А ты Набокова читал?

Весь оставшийся день я курсировал от комнаты до кухни, ненадолго оставаясь то там, то здесь, в надежде, что удастся хоть одним глазком увидеть Антона и что-нибудь ему сказать. Тот не выходил из комнаты долгие часы, даже в туалет, так что я, почти отчаявшийся, просто сидел в кухне и пил чай, вслушиваясь в редкие отзвуки за стеной. Когда с работы вернулась Майя и появилась в проходе, я уставился на неё таким виноватым взглядом, что она сначала ненадолго впала в ступор, а затем устало закатила глаза. — Ну что опять стряслось? — Да нет, ничего, всё… Всё в порядке. — А где Антон? — Не знаю… В комнате чем-то занимается. Наверное, отдыхает. — Странно, — озадаченно буркнула она, усаживаясь напротив меня. Когда ей на глаза попалась тарелка с оладьями, её лицо тут же оживилось. — Это ты приготовил?! Блеск! Сто лет оладий не ела. — Кушай. Тоша не очень много поел, вон, сколько осталось… — Ага. Не успел. Мой отрешённый и одновременно скорбный вид всё не давал ей покоя. Обмакнув жареное тесто в клубничное варенье, она, внимательно смотря на меня, наконец сформулировала свой вопрос: — Вы обычно с Антоном не разлей вода. Прихожу с работы — вы вместе. А сегодня как дети малые, по своим углам разошлись. Вы поссорились? Я кивнул, шумно сглотнув. Она не сводила с меня внимательного, строгого взгляда и явно ждала объяснений. Я, кашлянув, выдал ей полуправду: — Я переборщил в воспитательном процессе. Слишком строго отчитал его и наказал за вчерашнее происшествие. Теперь он не желает меня видеть. — Вот оно что… Ну, ничего. Сейчас разберёмся… Антон, поди-ка сюда! Ответа не последовало. Тогда она ещё больше повысила тон. — Антон, либо ты идёшь ко мне, либо я иду к тебе с ремнём, выбирай! По моей спине пробежали мурашки, а по всем мышцам прокатилась волна напряжения. Хоть я и знал, что данный вид наказаний Майя не использует, мне на секунду стало по-настоящему страшно. Не хватало только чтобы она, решив выпороть сына самостоятельно, увидела, в каком состоянии уже находится его мягкое место. На моё счастье, Шастун подчинился и вышел в кухню. Словив его мимолётный взгляд, я почувствовал себя последней сволочью. Даже в первую нашу встречу он смотрел на меня не так враждебно, как сейчас. Майя встала и, больно схватив его за ухо, подвела ко мне. — Скажи спасибо, что я тебе не всыпала за вчерашнюю выходку. А то, я смотрю, воспитательных методов Арсения тебе мало. А ну-ка, быстро поговори с ним и извинись за своё поведение! И чтобы вот этого взгляда я больше в его сторону не видела. Помирись с ним и поблагодари за то, что он тебя спас! Если бы не он, я бы тебя, наверное, в морге бы сейчас опознавала! Я невооружённым взглядом видел, как бурлит и кипит в Антоне ненависть ко мне. Казалось, она была так сильна, что затмевала боль от выкрученного уха. Несколько минут он молча сжигал меня покрасневшими до выраженных капилляров глазами, — он что, плакал? — а затем… Резко и обильно плюнул мне прямо в лицо. Вывернувшись из маминого захвата, он проорал: «Да иди ты нахуй со своим Арсением!», с размаху шлёпнул её по руке и сбежал, снося перед собой межкомнатные двери. За стеной послышался шум, словно там развлекаются с десяток голодных бесят, звук снесённых с полки книг и звон стекла. Я стёр вспененную слюну с лица воротом футболки и, поднявшись со стула, придержал за руку Майю, уже было собирающую рвануть вслед за сыном. — Оставь его, Май… Пусть позлится. Я действительно виноват, и он имеет полное право на такие эмоции по отношению ко мне. То, что я совершил — недопустимо и непростительно. Я заслужил такое отношение с его стороны. — Да что ты мог сделать настолько плохого, чтобы он стал себя так вести?! Он же в тебе души не чаял, всё Арсений да Арсений! От ее слов моё сердце замерло на мгновение, пропустив пару ударов, а затем забилось ускоренном режиме, раздаваясь глухими ударами в грудной клетке и пульсирующим гулом в ушах. «Он в тебе души не чаял». Слышать это сейчас — одновременно и по-радостному волнительно, и предательски больно. Потому что любые глаголы в прошедшем времени могут причинять только боль и ничего кроме боли. — Я применил… Нестандартный метод воспитания. И перегнул палку. Я не должен был так поступать. Я попробую наладить контакт позже, когда он отойдёт… Но сейчас его лучше не трогать. Не надо говорить с ним обо мне, ладно? Дай ему остыть. — Я не понимаю… Что ты сделал, Арсений? — Тебе не нужно этого понимать. Я всё улажу сам, просто дай мне время. Она смотрела на меня отчасти разочарованно, отчасти с подозрением, а отчасти — с надеждой. Я похлопал её по плечу и, допив чай, удалился с кухни вслед за Антоном. Нет… Сейчас точно не время идти к нему. Но у меня есть план и повод для того, чтобы заглянуть в его мышиную норку немного погодя. Перед тем, как действовать, я сходил в душ и почистил зубы. Принялся бриться. Пока смотрел на своё отражение — невольно ощущал те же злость и отвращение, которые так захлёстывали Антона. В зеркале со станком в руках стоял жалкий, подлый извращенец, воспользовавшийся чужими доверием и наивностью. Сделавший больно и надругавшийся над тем, кто так опрометчиво подпустил его к себе слишком близко. Стоила ли смазанная эякуляция того, чтобы причинить страдания хрупкому, беззащитному мальчишке? Я зашипел и цыкнул, случайно тяпнув подбородок. Кровь тут же расплылась по влажной, распаренной коже. Я промыл бритву и уставился на неё. Три блестящих, плоских лезвия. Если провести ими поперёк кожи, то получается забавный трёхполосной разрез. Будто царапина очень маленького, когтистого, дикого зверька. Наверное, так выглядели бы мои раны, если бы Шастун умел давать сдачи. Я сделал несколько неторопливых надрезов на тыльной стороне предплечья. Кровь была светлой и водянистой, за секунду растворяющейся в потоке воды из крана. Собрав немного на большой палец, я слизнул её и прижал испачканный язык к нёбу, чтобы хорошенько прочувствовать почти незаметный металлический привкус. Подойдя к комнате Антона, я держал наперевес забытое им одеяло и долго медлил, вслушиваясь в происходящее за дверью. Щелчки клавиатуры и кнопок мыши, раздражённый голос. Кажется, он сейчас занят и играет с кем-то по сети. Когда до моих ушей донеслось раздосадованное «да ебаный ты карась!» и троекратный треск столешницы, я позволил себе постучать в дверь и замер в ожидании ответа. Ненадолго повисла гробовая тишина, а затем ушасто-вихрастая голова высунулась в коридор. — Чё надо? — агрессивно выдал Шастун, явно не собираясь впускать меня. — Я принёс твоё одеяло… — Спасибо, — он вырвал его из моих рук и тут же попытался спрятаться обратно в своей норе. — До-свидания. — Тош, подожди! — я успел упереться ладонью в дверь, а локтем — в косяк и не дать им соприкоснуться. — Тош, пожалуйста… Позволь мне войти и поговорить с тобой. — Я вам не Тоша. И я не понимаю, схуяли я должен с вами разговаривать. — Я понимаю твои чувства… Золото, я очень жалею о том, что совершил. Я готов сделать для тебя всё, что угодно, лишь бы ты простил меня. Говори, чего хочешь, и я подчинюсь… — Что угодно, говорите?.. — Антон явно задумался, сощурившись и осматривая меня. У меня появилась слабенькая, призрачная надежда на прощение. — Да. Я готов искупить вину любым способом. Он повёл головой, призывая зайти в комнату и тут же закрыл за мной дверь. На полу были валялись разворошенные книги, в ковре блестели осколки разбитого стакана. Антон бросил одеяло на кровать и долго молчал, раздумывая, к чему бы такому меня принудить. Он явно искал самый изощрённый вариант, такой, чтобы я сам пожалел о том, что дал ему возможность выбрать способ искупления вины. Наконец он кивнул сам себе и, повернувшись, сурово произнёс: — Снимайте футболку и ложитесь на кровать. — Чего? Зачем, Тош? — Не задавайте вопросов, а делайте. Я так хочу. Я смутился. Послушно стянув футболку через голову, я поёжился, словно от холода. Весь покрылся мурашками и не смел поднять головы, чувствуя на себе тяжёлый, изучающий взгляд. — Ложитесь, — повторил команду Шастун, неумолимо приближаясь ко мне. Я пожал плечами, тяжело вздохнув, и, опустившись на кровать, стыдливо закрыл лицо руками. Да уж, и кто из нас здесь робкий подросток? Через мгновение я почувствовал, как прогибается матрас прямо между моих ног, а затем и то, как вес Антона ложится на мои бёдра. Он уселся на них и прижался коленками к рёбрам. Потом его руки, длиннопалые и нежнокожие руки, скользнули по моим животу и груди, задерживаясь и кружа подушечками пальцев вокруг крупных родинок по нескольку секунд. Когда эти пальцы добрались до заострившихся горошин сосков, я шумно выдохнул через нос, находясь в шаге от того, чтобы начать выпускать драконьи дым и пламя. — Тошенька… Милый, ну что ты делаешь? Пожалуйста, не дразни. Он нарочно ёрзнул по моему паху, заставив меня зажмуриться и прикусить губу. — Что, уже хотите меня трахнуть? — с издёвкой спросил он, изучая указательным пальцем дорожку темных, курчавых волос, тянущуюся от моего пупка и скрывающуюся под резинкой боксеров. Усаживаясь поудобнее, он будто искал положение, в котором сможет лучше всего прочувствовать мою наступающую эрекцию. — Ты же и сам знаешь ответ… Вопрос риторический, — оскалился я и положил ладонь на его худенькое колено. — А ты?.. Как там дела у твоего маленького друга? Только я скользнул пальцами выше по бедру, к паху, как был грубо остановлен. Шастун сжал мои запястья и завёл их за голову, к прутьям изголовья кровати, нависая сверху. — Вы меня уже потрогали сегодня. Спасибо, мне достаточно. Сейчас моя очередь. Он вытянул из пояса своих спортивок белый шнурок и с его помощью стал настойчиво пытаться связать мне руки. Я невольно ухмыльнулся, смотря на его покрасневшее от усердия лицо и совсем не сопротивляясь. — Ты бы хоть потренировался, конвоир. Может, всё-таки поменяемся местами?.. — Заткнитесь, — неумело рыкнул он, туго затягивая узлы на моих запястьях. Даже не знаю, какой Антон заводил меня больше: беззащитно-трогательный или такой, каков он теперь. Напористый, инициативный и бесстрашный мальчик. Когда мои руки оказались обездвиженными, он, кажется, ненадолго задумался, что делать со мною дальше. Явно вспоминал прочитанные комиксы и оценивал, что из всего увиденного на их черно-белых страничках ему хотелось воплотить сильнее всего. Вдруг он склонился и нырнул под мой подбородок. По коже шеи заскользил юркий, мокрый язычок, заставивший меня изогнуться в спине и хрипло простонать. Он выводил причудливые узоры, надавливал на кадык, скользил к ключицам и очерчивал их, затем возвращался на исходные позиции. Когда мою ушную раковину опалило шумное, словно раскалённое дыхание, я попытался увернуться. Слишком чувствительные места, слишком неуклюжие, сводящие с ума ласки. Шастун, в отместку за мою попытку бегства, прикусил мочку и оттянул её, отчего я зашипел. — Тош… Сбавь обороты… Если продолжишь в том же духе, то недолго у тебя получится со мной развлекаться. — А кто сказал, что если вы спустите, то я остановлюсь? Мне вообще плевать, что у вас там происходит. Я буду играть с вами столько, сколько захочу. Хоть обкончайтесь… Я расплылся в довольной улыбке и облизнул губы, внимательно смотря в его глаза. Сейчас он выглядел, словно крошечный котёнок, пытающийся напугать своим грозным взглядом и распушённым хвостом огромного добермана. — Глупый, глупый Антошка… Ты действительно думаешь, что, седлая и лаская, наказываешь меня? Напугал кота сосиской. Да я мечтал об этом всю жизнь. Конечно, последняя фраза, сказанная мной, была лишь гиперболой, небольшим преувеличением для красного словца. О какой «всей жизни» может идти речь, когда знакомы мы от силы пару месяцев? Но эти громкие слова явно возымели свой эффект. Мой кузнечик залился краской, весь нахмуренный и насупившийся. Я в отместку двинул бёдрами, заставив его подпрыгнуть на месте. — Если уж ты хочешь использовать моё тело для своей выгоды, советую хотя бы выбрать практику, от которой удовольствие получишь ты, а не я. — Я не ради удовольствия. Я просто хочу научиться, как в комиксах… Заниматься этим. — Одно другому не мешает. Ты мог бы сделать со мной много всего такого, что довело бы до оргазма тебя самого. — Например? — А ты не знаешь? — Мне не очень нравятся варианты, которые обычно показывают в манге. Не понимаю, зачем надо туда член вставлять… Я нервно хохотнул. — Знаешь, иногда это бывает… Вполне неплохо. Но ты прав. Это не единственное и даже не основное, от чего можно получить удовольствие при близком контакте. Из самого простого — петтинг, трение друг о друга, совместная мастурбация. Или оральный секс… Антон, с пунцовыми щеками и ушами, упирался ладонями мне в грудь и пытался осознать всё, о чем я говорю. Я с удовольствием наблюдал за мельчайшими переменами в его мимике. Вот он хмурит тонкие брови, вот прикусывает губу, а вот чуть жмурится и и шумно сглатывает, явно представляя себе что-то очень откровенное. Я снова толкнулся бёдрами, подбрасывая его, чтобы немного привести в чувство и втянуть обратно в реальность. — Я могу сделать тебе приятно, Тош… Для этого мне даже не понадобятся руки. Просто снимай штанишки и подползай ближе к моему лицу… На раздумья ему понадобилось около минуты, пока он наконец не оторвался от моих бедер и не приспустил с себя штаны. Я с интересом посмотрел на топорщащийся гульфик трусов и сглотнул вязкую слюну. Как же мне хочется узнать, каков ты на вкус… — Ползи сюда… Быстрее, Тош… Я же вижу, как ты хочешь. Я обещаю, это совсем не больно. Это очень приятно… Возможно, это одна из самых приятных вещей, которую можно испытать в жизни. Шастун сделал несколько шагов на коленях по направлению к моему лицу и опустился ко мне на грудь, слегка придавливая ее своим весом и затрудняя полноценное дыхание. Потянувшись, я резко зарылся носом в его пах и потёрся, вдыхая самый возбуждающий запах, который мне только доводилось чуять. Антон коротко вскрикнул и отскочил назад, возмутившись: — Вы чё творите?! Совсем с головой не дружите? Это мерзко!.. — Если бы ты знал, какие чувства вызывает во мне твой запах, то понял бы меня. Он сводит меня с ума, Антон… Я бы провёл целую вечность, уткнувшись в тебя, и был бы самым счастливым человеком на свете. — Но… Почему?.. — Понятия не имею… Я знаю только то, что ты мне нравишься. Безумно. Так сильно, что можно умереть. Он замялся и смущенно отвернул голову. Как же сильно хотелось сейчас прикусить розовый краешек его торчащего уха, а потом обласкать языком. Вымучать каждый миллиметр длинной, изогнутой шеи, оставить на ней следы своих зубов и грубых засосов. — Ну что, Тош… Покажешь мне, что у тебя там? Он помотал головой и, вернув на место резинку спортивок, отполз обратно ко мне на живот. Ссутулив плечи, он прятал от меня покрывшееся красными пятнами лицо и сжимал ладони в кулаки. Добыча сорвалась. Я смиренно вздохнул. — Ладно… Я всё понял, малыш. Тогда, может, развяжешь мне руки? — А вы на меня не наброситесь? Мне стало больно от его нервного, боязливого тона. Вот, кем я теперь ему представляюсь… Насильником и извращенцем, который способен взять, что ему нужно, против воли жертвы. А ещё больнее оттого, что Шастун, по сути, совершенно прав в своих суждениях на мой счёт. Или, по крайней мере, отчасти… — Нет… Не наброшусь, Тош. Я больше никогда не трону тебя. Даже пальцем. Обещаю. Он с опаской наклонился и принялся за шнурок. Его кисти била дрожь и он никак не мог справиться с узлом. Только спустя пару-тройку минут ему удалось освободить мои запястья. Когда я потянулся, а затем положил руки поверх одеяла по обе стороны от его бедер, Антон вдруг соскочил с меня и отпрыгнул в изножье кровати, будто спасаясь от огня. — Антон… Я не причиню тебе вреда. Я очень, очень жалею, что поступил так с тобой. Я клянусь тебе, я больше никогда… — Я понял, — перебил он, пряча верёвочку в карман штанов. — Хватит болтать одно и то же. Оставьте меня уже, я… Я уже спать хочу. — Ну… Хорошо, Тош, — я поднялся с матраса и растерянно покачал головой. Очень хотелось найти какой-то повод, чтобы остаться. Провести с ним время. Может быть, обнять и приласкать. Чтобы он почувствовал, что я совсем не страшный, что я всё тот же Арсений, в объятьях которого он совсем недавно доверчиво плакал, на этой же постели, обвив руками и ногами. — Тогда… Пойду. Шастун проводил меня взглядом до самой двери. А когда я уже открыл её и собирался выйти в коридор, вдруг окликнул: — Эй! — я обернулся с вспыхнувшим огоньком надежды в глазах. Он метко бросил в меня чёрным комком трикотажа. — Футболку заберите. Придурок… Поймав её и прижав к груди, я кивнул, хмыкнул и, выйдя за дверь, поплёлся к себе. Мысли же мои, все до единой, остались там, под потолком его комнаты, усыпанном фосфорными звёздочками и наклейками с изображением планет. Я хотел остаться. Больше всего на свете. Но это было бы актом насилия с моей стороны. Ещё одним.

***

Я стоял около заброшенного хозяйственного корпуса, прячась за углом, и переминался с ноги на ногу. Вслушивался в приглушенные бетоном тяжелые басы из портативной колонки, мальчишеские выкрики и заливистый смех. Даже не знаю, зачем я сюда пришёл. Антон всё время пропадает здесь допоздна, возвращается домой, когда Майя уже спит и даже не реагирует на мои попытки заговорить. Просто проплывает мимо нетвёрдой походкой, даже не взглянув в мою сторону. Наконец я услышал оглушительный скрип ржавых петель и скрежет металлического угла двери о мокрый асфальт, покрытый тонкой корочкой льда. Схоронившись за углом, я дождался, пока из-за него не появился невысокий парнишка плотного телосложения. Он собирался пройти мимо меня, не заметив, но я задержал его, цепко ухватившись за капюшон пуховика. — Стоять… — он развернулся ко мне и как-то испуганно на меня уставился. — Как зовут? — Димка… — замерев столбом, будто на строевой подготовке, ответил он. — А вы кто? — Арсений, — отпустив его капюшон, я протянул ладонь. Он с опаской, но крепко пожал её. — А чего вы… Тут? — Переживаю за Антона. Он со мной не разговаривает. Мне это не нравится. — И что вы хотите? — Да вот, размышляю… Может быть, мне нужен какой-нибудь лазутчик-шпион, который за щедрую плату предоставит мне некоторую информацию и поможет наладить отношения… Дима вмиг посерьёзнел и принял по-напускному солидный вид. — Сколько? — деловито спросил он, спрятав руки в карманы и поведя бровями. — За информацию — пятихатка. Дальше — больше. Его глаза сверкнули в предвкушении. Я достал бумажник из внутреннего кармана пальто и извлёк новёхонькую, чистенькую, хрустящую купюру в пятьсот рублей. Расстегнув небольшую молнию на груди Димки, я вложил согнутую пополам бумажку в небольшой кармашек и застегнул его обратно. — Рассказывай, как он. Что делает, о чём говорит. Говорил ли что-нибудь про меня? — Ну… Тоха перебарщивает с алкоголем, конечно. И сиги курит, как паровоз… Пачку покупаем, а он больше половины скуривает в одну дыхалку. Говорит мало о чём… Как будто замкнулся. Ничего не рассказывает. Когда спрашиваем, не случилось ли чего, отмахивается. Я покачал головой, обрабатывая информацию. Мда. Расклад не лучший. Я-то рассчитывал узнать, что он думает обо мне и как расположен… А потом как-то на это повлиять через его приятеля. — Ладно… Я тебя понял. Усвоил. А куда направляешься? — Да иду за бухлом. Пацаны всё выпили, надо ещё достать… Надеюсь, быстро найду того, кто согласится купить. — Ну давай я куплю. — Реально? — А я что, похож на человека, который шутки шутит? — Крутяк! Ладно, пойдёмте. Мы двинулись в сторону ближайшего супермаркета. Дима шёл, спрятав руки в карманы и опустив голову. При ходьбе толстые очки постоянно съезжали вниз по его переносице, так что ему приходилось периодически поправлять их указательным пальцем. По типажу — чистый ботаник. По складу ума — то ли будущий успешный бизнесмен, то ли не менее успешный аферист. — У тебя нет сигарет, случайно? — С собой нет, у пацанов оставил. А что? — Да что-то покурить захотелось. Ладно, куплю пачку и тебе отдам. В магазине я взял всё, что попросил Димка, и даже сверх того — закинул в корзину несколько упаковок чипсов и плитку молочного шоколада. На кассе попросил зажигалку и три пачки сигарет, тех, что видел у Шастуна в кармане. Голубой «Кэмел» с песочным верблюдом, красующимся полоской крупного шрифта, изогнутой полукругом. Выйдя из магазина, я бросил две пачки в пакет ко всем остальным покупкам и протянул его Диме. Оставшуюся же — сунул в карман пальто. — Иди к ребятам. Развлекайтесь. Скажи Антону, что это всё — от меня. Что я жду его дома… И очень хочу, чтобы он перестал меня игнорировать. Он понятливо кивнул и, попрощавшись, отправился во дворы. Я же двинулся к пешеходному переходу, чтобы перейти на нашу сторону небольшой улочки. Подойдя к дому, я ступил на пустую, залитую слякотью детскую площадку и опустился в качель. Открыв пачку и достав сигарету, стал внимательно её осматривать. Жёлтый фильтр с крапинками, рыжий табак, чуть осыпающийся с незакупоренного конца. Я чиркнул зажигалкой и, зажав сигарету между губами, впервые в жизни затянулся. Грудь тут же сдавил удушливый кашель, заставивший меня чуть ли не выкинуть сигарету в лужу. Однако, я попробовал ещё и ещё. К середине сигареты я перестал кашлять. Во рту было горько и терпко, чем-то напоминало привкус непроглатывающейся таблетки, прилепившейся к корню языка. Дым обжигал горло и, попав в правый глаз, защипал и вызвал слезотечение. Впечатления от первого опыта курения оказались смешанными. С одной стороны — противно, горько, неприятно. А с другой — было в этом какое-то мазохистское удовольствие. Неужели и Антон чувствует ровно то же самое прямо сейчас? Наверняка ведь курит очередную сигарету и заливает её газированно-алкогольным пойлом… Мне хотелось думать, что да. Я закурил ещё. К горлу подступала тошнота, но я надеялся вышибить клин клином, а, если быть точнее, никотин никотином. Когда я поднялся, горизонт завалился и закачался, побуждая шлёпнуться животом в близлежащую грязно-снежную кашу. Но я смог удержаться на ногах и решил переждать приступ головокружения, оперевшись рукой о жёлтую эмалированную штангу.

***

Я сидел в кухне, покачиваясь на стуле и пытаясь сосредоточиться на книжке, пока не стемнело. Тогда звякнули ключи, провернулся замок, и в квартиру ввалился Шастун, топча пол в коридоре грязными, вымокшими ботинками. Обозлённо смотря на меня из темноты, он закричал прямо с порога: — Нахера вы приходили?! Не смейте за мной таскаться! И с друзьями моими не разговаривайте! И подачек мне ваших не надо! Я тяжело вздохнул и, отняв очки от лица, потёр пальцами переносицу. — Не ходил я за тобой. Я случайно встретил Диму. Прогуливаясь. — Вы не ходите гулять без причины! Вы всегда дома торчите! — А мне надоело торчать дома. Совсем окислился в этой бетонной коробке сидеть, захотел подышать свежим воздухом. — Я вам не верю! Вы пиздабол! Вы всё время пиздите! — Когда я тебе пиздел, Антон? Ни разу, не выдумывай. Не было такого. Он судорожно открывал и закрывал рот, пытаясь подыскать ещё какие-то колкие слова, чтобы меня ими обложить и завалить. Я спокойно отложил книгу и, выйдя в коридор, подошёл к Антону вплотную. — Не приближайтесь! Я буду орать! — Ори, — я пожал плечами. — Дома всё равно никого нет. А соседям плевать. В его зелёных, выпуклых глазах промелькнула паника и отчаяние. Он весь засуетился, когда я вдруг опустился, вставая перед ним на колени. — Вы чё удумали?! Я не хочу, не буду! Не надо! — Ты дурак? — устало бросил я, склоняясь и начиная развязывать мокрые шнурки. Тут он весь будто оцепенел, изумлённо уставившись на меня сверху вниз. — Вы че?.. — выдохнул он, делая пару нетвёрдых, пятящихся шагов. — Ногу доставай, — я невозмутимо буркнул это, крепко сжимая берец. Шастун подчинился сейчас, и потом, уже с другим ботинком. Я же молча унёс оба в кухню и, постелив половую тряпку, задвинул их под батарею. Антон застыл, растерянно наблюдая за мной. Я, вернувшись, стянул с него куртку, шапку и повесил их на вешалку. — Ты так и будешь тут столбом стоять? Чай пошли пить. — Не хочу. — А что хочешь? — Чтоб вы перестали меня запутывать! Он хотел было рвануть мимо меня и скрыться в комнате, но я поймал его за подгрудок и, притянув к себе, обвил и крепко стиснул обеими руками. Шастун ещё побился в моей хватке около минуты, как птичка в клетке, рёбрами кулаков ударяя куда-то под ключицы, а затем, кажется, смирился со своим положением, замер и тяжело задышал. Может, просто устал сопротивляться… — Что вам надо от меня? — Чтоб ты перестал от меня бегать. Пойдём ко мне в комнату, попьём чаю и поговорим. Не пойдёшь — потащу силой. — Пойду, — выплюнул он и выпутался из моих объятий. — Вот и иди. Я скоро приду. С чаем. Вернувшись, я увидел Антона, сидящего у открытого окна и стащившего мои сигареты. — И с чего ты вдруг решил, что можешь брать мои вещи без спроса? — Я подошёл и поставил на подоконник чашки. Облокотившись на него руками, я приблизился к Шастуну, и тут же получил вытолкнутый из его рта клубок дыма прямо в лицо. — Они не ваши. Вы же не курите. А я именно такие курю. — Уже курю. Дай сюда… — приоткрыв губы и словив ими смятый фильтр, зажатый между длинными пальцами, я набрал побольше дыма и вернул должок Антону. Тот поморщился и, брезгливо сунув сигарету мне в рот, спрыгнул на пол. — О чем вы собрались со мной разговаривать? — Ну… Во-первых, о том, что я хочу снова проводить с тобой время, как раньше. А во-вторых… У меня есть предложение. — Какое? — Хватит вам с пацанами в этой заброшке ныкаться. Приводи их домой. Моя комната в вашем распоряжении. Я — тоже. — Ага. Разбежался, — Шастун фыркнул, откидываясь спиной на мою тахту и вытягиваясь поперёк неё. Из-под футболки показались подвздошные косточки, плоский живот и выпуклый пупок. Покусал бы. — Чтобы вы ещё и моих друзей начали домогаться? Нет уж, спасибо. — С чего ты взял, что я буду их домогаться? — Потому что вы педофил. Я осклабился и сделал несколько глубоких затяжек, переваривая собственную досаду и обиду. А что? Разве он не прав, Арсений? Разве не ты пару дней назад использовал его в своих грязных целях, а потом рассчитывал, что за минет получишь прощение? Да ты только вслушайся, как эти обстоятельства даже просто звучат со стороны! — Допустим. Но это ведь не значит, что я буду приставать ко всем подряд. Меня на данный момент интересует только один мальчик… Который прямо сейчас надо мной издевается, демонстрируя свой облизательный живот. Антон, смутившись, тут же одёрнул футболку и, отползя к стене, привычно подтянул к себе коленки. Стало вдруг жалко, что я про это упомянул… Мог бы и дальше безнаказанно любоваться и пускать слюни. — Короче, — резюмировал я, в последний раз затянувшись и, хорошенько помяв тлеющий фильтр между пальцев, вытряхнул оставшийся табак в окно, а затем спрятал пустой фильтр себе в карман. — Я буду рад, если ты будешь приходить домой вместе со своими друзьями. Можете делать тут что хотите. Я вас во всём поддержу и всегда прикрою перед мамой. Лишь бы только больше не переживать о том, вернёшься ли ты сегодня домой, или опять пьяным уснёшь и замёрзнешь где-нибудь. — А вам-то какая разница? Ну сдохну и сдохну. — Не смей! — гаркнул я, упираясь в мальчишку грозным, смурнее тучи, взглядом. — Только попробуй. — Пф. А то что? Выкопаете меня и выебете? Я скривился, будто от зубной боли и высунулся в окно, опираясь руками о раму. Заслужил, Арсений. Вот что он о тебе думает. И будет думать. С чего ты взял, что ты сможешь что-то изменить, обратить вспять? Поздно. — Мне будет очень больно, если тебя не станет. Возможно, настолько, что я и сам умру. Если не физически, так морально… Я буду мёртв. Он молчал, гипнотизируя мой затылок недоверчивым взглядом. У меня дрожали локти и что-то в груди. Дрожало, кололось, стучало, болело. Казалось, на моих ключицах сейчас груз тысячелетней боли. Боли всех убиенных и обиженных, боли всех оскорблённых и униженных. Боль всего мира, свалившаяся мне на плечи вслед за едкими словами, которыми характеризует меня Антон. Я дёрнулся от краткого прикосновения к лопатке. Его рука нырнула под сводом моего тела, и на секунду мне показалось, что меня ждут спасительные объятья. Но она лишь протащила по подоконнику и выкрала керамическую кружку. Несколько редких глотательных звуков и короткое, сухое «спасибо». Оставив её на подоконнике с парой недопитых глотков чая, Шастун ушёл, оставляя и меня. Я зажмурился, ощущая, как начинает печь белки глаз и щипать в носу. Схватив чашку, я с размаху выбросил её в окно. Вместо того, чтобы разбиться, она полетела камнем вниз и увязла в рыхлом, мокром снегу.