Хозяин

Серёжа разбудил его перед рассветом — умытый и собранный, он настойчиво теребил Олега за плечо, пока тот не разлепил глаза. Новая палатка сильно подъела совместные сбережения, поэтому спальный мешок им заменяли синтетические одеяла из общежития — одно расстелено на земле, другое наброшено сверху. Одеяла были такими тонкими, что просвечивали на солнце, так что они не спасали ни от мелких камушков и сучков на земле, ни от ночного холода. На пятый день похода Олег чувствовал себя так, будто его ночь напролет били ногами, а после выбросили на мороз. — Серый, а может, ну его, а? — охрипшим голосом отозвался он, приподнявшись на боку и подперев неподъемную голову кулаком. Казалось, только-только прилег, уткнувшись в пахнущую костром Серёжину макушку и сладко смежил веки после долгого дня. В голове еще гудели вчерашние походные песни и теплое дешевое пиво. — Ну уж нет, — Серёжа протянул ему открытую бутылку воды. — Сегодня возвращаться, а мы так и не искупались ночью. Ты мне обещал! — Я ж ногу вчера потянул, забыл? — Олег опрокинул бутылку махом, жадно глотая, пока пластик не смялся под пальцами. — Плавать не рискну, мне еще до станции надо доползти. — Ну значит, посидишь на мосту, помочишь ножки. Давай только скорей, а то уже почти рассвело. Решив не тратить и без того невеликие силы на борьбу с Серёжиной навязчивой идеей, Олег сбросил одеяло и поднялся. Нашарил в потемках кроссовки, достал оттуда скомканные вчерашние носки — один черт сегодня домой, можно и в них потерпеть — натянул и кое-как зашнуровал. Отыскал в рюкзаке свой мобильник — четыре, мать его, утра! — бросил телефон обратно и со вздохом вылез из палатки вслед за Серёжей. Прохладный утренний воздух окатил свежестью, и соображать стало чуть-чуть легче. Они пробрались через лагерь, застывший в предрассветных сумерках вокруг чернеющего кострища. Из какой-то палатки доносился заливистый храп — всего несколько часов назад студенты отмечали конец похода, и едва ли до полудня среди них найдутся еще такие же отчаянные любители купаться. Олег на ходу наклонился к пластиковому тазику с дикими яблоками — мелкими, глянцевыми, с едва подрумяненными боками. Схватил одно и, морщась от кислоты, надкусил, заставил себя пережевать, чтобы перебить несвежее дыхание. Выйдя из лагеря, они стали спускаться по пологому склону к излучине реки — отсюда уже виднелся блеск ее широких боков. Серёжа шел едва ли не вприпрыжку, то и дело оглядываясь на плетущегося Олега — то ли от недосыпа, то ли от их неудобной постели, но нога у того болела даже сильнее, чем вчера. — Очень больно, да? Можем вернуться, — сказал Серёжа, поймав измученную гримасу на Олеговом лице. Олег содрогнулся, представив, как будет подниматься назад, но виду не подал. — Терпимо, — ободряюще улыбнулся он. — Идем уж, раз почти пришли. Спать только охота капец, не представляю, как ты вообще подорвался. Размахнувшись, Олег забросил надкушенное кислющее яблоко в сторону кустов. Оттуда выскользнула тенью какая-то мелкая птица, беззвучно юркнула ввысь, прочь от них. — Знаешь, мне почему-то тревожно спалось, — улыбнулся Серёжа в ответ. — Странное чувство, как будто куда-то опаздываешь. Не хочется терять ни минуты с тобой. Олег поймал Серёжины пальцы — ледяные, хоть тот и куртку надел, — сплел со своими, стараясь согреть. Он и сам чувствовал что-то подобное, легкую ноющую грусть, которая поджидает в конце каждого путешествия. И пускай идея пойти в поход со студсоветом, где активничал на первом курсе Серёжа, ему поначалу не понравилось — нет бы отдохнуть вдвоем последние недели перед учебой, зачем-то понадобилось сутки тащиться на поезде в глухомань с компанией едва знакомых людей. Но глядя, как спокоен и счастлив здесь Серёжа (который, что удивительно, никогда не питал особой любви ни к дикой природе, ни к большим компаниям), Олег и сам радовался походу, несмотря на неудобства. Наедине у них было не так много времени — утром нужно было сразу вскакивать и собираться; днем — изображать перед всеми лучших друзей. К вечеру же оба уставали так, что отключались, едва коснувшись земли, а самым интимным занятием было засыпать в обнимку, защищая друг друга — пусть и без особого успеха — от холода и прожорливых речных комаров. Но тем ценнее для обоих было это тихое утро, и Олег поймал себя на мысли, что хочет запомнить его на всю жизнь. Они спустились на пляж — трава здесь была пожелтевшей и примятой отдыхающими. Глянцево чернеющую воду, словно занавес, отделяла от берега широкая прослойка камыша. Сквозь него шел узкий деревянный мостик, обрываясь прямо посреди воды. Серёжа остановился, решительно расстегнул спортивную куртку, выбрался из кроссовок. Дрожа на ветру, как тонкая осинка, снял футболку и шорты. Без колебаний скинул следом трусы. Рефлекторно обхватил себя за худенькие плечи, растер руками. Олег смотрел на него, борясь с порывом закутать в свою толстовку. От вида этих беззащитных острых коленок, покрытых веснушками и мурашками рук, полоски рыжих вьющихся волос на лобке у него перехватило дыхание. Где-то внутри поднялась обжигающая волна нежности и желания. Не удержавшись, он потянулся к Серёже. — Волче, ну не сейчас, — засмеялся тот, мягко отстраняясь. — Отойди. Отступив два быстрых пружинистых шага назад, он рванул по мостику. Угрожающе заскрипели старые отсыревшие доски, грохнул оглушительный всплеск. Олегу почему-то подумалось, что сейчас весь лагерь проснется от этого шума, вскочит, испуганно и растерянно озираясь. Серёжа вынырнул, разбрызгивая воду. — Как же хорошо! — вскрикнул он, блаженно улыбаясь. — Мне на тебя смотреть холодно, — ответил Олег, шагая по мосту. Опустившись на край деревянного помоста, он разулся и опустил ступни в воду. Та была обжигающе холодной, и Олег почувствовал резкий прилив бодрости. Вдобавок опухшая лодыжка просто онемела, перестав болеть. Нагнувшись к реке, он зачерпнул воды, плеснул в лицо, пригладил мокрой рукой волосы. Прополоскал холодной чистой водой рот и сделал маленький глоток, наслаждаясь свежестью. Затем, нащупав в карманах толстовки сигареты и зажигалку, неспешно закурил. Никто, кроме них двоих, не нарушал покой реки, замершей в ожидании рассвета. Над водой стелился молочный утренний туман, в котором тонули все звуки — лишь шелестел, перешептываясь на ветру, камыш. На другом берегу толпились маленькие темные домики местных, за ними нависал лес, казавшийся отсюда непреодолимой стеной. Небо за ним уже посветлело, занялось теплым заревом, будто солнце поднималось прямо из-под деревьев. Далеко на горизонте, за поворотом реки Олегу почудилась розовая дымка, слишком яркая, почти неестественная для нежно алеющего неба. Но должно быть, это была просто игра света на восходе. И правда, как же хорошо. Олег выпустил изо рта облачко дыма и позвал Серёжу. — Вылезай, Серый, заболеешь. А мне тебя лечить не на что, мы все на этот поход просадили. Картинно закатив глаза, тот глубоко вдохнул и скрылся под водой. На какие-то мгновения вода вновь стала зеркально гладкой, но снова забурлила, когда Серёжа вынырнул у самых ног Олега. — Олеж, — протянул он неожиданно серьезно. — Ты же знаешь, что ты только мой? — Догадываюсь, — хохотнул Олег, делая новую затяжку. От этой серьезности ему вдруг стало не по себе. Серёжа ухватился за мостик и устроился локтями на деревянном помосте, пристально глядя Олегу в глаза. Отсюда он был похож на русалку, но вместо того, чтобы утащить свою жертву на дно, лишь подтянулся выше и впился в губы мокрым и холодным, будто мертвенным поцелуем. — Ты мой, — повторил он все так же серьезно. — И всегда будешь только моим.

***

Звон кадила, чистый и громкий, разливался внутри небольшой церквушки, заглушая неразборчивый напев клироса. Если бы Олег не знал всенощную почти наизусть, он бы ни за что не догадался, что сейчас пели воскресные тропари. Даже такие торжественные, полные ликования молитвы хор церковных старушек превращал в заупокойное дребезжание. «Что с мертвыми живаго помышляете?» — спрашивал хор, и он невольно прислушался, ловя знакомые слова. Отец Илья обходил редких верующих, помахивая кадилом над их склоненными головами. Сквозь узкие окошки-бойницы прорезалось закатное солнце, подсвечивая затейливые облака ароматного дыма. В такие моменты даже обшарпанная монастырская церквушка выглядела красиво. «Падшия же от жизни к сей направи», — с огромным усилием разобрал среди пения Олег, когда священник остановился посреди храма, напротив аналоя с темной иконой Спасителя. От движения воздуха заколебались свечи, пламя дернулось, почти погасло. «Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа», — наконец возгласили старушки, и отец Илья, шаркая будто из последних сил, скрылся в боковой дверце алтаря. Вместе со сладким, душноватым запахом ладана в храме разливалась усталость — священника, унылого клироса, измученных дневным трудом прихожан — и его, Олега, огромная, непреодолимая, смертельная усталость. Склонясь над потрепанным молитвословом, он искоса наблюдал за новой прихожанкой — молодой девушкой, которую прежде не встречал ни в монастыре, ни в Топях. Среди кучки деревенских любое свежее лицо бросалось бы в глаза, но эта незнакомка выглядела в храме донельзя чужой. Привалившись к стене, она скрестила руки на груди и упрямо разглядывала иконостас, смотря прямо перед собой и словно не замечая прикованного к себе всеобщего внимания. Большой выцветший платок то и дело соскальзывал с ее головы, открывая короткие светлые волосы. Девушка раздраженно зачесывала пальцами отросшие пряди, убирая их с глаз, и натягивала платок обратно. Тот был, очевидно, подобран так, чтобы спрятать плечи и обтянутую спортивной майкой грудь. Еще один, чуть менее презентабельный платок был повязан на бедрах, прикрывая джинсы. Под кожей на ее руках бугрились выразительные мышцы, и вся она напряженно подобралась, будто ждала в любой момент нападения и была готова бить в ответ. Рядом, торопливо крестясь, стояла их постоянная прихожанка Нина Григорьевна, выражая одновременно гордость за неофитку и смущение за ее неподобающий внешний вид. Олегу было жаль девушку, попавшую в храм явно не по своей воле — да еще и в их захудалый монастырь, где осталась лишь одна нормальная икона, а хор годился скорее для пыток, нежели для пения. Он еще помнил самого себя полгода назад, потерянного и разбитого, чувствующего себя в церкви глупым ребенком, который не так стоит, не то делает и не о том думает. Одно он тогда понимал наверняка: за церковными стенами он тут же погибнет. Предшествующие дни, а то и месяцы Олегу запомнились плохо — но именно этого он и добивался, когда много пил и ввязывался в безрассудные драки, где позволял избивать себя до полусмерти. И в один из январских дней, когда стемнело сразу после полудня, он подобрался опасно близко к своей главной цели — полному забытью. Истративший остатки контрактных долларов, с переломанными ребрами и сотрясением, Олег привалился к городской стене и ждал, пока его занесет мокрым снегом. Так бы и случилось, только стена была частью Приморской пустыни, а монахи не задавали лишних вопросов. Того, что его крестила бабушка еще в младенчестве, было им вполне достаточно. Остаток грязной питерской зимы он переждал в монастыре — мыл полы, готовил, отстаивал многочасовые службы, присматривался и прислушивался к братии, как подобранный дикий зверь. И только в марте, когда весь мир начал робко оживать, а церковь, наоборот, надела траур по случаю Великого поста, Олег исповедался отцу Серафиму. Храм стоял темным и непривычно пустым после покаянного канона, лишь в дальнем углу возилась у подсвечника монастырская помощница. Олег дожидался в самом конце очереди, и теперь, когда настал его черед, с трудом одолевал желание сбежать. Но старый священник смотрел прямо на него, манил рукой к себе, и на негнущихся ногах он побрел к аналою. Казалось, будто каждый его шаг отдается в пустом храме гулким эхом, а сердце подлетело и теперь трепыхалось где-то у горла. — Ну, чадо мое, рассказывай, — вздохнул отец Серафим. Его голос был тихим и усталым, но ясные серые глаза смотрели ласково, выжидающе. Олег знал по работе в трапезной, что старец ел мало, как птичка, но очень любил Олеговы пирожки с грибами и горячо его за них благодарил. Может, поэтому он и решился подойти только к отцу Серафиму. И Олег рассказал все, что вспомнил. Про ночной перевал, где их поджидали боевики; про взрывы, взметающие волны песка и камня; про грохот, с которыми его отряд заперли в горной ловушке. Рассказал о запахе горелой плоти, о ругани на арабском, автоматных очередях и предсмертных криках, о вывернутом наизнанку месиве из рук и ног, которое секунду назад было его людьми. Рассказал о том, что видел сам, и о чем узнал позже от врача — о единственном глазе Джимми, куда со свистом угодила пуля; об истлевших дотла роскошных волосах Джессики; о разорванном взрывом пополам теле Вадима; перебитом осколками позвоночнике Шуры и лопнувшей, словно спелый плод, голове Славы. Это были далеко не первые его мертвецы, но никогда прежде он не ошибался в столь катастрофических масштабах. Хваленая интуиция Волкова, внутренний голос, что выводил его из пекла, снова сработал с осечкой, включившись, когда стало уже слишком поздно. Олег будто знал, куда не долетит снаряд, кто из врагов сейчас не видит его, в какую сторону рвануть, чтобы попасть в яму и укрыться от обстрела — так он продержался ровно столько, сколько было нужно, чтобы подоспела помощь с неба. И вновь, как когда-то давно на северной речке, Олег остался один, живой и практически невредимый посреди мертвого безмолвия. Отец Серафим слушал его не перебивая, только чуть качал головой и прерывисто вздыхал. Маленький сухонький старец, казалось, едва стоял под тяжестью чужих грехов, с каждым словом горбившись все сильнее. Прошла целая вечность, прежде чем Олег закончил рассказ, и они вдвоем застыли в тягостном молчании. Закончив убираться к завтрашней службе, помощница выключила верхний свет — в храме совсем стемнело, и в свете лампады над ними лицо священника выглядело неземным. Негромко хлопнула тяжелая церковная дверь, а где-то далеко за окном, будто посылая сигналы из другого мира, загудели машины. Олег приготовился, что сейчас ему скажут уйти из монастыря и больше никогда не возвращаться. Но отец Серафим лишь негромко проговорил: — Значит, Господу было нужно, чтобы ты остался жить. Постарайся показать, что Он не ошибся. Он жестом показал Олегу склониться — и тот с обреченной готовностью сделал это, словно опустившись на плаху. Священник положил на его голову широкую шелковую ленту из своего облачения, придерживая ее сверху почти невесомой рукой. «Властию Его мне данною прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих», — услышал над своей головой усталый шепот Олег. В тот момент ему показалось, будто с его груди сняли каменную могильную плиту, и впервые за много лет можно было потихоньку, осторожно дышать. Тянулись монотонные, голодные, наполненные тяжелым трудом и молитвами великопостные дни, а Олег все крепче привязывался сердцем к монастырю. Это место было одновременно похоже на детский дом, и в то же время — совершенно другим. Все то же мужское общество, снова все общее и ничего личного, снова строгая иерархия — но только здесь люди собрались по собственной воле, а не прибились течением несчастливой судьбы. Простой быт, бесконечная физическая работа, а главное, полное послушание братии наконец принесли ему покой. Кошмары мучили все реже, мысли о прошлом и страхи перед будущим растворились в тихом течении времени. Олег сполна прочувствовал прелесть жизни, которую можно вверить кому-то, кто гораздо умнее, лучше и гораздо значительнее себя, и просто без колебаний выполнять все, что тебе говорят. Он учил молитвы, читал Библию и святых отцов, и все яснее чувствовал, что не хочет больше ничего другого. И когда отзвенел пасхальный благовест, Олег пришел к отцу Серафиму просить о монашеском постриге. — Мне отрадно видеть твое стремление к Богу, чадо, — ответил тот, подняв голову от книги. — Но только нельзя принимать такие решения так быстро. — Но вы же теперь настоятель, отче, — впервые за все время в монастыре попробовал возразить Олег. — Вы же решаете, кому давать постриг. Пожалуйста, сделайте для меня исключение. Неужели я не гожусь в монахи? Старец тихо засмеялся, захлопнул книгу. — Не в этом дело, Олег. Годишься, еще как. Только постриг — это ж на всю жизнь, обратной дороги не будет. Для этого мира ты умрешь. Для этого мира он умер уже давным-давно, подумал про себя Олег. — А ты ведь еще такой молодой, — продолжил отец Серафим. — Почитай, ничего хорошего в жизни и не видел. А вдруг еще жениться захочешь. Семью там, детишек завести. — Не захочу. — Ну, это как Бог даст. Поживи тут у нас еще годок-другой, а там посмотрим. Помолись, подумай еще хорошенько. Олег молча кивнул и ушел. Однако через пару дней отец Серафим сам нашел его на кухне. — Я тут все думал над твоей просьбой, — старец неспешно благословил склонившегося перед ним Олега, — и Господь послал мне одну идейку. Не смотри на меня так — постриг дать сразу не могу. Давай-ка сперва проверим твою веру. И, пока Олег замешивал тесто, старец рассказал ему об обители Спас-Прогнанье, потерянной между непроходимым лесом и горсткой вымирающих деревень в Архангельской области. — Поедешь туда, настоящей монастырской жизни хлебнешь. Ты у нас сильный, хозяйственный — вот и поможешь отцу Илье, а то он один там на всю округу, не справляется. С ремонтом ему подсобишь, службами, да и верующие, опять же. Это ж душа России, деревенские прихожане-то. Чем больше Олег слушал, тем больше ему нравилась эта идея. Уехать из Петербурга будет ему только полезно — здесь нет-нет, да и наваливалось на него прошлое, когда в воскресный день мерещился ему в толпе верующих кто-то знакомый; или, отправляясь по поручению в город, оказывался вдруг на улице, где бывал ребенком. — Если сдюжишь и вернешься, то так и быть, поговорим еще разок с тобой про постриг. А может, вообще захочешь остаться там, в Топях. В деревне хорошо — к Богу ближе, — мечтательно протянул отец Серафим, наблюдая, как Олег нарезает грибы. — Хоть я и буду по тебе скучать. Особенно по этим вот твоим пирожкам. Спустя два месяца после этого разговора Олег стоял в храме, читая канон усталым старикам — новая прихожанка уже успела незаметно скрыться. После всенощной и он собирался уйти поскорее в келью, но Нина Григорьевна оказалось проворней. С силой, невесть откуда взявшейся в старом хрупком теле, она повисла у него на локте и потащила к воротам. — Олежка, идемте с отцом Ильей ко мне. Я картошки наварила, щей со вчера еще кастрюля двухлитровая. И не спорь, я знаю, какие вы после службы голодные. Тебе, если не забыл, завтра еще забор мне чинить, силы пригодятся. Олег оглянулся по сторонам, но стоявшей рядом со старушкой незнакомки нигде не было видно. Из храма к ним подошел отец Илья, и втроем они дошли до избы Нины Григорьевны почти на самом краю деревни. Олег зашел внутрь, склонившись под низкой притолокой, и сразу понял — хотя скорее даже почувствовал кожей — что в доме они были не одни. — Лера, мы пришли! — крикнула старушка, подтверждая его догадку. — Выйди хоть с гостями поздоровайся. Только кофту накинь! — Внучка вот ко мне приехала из города, — гордо сказала Нина Григорьевна, обращаясь к отцу Илье с Олегом. — Хорошая девка, пускай и дурная. В храм пошла в чем попало, со службы удрала… Эх! Да вы садитесь, сейчас самогона налью в честь праздника. — Самогон — это хорошо, — заметил отец Илья. Дверь в комнату напротив приоткрылась, оттуда выскользнула городская внучка в серой толстовке, прошелестела сквозь зубы «здрасьте» и замерла в тени у печки, настороженно разглядывая гостей. Первое впечатление не подвело Олега — она была высокой и подтянутой, наверняка всерьез занималась спортом, а то и драться умела. — Вот так, — Нина Григорьевна разлила по стопкам мутноватую жидкость. — По чуть-чуть, Хозяин много пить не велит. Олег столько раз уже слышал присказки о местных обычаях — иногда весьма здравых, как вот с запретом напиваться, иногда диковатых и абсурдных, — что уже не обращал на них внимания. Он молча выпил с самогон, съел до крошки предложенную картошку с малосольными огурцами — все это под немигающим надзором девушки. Затем поблагодарил и выскользнул на улицу покурить. Сел на лежащее у входа бревно, чиркнул зажигалкой и не шелохнулся, услышав шаги за спиной. Двигались легко, почти бесшумно, поэтому он произнес, не оборачиваясь: — Валера, значит? Всегда любил Кипелова. — Чтобы я вас больше здесь не видела, — ответила девушка, лишь на мгновение оторопев. Голос у нее был грудной, приятный. — Нас — это кого? — Попов, — ответила она, продолжая держаться позади. — Вьетесь вокруг бабушки, как мухи. Не знаю, что вам от нее нужно, только наследство она вам не отпишет. У нее родственники в Петербурге есть. — Аж в Петербурге? — усмехнулся Олег. — Хороши же родственники. Лера наконец вышла из-за его спины, встала рядом, упрямо вскинув подбородок. — Ты на что намекаешь? — Погляди во-он туда, — рукой с зажатой сигаретой он показал на груду дров, сложенных под самодельным навесом из шифера. — Это я на прошлой неделе наколол. Можем еще слазить на крышу, я тебе свежую заплатку покажу. Тоже сам ставил, чуть шею не свернул. Все ради наследства, ага. Девушка молчала, сверля его взглядом. — Тут таких стариков почти вся деревня, — продолжил Олег. — У кого крыша течет, у кого забор повис, у кого огород зарос совсем, потому что они сами его вскапывать не могут. И почти у всех, я так думаю, есть родственники. Только вот появляются они, когда старики помирают и никто не мешает землю с домом забрать. — Думаешь, мне хибара ее нужна? — фыркнула Лера возмущенно. Олег посмотрел ей прямо в глаза. — А мне, значит, нужна хибара? — спросил он, затушив сигарету о бревно. — Раз я, по-твоему, тут из-за наследства вьюсь. Вздохнув, Лера опустилась на другой конец бревна, подальше от Олега, смерила подозрительным взглядом. — Кто ж вас, попов, разберет. Ты вот на вид вроде нормальный, а сам тусуешься с чудиками в платьях и стариками. Что ты в этом монастыре забыл? — А сама какими судьбами в Топях? — парировал Олег. — Я тебя здесь раньше не видел. В Питере заскучала и решила бабушку проведать? Лера молчала, и Олег не стал ничего говорить тоже. Глубоко вдохнул терпкий вечерний воздух, скользнул рассеянным взглядам по деревянным домикам, густому ельнику за ними, темнеющему голубому небу. — Мне нужно было уехать из города, — процедила наконец Лера сквозь зубы. Олег понимающе кивнул. — Вот и мне нужно было. Монастырь — далеко не худшее место для этого. Хоть, как я смотрю, тебе там не понравилось. — Не понимаю я этого, — пожала плечами Лера. — Пение заунывное, свечи, вся эта христианская муть. Прости, но ты для меня жутко подозрительный. Спасибо, что помогал бабушке, конечно, но мы дальше как-нибудь сами. — Как скажешь, — снова кивнул Олег. Поднявшись с бревна, девушка скрылась в доме, а он остался снаружи, дожидаясь отца Илью. В монастырь они вдвоем вернулись уже затемно. Отец Илья сразу ушел к себе, Олег же, вооружившись фонариком, отправился на ежевечерний обход. Он и сам посмеивался над собой, осознаваться всю бесполезность такого патруля — ведь если кто и залезет из леса, схорониться в пустом монастыре проще простого — да только от старых привычек так просто не отмахнуться. Олег шагал по темным коридорам, выхватывая фонариком то кусок кирпичной стены, то кованую решетку на окне, то тяжелую деревянную дверь под самый потолок. Шел механически, погрузившись в воспоминания о дерзкой новой прихожанке, возмутившей местное болото. Как ни гнал он эту мысль, но Лера ему кое о ком напомнила, — о том, кого вспоминать нельзя, если не хочешь, конечно, снова упасть на дно отчаяния. «Ему бы она понравилась», — подумал Олег, сам до конца не понимая, почему. Подойдя по крытому переходу к храму, он замедлил шаг, присмотрелся. В коридор из храма лилось мягкое теплое зарево, на беленых стенах покачивались тени. Олег выключил фонарик, ускорил шаг. Прошел через распахнутую храмовую дверь и застыл. Все подсвечники были утыканы зажженными свечами — никогда прежде он не видел столько огня в этом нищем храме. Сейчас там было светло как днем, и даже светлее, будто солнце опустилось под купол. Посреди храма стоял гроб. Простой, грубо струганный, водруженный на сдвинутых скамьях. Олег шагнул было к нему, да так и остановился. Захлестнула паника: почему никто не предупредил его об отпевании? Почему ночью? Где родственники, отец Илья, хор? Один лишь Христос молча смотрел на него с потемневшей иконы, будто знал все ответы, но не собирался ими делиться. И тут Олега окликнули. Обернувшись, он почувствовал, как уходит из-под ног пол. На фоне дверного проема застыла высокая худощавая фигура, одетая в черное. Водолазка под горло скрадывала очертания тела, пряча его в тени коридора, но бледное лицо и длинные рыжие волосы ярко выделялись на темном фоне. — Ну наконец-то, — широко заулыбался Серёжа и шагнул в храм. Мягко ступая по каменному полу, он подошел почти вплотную. Олег медленно поднял руки, ожидая, что сейчас они пройдут насквозь, и видение растает в золотистом жаре свечей. Но пальцы сомкнулись на твердых плечах, скользнули дальше по лопаткам, опустились по ребристому позвоночнику. — Прости, что так долго, — мягко проговорил Серёжа, пряча руки в карманах. — Знаю, ты соскучился. Потянувшись, он легко коснулся Олегова лба губами. Олег молча стоял, чувствуя, как холодит лоб влага этого невинного поцелуя. — Пока так, — Серёжа снова улыбнулся. — Мы все-таки в храме Божьем. Он практически не изменился за эти годы, лишь голубые глаза казались темно-золотыми в отблесках храмовых огней. Это был, без сомнений, его Серёжа — они вдвоем стояли так же, как пять лет назад на берегу безымянной речки, и Олег снова чувствовал пальцами тело, которое знал наизусть. Серёжа мягко отстранился, разрывая оцепенение. — Совсем скоро мы будем вместе, Волче, — произнес он, не переставая улыбаться. — Но сперва тебе нужно разобраться со всеми делами. И со всеми людьми. Вдруг он кивком показал на гроб. — Иди, заканчивай работу. Я буду рядом. Развернувшись, Олег подошел к гробу, наклонился, чтобы разглядеть мертвеца. И тут же резко отпрянул, увидев, что в гробу, одетый в парадную военную форму, лежал он сам. Олег вскочил, хватая ртом воздух, скинул ставшее свинцовым одеяло. Простыни насквозь промокли от пота и противно липли к телу. Он согнулся, запустил пальцы во взмокшие волосы, зажмурил и вновь широко раскрыл глаза, уставившись в темноту своей крохотной кельи. Просто сон. Раньше ему часто снился Серёжа. Снились потаенные закутки детского дома, скрывавшие мальчишеские секреты; большое поле, где они лежали, спрятавшись от мира в высокой траве; съемная квартирка, которая стала их землей обетованной. Снился ему и берег той реки. И все это было так тяжело, так сбивало его с ног, так выворачивало наизнанку, что он усердно молился, чтобы не видеть этого, не вспоминать, не думать даже о Серёже. И только ему показалось, что молитвы были услышаны, как Господь ниспослал ему такое. Олег до сих пор чувствовал тепло родного тела, запах раскаленного воска и холодный поцелуй на коже. Этот сон казался ему более реальным, чем месяцы и годы его реальной жизни, когда он только и делал, что пытался забыться. Олег резко соскочил с кровати, нащупал выключатель, пощелкал — без толку, электричество опять отключили. В келье было жарко и душно, но его всего лихорадило, тело било мелкой дрожью. Наощупь он нашел на спинке стула, достал из кармана сигареты. Подошел к окну и рывком распахнул. Не слишком помогло — на улице была такая же удушающая духота, в небе набухли черные тучи, все не решаясь пролиться грозой. Выбросив в окошко недокуренную сигарету, Олег стал одеваться. Стараясь не задумываться, нашел в темноте свои ботинки, фонарик. Быстрым шагом прошел по коридорам, отмахиваясь от чувства дежавю, как от назойливого насекомого. Дойдя до храма, остановился у деревянных дверей. Подергал — закрыто, он же сам и закрывал. Достал из кармана ключ, повернул и потянул дверь на себя. В храме было тихо и темно. Никаких свечей. Никакого гроба. И уж конечно, никакого Серёжи. Олег подошел к аналою с образом Спасителя. Глаза привыкли к темноте, и он вновь поймал на себе Его мудрый, понимающий взгляд. «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится, — произнес Олег одними губами слова охранного псалма. — Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него». Сердце стучало бешено, будто разгоняясь, по лбу струился пот, перед глазами плыло. Олег видел перед собой два храма одновременно — темный, пустой и залитый золотым светом, где перед ним улыбался Серёжа. А еще прямо здесь стоял гроб, в котором лежал он сам. Колени подкосились, и Олег уцепился за аналой, чтобы не упасть. Спаситель молчал. «Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни», — Олег замолк на полуслове, чувствуя, что не верит в то, что говорит. Выдохнул, отвернулся и пошел прочь, чувствуя устремленный в спину взгляд. Силы будто разом оставили его, и обратно Олег тащился едва-едва, держась одной рукой за стену. Остановился было перевести дух, когда услышал негромкие голоса за дверью у отца Ильи. Они жили в дальнем крыле монастыря, отведенном для братии. Десяток келий пустовал, общие помещения превратились в склады, забитые каким-то барахлом, зараставшим паутиной и плесенью — Олег все мечтал убраться здесь, да все руки не доходили. Никогда прежде он не замечал у священника ночных гостей, но это было и немудрено — их келии разделял пустой коридор. Подкравшись к келье отца Ильи, он привалился к деревянной двери, прислушался. Говорила женщина — мягко и спокойно. — Хозяин вами недоволен, отец Илья, — расслышал Олег. Голос был ему незнаком — приятный, но при этом какой-то холодный, искусственный, что ли. — Столько денег вам привозим, а реставрация и ныне там. Если балка ему на голову упадет, что будете делать? — в голосе послышалась улыбка. Отец Илья что-то невнятно пробормотал в ответ. — И пожалуйста, закажите уже достойные иконы. Подлинники, не всякий ширпотреб. Я проверю. И хорошо бы хор нормальный найти. — Да где ж я вам тут певчих найду, Маргарита Сергеевна, — разобрал Олег причитания из-за двери. — Тут на всю деревню три калеки. — Придумайте что-нибудь, отец Илья. Вы же знаете, Хозяин хочет, чтобы все было красиво. Олег едва успел отпрянуть от распахнувшейся двери. Оттуда, цокая по каменному полу на шпильках, вышла блондинка в белом костюме. Девушка будто светилась в полутьме коридора, сотканная целиком из безупречной белизны. За ее спиной маячил отец Илья, устало щурясь. Блондинка вышла в коридор — высокая, с Олега ростом, — и тут заметила его у стены. Растянула губы в ослепительной, рекламной улыбке, протянула Олегу наманикюренную руку. — Здравствуйте, Олег Давыдович, — рукопожатие у нее было крепкое. — Рада видеть вас в добром здравии. И пошла прочь по коридору. Олег коротко кивнул в ответ, будто так и надо. Дверь отца Ильи с грохотом закрылась, щелкнула задвижка. Постояв еще пару мгновений в растерянности, Олег дополз до своей кельи и рухнул на кровать как был, в одежде и ботинках. Утром он даже не пытался разобраться, что из этого было сном. Отец Илья не сказал ничего о «Маргарите Сергеевне», а Олег и не стал спрашивать, побоявшись, что ему все-таки это приснилось. Мысли потекли прочь, дальше от воспоминаний, подгоняемые дневными заботами. На службе он не заметил среди редких прихожан ни Леру — что, впрочем, было ожидаемо, — ни даже Нину Григорьевну. И вопреки вчерашнему предостережению, решился после службы сходить их проведать. Ночью наконец пролился дождь, и удушающая жара последних нескольких дней сменилась прохладной дымкой. Ветер качал ветки елей, и с них то и дело падали ледяные гроздья воды, подбадривая воспаленное, измученное сознание. Леру Олег заметил еще на подходе к Топям — та стояла у колонки с водой с двумя жестяными ведрами. Наверняка она заметила его тоже, но виду не подала. Набрала воды под самый край, подхватила два ведра, сделала шаг вперед, другой — и остановилась. Лицо ее перекосила боль, и, бросив ведра, Лера инстинктивно потянулась рукой к правому боку, согнулась, но быстро вскинулась обратно. Невозмутимо бросила одно ведро посреди дороги, взялась за другое обеими руками и осторожно, приставным шагом пошла вперед, глядя перед собой. Тут ее нога в белом кроссовке заскользила по размытой дождем дороге, и, потеряв равновесие, Лера покачнулась. Вода с шумом выплеснулась на дорогу, и Лера тихо, одними губами ругнулась. Олег подошел к ней, и вместо приветствий взял одно ведро. — Дай-ка, — показал он ей жестом на второе. — Спасибо, сама справлюсь, — прошипела Лера в ответ, и, перекинув полегчавшее ведро в одну руку, зашагала вперед. — Справишься, когда в себя придешь. Она обернулась, не скрывая удивления. Еще вчера Олег заметил, как бережет она бок, как, сама не замечая, осторожно тянется пальцами под ребра, поглаживая, прикрывая. Глядя на то, как она пытается тащить ведра, он заметил и осторожную походку, и неловко скованное плечо. Девушка наверняка недавно выбралась из большой передряги, и, сколько не храбрись, тело напоминало ей об этом. — Тебе недавно здорово досталось, да? — ответил Олег на ее недоуменный взгляд. Лера фыркнула, отвернулась быстрее, чем он смог разобрать выражение ее лица. — Ты поэтому приехала сюда? Сбежала от кого-то? — продолжал он настойчиво. Она остановилась посреди дороги, грохнула ведро об землю. — Тебе-то что за дело, а? Почему ты от меня никак не отстанешь? — Скучно мне тут, — честно ответил Олег. «А еще хочу убедиться, что ты никакой хвост за тобой не притащила», — добавил он про себя. — Да пошел ты, — бросила она, взяла ведро и ускорила шаг. Олег, как ни в чем ни бывало, пошел следом. — Я могу помочь, — проговорил он ей в спину. — Научу тебя боевым приемам. Лера обернулась и коротко, резко хохотнула. — Драться я и без тебя умею. — Умеешь, пожалуй. А вот убивать — нет. — А тебе откуда знать? Прежде чем он успел ответить, Лера остановилась, придерживая дверь в дом. — Нина Григорьевна, добрый день! — громко протянул Олег, затаскивая воду. Внутри было темно, как в погребе, тусклый дневной свет едва пробивался через грязные окна. — Ой, Олежка, — старушка поднялась из-за стола навстречу, охая и ахая. — Сидите, сидите… А вы чего на службе не были? — Давление у нее, — буркнула Лера, подхватила у него из рук ведро, потащила к печке. — Уж и оделась было, да голова закружилась, — Нина Григорьевна виновато улыбнулась. — Я б дошла, да Лерка, язва, в кровать уложила. — Ты свое уже отходила, ба, — «язва» сняла с печки жестяной чайник, зачерпнула воды. — Типун тебе на язык, — старушка раздраженно махнула рукой. — Похожу еще, если Хозяин позволит. — Нина Григорьевна, — Олег вздохнул, не выдержав, — ну что еще за Хозяин? Вы ведь в Христа верите? — Верю, а как же! — А почему тогда все про какого-то Хозяина твердите? Один у нас Хозяин, Отец наш небесный. Он физически почувствовал, как недовольный Лерин взгляд прожигал ему спину. — Неправ ты, Олежка, — Нина Григорьевна задумчиво покачала головой. — Христос ведь где? На небесах. А Хозяин — он тут, с нами. Его милостью все тут живем, под его крылом ходим. Лера захихикала, покосилась на Олега — нашла, мол, коса на камень. Олег вовсе не собирался становится миссионером, да только вся эта околоязыческая чушь ему изрядно надоела. Даже отец Илья, казалось, махнул рукой на местный фольклор. «Хозяин вами недоволен», — вспомнил он вдруг слова ночной гостьи. Вдоль позвоночника пробежал неприятный холодок. — Тут — это в Топях? И что же он тут такого делает, Хозяин этот? Нина Григорьевна улыбалась — как-то даже застенчиво, с плохо скрываемой гордостью. — И в Топях, и в лесу, и в реке — это все его, хозяйское. И мы, значит, его хозяйство. Он о нас заботится — завод вон встал, а пенсии двойные приходят. О заводе Олег был наслышан — там то ли отливали сталь, то ли производили химикаты, отравляя землю и воду вокруг. Поговаривали, что завод кто-то выкупил и остановил, распустив работников с хорошим выходным пособием и пенсией. Как они после этого не спились все на радостях, было огромной загадкой. — Он всех нас бережет, от зла ограждает, — продолжала тем временем старушка. — Никакая зараза здесь надолго не задерживается. Слыхал вон про соседа из девятого дома, Иваныча? Он только запил и жену стал поколачивать, как все, исчез. Ушел ночью в лес и с концами, жене только компенсация в конверте пришла. А в этом как раз не было ничего удивительного — в здешний лес Олег и сам боялся лишний раз соваться. Шаг в сторону с тропинки, и увязнешь в болоте или непроходимой чащобе. А однажды он едва не угодил там в волчью яму — спасли армейские инстинкты. Сухие ветки хрустнули, листья посыпались вниз, и Олег замер над вырытой в земле ловушкой, дно которой щерилось остро заточенными деревянными кольями. — И это тоже — Хозяин? — устало протянул он. Лера молча поставила на стол щербатые чашки, плеснула заварки и кипятка. Как ни странно, и гостю тоже. — Ну а кто, — бодро закивала Нина Григорьевна. Поднялась, прошаркала к серванту и достала пакет с сушками. — Он еще молодой, наш Хозяин. То ли еще будет! — Даже так, — Олег хмыкнул, отхлебнул чая. — А кто-нибудь видел его вообще? Старушка высыпала сушки в миску и бросила на Олега лукавый взгляд, едва ли не подмигнула. — Может, и видел. — Ну все, хватит, — оборвала ее Лера, громко позвякивая чайной ложкой в чашке. — Надоело уже слушать эту чушь. Олег одним длинным глотком допил чай, поднялся из-за стола. — Пойду я, Нина Григорьевна, — кивнул он старушке. — Еще забор надо поправить. Под благодарное оханье вслед за ним выскользнула из дома и Лера. Олег приготовился, что сейчас его снова будут гнать, но она только кивнула на забор. — Помочь? — Помоги, — без раздумий ответил Олег. — Тут надо поднять и держать, пока я закопаю поглубже. Лера ухватилась за деревянный столбик, выпрямилась на широко расставленных ногах, высокая и сильная. Остатки старой краски хлопьями слетали с дерева, пачкали ее светлый спортивный костюм. Когда они закончили с забором, она отряхнула руки и бросила Олегу: — Научи меня убивать. Тот лишь коротко кивнул. Августовские дни потекли, ускоряясь и набирая ход, как бежавшая под откос река. Олег давно уже не говорил ни с кем, кто был бы похож на нормального живого человека, и понял, как соскучился по обычному общению. Тренировки с Лерой взбодрили его, скрасили монотонную жизнь. Она оказалась хорошей ученицей, терпеливой, внимательной, безжалостной к себе. Его уроки легли на крепкую базу — Лера раньше занималась боевыми искусствами (кендо, рассказала она в один из первых дней, подтвердив его догадку) и сохранила былые навыки, силу и скорость. Несмотря на ранение, она выкладывалась на полную, и ее движениям постепенно возвращалась уверенная, хищная грация. Она так и не призналась, кто и как на нее напал, заставив бросить привычную жить и убежать в глушь. Но Олег понял — сейчас Лера делала все для того, чтобы такого больше не повторилось. В один из вечеров они сидели на бревне перед домом, отдыхая после тренировки. Лера жадно пила из большой жестяной кружки, Олег курил, слушая стрекот сверчков и глядя в вечернее небо. Из-за ельника вдали поднимался в небо розоватый дым — хоть завод вроде и не работал, но что-то там до сих пор происходило. Лера плеснула остатки воды в лицо, убрала упавшие на глаза волосы. — Это ты в семинарии таким приемам научился? — спросила она, разминая ушибленное при неудачном падении плечо. Олег хмыкнул. — Да если бы. Наемником работал. Лера странно покосилась на него, принялась разматывать бинт с разбитых костяшек пальцев. — А потом — в монахи? — Так уж получилось, — пожал плечами Олег. После смерти Серёжи он и правда не видел для себя другого пути. Оставаться в университете было попросту смешно — да еще и на философском факультете; сколько шуток они перешутили на эту тему, уже и не вспомнить. Солдат из него получился куда лучший, нежели философ. — И что, ты правда во все это веришь? В Бога там, в ангелов, бесов? — спросила вдруг Лера. — Верю, — честно ответил Олег. — Но это же бред! Олег помолчал, раздумывая над ответом. Над их головами промелькнула черная тень, махнула большими крыльями. Ворона устроилась на сухой яблоне, любопытно склонила голову, будто прислушиваясь к разговору. — Мне не хочется думать, что это — все, что у нас есть, — произнес наконец Олег. — Одна лишь эта жизнь, а дальше — ничего, холод, темнота и черви. Я надеюсь, что есть еще какой-то лучший мир. Получше, чем этот. «Идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная». Второй шанс для них всех. Ворона сверкнула черным глазом, каркнула, сорвавшись с ветки. Олег выбросил в траву догоревшую до фильтра сигарету, взглянул на Леру. Та молчала, то ли смутившись, то ли задумавшись. Лишь вытащила из кармана толстовки мобильник, пробежалась пальцами по экрану. — Ну и дыра, — выпалила Лера раздосадовано, прерывая неловкое молчание. — Вообще связь не ловит, только в одной-единственной точке, у вас за монастырем. — Правда? — подхватил разговор Олег. Ему-то без разницы, все равно звонить было некому. —Угу. Я туда иногда хожу маме написать. Если дунуть, плюнуть и с бубном станцевать, что-нибудь да отправится. Дыра дырой эти Топи. Неудивительно, что тут Разумовский сгинул. Впервые за пять лет он услышал эту фамилию из чужих уст. Внутри встрепенулась случайно потревоженная надежда. — Кто-кто? — переспросил он, надеясь, что Лера не заметит дрожи в голосе. — Сергей Разумовский, создатель «Вместе», — повторила она. Не он? Не такие уж редкие имя и фамилия, не стоит рассчитывать на чудо. Надежда тут же перегорела, подернулась пеплом. — Создатель чего? — снова переспросил Олег, и тут уже Лера недоуменно на него уставилась. — «Вместе», соцсети. Ты последние пару лет в бункере, что ли, сидел? — Почти, — усмехнулся Олег. — В Сирии как-то не до того было. В соцсетях он и правда совсем не разбирался. У него и телефон-то был самый простой, «звонилка», которую пожертвовали на монастырские нужды. — А, ну да, — стушевалась Лера. — Очень крутая штука. Мессенджер — сообщения, то есть, — музыка, фильмы, все бесплатно. Олег обдумывал услышанное. А мог бы его Серёжа придумать такую штуку, если бы еще немного пожил? Да легко. Он был гением, без лишней скромности. — Так что там с Разумовским-то? — спросил Олег, сглотнув ком в горле. — Ну, он приехал сюда в прошлом году, в начале зимы — в твой Спас-Прогнанье. Побыл там немного, а потом пропал. Вроде в лес ушел и не вернулся. Полиция искала, журналисты, да только без толку. Ну оно и понятно — какие шансы у миллиардера-пижона в глухом лесу. — Вот как, — Олег зажег новую сигарету, затянулся так глубоко, будто мог выкурить весь рой дурных мыслей из головы. — Но только это еще не все. Когда его особняк под Питером обыскали, нашли в саду большое захоронение. Десятки тел, бомжи, бродяги и алкоголики — ну, кого смогли опознать. Все изощренно убитые. Разумовский всегда был со странностями, но такого, конечно, никто не ожидал. Олег курил молча, не зная, что тут сказать. Нет, речь точно не про его Серёжу. Родной Петербург опять прославился — пока одни отморозки едут убивать в Сирию, другие не стесняются развлекаться дома. Солнце почти скрылось за ельником, на улице резко похолодало. — Как потом выяснилось, он был не первым, кто тут пропал,— продолжала Лера. — С разных концов страны люди приезжали в монастырь и так же уходили прогуляться в лес. Конечно, сами виноваты, но… Понимаешь, почему мне этот твой монастырь таким криповым кажется? — Мда, — только и смог выдавить из себя Олег. Хорошую же ему обитель подыскал отец Серафим. Неужели тоже ничего не слышал в новостях? Или отправил сюда Олега специально, чтобы тот во всем разобрался? — Дивное местечко, — кивнула Лера. — Прям свой Бермудский треугольник под боком. Уже не удивляюсь, что здесь инет не работает. — Зато посмотришь хоть на российские реалии, — хохотнул Олег. Лера состроила кислую гримасу. — Спасибо, насмотрелась! Что-то мне не зашло. В середине августа их тренировки пришлось приостановить: приближался праздник Преображения, и жизнь в монастыре забила ключом. Во время больших праздников у них всегда было больше прихожан — стягивались жители дальних деревень, приезжали даже туристы. В этот раз масштабы подготовки превзошли все ожидания — откуда-то приехала бригада рабочих, взялась за реставрацию. Монастырь стоял в строительных лесах, сколько Олег его помнил, так что те казались уже частью пейзажа. Было непривычно видеть, как по ним снуют люди, обновляя рассыпающуюся кирпичную кладку. «Анонимный жертвователь», — лишь пожал плечами отец Илья в ответ на всю эту бурную деятельность. Олегу так и не представился случай расспросить его о пропавших паломниках — да не особо и хотелось. Нутром он чувствовал, что расспросы здесь не помогут — учитывая, что за два месяца никто из местных ему и словом не обмолвился о пропавших людях, вспоминать здесь об этом не любили. На всенощной перед праздником в маленьком храме было яблоку негде упасть. Олег читал молитвы, мучаясь от духоты и жары в наглухо застегнутом черном подряснике, пока старушечий хор все также нестройно дребезжал ему на ухо. Со своего возвышения он рассматривал незнакомых людей, набившихся помолиться. Поймал себя вдруг на мысли, что ищет среди них высокую блондинку, ту «Маргариту Сергеевну», но ее нигде не было видно. Не было в храме и Леры. Вдруг блуждающий взгляд Олега поймал отец Илья. Тот стоял в углу, готовясь принимать у желающих исповедь, и рукой поманил послушника к себе. Олег удивился, но все же протиснулся к нему сквозь толпу. Священник молча снял с шеи епитрахиль, надел на Олега, показал на прихожан. — Сегодня ты принимай исповедь, Олег. Что делать, знаешь. Олег изумленно уставился на священника, замотал головой. — Отец Илья, я же не священник, как я могу совершать таинство? Но тот лишь отмахнулся — будто учитель от зануды-отличника, который тычет пальцем в мелкую ошибку, чтобы только блеснуть знаниями. — А, ерунда! Ты же знаешь, как говорится в молитве, — это Христос невидимо стоит, принимая исповедь. А священник — только проводник. Побудь сегодня проводником, а то вон сколько народу собралось. И не спорь — забыл про послушание? Похлопав его по плечу, отец Илья скрылся в боковой дверце алтаря. И прежде чем ошарашенный Олег успел что-то сказать, он услышал прямо над ухом насмешливый голос: — Ну привет, Поварёшкин! Или тебя теперь надо называть «святой отец»? Рядом с ним, улыбаясь во весь рот, стоял Вадик. Олег был готов поклясться, что видел, как в него попал снаряд. Вспышка, летящие во все стороны комья земли, грохот — эти секунды он не раз потом пересматривал в кошмарах, покадрово, как дурной диафильм. Но вот Вадик стоит перед ним, совершенно живой, загорелый и белозубый. Разве что забочистки во рту недостает — неужто выплюнул перед тем, как зайти в храм? Олег испуганно заозирался по сторонам. Пламя свечей плыло перед глазами, сливаясь в одно густое марево, голоса хора звучали где-то на задворках сознания, будто из-под толщи воды. — Ну я начну, наверное, а то мы до утра с тобой простоим, с моим-то послужным списком, — ухмылялся Вадик. — Я по порядку пойду, а ты можешь смело галочки напротив грехов ставить. Итак, чревоугодие — чек. Олег не мог отделаться от чувства, что над ним изощренно издеваются. — Алчность — это да, моя тема. Сколько раз я кидал людей, потому что мне предлагали условия получше. Но ты же все равно меня любишь, Поварёшкин? С такого расстояния Олег четко видел каждый выгоревший добела волосок, яркие разводы татуировок на шее, большой рваный шрам через бровь. Видел, но все равно не мог поверить собственным глазам. — Едем дальше. Лень — ну, было дело, — продолжал Вадик невозмутимо, не дожидаясь ответа. — Гнев — о-о, да! Не зря же ты меня отправлял сведения выколачивать. Но согласись, кто бы на моем месте не разозлился, когда какой-то идиот строит из себя партизана. Вадик стоял так близко, что Олег чувствовал его запах — едкий бензин, порох, крепкий мужской пот пробивались через восковое благоухание свечей. — Та-ак, гордыня. Не понимаю, почему это записали в грехи, но допустим. Зависть! Ну тут каюсь, грешен. Завидовал я тебе, ты ведь у нас весь из себя такой идеальный, такой правильный, всегда босс. А я думаю, что справился бы с отрядом не хуже. Жаль, что мы этого уже не узнаем, правда? — подмигнул он Олегу. Тот отшатнулся, посмотрел на Вадика с ужасом. — Да ладно, не напрягайся, — он легко, по-приятельски двинул локтем Олега в живот. — Мы еще не закончили. Я самое вкусное под конец оставил — похоть. Признаюсь, думал о тебе и в этом смысле. Но тут еще переплелось с завистью, все так сложно. Знаешь, эта херня, когда не понимаешь, хочешь ты быть им или быть с ним. Вадик грязно ухмыльнулся. — Но чтоб ты не считал себя совсем уж особенным, расскажу тебе еще одну историю про похоть. Был у меня в Питере босс, а у босса — наследник. Молодой совсем, и такой красивый, сладкий. Глазищами из-под длинных ресниц как сверкнет, и у меня у-ух, аж каменеет. Весь из себя холодный и неприступный, а в постели тает, как старшеклассница. Мы с ним хорошо проводили время, да. Потом, правда, я их семейку кинул, когда подвернулся вариант повыгоднее. Но это уже, походу, снова алчность. Мы с тобой по второму кругу пошли, Поварёшкин. Ты как, собираешься мне грехи отпускать? Олег, не говоря ни слова, стянул с шеи епитрахиль, бросил ее поверх креста и Евангелия. Развернулся было, но тут увидел перед собой очередь на исповедь и столкнулся взглядом с черными глазами Джессики Родригез. Отвернулся и, не оборачиваясь, сбежал из храма. Пробежал по темным коридорам, будто за ним гнался бесовский легион, и остановился, только когда выбежал на улицу, в золотистый закатный свет. Глубоко вдохнул свежего воздуха и медленно побрел вперед. Впору было, как те незадачливые паломники, пойти в лес и сгинуть. Так бы он и сделал, если бы не заметил у монастырских ворот Леру. Та сидела на полуразвалившейся ограде, пиная носком камни с такой сосредоточенностью, будто не было на свете дела важнее. Заметив его, она встревоженно вскинулась: — Олег? — Ты что здесь делаешь? — Олег рухнул рядом с ней на обломок стены, цепляясь за разговор с гарантированно живым человеком, как утопающий за соломинку. — Я бабушку провожала, вот сижу жду ее. Не хочу, чтобы она одна ходила, но и в храме торчать не собираюсь, уж извини. А ты почему не там? Все хорошо? — испуганно спросила Лера. — Да, не переживай, — Олег привычно зашарил по карманам в поисках сигарет, но они остались в кармане куртки. — Ну-ну, — она недоверчиво сощурилась. — Выкладывай давай. Олег запустил пальцы в волосы, сжал голову, будто та вот-вот разлетится на куски. Как бы так сказать, что к нему пришел отряд мертвых сослуживцев, чтобы исповедаться? — Кажется, я схожу с ума, — только и смог проговорить он. — Да что такое-то? Расскажи, Олег, — Лера мягко тронула его за руку, поймала взгляд. Заглянула в глаза тепло, встревоженно. Олег поднял голову, посмотрел перед собой. Резкие черные тени пересекали двор перед монастырем, чуть шевелились, когда деревья покачивались на ветру. Привычный пейзаж казался зловещим, когда взбудораженное воображение никак не могло успокоиться. — Не могу, — горько покачал головой Олег. — Сам не понимаю. Одно знаю — тут творится какая-то дичь. Лера промолчала, но он уже набрался смелости и выпалил прежде, чем успел хорошенько подумать: — Скажи, ты встречала в Топях мертвецов? К его удивлению, Лера не переспросила, не испугалась, не вызвала санитаров. В ее взгляде Олегу почудилось понимание. Она хотела было что-то ответить, уже набрала воздуха — но тут в вечерней тишине оглушительно тренькнул ее телефон. Лера выудила его из кармана, недоуменно уставилась на экран. — Сообщение из «Вместе», — растерянно проговорила она. — В смысле, тут же нет связи? Она смахнула уведомление, начала читать вслух. — «Добрый вечер, Лера! Передай, пожалуйста, боссу, что мы все ждем его в трапезной». Что за хрень? Какой-то Вадим, я такого не знаю, — удивленно произнесла она, поднимая глаза от телефона. Вдруг тот еще раз звякнул, оповещая о новом сообщении. — «Спасибо»… Эй, ты куда? — окликнула она Олега, но он уже возвращался к монастырю. Вот же самонадеянный дурак. Наказание ждет, и никуда ему не убежать. В трапезную он зашел под оглушительный взрыв хохота. — Я, короче, хватаю нож, всаживаю ему в брюхо, — с трудом проговорила Джессика, сдерживая новый приступ смеха, — и говорю: «Что, все еще хочешь меня трахнуть? Или это я тебе кое-что вставила?» Она захохотала, едва не упав с лавки. — Эй, ты это в фильме увидела! — крикнул Шура из-за другого конца стола. — А тебя ебет, малыш? — Ну-ка цыц, — прикрикнул на всех Вадик. — Не видите, босс пришел. По комнате пронеслась лавина звуков — грохот отодвигаемых лавок, приветственные возгласы, снова смех. Олега окружили, захлопали по плечам и спине, потащили к столу и усадили на лавку. Это монастырское крыло стояло пустым, и прежде он не видел, чтобы трапезной пользовались по назначению. Сейчас же стол был накрыт, просто, но обильно, — дымилась паром вареная картошка, лоснились блины и пироги, нарезанная с луком селедка. Джимми подмигнул ему единственным глазом, разливая по стаканам самогон. — Что ж ты от нас сбежал? Хотели нормально с тобой поговорить, как со святым отцом, а ты нас кинул. Опять, — Вадик сел справа, придвинул Олегу тарелку. — Херня это все, я сразу сказала — надо нормальный стол накрывать, — Джессика устроилась слева, подцепила вилкой подрумяненый блин, но тут же уронила его на стол и выругалась. — А что отмечаем? — спросил Олег нарочито непринужденно. — Поминки, — Джесс опять прыснула со смеху. — Не чокаясь, — добавил Вадик. Олег послушно опрокинул свой стакан. Никогда еще он не испытывал таких смешанных чувств — одновременно радость от встречи, щемящую грусть и — безумный страх. Сколько раз он молился за своих ребят и мысленно просил у них прощения, но казалось, что те совсем на него не были обижены. Они выпивали и ели прямо как в былые времена после удачного контракта, вспоминая прошлые дела и заказчиков. И было невероятно просто представить, что все это — действительно посиделки сослуживцев, так что Олег позволил себе забыться. Сказал себе, что просто спит и вот-вот проснется. — Вы простите меня, ребята, — сказал он негромко. Голос выдержал, не задрожал и не надломился. — Это я во всем виноват. Из-за меня вы все погибли. Наверное, не лучшая идея — говорить мертвецам, что они мертвы. Но с другой стороны, какая разница, если все это сон? — Хуйню несешь, Поварёшкин, — усмехнулся Вадик. — Да все нормально, Олег, — улыбнулся ему Слава, тепло и открыто. — Правда, шеф, не бери в голову. Не твоя вина, любой мог ошибиться, — Джессика обхватила его за плечи, дыхнула самогоном и мокро чмокнула в щеку. Олег не отшатнулся. — Прекращай думать, что ты можешь все контролировать, — продолжал Вадик, подливая еще самогона. — Расслабься уже наконец! Он опустил руку на Олегово бедро, огладил, затем крепко, до боли сжал сильными пальцами. Снова отпустил, поглаживая и подбираясь выше. Олег замер, боясь пошевелиться. — Отпусти, проживи, и все такое? Как можно не чувствовать себя виноватым, если я один остался жив, — истерично хохотнул он. — Откуда такая уверенность? — Джессика мотнула копной пышных кудрей, и Олегу показалось, что в воздухе запахло гарью. — Надо быть проще, ближе к коллективу, бро, — засмеялся Джимми. Вместо глаза на его лице зияла рваная рана. Рядом с ним Шура положил голову на плечо Славе, прикрыл глаза, будто задремал. Когда-то давно, в той прошлой и спокойной жизни в питерском монастыре Олег думал, — могут ли его люди попасть в Царствие Небесное? Да, все они — отбитые головорезы, но злодеями не были. Просто выполняли свою работу, и делали это хорошо — ведь не каждому врагу можно подставить левую щеку, и не каждое злое сердце умягчишь состраданием. Так неужели они не заслужили своей гибелью искупления? Теперь же, глядя на свой отряд, Олег понял ясно и несомненно — таким, как они, никакого лучшего мира не уготовано. Он опустил взгляд и увидел, как по ладони Вадика, продолжавшего поглаживать его бедро, течет кровь. Она густо пропитала подрясник и Олеговы джинсы под ним, собиралась в тяжелые капли, которые медленно падали на каменный пол. — Кстати, — окликнул его Вадик, будто не замечая, что вся его рука превратилась кровавое месиво, — Хозяин велел передать, что тоже на тебя обиды не держит. — Хозяин? — переспросил Олег. Из горла рвался, царапаясь, дикий крик. — Ну да, а на чьи средства мы тут, по-твоему, гуляем! Хозяин хочет, чтобы ты перестал наконец себя во всем винить. Для них путь на небеса заказан, исступленно повторил про себя Олег, будто пробуя на вкус эту мысль, наслаждаясь ее целительной горечью. А для Серёжи?.. — Олег! — резкий окрик вырвал его из задумчивости. Он вскинул голову и увидел в дверях трапезной Леру. Она замерла неподвижно, напряженно, сверля его тяжелым подозрительным взглядом. Олег огляделся — в трапезной было тихо и пусто, лишь он один сидел за пустым столом. Столешница перед ним была усыпана крошками черствого, плесневелого хлеба. — Еле нашла тебя, — недовольно проговорила Лера. — Вставай давай. Там служба, походу, кончилась, мне бабушку домой вести надо. Потом расскажешь, что за херня с тобой происходит. — Да, — Олег поднялся из-за стола, —да, конечно. Только помоги мне, пожалуйста, Валер. Давай дойдем до точки, где ловит связь. Очень надо кое-что в телефоне посмотреть. Срочно. — Окей, — кивнула ему Лера. — Давай только живее. Вдвоем они забрались на холмик возле монастырской стены, куда она показала. На Лерином телефоне загорелась заветная палочка связи, она открыла браузер и протянула телефон Олегу. Тот вбил в строку «Сергей Разумовский Вместе», нажал на кнопку поиска. Ничего не произошло. — Ну-ка дай, — Лера забрала у него телефон. — Сейчас будет уличная магия. Она подняла руку, протянув телефон в темнеющее небо, помахала им. Посмотрела на экран, досадливо поморщилась. Запрокинула голову и осторожно подбросила телефон вверх. Олег поймал его и взглянул на загруженную наконец страницу поисковика. С экрана тепло, как умел только он, улыбался его Серёжа.