Счастье мимолётно

      — Тебе не кажется, — вдруг послышался грубоватый мужской голос справа, после чего его обладатель плюхнулся на свободный барный стул, чем удивил хрупкую на вид девушку. — Что сон как-то затянулся?..       — Простите?.. — она выдавливает из себя дружелюбную улыбку и придаёт голосу мягкость (как-то само собой разумеющееся), но мужчина на неё даже не смотрит. Тот наклоняет находившийся в его руке гранёный стакан из стороны в сторону, наблюдает, как жидкость плавно перетекает из одной стороны в другую, да залпом выпивает. Жмурится от терпкой выпивки, — хотя, как кажется Светлячку, Галлахер уже давно должен был привыкнуть к местному градусу.       — Сон всё длится, и длится... — Галлахер не заплетается, но говорит как-то затянуто и задумчиво, погруженный в собственные мысли, — ...и никак не заканчивается. Хм, знаешь, — вдруг поворачивается он к ней, — я думал, что всё закончилось. Но вот он я. Жив и здоров.       — Господин Галлахер, — начинает Светлячок, — я... Не знаю, что вам и сказать. Я...       Заметив, что собеседница пребывает в какой-то растерянности, Галлахер неспешно наполняет второй стакан из своей бутылки, и пододвигает его к Светлячку. Они многое сделали во благо Пенаконии, вот только Галлахер не был готов к тому, что его будет ждать что-то "после".       — Выпей и расскажи, — чуть пьяно ухмыляется Галлахер, но Светлячок не притрагивается к выпивке, и лишь заворожённо и как-то грустно смотрит на тёмную жидкость. — Не попробуешь, не узнаешь. Давай. Когда проснёшься, для тебя всё это останется в дурных воспоминаниях...       — Не уверена, что хочу просыпаться, — вырывается из неё тихая горькая правда. Она не пытается скрыть того, что у неё на душе, чем ей грозит её болезнь в настоящем. Она знает, что с этим снова придётся столкнуться, потому что так правильно и потому что позже Элио выдаст ей ещё несколько судьбоносных событий, в которых она примет участие, хочет она того, или нет. Потому что так надо. И потому что это помогает ей двигаться вперёд. Если бы не это, тогда что помогало бы ей двигаться?..       Но Галлахеру она этого не озвучивает. К чему грузить одного из гончих, из тех, кто эти золотые грёзы даже покинуть не может?       — Галлахер? Эм, господин Галлахер... Ты не выглядишь счастливым, — наконец она поворачивает к нему голову, а тот, в свою очередь, осушает ещё один стакан, от которого несёт спиртным.       — Удивительно, но ты тоже, — небрежно пожимает он левым плечом и наливает себе снова.       Стакан с напитком перед Светлячком стоит неподвижно, так же, как и она сама сидит на высоком барном стуле, да смотрит в одну точку. По алкогольной поверхности изредка проходит рябь, — в те моменты, когда Галлахер со стуком ставит свой стакан неподалёку, наливает ещё и повторяет действие. Наливает немного, так, чтобы можно было выпить одним глотком, и всё-таки это кажется слишком частым событием. Светлячок не понимает, что движет Галлахером. Кажется, даже выпивка ему не помогает.       — Мы разве не должны быть счастливыми?.. — голос её кажется не громче разговоров за отдалёнными столиками. Она даже не уверена, что Галлахер её расслышал, но минутой позже, когда его пустой стакан вновь оказывается на плоской поверхности, он отвечает:       — Тебе не говорили, что счастье мимолётно? Вот ты была счастлива после выполнения своего "долга"? А что теперь?       Светлячок не совсем понимает. А она была счастлива после того, как Безымянные освободили Пенаконию от гнёта клана Дубов? После того, как раскрыли планы Воскресенья и посадили его за решётку? Наверное, была?.. В любом случае, это было то, что определяла её судьба. Она просто выполнила свой долг и шла по одному и единственному пути.       — Теперь?.. Я наслаждаюсь разговорами с друзьями, со старыми и новыми. Я жду следующих поручений и изучаю этот мир...       — Ага... — криво усмехается Галлахер, да приобнимает девушку за плечи. Слишком много выпил, или слишком мало... Зачем заострять на этом внимание? Всё так мимолётно, кроме его вечно длящихся грёз. — Но твоя грустная мордашка совсем не кажется счастливой, так в чём же дело?       Светлячок не скидывает его руку, только чуть прогибается под его весом. Не то чтобы Галлахер не рассчитывал свои силы, или что Светлячок была слишком слаба, просто... Она задумалась. От Галлахера несёт выпивкой, но это не отталкивает, а от близкого контакта Светлячок лишь кидает на мужчину краткие взгляды. Что-то в этом есть... Что-то незнакомое, но приятное. От Галлахера веет чем-то схожим со смертью, как от Блэйда, но Блэйд другой.       — Иногда кажется, что всё, что я делаю, я делаю ради кого-то. Да, помогать приятно, наверное, так же думает и госпожа Зарянка... и что другие нуждаются во мне, и что помогать необходимо, потому что...       — Эй, эй, — Галлахер останавливает её возбуждённый лепет мягким постукиванием по её стакану собственным. — Давай ты продолжишь после хотя бы одного стакана, ладно?       Светлячок неуверенно кивает. Может, всё-таки попробовать? Галлахер не выглядит опасным, Галлахер выглядит по-своему родным и потерянным.       — Ладно, господин Галлахер... — рука тянется к стакану, и вскоре не самая приятная и совсем не сладкая по вкусу жидкость оказывается у неё во рту, стекает по горлу, и доходит до желудка. От её сморщенной мордашки Галлахер слабо посмеивается.       Он ловит на себе её малость недовольный и смущенный взгляд и, отсмеявшись, поспешно успокаивает:       — Прости, кроха, просто это... Мило.       Кроха. Да уж... Со своим ростом она никогда не казалась себе крохой. Вот Волк — другое дело, а она была, ну, обычной?.. Пока она над этим размышляла, тело против воли стало медленно расслабляться.       — Тсс, всё в порядке, — шепчет он ей хриплым голосом, а сам прикрывает глаза пока решает отвесить глупый комплимент: — У тебя красный носик, но мне нравится, если ты меня понимаешь, — его рука, до этого лежавшая на хрупком плечике, медленно поднимается к её шейке и проводит большим пальцем по нежной коже у основания ушка.       А это... Уже немного слишком. Светлячок приятно зажмуривается, да вертит головой, чтобы избавиться от нежелательного контакта. Хорошо, да, но... Правильно ли?..       Галлахер замирает, возвращает руку на её плечо, а после — убирает вовсе.       — Кхм. Прости.       Светлячок отрицательно качает головой, мол, всё в порядке. Она его, в некоторой степени, понимает.       — Счастье мимолётно, да? — спрашивает она, повторяя его же сказанные ранее слова.       — Что-то вроде того... — Галлахер чешет затылок, ощущая образовавшуюся неловкость. Ох, он никогда не считал себя джентльменом, и всё-таки пьяно понимал, что только что перешёл границы.       Голос Светлячка вырывает его из собственных тягостных дум:       — Господин Галлахер? Расскажите, что вам помогает? Вот как сейчас, когда ничего не радует?       — Если честно, то показать было бы проще. Но это было бы исключительно после твоего одобрения. Ты ведь меня понимаешь, да?..       Он не хочет напирать, но пьяный язык бежит практически впереди всех здравых мыслей. Он старается себя останавливать, вставляя между словами очевидного предложения заботу и понимание. Только с согласия другого человека, только...       — Ладно.       В её отстранённом направленном на него взгляде мелькает заинтересованность. Она не так юна, не так глупа, и Галлахер ни в коем случае её такой не считает. Просто он... Не ожидал, что Светлячок согласится с пьяным Галлахером. Или это говорит с ним пьяная Светлячок? Неужели одного неполного стакана хватило?       — Мне стоит уточнить... Ты уверена?..       — Галлахер, — Светлячок не уверена, но если давать ей больше времени на размышления, её ответ может в миг перемениться. Не стоит. Пусть всё идёт своим чередом.       — Ладно, ладно, кроха, — понимающе улыбается Галлахер, да отставляет первый недопитый стакан в сторону. — Давай старый пёс покажет тебе, как он забывается в этом мире.       Он встаёт и протягивает ей открытую ладонь. Он джентльмен, во всяком случае теперь и исключительно сейчас. От подобного жеста с его стороны Светлячок не отказывается, — она кладёт свою ладошку в его, цокнув каблучком встаёт за ним следом, и идёт туда, где, как она надеется, сможет испытать что-то новое. Что-то, что отгородит её от лишних мыслей. Может, она поживёт для себя? Ненадолго, конечно же.       Коридоры и двери, и ещё коридоры. Не так, как в настоящем отеле Пенаконии, хотя и в нём она ни разу не бывала, ведь нелегалке не место среди правильных людей. Но Волк как-то раз показывала ей виртуальные схемы, вдруг те знания понадобились бы при выполнении миссии?..       — Прошу, — перед глазами открытая дверь, одна из немногих и в самом конце коридора, будто Галлахер искал самое спокойное и тихое место, или попросту не находился здесь подолгу, а потому не видел смысла в ночлеге поближе.       Светлячок словила себя на мыслях, что она была права, ведь в однокомнатной квартире было... Пусто. Совсем. Только не застеленная, смятая постель, на которой один только Галлахер знал, как давно он здесь в последний раз отсыпался, да разбросанные по полу бутылки.       — Мне стоит извиниться за беспорядок? — отшучивается тот.       — Нет, думаю, нет.       Светлячок ему мило улыбается. Ей сложно представить, как вообще живёт и существует кто-то, кем был Галлахер, потому она не вправе осуждать его за желание забыться.       — Здесь пусто, — отмечает она, — может, возьмёшь пару побрякушек, да украсишь вон ту пустую стену? Или эту?.. Знаешь, думаю, тут бы смотрелся... Портрет?..       Голос её стихает, когда Галлахер обхватывает её сзади и, отодвинув носом светлые пряди, начинает целовать у самого ушка, вызывая мурашки и трепет.       — Ага, учту... — шепчет он, идя вместе с ней к кровати и опрокидывая на неё девушку.       — Ладно, да... хорошо... — кратко вздохнув, кивает та под весом Галлахера, что пахнет алкоголем и каким-то резким одеколоном. Кафка наверняка сказала бы, что одеколон дешёвый, а вот Светлячок не понимает между ними разницы.       Он переворачивает её на спину, где-то в глубине души слабо веря в то, что она согласилась. Пожалела старого пса?.. Нет, наверное, нет... А если даже и так, то что с того? Что ему ещё остаётся?..       Пальчики с красивыми и аккуратными ноготками путаются в его волосах; его губы в ответ покрывают ушко с шепотками "расслабься, забудься, отдайся"; он покрывает языком и поцелуями, нежно и мягко, но с каждым моментом все горячее и жарче; груди прижимаются, сгущаясь в едином жесте, в котором смешивается пылкий огонёк и жар их тел. Грёзы реальны, по-своему, конечно.       — Эй, кроха, как тебе?.. — он целует её в губы, заводя глупые разговоры с очевидными ответами:       — Н-нравится...       — Сейчас понравится ещё больше...       Он смещается ниже, развязывает бантик на одежде, оголяет участки тела, целует и сжимает её груди всё в большем нетерпении, отчего та слабо постанывает и готовится к чему-то новому. Ей не было дела до близости, похоти... У неё были и есть друзья и товарищи, но ни с кем из них она ещё не ложилась в постель.       — Не бойся, — шепчет он, целуя образовавшуюся от натяжения мышц ямку в районе шеи, да скрывая уязвимую улыбку. Он ведёт языком и слегка прикусывает нежную кожу, на ощупь чувствуя, как она начинает дрожать. — Не бойся, я не укушу слишком сильно. И ты всегда сможешь остановить меня, обещаю, — он проводит губами вниз до ключиц и снова вверх к её раскрытым в предвкушениях губкам, и целует их с ещё большей страстью.       Светлячок отвечает неумело. Будь это видеоигра, Волк сказала бы, что она просто что-то делает и нажимает на рандомные кнопки, хотя и побеждает... Ведь, действительно, удовольствие она получает даже от своих неопытных поцелуев, и от руки Галлахера, что задирает её лёгкое платье и пробирается в трусики.       Он нежно скользит пальцами к её киске, слегка поглаживает губки через складки ткани трусиков, стараясь не быть слишком грубым со своей партнершей. Но, чёрт побери, как же это сложно... Кажется, он всё-таки слишком много выпил. Нетерпеливый укус за её язычок, лёгкая ухмылка и слова "раздвинь-ка свои красивые ножки..." под её малость возмущенный брошенный на него взгляд.       — Обувь?.. — ей как-то неловко, что она не сняла обувь и они сразу приступили к действиям, на что Галлахер лишь посмеивается и качает головой.       — Давай-ка сюда...       Он оказывается между её ног. Голова чуть покруживается от резких телодвижений, но он держится, наклоняется и, высунув язык, размашисто начинает вылизывать её трусики, вжимая мокрый о́рган в её половые губки и клитор под сиплые стоны сверху. Такие тихие, будто она боится быть открытой, и Галлахер ощущает себя слишком грязным для неё, отчего один внутренний голос твердит ему быть мягче, нежнее, ведь девушка, очевидно, впервые с мужчиной, а другой голос кричит ему показать ей мир таким, какой он есть, где далеко не каждый готов ждать пока ты привыкнешь к новому.       И всё-таки Галлахер пёс, гончий, ему не терпится продолжать, вылизывать её, да тереться щетиной. Он спускает мокрые трусики и сжимает её бёдра, что так приятно ложатся в его больших ладонях. Язык недолгое время щекочет головку клитора, пока он обсасывает её и играет, слушая по истине прекрасные звуки сверху. Нежные, сладкие придыхания достигают его ушей, пока он чувствует на своих плечах сильную хватку от её тонких пальчиков.       Язык смещается ниже, очерчивает контуры половых губ... Он раздвигает их самым кончиком и лижет снизу вверх, медленно, тягуче, пробует на вкус и срывает с её губ ещё один тихий полустон. Галлахер ухмыляется. Её реакции как у девственницы, коих он не встречал уже долгое и долгое время.       Язык пробирается внутрь, туда, где уже и без него влажно и мокро. Алкоголь дурит голову дальше, потому что Галлахер прижимается своими губами к её половым и елозит языком уже изнутри. Жадно, часто, вылизывая её как нечто диковинное.       — Г-Галлахер... Слишком... — едва слышит он её тонкие всхлипы и просьбы.       Чуть помедлив Галлахер смещается, чмокает в мокрые губы и вновь терроризирует клитор своим языком. Он двигается быстро, хаотично, так, как он хотел бы сейчас трахнуть её сам. Быстро войти бы в неё своим толстым членом, заставить вскрикнуть от новых ощущений, от заполненности, и как сорвавшаяся с цепи псина выебать её как последнюю дворовую суку, заполняя до краёв снова и снова, делая её грязной, взъерошенной и мокрой между её тонких ножек... на этой мятой постели, в этой эонами забытой квартире. Взять и насладиться сполна, потому что это первый и последний раз, когда он видит её такой. Он уверен, что больше ей здесь делать попросту нечего.       Тяжёлые мысли и алкоголь заставляют его действовать более грубо, нетерпеливо. Её пальцы сильнее вжимаются в его плечи, находят цветастый галстук и тянут за него, когда её голос срывается на серию кратких и частых, таких звонких стонов, что эхом отдаются в пустой квартире и остаются в памяти этой халупы и в памяти девушки.       До чего ярко, красочно и приятно. Её взгляд туманит дымка, её тело расслабляется, и она вновь откидывается на спину. Она что-то бессвязно бормочет, когда её тянут за руки и заставляют принять полусидячую позу.       — Господин Галлахер, это... Ммгх!.. — её грубо затыкают. Глаза в миг расширяются, а во рту, вместе с налитым кровью возбуждением, ощущается непривычный солоноватый привкус. В нос тут же бьёт тяжёлый мускусный запах, от которого она инстинктивно жмурится, да пытается отодвинуться. И если бы не рука на затылке, что зарылась в её шелковистые волосы, у неё наверняка бы получилось...       Рука инстинктивно ложится на оголённое бедро Галлахера, а вторая находит его пальцы на своём затылке и тщетно пытается ослабить хватку.       Галлахер ухмыляется. Ему в кайф возможность доминировать над ней, отпускать себя, в кайф видеть её растерянную мордашку, когда та, наконец, поняла, что ворвалось в её рот...       Слишком сильно. Слишком бесстыдно. Она недовольно смотрит на него снизу вверх, чем только больше заводит давно потерявшего терпение мужчину, и тот предпринимает попытки толкнуться глубже в её влажный и тёплый ротик, но встречает сопротивление.       — Давай, расслабь горлышко... Сладкая...       Его ведёт от алкоголя или собственной потерянности. Он не такой. На самом деле он обычный, немного дерзкий, но не грубый, так почему сейчас ему хочется трахнуть её во все дырки и продолжать, снова и снова, брать своё, не взирая на нужды другого? Потому что всё надоело? Потому что ничего не радует?.. Она радует... Её малость наивный взгляд, что ныне представляет собой смесь злобы, возмущения и не понимания, когда от переизбытка физического контакта на уголках глаз скапливаются слёзы. Её покрасневшие щёчки, что он оглаживает большим и указательным пальцами и с силой надавливает на скулы, дабы придать её личику ещё больший изврат. Её пухлые губки, ох, эти губки... что нехотя обхватывают его ствол, потому что не могут иначе.       — Ладно-ладно, в горло не буду, — насмешливо проговаривает он и треплет её по голове, возвращая руку на затылок. — Просто расслабься и дыши, кроха, да обслужи мужика своим волшебным ротиком. Побудь немного шлюхой.       Светлячку остаётся только промычать и вновь зажмуриться. Она могла бы потянуть его за галстук, могла бы с большим применением силы оттолкнуть, но даже в его грубых эгоистичных действиях что-то есть, то, что заводит и её саму. В том, как Галлахер отодвигает бёдра и совершает свой первый толчок, в том, как собственный язык начинает осторожно изучать головку и вкушать не самый приятный резкий вкус и запах, в том, как губы плотно смыкаются на стволе, хоть им и не хватает немного влаги, из-за чего трение выходит слегка болезненным и для неё, и, наверняка, для самого Галлахера.       Но вскоре слюны становится больше, что излишками капает с нижней губы и смазывает член вдоль ствола, срывая всё более влажные и пошлые хлюпанья и гортанные стоны. Ногти царапают его бёдра при каждом особенно ощутимом толчке и скольжению головки по нёбу, от которого её едва не выворачивает наизнанку, когда Галлахер всё-таки нет-нет, да и пытается вставить глубже.       — Ох, эти звуки что издаёт твой ротик, кроха... Они делают меня счастливым.       Светлячок не открывает глаз, да не смотрит на его наверняка пьяную, но такую радостную и красную рожу. Галлахер совершенно точно перепил... Светлячок не жалуется, нет, она ведь сама на это согласилась, просто... Обидно?.. Галлахер забыл о своём же обещании...       — Ещё, ещё немного, детка...       От нового прозвища только больнее что-то покалывает в груди, а когда Галлахер вдруг вырывается из неё и даёт сделать спасительный глоток воздуха, то она, сквозь едва приоткрытые веки, ощущает его горячее семя, что струйками бьют по лицу и вязкими каплями стекают с щёк и губ.       — Га... Ты... — у неё слов не хватает, нет возможности составить хотя бы одно цельное и здравое предложение, хотя в своих мыслях буквально с минуту назад она готова была его растерзать.       — Ну-ну, спокойнее... — улыбается Галлахер. Он опускается на её уровень и, словно утешая, целует в припухшие раскрасневшиеся губы, тут же сталкиваясь своим языком с её.       Рука зарывается в её длинные пепельно-серебристые волосы, пока он вновь пробует на вкус, но уже не совсем её, а себя. Семя, что каплями осталось на её губах, и которое он из любопытства слизывает. Вязко, как-то горьковато, но от вида её злого личика он возбуждается снова. Член даже и не думал падать — тот стоит во всей готовности, надо только...       Он вдруг опрокидывает её на спину, срывая с её губ жалобный и удивленный писк, пристраивается между ножек, совсем недолго трётся мокрой головкой меж её всё ещё мокрых губ и, скользя, входит в неё. Никакого сопротивления нет, хотя, казалось бы, Светлячок должна была быть девственницей... Галлахер сейчас об этом не задумывается, но если бы задумался, то вспомнил бы, что Светлячок не была рождена обычным путём, и не имеет некоторых, казалось бы, обычных и присущих всем юным девушкам нюансам. Светлячок не была создана не то что для продолжения рода, она была создана лишь как оружие.       — Вот так, вот так, кроха... А-ах... Как же приятно... Тебе ведь тоже, да?.. — низким, хрипловатым голосом нашёптывает он ей очередные глупости на ухо, обдавая взмокшую кожу горячим сбившимся от желания дыханием. — Твоя киска такая мокрая, а как пошло хлюпает от любого, даже малого движения... Слышишь?.. Нравится осознавать то, что тебя сейчас выебут?.. Конечно же нравится... детка...       Он не дожидается её ответа, он вжимает её тело в матрас, придерживая её за запястья по обе стороны от её головы. А затем, выйдя из неё почти полностью и ещё раз посмотрев в её неоднозначный, но с нотками злобы взгляд, — он входит обратно. И ещё раз... Так же медленно выйти почти полностью, а затем — резко, грубо и быстро толкнуться внутрь так, чтобы головка приятно потёрлась о её стеночки. Она сжимается на его члене, осознанно или нет, но лишь дарит Галлахеру ещё один повод её похвалить:       — Да, кроха... Сожмись ещё... М-м-м...       Светлячок не отвечает ему. Не хочет по разным причинам, одна из которых — да, это как-то унизительно, и всё внутри неё говорит ей дать сдачу, но, чёрт возьми, она никогда ещё не испытывала подобного удовольствия. Не слышала тяжёлые и частые вздохи другого мужчины, что, смотря в её глаза своими заплывшими от алкоголя, делал её своей, хотя бы временно. Ускорял темп, обхватывал её голову и прижимал к себе, как что-то родное и любимое. Как что-то, что может ему помочь.       Она постанывает на каждом движении, слушая скрип кровати и влажные, пошлые хлюпанья от его члена в её влагалище. Между ног становится мокро, соки стекают и пачкают своими пятнами и без того не самую чистую кровать. Внутри будто жжёт от слишком насыщенного трения, но Галлахер не останавливается. Он, словно всё тот же пёс, добивается своего, даже если сам уже едва находится в сознании.       — Кроха?.. Эй... — он едва удерживает с ней зрительный контакт — веки так и норовят закрыться, а разум — забыться. Слишком много глупостей он за сегодня сделал. И всё-таки ему хочется ещё немного, хочется озвучить одну просьбу. Последнюю. — Скажи, что... любишь меня...       Сердце Светлячка на секунду больно сжимается. Он ведь не всерьёз... Ни о какой любви и речи быть не может, он попросту нуждается хоть в ком-нибудь, в том, кто сможет быть рядом, но все уходят...       Её растрёпанные волосы неприятно липнут к влажному от спермы лицу, ресницы подрагивают, порхают, от смеси чувств и ощущений. И когда Галлахер слизывает с её губ липкие остатки и вновь целует, ожидая ответа, она идёт ему навстречу.       — Я люблю тебя... — тихо, неуверенно и запыхавшись произносит она, в момент, когда чувствует внутри себя горячий поток спермы, из-за которого её едва ли не трясет от ощущений.       Она охает и вскрикивает, когда крупный мужчина чуть ли не заваливается на неё, но всё-таки, покачиваясь, тот успевает перекатиться и оказаться рядом, на животе. Лицо его утыкается куда-то в край подушки, а Светлячок, приходя в себя, садится на кровати и слушает уже не его бесстыдные речи, да жалобные просьбы, а самый обычный храп.       — Надеюсь, что это счастье продлится больше, чем одно мгновение, Галлахер... — это не жалость, это что-то другое, что она не совсем понимает, но и не знает, как с этим быть.       Одежда съехала с плеч, чулки порвались, кажется, ещё в самом начале их общего забвения, трусики валяются где-то на грязном полу, среди бутылок...       Светлячок, вздохнув, снимает с себя обувь, — неспешно и осторожно, будто может разбудить этого одинокого пьянчугу, — стягивает порванные чулки и надевает обувь обратно. Она повторно окидывает его жилище оценивающим взглядом. Здесь определённо точно не хватает чьей-нибудь руки, обладатель которой знает, как сделать дом комфортным и уютным. Светлячок о таком ничего не знает. Она хотела бы как-то помочь ему, но как это сделать, если она сама ходит по краю?..       Она мотает головой, встаёт, быстро ополаскивает хотя бы лицо в крохотной ванной комнате, приводит волосы в какой-никакой порядок, и покидает скудные апартаменты. Она отправляет Волку довольно глупое сообщение: «Пожалуйста, укажи мне путь до первого магазина с одеждой.» «Не спрашивай.» «Молчи... Я знаю, что ты смеёшься.»       Могла ли Волк видеть, вон на той камере из угла коридора, как Светлячок уходит и уединяется вместе с Галлахером?.. Возможно, да, ведь она отвечает ей: «Надеюсь, замене подлежат только чулки?» «Ладно, ладно... Не думала, что тебе интересны мужчины. Ну, знаешь, Блэйд всё ещё не занят...» «Я сама найду магазин, спасибо .-.» «Да шучу я! Вот...»       Светлячок вздыхает, хмурится и приводит мысли в норму, не забывая коситься на камеру. Разово или нет, это было по-своему приятное мимолётное счастье... Столь же мимолётное, как и её жизнь, только если она не сможет изменить свою судьбу.