офферторий

                           гниль, мор, казнь, запах палёной кожи, всё оседает премерзким привкусом на кончике языка. слюна застревает в глотке, превращаясь в раскалённую лаву, сдавливая лёгкие, не давая сделать и малейший вздох. удушливый хрип смешивается со слезами, руки же царапают молочную кожу, оставляя багровые полосы. под светом луны, полупрозрачным шлейфом, одинокий вой сквозь тысячи взглядов.       на дне голубых глаз плескается вселенская печаль, руки цепляются за плечи, сжимают, стараясь хоть немного удержать контроль. рядом кучка скромных пожитков, мятая одежда, предметы личной гигиены, всё разбросано по холодным доскам. конечности в судороге, а нижняя губа в кровь. в ушах бьётся сердце, сама же Юля собирает крупицы больного сознания, превозмогая приступ, становясь на колени. вдох и выдох, очередной болезненный хрип, но не болезненнее предшествующих воспоминаний.              суматоха и ругань — именно то, чем может обернуться семейный ужин, посуда летит в саму Юлю, как и все близлежащие предметы обихода. громкий крик от матери, рычание от отца, а сама девушка находится вне реальности. казалось бы, обычный разговор, но всего одна деталь способна перевернуть восприятие. глаза родной матери на мокром месте, а обвинения режут не хуже заточки. руки трясутся, тело в оцепенении, плотно сжатые зубы и похоронный марш.       дверь закрывается с тяжелым грохотом, всего минута на осознание, а в спину прилетает колкое «позор семьи», перед глазами обрыв и камнем вниз. кажется, всё детство проходило именно так. Юля никогда не знала родительского тепла: постоянные упреки, замечания, неправильность собственных действий. ошибка рождения. ни одного доброго слова и похвалы, только сухие доводы. от этого тошно.       слабый стук в дверь, практически бесслышно, вырывает из потока мыслей, Юля подрывается и тянет ручку на себя, чуть приоткрывая, встречаясь с такими же небесными глазами, они полны сожалений и хрустальных слёз, совсем невинных. молчаливые договоренности и в руках мягкий плюш. небольшой белый медвежонок с охристым бантом приятно ложится в руки. когда взрослые беснуют — дети проявляют обет молчания.       Юля слышит испуганный детский вскрик, младшая сестрёнка отходит от двери, сразу ретируясь в безопасную зону, не дай бог заметят рядом со старшей. грузные шаги, дверь распахивается окончательно — отец. Чикина игрушку прячет, чуть ли не под кровать закидывает, знает ведь: отец увидит — будет худо. спину выпрямляет и смотрит прямо, глаза не поднимает, так проще.       все чужие оскорбления и упрёки через себя пропускает, впитывает как губка, а каждое новое слово — шрам, ими исполосовано всё тело, они просто не успевают заживать, друг друга перекрывают, друг на друга наслаиваются. где-то совсем тонкие и аккуратные, похожи на порез от бумаги, а другие глубокие и рваные, будто бензопилой. они не исчезнут со временем, не затянутся, даже через век будут кровоточить, пуская ноющую боль по организму.       замах ладонью рассекает воздух до свиста, шея отдачей в противоположную сторону до хруста в позвонках. собранные волосы распускаются, оседая шёлком на хрупких плечах. чужой кулак хватает и наматывает лоснящиеся пряди, заставляя, впервые за вечер, посмотреть в глаза. в отцовских только непринятие и презрение, ненависть всего мира. «лучше бы тебя не было», «какой пример ты подаёшь младшим». слюна брызжет прямо в лицо от переизбытка ненависти. и так по чёртовому кругу.       упрёк перетекает в правильность ограничений в общении с младшей сестрой, мол, такая грязь только портит невинное дитя. как итог, будто кувалдой по голове.       родительская рука отпускает резко, силой наклоняя вниз, заставляя осесть на пол, бедренная часть отдаёт ноющей болью, а под тонким слоем молочной кожи уже наливается цветастый синяк, будто несовершенная клякса на чистом холсте.       секунда ожидания, а сверху летит дорожная сумка, припечатывая к холодному полу ещё больше. слезливый выдох рвётся наружу, сами руки сжимают непромокаемую ткань, борясь с диким желанием разорвать всё в клочья. себя иль толстую кордуру? — собирайся, на рассвете больше духа твоего не будет в моём доме.       холод глаз, цвета громового неба. сухой звук гласных и согласных, как мантра, слова родителя, последний взгляд и хлопок дверью. реальность уходит из-под ног, оставляя бесконечный обрыв. её имя благополучно изничтожили на семейном древе, её больше не существует ни для кого, даже для себя.       глухие рыдания в себя, а ненавистная сумка в противоположном углу мелкой комнатушки. колени стёрты в кровь, необработанные доски пола впиваются в нежнейшие подушечки пальцев, оставляя мелкие занозы. рука впивается в волосы, оттягивает, насколько позволяют силы, хочется вырвать каждую волосинку, хочется почувствовать долгожданное облегчение. грузный комок растёт в геометрической прогрессии где-то в груди. кажется, тело попросту не выдержит и лопнет, окрашивая комнату ошмётками мяса.       приступ тошноты накатывает, хочется выблевать органы поочередно, рука соскальзывает, между пальцев клок темных волос. фантомные ощущение отцовских прикосновений душат ещё сильнее. настолько противно и грязно. навязчивая идея перерастает в зуд.       Юля цепляется за постель, ослабевшие руки совершенно не слушаются, отказываясь воспринимать команды и простые действия. превозмогая мышечную боль, рывок вверх, ведёт чуть в сторону. неустойчивые шаги прямо до крупной зеркальной поверхности, из того места, прямо на неё, смотрит забитое нечто.       корочка от засохшей слюны на половину щеки, как и корка на прожеванных губах. текущий нос весь в соплях. краснючие глаза, налитые кровью, вперемешку с лопнувшими капиллярами. другая щека слегка опухла, а некогда бархатистая грива теперь напоминает избитый стог сена. девушка готова забиться в истеричном смехе, весь абсурд ситуации выворачивает наизнанку.       на дне небольшого ящика, среди всякой мелочовки, затерялись стальные ножницы с прорезью прелестных кружевных узоров, такие же острые, как лет десять назад. маленькая Юля очень любила рассматривать их, изящные линии переплетались между собой, образовывая причудливые рисунки, она могла наблюдать часами.       та маленькая девчушка явно не могла предположить, что некогда любимая игрушка, станет символом нового начала. движения смазаны, но от того не менее уверенные. прядь за прядью, а в голове простор и облегчение. тяжесть уходит, а по тонкой шее проходится едва заметный сквозняк, заставляя покрыться гусиной кожей.       последняя прядь падает на пол, ножницы следом. обе руки проходятся по заплаканному лицу, огибая кукольные черты, останавливаясь на коротком и таком неровном подобие ежика. короткие волоски щекочут чувствительные ладони, заставляя поёжиться. Юля внимательно смотрит, всматривается, старается найти ответы на все свои вопросы, в ответ лишь тишина.       пальцы подбирают остатки длинных нитей, подносит к лицу, стараются прилепить к скальпу кожи, а они лишь невесомо падают, обратно на пол. и так несколько раз.       тихий срыв уходит на второй план, уступая изнемогающей усталости, сил нет ни на что. а в голове мысли только лишь про дорожную сумку, приходится поднять и приступить. всё самое необходимое, что-то из предметов одежды, для досуга и просто личное.       сумка наполняется быстро, да и вещей уже не осталось. Чикина присаживается на пол, руками колени свои обнимает, пальцами бедро ощупывает, тело бьёт привычный озноб. глубокий выдох, шмыг носом, воспоминанием про тёплый цвет. под кроватью брошенный мишка, который успел собрать слой пыли. последней вещью оказывается именно он.       тело отрубает после пережитого стресса, но сознание боится покориться морфею. за окном шелест листьев и игра теней при лунном свете, потеря ощущения времени. это не крепкий сон, всего лишь уставшая дрема. глаза то и дело открываются, наблюдая первые лучи рассвета. фаза глубокого сна охватывает под утро.                            чьи-то проворные ручонки взъерошивают остатки волос, за шею хватаются, мелким тельцем жмутся, попутно роняя горячие слёзы. Юля глаза распахивает, рефлекторно прижимая младшенькую, стараясь шёпотом успокоить, улыбку из последних сил выдавить, чтобы та запомнила в ней только хорошее. в ответ лишь отрицательный жест, заглушенные рыданиями признания в любви, что без неё она жить не сможет. слышать такое больно, больнее от бессилия.                            сумка грузно опускается на пожухлую траву, придавливая сильнее. от отца ни одной фразы со вчерашнего вечера, мать даже не вышла, а сестренку заперли в комнате. молчаливое презрение.       рёв двигателей и клубы выхлопного газа, последние крупицы надежды распались прямо здесь. горькая усмешка на лице.       выдох, перед взором открывается массивное сооружение из нескольких корпусов. от архитектурного создания веет величественностью, в самой середине расположился храм, в виде старинной базилики, чуть поодаль оставшиеся здания, пропитанные романской эпохой.       Юля смотрит завороженно, это пугает. колени гнутся, а сердце в очередном приступе тревоги. чувства нахлынули, незнакомый оклик выводит сильнее. поворот корпусом, а в глаза бросается строгое одеяние.