Я тоже так могу

Вечерело. Солнце неторопливо катилось за крыши высоток, его лучи отражались на зеркальных стенах, отчего сам воздух казался окрашенным в желтоватые тона, как в старых фильмах про Дикий Запад. Люди внизу бегали крошечными букашками, суетились, спешили по своим делам, несомненно серьезным и важным. В каждом из них Стив с лёгкостью узнавал себя. Он так же бежал всю свою жизнь — на работу, с работы, на деловую встречу, в больницы или детские дома. Бежал на войну, бежал от войны. За счастьем и вопреки боли. Он был рождён, чтобы бежать. Даже сейчас он бежал, хоть и стоял, недвижимо замерев у панорамного окна на одном из верхних этажей базы ЩИТа. Эта неподвижность была самым быстрым и отчаянным его бегом. Хотелось выключить свет, закрыть кабинет, как-никак рабочий день уже завершился, сесть на байк и мчать домой на полной скорости. Вбежать по ступеням до самой квартиры, отворить дверь, схватить в охапку улыбающегося Баки, который наверняка выйдет встретить его, и больше никогда не возвращаться в тот мир, где лёгкие не дышат родным запахом, где под ухом не стучит чужое сердце, подтверждая и убеждая — Баки жив, он рядом, он с тобой. Но Стив стоял. Связка ключей жгла карман, желание увидеть Баки становилось невыносимым. Сдавшись сам себе, Стив щелкнул выключателем и, в последний раз оглянувшись на закатное солнце, вышел из кабинета. Он хотел домой. Боже, как же давно он не ощущал этого желания. Но между тем оно его и пугало. Стив боялся, что не сдержится, просто не сможет вовремя взять себя в руки, и весь поток любви, нежности и страстного обожания, который и так разрывает его изнутри, заставляет трещать по швам, по ниткам расходиться, вырвется наружу и выльется на Баки, ещё не готового принять всё это. Стив любил Баки каждой частичкой своей души, желал его каждой клеткой своего тела, но страх навредить любимому подпитывал самообладание и не давал сорваться, как бы иногда этого не хотелось. Совесть шептала, да что там, кричала на пределе сил, что нечестно скрывать такое от Баки, нельзя каждый день врать ему в глаза, называя своим другом, в то время как знаешь вкус его губ, помнишь сладость совместных ночей, видел ту нежную изнанку, что показывают только самым близким. Стив планировал рассказать обо всём, признаться ещё в самом начале, но грузить любовными историями Баки, прошедшего настоящий ад, мучающегося ночными кошмарами и всё ещё не сумевшего принять себя как единую личность, казалось лишним. Он хотел оставаться просто другом, пока Баки не восстановит психическое равновесие, и Стив не сможет вновь быть кем-то большим. С каждым днём держать себя в руках становилось всё сложнее. Раньше он даже не думал ни о чем таком, занятый поиском врачей, оформлением документов, да обычной помощью другу. Но сейчас ночные кошмары случались всё реже, Баки чувствовал себя хорошо (не считая Зимнего, Стив полагал, что это лишь защитная функция мозга, рано или поздно надобность в этой защите пропадет, и Баки перестанет слышать голоса в голове), смеялся и шутил сам, был собой, пусть и сильно повзрослевшим. Стыдно признаться, но Стива возбуждала эта взрослость, грация и опасность хищника в глазах и привычках. Даже металлическая рука кроме вины тянула за собой ряд картинок, после которых светлокожий от природы Стив краснел как от жары. Всё это в целом создавало впечатление обычной мирной жизни, где можно было выйти утром на кухню, обнять со спины Баки, уже готовящего завтрак, поцеловать его в шею и утащить назад в постель, просто поваляться и понежиться в уютной неге. Но Баки бы не понял, Стив слишком заигрался в друзей, чтобы признаться сейчас, вскрыть все карты и остаться полностью обнаженным перед чужим разочарованием и жалящей обидой — сам бы он не смог простить такой обман. В таких невеселых размышлениях дорога до дома прошла незаметно. Квартира встретила тишиной темных комнат и едва слышным гудением холодильника. На секунду Стиву показалось, что он снова один, возвращается в холодное пустое помещение, где из мебели старый диван, да этот самый холодильник, поющий свою печальную электрическую песню. Где-то в глубине раздался тихий обрывистый вздох и наваждение спало. — Баки? Я дома.