Тремя метрами выше

      Гермиона смотрит на него весь вечер. Она пытается не смотреть, но её взгляд моментально находит Драко, стоит ему только засмеяться или лениво захлопать поющей на сцене волшебнице. И, учитывая их легенду, её интерес это естественно, но учитывая правду…       Музыка продолжает звучать, растекаться по пабу, проникая даже в тёмные уголки, где скрыты от чужих глаз несколько столов:       Смотри, как быстро тает снег на светлых волосах.       Ты к этой боли не привык и что-то тянет вниз.       И время, словно тонкий лёд, застыло на часах.       Ты думал, что тебя спасёт твой глупый экзорцизм?       Грейнджер взмахивает палочкой и теперь перестаёт понимать смысл строк, которым подпевает толпа, разогретая медовухой. Она слизывает с губ остатки сладости и снова делает глоток в надежде достигнуть такого же уровня беззаботности, который здесь излучают, кажется, все, кроме неё.       Окно рядом с ней дребезжит под порывами ветра, но никто этого не замечает. Даже он, сидящий рядом, с покоящейся рукой на спинке её стула, как того требует их легенда.       За пределами этих стен разыгрывается непогода, а в её воспаленном третьим стаканом алкоголя мозге разыгрывается нечто другое, потому что она замечает.       Замечает, как меняется его выражение лица. Как ледяное спокойствие перечёркивает сеткой мелких трещинок, когда он подаёт ей руку, чтобы она выбралась из сугроба. И это совсем не то же самое, что было у саней. Там, у границы света, что отбрасывали гирлянды, почти в самой тени, на них никто не смотрел.       Разве что только звёзды.       Гермиона замечает это, потому что после Малфой молча стаскивает с себя меховые наушники, переставая играть свою роль. Если он вообще её играл. Ведь Грейнджер не уверена в том, что играла она.       И что-то знакомое, что ей не хотелось больше видеть, возвращается в его глаза. И нечто похожее колотое, режущее в его тон, хоть он ей и не грубит.       Тогда-то Грейнджер и вспоминает всё. Пока они идут сюда, пока занимают места за столиком, оставленные для них командой. Пока она пьёт слишком слабоалкогольный напиток для всей этой ситуации. Хотя её всё равно ведёт, потому что она вспоминает и то, что они вовсе не ели.       И ей становится чертовски нехорошо.       — Может, нам стоит позвать за стол Кирана? — спрашивает Хейди.       Она адресует вопрос не к кому-то конкретному, а ко всем сразу, пробегаясь затуманенным взглядом по пространству перед собой. Гермиона в очередной раз плохо скрывает своё удивление из-за нового цвета волос Макэвой, изумрудные переливы которого похожи на морскую волну, ниспадающую с её плеч.       Её снова ошпаривает смущением из-за первого сорвавшегося с её губ предложения.       «Теперь тебя нельзя будет не заметить».       Боже.               Хорошо, что у Хейди хватает тактичности только неловко улыбнуться в ответ, скрывая другую эмоцию. «Незаметность» цепляется к ней с самого первого матча, как глупый ярлык, и скорее всего именно это служит причиной таких перемен.       — Дэвис уже пытался, — пальцы Меган игриво и как бы между прочим постукивают по плечу Роджера, отчего его лицо идёт красными пятнами. — Но, кажется, он хочет отдохнуть от нас и к тому же…       Свист. Гермиона отдалённо слышит свист рядом с собой. Всё это время она словно наблюдает за происходящим со стороны, но в этот самый миг возвращается в своё тело. Переводит взгляд туда, куда направлены все остальные, замечая, как в отдалении от них за столом тренера сидит волшебница. Нет, точнее ведьма. Она бы назвала её именно так, потому что эта женщина выглядит достаточно роковой.       Дэвид, вероятно неслучайно расположившийся к ним спиной, заводит руку назад, чтобы незаметно для своей спутницы показать средний палец, предназначающийся команде, и возгласы за столом превращаются в хохот.       — Мы должны выпить за это! — торжественно вскрикивает Забини. Джинни, пряча улыбку, утыкается ему лицом в плечо, и если бы Грейнджер была в другом состоянии, то она бы придала этому больше значения. Но она не в состоянии даже вовремя вскинуть руку с бокалом. — Надеюсь, этот мудак сегодня оторвётся и поумерит свой пыл.       Это что-то вроде тоста. Гермиона не уверена, но она пьёт до дна. До грёбаного дна, будто желает утопиться в медовухе. Пару капель вытекает из уголков рта и скатывается к подбородку. Она небрежно вытирает их рукавом своего светлого свитера и ловит себя на мысли, что ей приятно наконец-то не использовать чары-переводчика.       Приятно размылить фокус окружающего мира и сузить всё своё внимание до их столика, до единственного места, где она различает речь. Точнее, выхватывает отдельные реплики, медленно и даже в какой-то степени заторможено осознавая, что её команда неумолимо уничтожает оставшуюся дистанцию между друг другом с каждым новым тостом.       Грейнджер отдаёт Драко должное. Он прав — совместные попойки сближают не хуже совместных развлечений. И куда лучше совместных тренировок.       Когда его имя мелькает в мыслях, то оно, как кислота, растворяет остатки рациональных соображений.       — Я… сейчас, — лепечет себе под нос Гермиона, поднимаясь, и на мгновение замирает. Упирает руки в деревянную столешницу, чтобы удержать равновесие. Она не знает, кому именно это говорит, но кажется, что никто особо не обращает внимание ни на её слова ни на то, что она направляется в сторону выхода из паба.       Поднявшийся ветер тут же пробирается под крупную вязку свитера, облизывая каждый миллиметр кожи. Грейнджер стонет от облегчения, только сейчас понимая, насколько ей было душно.       Рука сама тянется к задней части шеи, чтобы поднять тяжёлые волосы, давая доступ морозному воздуху. Механический жест. И такие же механические пару шагов за угол здания. В тень. В ночь. В пучину какого-то неправильного неизвестно откуда взявшегося отчаяния.       — Чтоб тебя, — цедит Гермиона, пиная ботинком покрытый льдом пласт снега, и думает о том, что Малфой вызывает в ней идиотское желание пинать всё подряд, начиная с него. И потом она улыбается, подражая ему. Криво. Отчего следующая накатывающая волна путанных рассуждений в голове заставляет её злостно зыркнуть на раскуроченный ею же сугроб.       Ирония на вкус оказывается, как медовые нотки её напитка, остатки которого стекают по стенкам ещё одного выпитого бокала, оставшегося в шумном помещении. И как его послевкусие. Кислое, практически кусающее за кончик неповоротливого языка.       Это так непохоже на неё. Всё это. Поэтому Гермионе становится не по себе. Потому что она позволяет всему этому случится.       Позволяет себе, прислонившись бёдрами к холодной каменной кладке, согнуться пополам, почувствовав тошноту. Позволяет тяжёлому дыханию вырваться изо рта облачком пара, невидяще уставившись в пустоту.       Минуты идут, но ничего не происходит. По крайней мере, с её желудком.       — Дура, — шепчет Грейнджер.       Она хотела, чтобы он её поцеловал. Она хотела, чтобы он продолжал чертить их руками линии по ночному небу. И, чёрт, это опасно бесконечный список того, чего ей не стоит хотеть. Но она всё равно хотела.       Хотела. Несмотря на то, что это был Драко Малфой. А Гермиона словно забыла про это. Забыла про то, как больно ей было впервые, когда он назвал её грязнокровкой. Забыла, как болело с каждым разом всё слабее. Ведь если бить по одному и тому же месту, в итоге ощущения притупляются, но это не значит, что гематомы становятся меньше.       И её тоже не становились.       Как он задирал её, как цеплялся, как высмеивал. Она всё забыла. Но разве должна была?       Нет, конечно нет.       Сейчас Грейнджер уже абсолютно не трогало всё то, что осталось в прошлом. Хоть и в не настолько далёком. Всё же в какой-то степени она могла считать себя достаточно взрослой, чтобы не держать при себе груза из обид на кого-то, кто имел так мало значения в её жизни все эти годы.       Но достоинство, святой Мерлин, у неё должно было быть хотя бы оно, чтобы не забывать о таких вещах, оказавшись пойманной в ловушку его серых глаз. Оказавшись примерзшей к осколкам льда в его радужках, чтобы потом, прямо как сейчас, отдирать себя от них силой, сдирая кожу.       Оглядываясь назад, в своё оправдание Гермиона могла бы сказать, что, наверное, плотный и тяжёлый график последнего года просто повредил её рассудок. Оставил его беззащитным перед теми крохами нормального поведения Драко, на которые он изредка был способен, но…       Грейнджер разгибается, прикладывая онемевшие руки к горящим щекам, и снова тянет губы в невесёлой улыбке. Она не может быть заинтересована в том, кто вёл себя с ней таким образом. И она точно не должна спустить ему это с рук, только потому что он вдруг оказался… терпимым? И чуточку привлекательным.       — Что ты делаешь? — её измученный размышлениями мозг каким-то образом довольно чётко обрабатывает тон его голоса. Ровный и расслабленный. Всегда такой раздражающе расслабленный.       — Не твоё дело, — огрызается она, поворачиваясь так резко, что ей приходится ухватится за стену, чтобы не упасть.       Малфой не особо проникается направленной на него злостью. Только приподнимает бровь, с интересом рассматривая её, словно диковинную зверушку на одном из занятий Хагрида.       Возможно, для него такая перемена её настроения выглядит дико. Но для неё всё предельно логично с учётом того, что к этой точке она двигалась весь вечер, с того момента, как последний раз бросила взгляд на созвездие Дракона.       — Кажется, ты перебрала. Возвращайся в паб, пока не…       — Не замерзла насмерть? Не заболела? С каких пор тебя действительно волнует моё здоровье?       — С тех, как мы изображаем видимость отношений? Сложно попадать на колдофото репортёров, будучи прикованной к больничной койке, — он поднимает палочку, целясь в неё и какая-то часть Гермионы хочет, чтобы он её проклял, но в следующую секунду тело окатывает волной тепла. — В чём дело, Грейнджер?       О, можно подумать, он не понимает. Не видит этих донельзя очевидных неправильных чувств, проступающих эмоциями на их лицах в редкие минуты. Когда они увязают где-то между игрой и жизнью, искренностью и фальшью. Где-то между страхом и гордостью.       Прямо как сейчас.       Гермиона фыркает, мнётся с ноги на ногу, но потом решает. Так быстро, словно она в небе и у неё только мгновение рассчитать траекторию запущенного в воздух мяча.       Её ответ оказывается неожиданно простым.       — В том, что я тебя не ненавижу, — это так легко вырывается из её рта, что Грейнджер даже не успевает понять, точно ли она готова к этому признанию.       Не ненавижу.       — Славно, — ухмыляется Драко, сканируя её нечитаемым взглядом. — Потому что я тебя тоже не ненавижу.       — Вот имен… — запнувшись, выдыхает она. — Что?       Ей хочется встряхнуть свою память, как какую-нибудь коробку с хламом, забытую на чердаке, чтобы всё, что покоилось на картоном дне, оказалось сверху. Чтобы точные формулировки его далеко неуточнённых оскорблений и многозначительность интонаций предстали перед ней как на ладони. И потом спросить себя, а после и его:       Что это, если не ненависть?       Но Малфой не даёт её ни малейшей возможности углубиться в воспоминания.       — Ты меня раздражаешь большую часть времени, — начинает он, делая шаг навстречу и отвечая на её немой вопрос. Раскладывает всё по полочкам то ли для себя, то ли для неё. — Ужасно бесишь, Грейнджер, но я тебя не ненавижу. Знала бы ты, сколько ночей я не спал, чтобы не доставить тебе удовольствия быть единственной, кто получил превосходно по большинству предметов. На пятом курсе мне пришлось считаться с тем, что, помимо Поттера, в вашей команде по квидиччу появился ещё один игрок, ставший угрозой, — и это снова была ты. Без тебя учёба в Хогвартсе стала бы лёгкой прогулкой, но… Ты была хорошим соперником. И лучший способ деморализовать соперника — внушить ему мысли о собственной никчёмности.       Он говорит ей правду в ответ на её правду. Сделка. Гермиона начинает находить сделки очень удобными, но сейчас для них не самый удачный момент. Так просто выданная им доза искренности с трудом совмещается с дозой алкоголя в её крови. Мешанина из ощущений притупляет нечто похожее на шок.       — Была? — переспрашивает она первое, что приходит в голову.       — Была, — повторяет Драко. — С каких-то пор, если ты не заметила, мы союзники. И, если честно, так даже интереснее.       Гермиона окончательно теряет нить разговора. Начальную точку, вынудившую её оказаться в этом Мерлином забытом переулке, вдали от гвалта голосов. Она качает головой, даже поджимает губы, чтобы ни одно словечко с них не сорвалось. В эту медовуху словно добавляют Веритасерум, и ей сейчас жизненно необходимо сказать что-то тоже настолько откровенное…       Но вдруг это становится не важным.       Одной рукой Малфой сгребает её за талию и прижимает к боку. И когда он только успел к ней подобраться? Под напором чужих усилий она делает несколько шагов к горящей огнями улице.       — Я могу сама идти, — бормочет Грейнджер, при этом не отстраняясь ни на миллиметр. И зачем-то рассеянно добавляет, сама не до конца уверенная в том, что имеет в виду: — Ты всё портишь.       — Что я порчу? Твои попытки самобичевания в подворотне? Или, может, ты уже облюбовала один из сугробов для сна, как некоторые завсегдатаи таких мест? — кивая на вывеску паба, к которой они приближаются, глумится Малфой, и его смех вибрацией отдается в её теле. — Тогда прости, могу вернуть тебя обратно.       — Замолчи, — снова распаляясь, бросает Гермиона.       — Если бы я раньше знал, что ты способна на такие глупости и что у тебя, судя по всему, обе ноги левые, то был бы к тебе помягче, — нисколько не смутившись, отвечает Драко, придерживая дверь и аккуратно вталкивая её внутрь.       Порыв ветра ударяет в спину, и Грейнджер оборачивается. Удивляется непогоде, которую даже не замечала, пока находилась на улице. Как и не замечала того, что всё время их разговора Малфой был в чёрных меховых наушниках.

      ***

      — Нет, не совсем, — громче, чем нужно негодует Джинни, цепляясь за локоть Забини, когда все направляются обратно к саням. — С шести лет они находятся в академии, но полноценно магию начинают изучать только с одиннадцати!       — А чем они тогда тут занимаются до одиннадцати? Отмораживают задницу в этой треклятой глуши?       — Изучают стандартную школьную программу для своего возраста и основы магии в теории. Всякую элементарщину по типу той, что родители объясняли нам…       Малфой слушает в пол уха, отстранённо наблюдая за командой.       Ему интересно, когда уровень их осторожности снизиться до такой степени, что кто-то из них всё же решится спросить о них с Грейнджер. Или хотя бы озвучить сомнения. Потому что для людей, чьи лица видишь чаще, чем собственное в отражении зеркала, эти отношения должны казаться просто нелепицей. Злой штукой. Каким-то хитрым ходом, которым на самом деле и являются. Несмотря на весь разыгрываемый спектакль.       Понимают ли они это?       Потому что некоторые из тех, кто находится за тысячи километров отсюда, поняли бы это, даже не попытавшись разобраться в ситуации дважды. Если бы только были рядом. Паркинсон, Нотт... ему интересно, как они отреагируют?       Салазар, наверное, перевернётся в своём гробу от того количества разговоров в гостиной Слизерина, в котором станет упоминаться Грейнджер с завтрашнего дня. И Драко прекрасного его понимает, потому что сам последние ночи крутился в своей постели по похожим причинам. Количество мыслей, в которых возникала она, стоило ему только коснуться щекой подушки, начинало пугать.       Покажи мне, где находится твоё созвездие.       Чёртовы звезды — свидетели того, как его план выходил из-под контроля, обрастая новыми составляющими, до сих пор сияют на небосклоне, и Малфой бросает поверх домов последний взгляд, прежде чем нагнать команду.       — Где Киран? — интересуется он, не найдя в быстро редеющей толпе, к которой они приближаются, знакомого силуэта.       — Прямо за твоей спиной, — равняясь с Драко, закуривает сигарету Дэвид. — Вы должны были стоять там ещё десять минут назад, — неопределенно указывая тлеющим кончиком вперёд, произносит он.       — Вы тоже, — без стеснения рассмотрев помятую одежду тренера, Малфой тянет уголок губы вверх. На что Киран только пожимает плечами, возвращая не менее хитрую ухмылку, и снова затягивается дымом.       Разговоры стихают не сразу.       Меган успевает наговорить лишнего отжиманий на сорок, до того, как все замечают, что теперь не одни. Но спешка, в которой они возвращаются, не даёт привести наказание в действие, хоть это вовсе не значит, что его спишут со счетов.       Из-за опоздания им приходится занять последнюю тройку саней в длинной веренице, и в этот раз Грейнджер садится с Уизли, а Забини к своему великому разочарованию с Драко.       — У тебя свело мышцы к концу вечера? — хмуро бросает Малфой, когда они трогаются. — Или я пропустил какой-то повод для улыбки, не сходящей с твоего лица?       — Она пойдет со мной на бал, — развалившись на сидении невнятно бормочет Блейз, будто это должно всё объяснять. Собственно оно и правда объясняет. Как и его горящие глаза, следящие за рыжей макушкой впереди.              Кажется, львиный факультет в скором будущем ждёт сразу несколько сюрпризов.       — Не то чтобы у неё был выбор, не с Роджером же ей идти, — Драко запахивает полы кафтана плотнее. Чары на санях не справляются под натиском набирающей обороты бури и пропускают ледяную крошку, которую швыряет ветром из стороны в сторону. — Он же просто...       — Я знал, что ты эгоцентричный ублюдок, который думает, будто никто ему в подмётки не годится, — сумев выговорить каждое слово ещё минуту назад заплетающимся языком, Забини закатывает глаза. — Но этот Колдво… Блять, ненавижу это название. Короче, в этой академии целая куча парней, выглядящих так, словно они какие-то херовы принцы. Все эти приталенные кафтаны и перстни. У неё был выбор, поверь. И у Грейнджер он тоже бы был...       — Нет, — Малфой пресекает эту тему сразу же. Любой их разговор в последние дни неизбежно сводился к ней. Забини считал их с Гермионой сделку плохим решением. Кучей последствий и отчаянным шагом со слишком туманными перспективами. — Давай лучше вернёмся к Уизли, например. Решил за компанию ввязаться в авантюру по укреплению межфакультетских связей? Учти, Гриффиндор не выдержит двойного удара.       — Мне вообще плевать на Гриффиндор и на всю эту старомодную поебень с враждой. Благо, моя матушка позаботилась о том, что, чтобы нанести репутационный урон нашей семье, мало просто встречаться с кем-то, кто носит красно-золотые цвета. И спасибо ей за это, иначе я бы вздёрнулся, пытаясь втиснутся в эти скучные рамки.       Драко хмыкает.       Ему хочется, чтобы в его случае всё было так же просто. Едва ли Блейз в полной мере осознаёт, как ему повезло существовать за гранью того, что он называл рамками, которые на деле были пыточными тисками.       — И всё же, ты уверен?       — Не начинай...       — Нет, правда, меня даже восхищает то, что ты хочешь сделать, но это слишком радикально. Бал уже послезавтра и ты можешь как подтвердить то, что напишут, так и опровергнуть. — не унимается друг. — Ты сам говорил, Нарцисса бы не позволила твоему отцу…       — Я не могу вечно прятаться за её юбкой, — жёстко выплёвывает Малфой, не выдержав. Даже одно упоминание о его положение проходится по нервам, словно наждачка, не говоря уже о таких вынужденных диалогах. — Если он не хочет слышать меня, то я сделаю так, чтобы меня услышали все. Пусть катится к чертям со своими традициями и предрассудками, это моя ёбанная жизнь.       — Твоя, — примирительно поднимает руки Забини, задумчиво уставившись вперёд. Туда, куда Драко не желает смотреть лишний раз. Туда, где сидит она, у которой тоже есть своя жизнь.       Малфой бы предпочёл не знать истинных причин, заставивших Грейнджер так легко продаться ему. Но он был слишком внимательным, а люди слишком болтливыми. Школа возложила на неё ответственность, назначив капитаном. А после тоже самое сделал Киран, наплетя чуши о том, что ей не видать места ни в одной приличной команде, как и некоторым, вроде Макэвой. И поэтому она лезла из кожи вон. Пыталась склонить чашу весов в пользу тех, кто ставил на матчи слишком многое. Также как и она.       Но кто бы знал, что конечном счёте проиграет тот, кто не выберет её. Будь то команды большого дивизиона... или он сам.       Драко расслабляет напряжённые плечи, и всё же ловит взглядом профиль Гермионы, которая внимательно слушает Джинни, размахивающую руками с такой экспрессией, что Грейнджер несколько раз чуть не прилетает по голове.       Лишь один её растерянный вид в том переулке оставлял Драко хоть какую-то надежду. Надежду на то, что не только он в погоне за решением одних проблем обзавелся другими. Точнее другой. Кудрявой, необычно проницательной проблемой, которая, считав его опасения с одного неаккуратного жеста, предалась анализу.       Они были похожи на домино. Он падал, и она летела вслед за ним, поддавшись инерции. Случись бы всё наоборот, Гермиона бы попыталась восстановить его душевное равновесие? Пошла бы его искать, разменивала бы правду, как единственную валюту, существовавшую между ними?       Думается — да.       Малфой не сразу понимает, что сани замедляют ход. Он снова кутается в кафтан, усиливает согревающие чары, поглядывая искоса на Грейнджер, но, когда картинка на периферии зрения теряет хоть какое-нибудь движение, ему всё же приходится вникнуть в происходящие.       — Что там? — сонно спрашивает Блейз, сползая вниз по сидению и ища удобную позу.       — Кажется, волки… — Драко не договаривает. Привстает, замечая, как двое животных в связке саней, в которых находится Джинни и Гермиона, вцепившись в друг друга, валятся в снег.       Вся колонна удаляется от них, теряясь в белой пелене. Скорее всего, в такую бурю никто даже не замечает двух отставших экипажей, и на дороге остаются только они.       Почти спящий Забини, настороженная Уизли и Грейнджер, целящаяся палочкой в белых волков, но так и не решающаяся ничего предпринять. Малфой почти делает шаг навстречу беспощадному холоду за приделами купала магии, когда…       Десятки светящихся сфер выплывают из темноты окутывающей лес. На их фоне голые стволы деревьев как никогда выглядят враждебно и как-то нереалистично неподвижно под шквалом обрушивающейся стихии. Безжизненные декорации для разыгрываемой на первом плане сцены.       Драко не успевает распознать резкое движение сбоку. Вой ветра сменяется воем животных, пятящихся прочь с наезженной колеи. Треск веток или его суставов оглушает так резко, что на какое-то время дезориентация вышибает из него дух.       И кислород.       И рефлексы ловца.       Длинные ветви сжимают его, как тряпичную куклу, в подобии объятий. Смертельных, оставляющих рванные раны на теле в тех местах, где обломанные сучья, словно шипы пронзают несколько слоев одежды.       Боль. Кровь. Покалывание мороза. Он не ощущает ничего из этого, концентрируюсь на звуке переворачиваемых саней, рвущихся упряжек и голосов, выкрикивающих заклинания.       — Инкарцеро!       — Орбис!       Его волшебная палочка покоится в кармане кафтана. В недосягаемости для прижатых к бокам рук, но Малфой всё равно предпринимает несколько попыток вывернуть кисть под нужным углом, растягивая сухожилия.       Вот только скрежет гнущегося металла полозьев вынуждает его остановится. Завертеть головой в поисках остальных, отбивающихся сразу от пяти…       Берёзовая леди поднимает его в воздух с такой лёгкостью, будто Драко ничего не весит. Раз — и он просто теряет опору под ногами. Два — и пасть стражницы открывается, обдавая его ледяным дыханием и заставляя отвернуться.       Усиленные согревающие чары выдерживают первый выдох, спасая его от обмораживания. Кожа на левой скуле горит, как от хлёсткой пощёчины, а ресницы покрываются изморозью, мешая моргать. Малфой возвращает взгляд обратно. Перед собой. В бездну зияющего провала-рта в стволе в полуметре от своего лица.       Вдох.       Почему-то у него есть какая-то совершенно идиотская уверенность в том, что Грейнджер не даст ему сдохнут в этом лесу, пока они не выиграют матч. Или пока не расставят все точки над и. Или пока он не покажет ей каждое из восьмидесяти восьми созвездий.       Или…       — Малфой!       Выдох. Мучительно медленный, отрезвляющий выдох касается кожи, вспарывая чары.       Первой приходит боль. Она гематомами расползается по телу, расцветая в самых пульсирующих местах алыми бутонами кровавых пятен на фиолетовой ткани. И уже за ней следует покалывание мороза, лёгкое дуновение смерти, уничтожающее остатки магического тепла.       — Драко! — полный волнения голос Грейнджер разбивает вакуум оцепенения, заставляя его тщетно дёрнуться в удавке ветвей. — Пригнись! Сейчас!       Выбора не остаётся.       Кажется, что он спиной чувствует наэлектризованность заклинания, летящего ему прямо в затылок ещё до того, как оно срывается с языка Гермионы.       Рывок, десяток заноз, впившихся в кожу и взрывная волна. Бомбарда разносит верхушку ствола берёзовой леди, и Малфой приземляется на подушку снега между раскуроченными санями и замертво упавшей стражницей.       Ещё одной к паре других.       — Блять, — морщиться он, отмахиваясь от нескольких прилетевших в его сторону искр, и не спешит вставать, оказавшись удачно спрятанным от ветра с обеих сторон.       Грейнджер, пробравшись через обломки повозки, нависает над ним сверху с выражением настоящего ужаса на лице, и ему даже приходятся подавить в себе порыв проверить — дышит она или нет, потому что с каждой секундой Гермиона бледнеет всё сильнее.       — Я в порядке, — внезапно произносит он, блуждая взглядом от её сведенных к переносице бровей до закушенной губы. Собранная, вытянутая по струнке, словно это не она ещё какой-то час назад цеплялась за стену, пытаясь избежать падения.       Что он там говорил?       Ты меня раздражаешь большую часть времени.       Лгал. Восхищала.       — Нет, не в порядке, — отводя в сторону лохмотья, которые раньше были его кафтаном, хмурится Гермиона. Собирается что-то сказать, принимая крайне осуждающий вид, и губы Малфоя трогает еле уловимая улыбка. Отчитать его за то, что он чуть не умер, было бы слишком в её духе, но Забини не даёт ей продолжить, падая на колени рядом.       — Жить будешь, — бегло осматривая Драко, констатирует Блейз, в голосе которого не осталось ни намека на опьянение.       Где-то за спиной Гермионы мельтешат рыжие волосы Уизли и всполохи огня. Сноп сигнальных искр взмывает над верхушками деревьев, словно фейерверк — достойное завершение этого вечера.       И он понимает: быть спасённым ею в тысячу раз приятнее, чем быть её спасителем.

      ***

      — Бессонова крайне возмущена тем ущербом, который вы нанесли для лесов прилегающих к академии, — тон Кирана лавирует между откровенным презрением, который он питает к волшебным школам и их причудам, и лёгкой издевкой. Сложно сказать, чего в его голосе всё же больше, но Гермиона принимает за хороший знак и то, что не различает ноток гнева направленного в её сторону.       Она откидывает голову назад, чувствуя, как ноют спазмированные мышцы спины и шеи от многочасового просмотра последней игры Колдовстворца в омуте памяти.       Ей приходится задержаться ещё на полчаса, чтобы проанализировать с тренером увиденное, пока почти вся команда, за исключением Малфоя, отправляется на обед, и Грейнджер с огромным трудом заставляет себя оставаться здесь вместо того, чтобы...       — Ей бы стоило пересмотреть свои приоритеты, если она думает, что пять сгоревших бревен худший исход, чем четыре трупа иностранных студентов, — отчеканив каждое слово, Гермиона прикрывает глаза.       На обратной стороне век снова пляшут образы Малфоя зажатого в тиски ветвей, которые вплетаются в сознание вытесняя обсуждаемые все утро тактики противника.       Нет. Нет. Надо сосредоточиться, — отдёргивает она себя мысленно, начиная перечислять выясненную информацию.       Романов использует финт Вронского с опасным безрассудством, но в крайних случаях. У Гермионы даже перехватывает дыхание на просмотре одного из таких моментов, потому что кажется, что он вот-вот разобьётся о землю.       Ланцова не пренебрегает возможностью провернуть Трансильванский блок, что вовсе не удивительно с её любовью к запугиваниям и грязным приёмчикам.       — Гермиона?       Басманов, их вратарь, хорош в двойных восьмёрках перед кольцами, поэтому пенальти не их вариант…       — Грейнджер! — рявкает Дэвид, и она дёргается. Случайно отрывает нитку с воротника блузы, которую всё это время наматывала на палец, и на ткани остаётся затяжка. — Что я сказал последним?       — Что-то о… хм, — она беспомощно пожимает плечами. — Простите.       Тяжёлый выдох заглушает скрип отъезжающих ножек стула, когда тренер поднимается и опирается руками на стол. Не угрожающе, скорее устало, но ей всё равно не нравится то, как его тень нависает над ней, словно предвестник чего-то нехорошего.       Вот только всё плохое, что могло случиться, уже случилось.       — Несмотря на… инцидент, — снова позволяя презрению проникнуть в связки, говорит Киран. — Наших зрителей допустили до матча. Министерство организует порт-ключи для Хогвартса.       — Хоть какие-то хорошие...       — Новости? — Дэвид издаёт звук, недотягивающий до смешка, прежде чем оттолкнуться от столешницы, выпрямляясь. — Зрители могут как поддержать, так и освистать вас в свете последних новостей.       — Не понимаю о чём вы, — качает головой Гермиона, словно умалишенная, отрицающая реальность. Ей хочется, чтобы они не поднимали эту тему, как делали это с тех пор, как в спешке покинули завтрак после доставки в Хрустальный зал утренней почты.       — Всё ты понимаешь, — стучит указательным пальцем Киран по "Пророку", лежащему поверх местной газеты. — Когда я говорил тебе сделать всё ради этой игры, я не подразумевал череду скандалов. Что не день, то новый заголовок! Загонщик Хогвартса Блейз Забини отстаивает честь охотника своей команды не однозначными методами! — он начинает перечислять заголовки прошлых статей и с каждым словом его тоном становится всё выше, готовый сорваться на крик. — Гермиона Грейнджер на приветственном пире нападает на представительницу высшего дворянства в стенах академии Кодовстворец! Команда Дэвида Кирана оправдывает свою репутацию, сжигая стражниц леса, занесённых в красную книгу Святобора, чёрт возьми!       Она почти не дышит, ожидая, когда он озвучит последний заголовок.       — Драко Малфой и Гермиона Грейнджер, — режущей по слуху интонацией произносит он, словно, подражая голосу какого-нибудь ушлого журналистка. — Фиктивные отношения ради рейтингов или главная сенсация последних лет?       Нет. Нет. Надо сосредоточится. Финт Вронского. Трансильванский блок. Траектории полётов. Кольца. Расстояния между ними. Сила, вложенная в бросок. Ветер в волосах…       Это похоже на огромную волну, подмывающую песок под ногами и утягивающую её в океан.       Созвездие Дракона. Холод безлюдного переулка. Его руки на её талии. Его руки прижатые к бокам под натиском холодной ярости Берёзовой леди. Бессонная ночь. Утренняя газета, шорох которой похож на раскаты грома.       Фиктивные отношения или…       — Это наше с ним дело, — не ожидав от себя такого ледяного тона, поднимается со стула Гермиона, чтобы не смотреть на него снизу вверх. — К тому же вы знали…        — Я знал только о том, что у подростков могут зашкаливать гормоны, но я и подумать не мог, что у вас не хватит мозгов, чтобы не превращать это всё в шоу!       — Тогда где же вы были вчера целый день? — так едко, что Грейнджер поджимает губы, распознавая этот до боли знакомый яд в голосе. Такой же, каким травил её раньше он. Она подтягивает к краю стола газету, всматриваясь в их с Малфоем снимки из Китежа. Так правдоподобно, что она верит. Верит в эти улыбки, взгляды и прикосновения, которых бы не случилось, если бы… — Вы могли бы предотвратить это, если бы только были рядом. Если бы вас действительно заботила команда…       И Гермиона имеет в виду вовсе не поездку.       — По-твоему, я ваша нянька? Я тренер и свою главную часть работы…        — Вы выполняли безупречно, но быть тренером это не только подготовить команду физически. Не только разобрать технические моменты матчей и выстроить тактику, это… — задыхается она, но не может остановиться. — Это не говорить о том, что всё зависит от меня. Что я должна объединить команду, что я должна сделать всё возможное и что теперь это я виновата в том, за что вы просто не захотели брать ответственности!        В кабинете повисает такая тишина, что, кажется, от одного неосторожного шумного выдоха мир может расколоться на пополам.       Гермиона жалеет о том, что сказала. Пусть в её словах и есть доля истины, но это не даёт ей право обвинить во всем его. Ведь любой исход это совокупность многих факторов, и Киран — просто один из них. Звено в бесконечной цепи, идя вдоль которой она оказывается в этой точке.        Неизвестно, сколько времени они стоят вот так вот, даже не глядя на друг друга и обдумывая всё услышанное. Всё происходящее. Всё, что ещё может случится.       — Ты права, — признаёт Дэвид, рассматривая что-то у себя под ногами. — Когда я сменил метлу на свисток, то понял, что тренером быть значительно сложнее. Там в воздухе вы управляете мячами, а мы здесь на земле управляем людьми. Но я не силен в человеческих взаимоотношениях, Гермиона, и мне жаль…        — Вы просто боитесь. Подвести команду. Снова. И подпустить к себе кого-то ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Снова, — произносит она, раздражаясь от того, что не смогла промолчать, потому что это было как минимум жестоко по отношению к нему.        О том, что случилось на групповом этапе Чемпионата по квиддичу в 1986 году Грейнджер прочла в библиотеке Хогвартса, в отделе отведённом под архив старых газет.       Она начала поиск информации о Дэвиде Киране, как только комитет по магическому спорту назначил его тренером команды, чтобы быть осведомленной, с кем придётся иметь дело.       Некоторые вещи ей и так уже были известны, но не в таких подробностях, в которых эта драма предстала перед ней на пожелтевших страницах.        «Шекспировские страсти от мира квиддича» — гласили выцветшие заголовки.        Киран и Пенелопа Пиквери — загонщик сборной США — познакомились волей жребия, определившего их команды в одну группу. Матч за матчем, игра за игрой, что приближала их к финалу, между молодыми людьми росли не только напряжение и дух соперничества, но нечто и другое.        Роман Дэвида и Пенелопы был главной темой сплетен и внимания, порой даже больше, чем подсчет забитых квоффлов и пойманных снитчей. А факт того, что им доведётся столкнуться в качестве соперников в ближайшем будущем только подогревал интерес к происходящему.        Болельщики стоили теории, отмечали недовольство их сокомандников, которые видели угрозу в данном союзе. И как оказалось, одни из них все же были правы, предчувствуя неладное.        Красивая история любви с признаниями на высоте птичьего полета, закончившаяся предательством.        Вероятно, даже падение с метлы не оставило бы столько застарелых переломов, последствия которых преследовали Кирана по сегодняшний день, сколько то, что сделала Пиквери.       Команда Дэвида проиграла в матче команде Пенелопы и вылетела из турнирной таблицы, потеряв шансы побороться за кубок в Чемпионате мира.        Пиквери оказалась не просто хорошим загонщиком, но и отличной актрисой. Находясь рядом с Дэвидом перед каждой тренировкой и после, подбадривая и узнавая всё ближе, она преследовала свои цели. Пока держала его за руку и смотрела в глаза, пока гуляла с ним рядом с лагерем, слушая тихие разговоры и подмечая важные детали. Пока улыбалась на камеру, зная, чем всё закончится и что именно она позже будет направлять бладжеры чётко в цели — в тщательно скрываемые травмы противника, а ее охотники умело будут играть на слабостях врага, учитывая чужие страхи, тайны и чувства.        Его обманули, а после обвинили в излишней доверчивости.        На Кирана обрушилась волна из гневных писем от болельщиков и череда статей, в котором под сомнение ставилось всё от его профессионализма до личных качеств. Собственная команда не смогла простить Дэвиду поражения и его чувств, перечеркнувших их многолетний труд.       До Пенелопы никому не было дела. Она была здесь чужой и вскоре её команда покинула Англию, проиграв в следующем матче.        Она сбежала под солнце другой страны, оставив ему нескончаемые дожди Туманного альбиона.       Начавшееся расследование комитетом магического спорта впоследствии не выявило нарушения правил со стороны Пиквери, и вся вина так и осталась на Киране, похоронив его многообещающую карьеру.        — Все чего-то бояться, — отвечает Дэвид тоном, который она ранее не слышала. От него разит полной капитуляцией. Незалеченной раной. И ещё табачным дымом, потому что он закуривает сигарету прежде чем продолжить. — И сделанного уже не изменить, верно? Но позволишь дать совет? Последний.       Гермиона кивает. Едва заметно.       Всё же Дэвид знал о мире квиддича больше неё и отказываться было глупо.       Он знал, где кончается хороший пиар-ход и начинается то, что может положить конец твоей карьеры. Знал точные граммовки порций дерзости, которыми нужно приправить речь перед репортерами, чтобы тебя не сочли хамом, но при этом твое имя долго не сходило со страниц газет. Знал все эти тонкости, подводные камни и негласные законы, чья юрисдикция начиналась там, где вспышки камер выхватывали из тени силуэты игроков, но при этом оставляли на заднем плане кольца, трибуны и мячи.       Киран в своё время был не только самым перспективным охотником Стоунхейвенских Сорок, которого пытались заполучить и Балликасл Бэтс, и Паддлмир Юнайтед, но и тем, кто застал тот момент, когда квиддич начал свою трансформацию из “просто спорта” в нечто большее по масштабу и меньшее по смыслу.        Поэтому, конечно, он знал многое. И пусть его это не спасло, но вдруг это поможет ей.       — У огласки такой новости есть ряд последствий. Во-первых, для всех ты теперь будешь причиной его ошибок во время матча и наоборот. Во-вторых, насколько я знаю, вы с Малфоем этой выходкой вполне могли разжечь межфакультетскую войну, поэтому это может повлиять на настрой ваших болельщиков. В-третьих, повышенное внимание — это повышенные ожидания.       — И в чём же заключается совет?        — В том, что в конечном счете все вокруг будут требовать от тебя играть роль. Но единственное во что ты должна играть на поле — это квиддич. Поэтому неважно, какие у кого будут ожидания, обвинения и мнения. Просто играй, Гермиона, а если проиграешь, то сможешь попробовать снова. Вот, что я должен был тебе сказать с самого начала.       Да, он должен был сказать ей этого с самого начала. Потому что теперь...       — Не знаю, смогу ли уже, — честно признается Грейнджер.       А как же контракты? Будущее? А как же то, ради чего она пошла на сделку с Драко?        Когда она покидает кабинет тренера, звук колокола оповещает о завершении обеда.       Стук каблуков о паркет сменяется хрустом снега под тяжелыми шагами, а Гермиона всё идёт, не разбирая дороги. Мимо панорамных окон Хрустального зала, мимо конюшен и замёрзшего колодца.        Ноги несут её туда, где всё в разы проще. Где есть правила и ориентиры, где осязаемые границы очерчивают пространство башнями смотровых для зрителей. Но сейчас у команды Колдовстворца по расписанию тренировка, поэтому Грейнджер останавливает себя на полпути к полю и просто смотрит с расстояния на чёрные мантии кружащиеся над кольцами и напоминающие стаю воронов.        Некоторое время она наблюдает за игрой, а после за горизонтом и тяжёлыми снеговыми тучами, движущимися по направлению к академии. Верхушки гор растворяются в низких облаках, туманом стекающих по склонам.       Всё же это место имеет необыкновенную красоту. Холодную и пробирающую до костей, но всё же красоту.        Наверное, она будет скучать. По запаху спелых яблок и пестрым кафтанам, калейдоскоп которых сопровождал её на занятия. По этим безжизненно белым, но притягательным пейзажам. Пройдут годы и её память скрасить всё остальное и, возможно, она будет скучать даже той опасности, что как охотница ставила на них свои капканы то здесь, то там.        Гермиона загибает рукав, скрывающий красный браслет, только тогда, когда пальцы окончательно перестают её слушаться, а бурный поток мыслей замедляется, словно замерзает под влиянием низких температур.       Она не помнит, как отсюда попасть в больничное крыло, но конец путеводной нити услужливо, огибая строения и деревья прокладывает ей путь.   

***

      — Ты уверена, что это безопасно? — вопрос Драко рикошетом отскакивает от высокого потолка и возвращается к ним, повторяясь эхом. Ряды больничных коек по обе стороны от него пустуют, несмотря на суровую погоду за окном, поэтому он не сильно заботиться о громкости своего голоса.       — Я ни в чём уже не уверена, — Власта перекидывает ногу на ногу и смело встречает его взгляд. — Но разве у тебя есть другие варианты?       Её акулья улыбка, не вызывает ни капли доверия.       Она напоминает ему Пэнси. Они бы точно подружились, если бы встретились. Или стали самыми заклятыми врагами.        Третьего не дано.       Малфой снова вдыхает запах настройки, оставленной мадам Бархиной на серебристом подносе вместе со стаканом воды и морщиться. Резкий ядовитый аромат бьёт по рецепторам, высекая из глаз слезы.       — В худшем случае тебя просто вывернет на простыни, — цокает языком Ланцова. — Выпей перед сном и с утра будешь как огурчик. Хотя ночка тебя ждёт по истине адская. Венцена ставила меня на ноги и не после такого, а у тебя всего лишь...       — Всё тело, как решето, — заканчивает за неё Драко, вспоминая свои раны, которые теперь были скрыты пропитанными мазями бинтами. — Всего лишь.       — Парни так любят драматизи…       Власту отвлекает звук, приближающихся шагов. Аккуратных, вкрадчивым и непременно принадлежащих ей. Потому что сегодня только она ещё наведывалась в эту юдоль стерильности и невыветриваемого аромата трав.       Фигура замирает за ширмой и в нерешительности мнётся несколько секунд.        — Драко? — собственное имя отчего-то ложиться на кожу мурашками, но Малфой списывает всё на плохое отопление больничного крыла и слишком тонкие одеяла.        — Он здесь, — откликается Ланцова, и многозначительно поигрывая тонкими бровями, встаёт и буквально втаскивает Гермиону под руку в отгороженное от остальной палаты пространство. — Классно поболтали, в общем, рада, что ты не умер, иначе матч бы отменили, — отсалютовав рукой, она пятиться к выходу и исчезает за полотном белой ткани.       Будто её здесь вовсе и не было.        Когда входные двери нарочито громко захлопываются, Грейнджер моргнув несколько раз приходит в себя и нерешительно устраивается на стуле. От её внимания не укрывается, как близко он стоит к его кровати. Она скользит взглядом по своим коленям, почти упирающимся в матрац, и хмурит брови, что-то обдумывая.        — Мне уже лучше, — насмешливо тянет он, прерывая ход её мыслей. — Если, конечно, ты пришла справиться о моём здоровье. Или, может быть, ты хотела спросить, видел ли я статью? Видел, кстати, мы неплохо смотримся вместе. Или…        — Я… поняла, что у тебя напрочь отсутствует терпение, Малфой, спасибо, — бормочет Гермиона подавленным голосом.       — Что случилось?       — Ничего.       — У этого "ничего" есть название? Или, может быть, имя?       Грейнджер фыркает, качая головой. Драко ждёт, что она съязвит, лишь бы не говорить правду, но она его удивляет.       — Я сказала Кирану то, что не должна была, — неохотно признаётся Гермиона, запуская пальцы в волосы. — Он был взбешён из-за сегодняшней статьи и...       — Киран мудак, и ты это знаешь.       — Он многое пережил, — зачем-то оправдывает она Дэвида, и Драко думает о том, что, возможно, и для него Грейнджер найдет потом оправдание. Если ещё не нашла. — И неплохой тренер. Даже хороший, если опустить некоторые... нюансы?       — Хорошо, он неплохой тренер и мудак. Одно другому не мешает, — говорит он, покрутив в пальцах уже нагретый ладонью пузырек и ставит его обратно на поднос. — Хочешь, я вызову его завтра на дуэль на палочках? Какой бал без старого славного насилия во имя женщины?       Гермиона бросает на него взгляд, который является её способом сказать "Ты идиот", при этом не произнося ни звука. По крайней мере, он так его интерпретирует.       Но секунду спустя она всё же слабо улыбается в ответ. Впервые с того момента, как пришла сюда.       — Кстати об этом… Я подумала, что почти ничего о тебе не знаю, кроме того, что у тебя скверный характер, — не упуская возможности вставить шпильку, начинает Грейнджер. — А что, если репортёры спросят у меня про твой любимый цвет или…        — Синий. Думаешь, они устроят нам очную ставку?               — Что? Синий? — слегка растерянно переспрашивает она, вызывая у него желание закатить глаза.        — Дай угадаю, ты думала что мой любимый цвет — зелёный? А любимая настольная книга “Мемуары Салазара Слизерина” или “Магия утра. Десять темных заклинаний для пыток домовиков перед завтраком”?       Он не знает, что смешного она находит в его словах, но её смех…        Боже, её грёбаный смех, рикошетит от стен так же, как и их голоса, только потом он не возвращается к ним эхом, а разлетается шрапнелью во все стороны. Звонко, почти оглушительно и отчего-то завораживающе. Хоть в нём есть и что-то истеричное. Что-то от холодных длинных дней, полных тяжёлых тренировок и пустых волнений.       — Прости, — Гермиона пытается сдержать широкую улыбку. — Представила, как ты в детстве засыпал в обнимку с плюшевой змеей.       — Ты думаешь, это остроумно? — вопросительно выгибает бровь Драко, но видя выражение её лица, повторяет то же самое, но уже утвердительно. — Ты думаешь, что это остроумно.       Она непривычно игриво пожимает плечами и это... Это не может ощущаться так хорошо. Но ощущается. Поэтому Малфой поддаётся ей. Он рассказывает Грейнджер о своём любимом времени года, о детских воспоминаниях и предпочтениях в еде, придумывая на ходу самый стереотипный бред из всех возможных.       Лишь бы он продолжал звучать дальше.       Этот её восхитительный заразный смех.         Игра так увлекает их, что они не сразу замечают музыку, проникающую сюда теми же путями, что и вечные сквозняки Колдовстворца. В Хрустальном зале, который можно рассмотреть из восточных окон больничного крыла, начинается прогон официальной части, являющийся обязательным перед каждым балом на турнире и позволяющим почувствовать гостям школы пространство помещения и его габариты для будущих танцев.       — Кажется, мы пропускаем репетицию, — тихо произносит Гермиона, будто боится спугнуть крещендо аккордов.       — Почему же пропускаем? Надеюсь, ты не откажешь больному человеку в просьбе.        Замешательство на её лице дарит какой-то особый вид удовольствия, когда Драко аккуратно передвигается к краю постели и спускает ноги на пол. Их колени почти соприкасаются.       — Потанцуешь со мной, Грейнджер?       — Ты ведь ранен, — переходит она на шёпот, а переливы музыкальный инструментов взрываются в кульминации. — Господи... а я совсем не спросила, как ты себя чувствуешь...       — А я не сказал тебе спасибо за то, что ты меня спасла. Ещё закроем парочку гештальтов прежде, чем ты согласишься со мной потанцевать?       — О да, я также не поинтересовалась у тебя, зачем сюда приходила Власта, — шутит Гермиона, в попытке скрыть неловкость. — И ещё...       Малфой аккуратно поднимается, прерывая её и протягивает руку. Он ещё не знает, что эти несколько минут станут его самым любимым воспоминаем о ней.       О том, как всё начиналось.       И годы спустя Драко будет уверен, что однажды они вернутся сюда и останутся призраками, танцующими вальс где-нибудь в невесомости этой ослепительно белой комнаты.