то, что зовётся терапией

Цинсюань уверена, что из неё скоро можно будет склеить новый — несомненно, до безумия смешной — мем. То, как она щурится недоуменно, пытаясь понять почерк Хуа Чэн, стоит того, чтобы быть запечатленным в веках. — Прости, Се-цзе, — тихо бормочет она себе под нос, качая головой и принимая поражение. — Похоже, Хуа Чэн сегодня не грозит готовка ужина. Я совсем ничего не понимаю. Полки вокруг неё полнятся десятками разных марок одного и того же товара, и она, оглядываясь по сторонам, только пожимает плечами. Видимо, придётся брать на свой вкус. И готовить тоже самой. Не то чтобы у неё были другие дела, которыми она на самом деле хотела бы заняться. *** — Спасибо тебе большое, — тихо хрипит Се Лянь откуда-то со стороны дивана в гостиной. Работает телевизор, но она его, кажется, не смотрит: когда Цинсюань вошла в квартиру, Се Лянь пялилась в потолок с видом полуумирающим. Заставить Хуа Чэн оставить жену в таком состоянии дома и отправиться-таки на работу было тяжелым испытанием, победа в котором, несомненно, зависела от немалого ораторского мастерства. Но даже после получаса блестящих уговоров в общем чате та согласилась уйти под рядом условий. «Ты, Цинсюань, приезжаешь к нам. Список покупок на столе, обязательно купи цзецзе её любимый суп и жаропонижающее. Можешь взять свою учебу с собой, но следи за тем, чтобы цзецзе не стало хуже, и…» — и еще две минуты максимально лаконичного, но, тем не менее, пугающе длинного описания инструкций в голосовом сообщении. Хоть в чём-то мрачные слухи о Хуа Чэн были правдивы: когда та волновалась, действительно становилась властной настолько, что титул Княгини ей подходил как нельзя хорошо. Цинсюань, впрочем, и не думала сопротивляться: сама, пожалуй, переживала о подруге не меньше, особенно зная, как легко у той любая простуда переходит в бронхит. — Не надо благодарностей, — на контрасте с полуумирающей Се Лянь Цинсюань выглядит ещё более искристо и энергично. — Я тут только начала. Прости, но я не купила суп. Я совсем не понимаю, чего Хуа Чэн понаписала там! Но не переживай, я сейчас сама что-нибудь быстренько приготовлю. Се Лянь хрипло смеется ей в ответ, срывается на кашель, а потом довольно кивает. Вот только когда дело доходит до того, чтобы разобрать покупки… что ж. Не сказать, что Цинсюань в жизни приходилось видеть множество ужасных, отвратительных картин. Вполне вероятно, что эта — одна из худших. Стоит ей открыть холодильник — и в нос ударяет стойкий запах… чего-то. Она боится предполагать. Однако ноги подкашиваются, а рука сама тянется в защитном жесте к носу. Первые мысли: закрыть холодильник, уйти под бок Се Лянь и спрятаться под шоковым одеялком до конца дня. Борьбу с этим бытовым монстром, пожалуй, можно переложить на плечи бесстрашной Хуа Чэн. Но, когда она разворачивается в сторону гостиной, понимает: Се Лянь болеет, и, если она весь день будет дышать этим, то в больницу в этот раз попадёт не с бронхитом, а с интоксикацией. Поэтому Цинсюань приходится собрать всё своё мужество в кулак и напомнить себе о том, что она, вообще-то, самая стойкая и смелая дама на свете. Ну, или хотя бы в этой квартире. До тех пор, пока Хуа Чэн не вернулась с работы, а Се Лянь не выздоровела. Первое, что попадается ей под руки, — это сковорода с подгорелой субстанцией, склеившейся с металлом и явно не предназначенной для того, чтобы быть съеденной. Как пережаренный в микроволновке сыр, только хуже. Цинсюань задумчиво глядит на нее с минуту, пока от запаха не начинает кружиться голова. Есть же химчистки для одежды. А услуги по очистке пугающей посуды кто-нибудь предоставляет? — Се-цзе, — всё же решает спросить она на всякий случай. — А это..? Се Лянь приподнимается со своего места, чтобы взглянуть на неё, и коротко, устало улыбается. — Ах, это была фриттата. Я вчера готовила для Сан Нян на ужин, но вышло слишком много. Если хочешь, можешь перекусить. Цинсюань сдержанно кивает и возвращается на кухню совершенно бледная. Она уверенно решает больше не советоваться с Се Лянь: от таких предложений можно и в обморок упасть. Сковорода с пугающей субстанцией заматывается пищевой пленкой и отставляется в самый дальний угол кухни. С глаз долой — из сердца вон. Она потом решит, что с ней делать. Цинсюань кривится, доставая со дна ящика для овощей огурцы: те мягкие настолько, что продавливаются под пальцами, — и, кажется, они решили замариноваться в собственном соку. В ящике из съедобных овощей находится только одинокая картофелина, но, с учётом её соседства, даже она не внушает доверия. Цинсюань переводит дыхание и тянется к кастрюле, отставленной в дальний угол холодильника. Единственное, на что есть надежда, — это на то, что находящаяся там субстанция ещё не обрела собственного разума. Ноги всё же подводят её, когда она снимает крышку, — приходится опереться на стол. Выливает она это оружие массового поражения почти не глядя. — В семье всего должно быть поровну, — не без доли драматизма кивает она самой себе, заливая многострадальную кастрюлю проточной водой. — Одна жена ужасна в каллиграфии; другая — в готовке... Ручка сковороды с фриттатой прячется от нее за электрическим чайником. Задумываясь ещё раз над тем, что с ней всё-таки делать, Цинсюань только вздыхает, чувствуя новый приступ тошноты: — …а вкусовые рецепторы мертвы у обеих.