощущает необходимости пользоваться согревающими чарами или просить Малфоя вернуть ей накидку, которая под заклинанием уменьшения хранится в одном из карманов его костюма.       В Хрустальном зале почти душно от дыхания сотен студентов, а Гермионе душно вдвойне от его близости. Драко не отпускает её от себя с самого начала бала, словно, если он отвлечётся, она упорхнёт от него как снитч.       Отчасти Малфой прав, потому что вот уже как двадцать минут она планирует побег. И когда в поле видимости появляется Киран, Грейнджер оставляет Драко и друзей под предлогом того, что ей нужно уточнить несколько моментов насчёт завтрашнего матча.       Это происходит так быстро, что никто даже не успевает отреагировать. Даже Уизли, которая несколько раз пыталась оттащить Гермиону подальше от парней и расспросить о поцелуе.       Мерлин.       Будущий разговор между ними обещает быть очень и очень долгим.       Остановившись рядом с Дэвидом, она перекидывается с ним парой фраз о вечере и ни словом о квиддиче. Подцепляет с парящего рядом подноса бокал с безалкогольным напитком, искрящимся пузырьками и украшенным сухоцветами.       Кирана отвлекает декан Янтарного двора, которой он незаметно передаёт флягу с чем-то покрепче, чем жидкость, оседающая приторностью на языке Грейнджер, и их недвусмысленные улыбочки заставляют её отвернуться. Подавить в себе желание закатить глаза и, в конце концов, заняться тем, ради чего она здесь.       Пока её алиби решает самозабвенно надраться с одним из профессоров Колдовтворца, Гермиона ищет глазами знакомый силуэт, но неожиданно напарывается взглядом на того, кого меньше всего ожидает увидеть.       Особенно рядом с собой.       Ведь Александр с того случая в больничном крыле искусно избегает её всё это время.       — Привет, — само слетает с губ, и Романов застывает, так и не дотянувшись до бокала на подносе около неё.       — Гермиона… — его синие глаза немного распахиваются в удивлении, но секундой позже Александр берёт себя в руки. — Рад тебя видеть.       — Взаимно…       Все слова, что она хотела ему сказать, когда ещё искала встречи, вылетают из головы. Неловкое молчание между ними нарушается громким окликом высокого светловолосого парня, в котором Грейнджер узнаёт вратаря их команды.       Кажется, что Романов сейчас уйдет, избавив их обоих от необходимости продолжать разговор, но он не двигается с места.       — Я…       — Думаю…       Они произносят это одновременно и замолкают.       Прямо как тогда на озере, и оба тут же улыбаются, проводя параллели. Взгляд Гермионы скользит по его ямочкам на щеках, но данная деталь больше не наталкивает её на мысли, что это мило.       — Прости за то, как всё вышло, — она пожимает плечами, надеясь, что он понимает о чём речь, несмотря на размытую формулировку.       — Ты ни в чём не виновата.       Его снова зовут, уже более настойчиво, но Романов только отмахивается.       — Я рад, что нам довелось познакомиться. Может, в другой реальности всё сложилось бы иначе, но в этой… Как есть. В любом случае, я желаю тебе и твоей команде хорошей игры.       — Вы точно не допустите, чтобы мы заскучали, так что матч обещает быть интересным, — Грейнджер салютует бокалом, и после они коротко кивают друг другу, прежде чем он уходит.       Может, в другой реальности всё сложилось бы иначе.       На несколько минут она позволяет себе представить эту другую реальность, но картинки перед глазами такие смазанные, что ей почти не удаётся. Словно что-то внутри противится одной лишь этой мысли.       Грейнджер почти допивает свой напиток с явным привкусом лаванды, когда находит того, кого искала. Бокал со звонким стуком возвращается на поднос. Несколько секунд промедления, и Гермиона решительно вливается в толпу, протискиваясь через людей и стараясь не упускать макушку Власты из виду.       Радует, что к этому часу количество репортеров на балу заметно уменьшается и никто не преграждает ей путь с просьбой сфотографироваться.       Ланцова покидает Хрустальный зал, выскользнув из него через двухстворчатые тяжёлые двери, и Гермионе ничего не остаётся, как последовать за ней.       Жалея о том, что сняла с руки плетёный браслет, который не подходил к платью, она надеется, что сможет найти дорогу обратно без путеводной нити, если придётся зайти слишком далеко.       Коридор встречает её полумраком, тишиной и целой вереницей ассоциаций с той ночью, когда Власта сыграла с ней жестокую шутку. По спине пробегают мурашки, но Грейнджер винит во всём холодный поток воздуха, облизывающий щиколотки.       Фигура Ланцовой в алом платье исчезает за поворотом, когда Гермиону привлекает тихий голос. На какую-то долю секунды кажется, что она сейчас снова услышит мотив той жуткой песни. Но этого не случается.       Обострившийся слух улавливает знакомый тембр. А после, пройдя ещё несколько шагов, у лестниц, ведущих к спальням, Грейнджер видит Роджера и женщину, точнее…       Нет.       Какого чёрта?       Она узнаёт в незнакомке журналистку Еженедельника ловца.       Хочется подкрасться ближе, чтобы расслышать разговор. Уличить члена собственной команды в том, о чём Гермиона уже с некоторых пор сама начинает догадываться.       Малфой заблуждается. Она больше не подозревает Власту, Александра или любого из Воронов. Ведь…       Это кто-то из тех, кто был рядом в тот момент, когда она провалилась под лёд.       Кто-то, кто знал, что лучшим оружием против неё могла стать разгромная статья в одной из газет, о которых она с такой ненавистью отзывалась лишь в кругу своих сокомандников.       Кто-то, кто был уверен в том, что Хейди не имеет запасной метлы.       Это кто-то из своих.       Предатели ближе, чем ей казалось раньше, но у неё нет никаких доказательств этой теории, кроме собственных домыслов. И нет никаких ответов на множество напрашивающихся вопросов, главным из которых является: зачем?       Пока что нет.       Когда Гермиона всё же решается сократить расстояние, Роджер разворачивается на каблуках, направляясь в сторону зала, и у неё едва получается остаться незамеченной, нырнув в неосвещённую свечами нишу.       Она провожает взглядом Дэвиса с едкой досадой в груди, вызванной то ли подтверждающимися догадками, то ли тем, что у неё не выходит узнать больше. Горечь от осознания чувствуется практически на кончике языка, и Грейнджер механически сглатывает.       Вот только тонуть в разочаровании долго не приходиться. Слишком знакомые мелизмы смазывают любые эмоции рефлекторным испугом, когда над самым ухом раздаётся:       — Как интересно.       Чувство дежавю расползается по позвоночнику жалящим холодом. В нос заползает призрачный запах гниющих яблок и гари фитилей. И так же, как и тогда, желание сорваться с места и бежать прочь со всех ног становиться непреодолимым, но ступни словно врастают в пол.       Гермиона резко поворачивает голову и почти задевает носом лицо Власты, очертания которого с трудом различаются в темноте.       Ланцова отстраняется, посмеиваясь над произведённым её выходкой эффектом.       Чертовка.       — У тебя какие-то совершенно не здоровые наклонности, — выдыхает Грейнджер совладав с собой.       — Это мне говорит та, кто прячется по углам, подглядывая… — Власта окидывает взглядом пустой коридор. — Кстати, за кем?       — Не важно. Вообще-то я искала… тебя.       — И зачем же? — веселье испаряется из её голоса, уступая место любопытству.       Они покидают нишу и останавливаются возле камина. Языки пламени пляшут, заточённые в свою каменную темницу, освещая небольшое пространство перед собой, и Гермиона протягивает руки навстречу теплу.       Перепад температур заставляет предплечья покрыться россыпью мурашек.       — Когда нашу спальню перевернули вверх дном, кое-что пропало, — начинает она, понизив голос. — Страница из книги о мороке призыва.       — Если ты беспокоишься о том, что она мне нужна…       — Нет, — прерывает Ланцову Грейнджер, игнорируя, как та стреляет в ответ глазами с недовольством. — Я беспокоюсь о другом. Может ли кто-то, не имеющих ранее практики в иллюзиях, воспользоваться ею? Это же буквально инструкция к применению.       — Кто-то вроде тебя? — княжна задумчиво смотрит на Гермиону до тех пор, пока та не кивает в ответ. — Маловероятно, но возможно. Правда, результат может быть слабым и непредсказуемым.       — Значит, имей в виду, что подобное может случиться во время матча. Непонимание в лице напротив заставляет Грейнджер рассказать о своих подозрениях чуть более подробно.       — Кто бы это ни был, прости, но я выпущу ему кишки и развешу их на ели вместо гирлянды, если поймаю за руку!       — Даже не буду мешать, — поднимая руки в знак капитуляции, отвечает Гермиона.       — Ты не собираешься рассказывать это своему тренеру или Бессоновой?       — Нечего рассказывать. Вряд ли кто-то станет слушать какие-то смутные домыслы, не подкреплённые хоть чем-либо. К тому же, я даже не знаю… зачем это всё. В этом же нет совершенно никакого смысла. Скорее всего, если я решу обвинить кого-то из своих с парой неправдоподобных аргументов и отсутствием мотива, они просто решат, что у меня помутнение рассудка.       — Верно, — соглашается Ланцова, запустив в волосы руку и немного растрепав до этого идеально уложенную прическу. — И это всё равно ничего не изменит. Матч не отменят. Их ни разу не отменяли в независимости от того, что происходило в школах на протяжении всего турнира.       Огонь овладевает их вниманием на некоторое время. Секунды перетекают в минуты, обрывки внутреннего голоса - в полноценные законченные мысли. Хочется побыть здесь дольше и попытаться обдумать всё лучше вдали от шума Хрустального зала. Но…       — Мне пора, — произносит Грейнджер, нехотя отступая на шаг от жара камина.       — Спасибо, что предупредила, хоть я и не считаю, что нам есть чего опасаться. Напротив, как вам… — Власта не договаривает. На сосредоточенном лице расцветает дерзкая ухмылка, будто она решает, что лимит её серьезности на этот вечер исчерпан. — Жду не дождусь, когда вы уже свалите к себе в унылую Англию. Больно много от вас проблем.       Гермиона беззлобно хмыкает, даже не пытаясь удержать ползущие вверх уголки губ.       И перед тем, как она успевает что-либо ответить, её ослепляет яркая вспышка.       Палочка в секунду оказывается в руке, вытащенная из скрытого кармана платья, который Джинни перед балом создаёт с помощью одного из заклинаний для шитья, унаследованном от Молли.       Рука взметается в воздух. Вперёд. В неизвестность и пугающую тишину, нарушаемую лишь потрескиванием поленьев в камине.       Мгновением позже, когда глаза хоть немного привыкают к свету, разрезавшему полутьму коридора, и Грейнджер удаётся понять в чём дело, она неверяще и даже с опаской касается груди, чувствуя, как заполошно бьётся сердце.       — Ты меня пугаешь, — Ланцова делает неуверенный шаг навстречу, скосив взгляд в сторону выставленной в пустоту палочки. — Что…       — Красная нить, — только и выдавливает из себя Гермиона, смотря на то, как извивающаяся пряжа, отбрасывающая на стены алый оттенок, тянется из её солнечного сплетения к дверям зала.       — Путеводная, — поправляет княжна, и её плечи расслабленно опускаются.       — Я не вызывала её. У меня даже нет с собой браслета.       — Вызвал кто-то другой. Кто-то, кто тебя ищет.       — Другие не могут видеть чужие нити, только владелец, — качает головой Гермиона. — Иначе вокруг творился бы настоящий хаос.       — Верно. И я её не вижу.       — Но я…       — Но ты видишь. Такое иногда случается, — загадочно произносит Власта, улыбаясь каким-то своим мыслям. — Когда один человек ищет другого и между ними существует что-то вроде эмоциональной связи. Это редкость и до конца не изучено, из-за чего возникает подобное явление.       Грейнджер хочется сказать, что если это очередная злая шутка, то…       — Гермиона, — его голос просачивается через её мысли, как сквозь толщу воды.       И это отрезвляет.       Она отдёргивает руку с древком вниз, а после и вовсе прячет его обратно. Путеводная нить натягивается между ними по мере приближения Драко и тускнеет, словно растворяется в воздухе.       Ланцова, в отличие от Гермионы, застывшей на месте, направляется к нему навстречу. Когда они равняются, она что-то тихо бросает Малфою и после продолжает путь к приоткрытым дверям зала.       — Я искал тебя, — оказываясь рядом, Драко быстро проходится взглядом по её силуэту, и ей становится интересно, что он ищет? И что в итоге находит?       — Да, я немного заболталась. Хотела предупредить Ланцову насчёт завтра.       — И ради этого солгала?       Первое, что ей хочется сделать, это защититься, невзирая на то, что он вовсе на неё не нападает. Не обвиняет и даже, кажется, в действительности не ждёт ответа, пока тянется к лицу Грейнджер и убирает одну из прядей ей за ухо с такой лёгкостью, словно это самая естественная вещь в мире.       — Я… — начинает Грейнджер, но внезапно осознаёт, что даже себе не может ответить, ради чего скрыла правду.       Она сделала это по наитию? А может, по привычке? Будучи неспособной бороться с манерой действовать в одиночку. Справляться самой, никого лишний раз не беспокоить, приходить только с готовыми вариантами решений или хоть какой-нибудь информацией на руках?       — Наверное, одной мне проще решать…       — Но ты теперь не одна.       Не одна.       Им стоит поговорить об этом. Поговорить о них.       Гермиона кивает, соглашаясь с его словами, и подступает к камину. К теплу. К запаху горящих дров и всполохам искр. Ведомая притяжением атмосферы, которая даёт огонь, располагая к тихим откровениям.       Может, так будет проще?       Если они не будут видеть лиц друг друга.       Их плечи соприкасаются, когда Малфой встаёт рядом, а взгляды в параллель устремляются на языки пламени.       — Почему ты решился на эту сделку между нами? — вопрос, который звучит, как треск очень тонкого льда под ногами.       — Думал, ты захочешь узнать, почему я передумал.       — Ответ на этот вопрос мне известен. Причина примерно такая же, как и та, из-за которой я не согласилась всё прекратить.       — Упрямство? — поддевает Драко, и Грейнджер становится легче дышать, когда она слышит эти поддразнивающие нотки в его тоне, который всего несколькими секундами позже обретает нечто холодное и надломленное, но готовое резать, подобно осколку стекла, когда он спрашивает: — Ты точно хочешь знать?       — Иначе бы не спросила.       Каждый раз, когда Малфой упоминает Люциуса даже вскользь, его лицо меняется. В голос прокрадывается напряжение, оголяя совершенно чудовищный сплав эмоций, который он испытывает к собственному отцу и Гермиона почти ненавидит себя за то, что продолжает настаивать.       Но ей нужно знать.       Нужно знать о нём больше. Знать его лучше, практически наизусть. Всего какая-то пара недель заставляет её задуматься… О чём его боль? И что заставляет его улыбаться? Какие ему снятся сны и снятся ли вообще?       Так много вопросов. И как страшно задавать добрую треть из них.       — Когда мне было около шести, я любил представлять, будто мой дом - это целый бескрайний мир, полный неизведанных мест и редких сокровищ, — сухо начинает Драко на той монотонной ноте, за которой невозможно распознать эмоций. — Как ты понимаешь, вообразить это не представляло особого труда, живя в особняке с множеством запертых дверей и надёжно припрятанных артефактов. Но что для ребенка закрытые замки и родительские запреты? Всё равно что вызов. Чёртова красная тряпка перед глазами и призыв к действию. И однажды, ускользнув от домовика, который должен был за мной следить, которому потом сильно влетело, я пробрался в отцовский кабинет, пока его там не было, и нашёл чашу. До сих пор помню переливы обсидианового стекла и грубую резьбу на боках… Наверное, он не успел её спрятать, иначе я не знаю, почему я сумел так просто вскрыть тот ящик в столе. У меня дрожали руки, когда я разворачивал свёрток, думая, что это самое ценное сокровище из всех мною найденных. Её стенки внутри были измазаны тёмной жидкостью, словно из чаши пили минутами ранее, и я провёл пальцем по самой кромке. Просто из любопытства. Вот только эта капля, чёрная как смоль, оставшаяся на коже, от неё невозможно было оторвать глаз. Я не смог сопротивляться той магии, что она в себе таила, и почти поднес руку ко рту, но отец во время ворвался в комнату. Он выглядел безумно, испуганный, почти на грани истерики, которая позже переросла в гнев. Никогда его таким не видел. Ни до, ни после. В наказание отец затащил меня в подвал, затолкал в сырое помещение, что раньше использовалось для хранения вина, и даже не включил там свет. Меньше чем через час мать меня забрала, как только ей сообщили обо всём. Я не знаю, что именно я нашёл в тот день и что бы со мной случилось, если бы я попробовал на вкус ту дрянь. С тех пор отец говорил, что мне можно делать, а что нельзя - и я всегда слушал. Беспрекословно, помня слёзы матери, его крики и собственный ужас, когда я, лёжа на холодном полу, даже не понимал закрыты мои глаза или открыты. Настолько темнота того места была непроглядной.       — Мне жаль, — сглатывая боль и ярость, произносит Гермиона.       Малфой хмурит брови и поворачивается к ней, и ей тоже приходится, чтобы встретить его взгляд. В расширенных зрачках, почти поглотивших холодные радужки, танцуют облики огня.       Они смотрят друг на друга и видят намного большее, чем доступно человеческому глазу.       Не выхолощенные картинки, с которых на них в ответ глядят заносчивый баловень судьбы с карманами, оттянутыми весом золотых монет, и примерная ученица. Отличница с кубком по квиддичу, всегда знающая правильные ответы. Всегда храбрая и до зубного скрежета правильная, словно главная героиня, сошедшая со страниц книг.       Идеальные, пустые версии друг друга.       Нет.       Они смотрят и видят обычных людей, способных на ошибки и глупость. Людей с изъянами, со своими страхами и надеждами. С болью и ненавистью. С любовью и жалостью. С целым спектром чувств и множеством разных историй за плечами.       — Когда я начал сопротивляться его контролю, то понял, что эта дрессировка сидит уже слишком глубоко во мне, — продолжает Драко, чуть изогнув уголки губ в слабой улыбке. — Поэтому уехать настолько далеко от дома и сделать то, что я сделал, показалось мне самым удачным и быстрым вариантом. Как сорвать пластырь. И избавиться от бинтов, которыми отец меня обматывал всё это время под видом заботы, а на деле лишь сковывал мои движения. Может, в его извращённом понимании это и есть забота? И, возможно, я умер бы в тот день, если бы не он. Возможно, я мог умереть ещё десятки раз до сегодняшнего дня, если бы не он, но мы этого уже не узнаем.       На какой-то миг реальность происходящего ускользает от неё. Реальность, в которой Малфой говорит ей нечто столь сокровенное и вышибающее из неё дух.       Что, если всё это сон и завтра она проснётся в своей постели, в комнате гриффиндорского общежития? Немного сбитая с толку и невыспавшаяся. Вечные сквозняки академии окажутся кем-то забытым и оставленным нараспашку окном, ветер из которого трепал всю ночь бордовые балдахины. И эти новообретённые смыслы и люди тоже окажутся лишь тонкой материей грёз, рассеивающейся с первыми рассветными лучами.       Так же, как и Драко из её сновидения. И настоящий он просто пройдет мимо неё в одном из коридоров замка, даже не оглянувшись, а она ещё долго будет смотреть ему вслед.       Поэтому, чтобы убедиться в том, что это не сон, Гермиона поддаётся вперёд и обнимает его, притянув к себе. И ещё…       Это её способ сказать спасибо за искренность.       И показать, он теперь тоже не один.       — Если после услышанного ты думаешь, что я нуждаюсь в объятиях, тёплом пледе и целителе разума…       — Замолчи.       — Всё хорошо, Грейнджер. Теперь всё точно будет хорошо, хотя я жалею, что втянул тебя в это. А я мало о чём желаю.       Его руки ложатся ей на талию, и она прячет лицо в изгибе его шеи, несогласно мыча.       — Осталось только выиграть этот сраный матч для тебя, — хмыкает Малфой. — Ты такая раздражающе жертвенная, что мне придётся завтра в лепёшку разбиться, чтобы и ты получила то, чего хочешь.       Гермиона ненавидит то, как просто он несколькими фразами заставляет эту гнетущую атмосферу разбиться вдребезги и даже не задеть их, стоящих в самом эпицентре.       Чёртов Драко Малфой намерен выиграть ради неё матч. Разве она может после этого думать о чём-то плохом? Разве она может противиться его вкрадчивому тону, пока они находятся так близко?       — Не спросишь, почему я в это ввязалась? Разве тебе не интересно? — шепчет она с той же шутливо-искренней интонацией.       — Поттер приказал не возвращаться без победы? Или, может, я чего-то не знаю и от исхода игры будет зависеть итоговая оценка по полётам? — Грейнджер слабо шлёпает Драко ладонью по плечу и чувствует вибрацию от его смеха всем телом.       Это ощущение определённо имеет антистрессовый эффект.       — Ты мог хотя бы попытаться быть серьёзным, — она отстраняется, чтобы заглянуть ему в глаза, но недостаточно сильно - и в этом заключается причина, по которой сердце пропускает удар.       Ту-дум.       — Мог, — на ровном выдохе говорит Малфой, и она чувствует, как передняя прядь волос щекочет щёку, потревоженная его дыханием. Он оказывается так близко. Так невыносимо близко. — Но я и так знаю, почему.       Ту-дум.       Ту-дум.       И ещё один выдох.       На этот раз обжигающий.       В то время как доступ Гермионы к кислороду перекрыт. Отрезан всего лишь его неморгающим взглядом на её губы.       Пальцы Драко нежно проходятся по пояснице, и она неосознанно выгибается, прижимаясь ближе. Чтобы ни миллиметра пространства между ними. Ни шанса на спасение. Ни секунды на раздумья.       Грейнджер неотрывно смотрит на его лицо. Впитывает каждую чёрточку: от ниспадающей на лоб пряди до полуприкрытых век - и не может понять: она тонет или горит?       Горит или тонет?       Ту-дум.       Ту-дум.       Ту-дум.       — Драко… — и этого хватает. Хватает, чтобы он заткнул этот то ли полувсхлип, то ли полувздох, сорвавшийся с её языка вместе с его именем.       Он целует её жадно, притягивая за шею к себе. И в этой жажде нет никакой спешки. Только медленное мучительное удовольствие, от которого низ живота пронизывает болезненно приятной судорогой.       Боже.       Ту-дум. Ту-дум. Ту-дум. Ту-дум. Ту-дум. Ту-дум. Ту-дум. Ту-дум. Ту-дум.       Гермиона чувствует как нити контроля, с треском натягивающиеся позади, едва удерживают их, когда Малфой углубляет поцелуй, а её пальцы зарываются в его волосы, сжимая и оттягивая.       Они плавятся, словно воск.       Она чувствует это. Чувствует пожар, что лижет по коже. По открытым ключицам. А потом и его поцелуи на них, влажные дорожки, которые обжигают холодом и пускают телу мурашки.       Руки Драко слепо блуждают вдоль её позвоночника, гладят спину, притягивают к себе, пока не замирают. Пока он весь не обмирает, обездвиженный стоном, который сам же высекает из её связок, прикусывая шею.       Это становится точкой невозврата. Последней чертой, за которой только пропасть и отчаяние в каждом из движений. Гермиона не успевает понять, когда они оказываются в той самой нише, где она пряталась ещё полчаса назад.       Лопатки упираются в стену, а тень поглощает их силуэты, и остаётся только звук. Звук сбившихся дыханий, шороха одежды и громкого шёпота.       Поцелуй становится диким. Неконтролируемым, и какая-то часть Грейнджер именно так себе его и представляла однажды перед сном. Как свободное падение. Как адреналин в самое сердце. Как последняя секунда перед встречей с землёй.       И ни мысли о нежности.       Только мёртвая петля и десятки метров пустоты под ней.       Им бы остановится. Не время и не место.       Но ей хочется ещё. Хочется почувствовать больше. И она ощущает, что ему тоже.              Здравый смысл растворяется где-то на кончике их переплетённых языков. В движениях его руки, которая приподнимает одну её ногу, закидывая себе на бедро. В том, как он прижимается пахом к ней. Так правильно, так нужно, но всё ещё недостаточно.       И в её всхлипе, когда Малфой, перехватывая запястье Гермионы, которое движется между их тел вниз, шепчет:       — Не торопись, — на что она почти шипит в ответ.       Ту-дум.       Шум со стороны Хрустального зала вспарывает вакуум, в котором они то ли тонут, то ли горят вместе. Приходится приложить какие-то неимоверные усилия, чтобы оторваться друг от друга.       Гермионе требуется на несколько секунд больше для осознания, что мир вокруг до сих пор продолжает существовать.       Ту-дум.       Ту-дум.              Сначала пропадают его руки, а после и сам Драко. Становится холодно, когда его объятия сменяются пустотой, и почти больно от контраста температур между разгоряченной кожей и усиливающимся с каждой минутой сквозняком. Она поправляет платье, с ужасом представляя, как выглядит сейчас со стороны, пока Малфой, кажется, совсем не заботится о состоянии своего костюма или волос, выглядывая из их укрытия.       Ту-дум.       Ту-дум.       Ту-дум.       — Что происходит? — бросает Грейнджер, дёргая Малфоя за рукав и пытаясь втащить его глубже в нишу.       Шаги слышатся ближе, и их так много, что ещё мгновение - и, кажется, сейчас здесь будет вся академия.       — Выходим по команде, — спокойно говорит Драко и берёт её за руку.       — Что? Нет!       Он оборачивается, но она видит лишь очертания его профиля.       — Грейнджер, если ты ещё не поняла, то весь мир теперь в курсе, что мы встречаемся. Имеем законное право зажиматься по углам.       И прежде чем она успевает хоть что-то ответить, Малфой увлекает её за собой. В яркий калейдоскоп бальных платьев и монохром строгих костюмов. Толпа студентов подхватывает их, неся на встречу раскрытым дверям, и Гермиона теперь понимает, откуда тянутся сквозняки.       На плечи опускается накидка, а после и согревающие чары, и она благодарно сжимает ладонь Драко.       Где-то здесь должны быть Джинни и Блейз. Роджер и Меган. Дэвид и Хэйди.       Но Грейнджер никого не находит, даже когда они оказываются во дворе Колдовстворца под куполом магии, пропускающим снег и яркий свет растущей луны.       Пропускающим залпы и вспышки салютов, распускающихся в ночном небе цветами всех факультетов академии. И ещё одним. Цветом их формы и теперь для Гермионы цветом нового, прорастающего в её сердце чувства.       Ту-дум. Ту-дум. Ту-дум. Ту-дум. Ту-дум. Ту-дум. Ту-дум. Ту-дум. Ту-дум.       Если бы её спросили:       — Мисс Грейнджер, как вы считаете, какого цвета любовь?       — Фиолетового, — даже не задумавшись, улыбнулась бы она. — А по ощущениям как самый первый в жизни снег...