«Храбрый, но глупый»

      Март 1942 года, Нью-Йорк, район Бруклин              Начало двадцатого века стало непростым временем для всего мира: с одной стороны технический и научный прогресс, расцвет индустриализации по всему миру, с другой стороны – чудовищные войны, следовавшие одна за другой, поглотившие практически каждую страну, жертвы, исчисляющиеся сотнями тысяч, и постоянное ощущение опасности, что может прямо сейчас в эту самую секунду пролетать над головой, держа на своём борту бомбы, которые только и ждут, когда их сбросят.       Заводы работали на износ, медицина развивалась как на дрожжах, а военное дело стало как никогда востребованным и актуальным. Жизнь в городе кипела, напоминая воду в чайнике, что стоял на огне. Не было практически ни одного человека, который не был бы занят чем-то, и хотя все активно делали вид, что победа не за горами, а впереди ждёт только светлое будущее, но память о произошедшем в минувшем декабре в Пёрл-Харборе еще нескоро покинет американцев. Ведь именно это стало ключевым событием, из-за которого Соединённые Штаты Америки официально вступили во Вторую мировую войну.              Именно об этом думал Джеймс Бьюкенен Барнс, шедший вдоль улиц Бруклина, невольно замечавший выражение лица каждого прохожего, их взгляды и что они в себе несли. Страх и надежда. И первое, увы, пока преобладало, и этот страх, практически животный ужас в глазах людей не могла скрыть даже самая широкая улыбка.       Джеймс понимал их. Чего уж греха таить: он и сам боялся до чёртиков. Никак не показывал это внешне, но самому себе мог признаться. Боялся, и небезосновательно, всё-таки он простой смертный человек. Но этот страх совершенно никак не влиял на принятое им решение вступить в армию и отдать долг своей стране. Это было дело принципа, дело чести, а еще ему есть, кого защищать. Ради защиты этого человека Джеймс не побоится отдать собственную жизнь.              Стив Роджерс.       Его мелкий храбрый друг, который несмотря на своё тщедушное, истерзанное многими болезнями тело, имел дух настоящего солдата – смелого, самоотверженного, бесхитростного и благородного.       У него было миниатюрное и хрупкое телосложение, но его большое сердце рвалось защищать тех, кто в этом нуждался.       Он был нездоров, но его пугало не собственное будущее, что может быть очень и очень скоротечным, а лишь то, что прямо сейчас в эту самую секунду он мог бы сделать что-то, чтобы спасти хотя бы одну жизнь там, на фронте.              Он был слаб, и в то же время сильнее многих. С него хотелось брать пример.              Они договорились поехать завтра в приёмный пункт вербовки, находящийся в Нью-Йорке. Джеймс не умел предсказывать будущее, но и глупцом тоже не был, потому не колеблясь ни секунды готов был поставить все свои сбережения и даже больше на то, что Стива признают негодным к службе по состоянию здоровья. В себе же Барнс не сомневался, и морально уже готовился к прохождению предстоящей военной подготовки и отправке на фронт. Но стоило только представить расстроенное выражение на лице Стива…       Возможно, это к лучшему. Нечего ему там делать, погибнет сразу – если не от вражеской пули, то от приступа своей астмы. Сражаться можно не только на передовой, все медики, инженеры, учёные, машиностроители, да те же кухарки в военных частях – каждый вносит свой вклад в общую победу. Стив тоже мог бы помогать в тылу, если ему настолько не сидится на месте. Хотя с его-то отвагой и нерушимыми принципами… Если бы не проблемы со здоровьем – из него вышел бы потрясающий боец, смекалка парня ничуть не уступала его храбрости.              Тряхнув головой, Джеймс поджимает губы и безрадостно усмехается, вспомнив, что ему вообще-то совсем скоро придётся проявлять уже свою смекалку и умения в условиях боевых действий, так что было бы неплохо немного подумать о том, чтобы его жизнь не оборвалась в первый же день.              И он уже готов был подумать, если бы не увидел перед собой метрах в пятнадцати очень интересную картину, заставившую его невольно остановиться…              По той же улице, по которой гулял он сам, навстречу ему шла женщина – по внешнему виду можно сказать, что молодая, но сходу толком не поймёшь. Короткие тёмно-каштановые волосы, разделенные боковым пробором, были уложены в элегантную мягкую волну, нынче столь популярную среди женщин, и с одной стороны пряди придерживались маленькой незамысловатой заколкой-брошкой, поблескивавшей на солнце, не позволяя волосам упасть на лицо. Платье глубокого тёмно-синего цвета из плотной ткани, подогнанное точно по фигуре, напоминало больше длинный офицерский китель военно-морских сил США, но переходящее в юбку полусвободного кроя, что доходила до середины голени, оно всё-таки не оставляло сомнений в том, что является именно платьем. С рукавами три четверти, из-под которых выглядывали длинные женские перчатки из тончайшей кожи всё того же черного цвета, воротником-стойкой, наглухо застёгнутой на все имеющиеся пуговицы, оно придавало излишней строгости и даже какой-то бескомпромиссности образу своей носительницы. Казалось, что два вертикальных ряда декоративных, раскрашенных под золото пуговиц тоже были бы застёгнуты, представься такая возможность.       Ростом выше среднего, стройная и грациозная словно хищная кошка, эта женщина шла неспешно и уверенно, расправив плечи, с прямой спиной, выстукивая собственный ритм своими высокими кожаными сапожками черного цвета с закругленным носом и на устойчивой платформе высотой – навскидку – дюйма два.              Ох, мода-мода… Что же ты творишь? И не жарко ей в таком «обмундировании», закрывающим вообще всё? Март на дворе, солнце светит, пока еще не жарит, но уже ощутимо греет. А на ней ни одного открытого участка тела, кроме головы и лица, хотя и оно было частично скрыто.              Хотелось бы увидеть её глаза, чтобы узнать, есть ли во взгляде та же самоуверенность и превосходство, которые сквозят в каждом шаге, но солнечные очки-авиаторы на её лице не позволяли увидеть Джеймсу глаза незнакомки.              Абсолютно точно эффектной незнакомки.              Очень и очень эффектной. Или ему так просто кажется.              Во всяком случае она не совсем в его вкусе, но он оценил.              Какая наглая ложь… Стопроцентно, вне всяких сомнений, точно и неоспоримо в его вкусе!              Барнс в себе не сомневался – не только в здоровье и пригодности к службе, но и в своей привлекательности. Вот только такая женщина – не какая-нибудь условная Сэнди из дома напротив, для которой достаточно соблазнительной улыбки и пары приятных слов, чтобы выбить себе свидание. Дело не в том, что Джеймс испугался отказа, вовсе нет, о нём он даже и не помышлял. Дело было как раз-таки в её внешнем виде.       Наличие очков модели «Авиатор», которые были доступны только лётчикам, и слегка необычного платья-кителя заставляло червячок беспокойства зашевелиться. Либо она сама военная, что маловероятно, либо, что более вероятно, чья-то женщина или дочь. Вполне возможно, что кого-то высокопоставленного с завидными нашивками на плечах, подтверждающих военное звание, и возможностью достать «по блату» лишнюю пару «авиаторов».              Вероятно, действительно чья-то невеста/жена или дочь.              Ни с одним, ни с другим предположением Барнсу не хотелось связываться в качестве третьего-лишнего, он же не дурак.              Но он готов был ввязаться и в качестве восьмого-не-лишнего, когда увидел, как женщина свернула в переулок, вероятно, решив сократить путь, а следом за ней туда же свернула группа из четырёх пьяно-гогочущих мужиков примерно лет тридцати пяти, которые шли за ней и время от времени показывали пальцем на неё, похабно ухмыляясь.              Возможно, он всё же немного дурак, раз собирается ввязаться в драку с четырьмя крепкими мужиками, еще и пьяными, ради совершенно незнакомой ему женщины. Но зато он дурак с правильными моральными принципами, хорошим воспитанием и несколькими годами занятий боксом за плечами, ему и не нужно знать женщину, чтобы вступиться за неё в подобной ситуации, было достаточно уже того, что она просто является женщиной.              Стив поступил бы точно также на его месте.              Джеймс забежал в переулок как раз вовремя: пьяницы окружили остановившуюся женщину, двое перекрыли собой путь дальше, еще двое лишали возможности повернуть обратно.              - Нельзя такой прелестной м-м-м… цыпочке ходить в одиночку по всяким… этим, как их? Подворотням, - икнув, пьяно тянет один из них, сжимая в руке бутылку с алкоголем, спрятанным в обычном пакете из крафтовой бумаги. – Верно, Эрни?              - Еще как! – вторит ему его не менее пьяный дружок. – Мадам, пзвольте пжлста побыть Вашим кавалером на сегодняшний день. И ночь.              - Можем сменять друг друга, чтобы мадемуазель не успели наскучить наши рожи, - проявил чудеса «галантности» и «заботы» третий.              Четвёртый в это время, посмеиваясь как гиена, отхлебнул из своей бутылки дешевый, дурно пахнущий портвейн.              Женщина продолжала спокойно стоять на месте и молчать, сцепив перед собой пальцы в замок, словно являлась слушающей доклада и вежливо ждала окончания чтения.              В голове Джеймса невольно мелькнула мысль, что можно было бы и покричать для приличия, всё-таки четыре пьяные свиньи, зажавшие в подворотне, вызывают определённую реакцию у приличных – да и неприличных тоже – дам.       Эта мысль была последняя, потому что дальше, когда рука одного из пьянчуг потянулась к женщине, пришла пора действий.              - Эй, руки при себе держи! – крикнул Барнс, подходя к обернувшейся на его голос женщине, пытаясь вложить в свою походку столько же уверенности и спокойствия, сколько он наблюдал у этой незнакомки несколько минут назад. – Шли бы вы отсюда, мужики, по-хорошему, - нахально бросает Джеймс, при этом спешно придумывая оптимальную тактику, как вывести из строя каждого, в какой последовательности, и как минимизировать собственные возможные травмы.              - Слышь, щегол, ищи себе бабу в другом месте, эта уже арендована, - резко сменив тон с заигрывающе-заискивающего на агрессивный, рявкнул раннее упомянутый Эрни.              - Да брось, Эрни, мальчишка хочет проявить себя рыцарем в надежде, что ему что-то перепадёт в знак благодарности, - засмеялся его дружок, уже стоявший за спиной Барнса, когда тот подошел к по-прежнему молчавшей женщине. – Парень, брось ты всё это. Если так невтерпеж – присоединяйся, хватит на всех. Мы – люди нежадные, но очередь соблюдать придется. Сначала старшие, сам понимаешь.              Джеймс скривился от услышанных «великодушных» предложений. Что испытывают женщины, когда к ним приклеиваются такие вот животные, если Барнс сейчас сам готов был сблевать от омерзения?              - Последнее предупреждение, - цедит сквозь зубы Джеймс. – Проваливайте, пока еще можете уйти на своих двоих.              Веселье резко улетучилось с лиц пьянчуг. Один из них, чьи руки не были заняты бутылкой, демонстративно потянулся за спину, вытаскивая из-за пояса штанов складной нож, который с резким щелчком раскрыл, направив острием на Джеймса.              - Да? Или что? – нагло, явно подначивая, бросает он молодому парню в лицо. – Зря ты сам не свалил, пока давали шанс, молокосос! – пьяно взревел мужик, сходу бросаясь на Джеймса с ножом.              Барнс ловко увернулся, невольно рукой толкнув женщину себе за спину, после чего сразу съездил кулаком по лицу этого урода, разбив ему нос, из которого тут же обильно хлынула кровь как изо рта – мат, на который мужик не поскупился.       Вновь рукой придерживая женщину за своей спиной, как за надежной стеной – надёжной, ага, в двадцать четыре, которые могут так и не стать через неделю двадцатью пятью – и постепенно отходя назад, пока оба не подошли вплотную к кирпичной кладке дома, составлявшим одну из сторон переулка.              - Вот же чёрт! Блядь… Этот щенок мне нос сломал! – в ярости кричал пьяный псих, лишь сильнее разозлившись из-за произошедшего. – Чего стоите, парни?! Отмудохайте этого сопляка так, чтобы мать родная не узнала!              Первым, не дожидаясь остальных, бросился тот Эрни, замахнувшись бутылкой, которую держал в руке, явно с намереньем разбить её о молодого мужчину. В это же время с другой стороны бросился второй с такой же бутылкой в руке.       Проанализировать ситуацию пришлось быстро: если пропустит левого, то получит удар в голову, а если пропустит правого – может обойтись просто множественными осколками в коже, требующими извлечения хирургом.       Если осколки не заденут глаз или какой-нибудь крупный сосуд, потому что в ином случае его дни сочтены.              И всё же он решил в первую очередь заняться мужиком слева и уповать на то, что бутылка в руках пьянчуги справа просто разобьётся об него, и он отделается обычным синяком, а не останется одноглазым, до конца жизни слушая шутки про то, что он пират.              Но не успел Барнс сделать очередное движение, как женщина, до этого стоявшая за его спиной, парой шагов словно в танце плавно обошла его, выйдя вперёд, резким чётким движением перехватила запястье мужика справа, вывернула его, заставив того взвыть и выпустить из разжавшихся пальцев бутылку, которую она в момент падения перехватывает другой рукой и с завидной меткостью бросает во второго, попадая точно в голову, да с такой силой, что мужик моментально повалился на землю камнем в бессознательном состоянии.       Сильнее выкрутив до противного хруста руку, которую держала в своей хватке, она заставила мужика, превосходившего её в росте и комплекции, согнуться пополам, после чего поднырнула под него, и, потянув за многострадальную руку, резко бросила через плечо в сторону того, что стоял, зажимая рукой разбитый нос, обоих впечатывая в кирпичную стену напротив, из-за чего двух и без того нетвердо стоявших на ногах мужчин настигло забытье.       Последний, что до этого всегда молчал, лишь посмеивался над скользкими шутками своих компаньонов, вздрогнул, быстро и очень ясно осознав, что он остался последним, и по логике теперь должны были взяться за него, после чего резко сорвался с места, пытаясь убежать. Но женщина быстрым уверенным шагом подошла к бессознательному мужику, которому досталось самым первым, подняла лежавшую возле него бутылку с дешевым портвейном и, не мешкая ни секунды, метнула её вслед убегавшему.       Стеклянная бутылка настигла четвертого мужика с поразительной скоростью и точностью, также попав в голову, из-за чего он рухнул на землю как подкошенный.              Выпрямившись как ни в чем не бывало, женщина парой легких движений кисти стряхнула с плеча пыль, оставшуюся от одежды того неряхи, которого она перебросила через себя, после чего развернулась к своему самопровозглашенному защитнику.              Джеймс судорожно сглотнул, не зная, что именно хочет сказать или спросить, но уверенный, что вопросов у него много, хоть они еще даже не сформировались окончательно в его голове.              Что. Это. Только что. Было?!              Что за силища???       На такое не каждый мужчина способен, а тут женщина… И не похоже, чтобы у неё под одеждой были литые мышцы. Господи боже, да она вообще на каблуках и в платье! Какого черта?!              Женщина, судя по всему, тоже совершенно не собиралась что-то объяснять, прояснять или вообще говорить. Лишь мягко взяла его руку, которой он ударил одного из пьянчуг по лицу, и осмотрела на наличие повреждений.       Подняла голову, кивнула, вероятно говоря таким образом, что с рукой всё в порядке, после чего отпустила его и прежним неспешным, уверенным и спокойным шагом направилась к выходу из переулка, оставляя Джеймса Барнса одного, стоять с открытым ртом, прижимаясь спиной к стене, и осознавать произошедшее.              Вновь окинув взглядом место недавней потасовки и бессознательные тела, давая себе еще одну возможность осознать, что произошедшее не сон, а реальность, молодой мужчина срывается с места, намереваясь догнать женщину.              Женщину, да. Амазонку – он теперь только так её звать будет. А говорили, что женщины-воительницы, существовавшие в Древней Греции, лишь миф. Он только что нашел живое доказательство.              - Постой! – зовёт он, выбежав на оживленную улицу и пробираясь сквозь толпу людей, что шла ему навстречу, стараясь не упустить из виду прямую спину в тёмно-синем платье-кафтане, что если и слышала его, то явно не намеревалась сбавлять шаг. – Эй, подожди! Остановись на пару секунд! Эй!              Но она его либо не слышала, либо игнорировала. Барнс предпочел думать, что первое, хотя знал, что второе.              Протискиваясь сквозь толпу, на ходу бросая то туда, то сюда, то в никуда быстрые извинения за вынужденное расталкивание всех вокруг, ему всё же удается догнать женщину и схватить за запястье, обращая на себя внимание и заставляя остановиться.       Полуобернувшись, она не сказала ни слова, но выжидающе смотрела сквозь очки-авиаторы на молодого мужчину. Бросила демонстративный взгляд на его руку, удерживающую её за запястье, после чего вернула взгляд обратно к лицу, тонко намекнув, чтобы он не наглел и отпустил её.              - Что это было? – со слегка нервной улыбкой на лице спрашивает Джеймс. – Там в переулке. Ты… Ты раскидала четырёх здоровых мужиков как котят. Я сначала не понял, почему ты такая спокойная, но если бы у меня получалось метать бутылки в чужие головы с точностью профессионального снайпера, то, наверное, тоже не паниковал бы, - тараторил он, находясь во власти неконтролируемых эмоций, не заметив, как женщина нервно мотнула головой, оглядываясь, замечая, как всё больше и больше прохожих оглядываются на них, слушая щебетание впечатленного парня. – Как тебе удалось так кинуть того мужика? Он же весит раза в два, а то и три больше тебя! А ты еще на каблуках… Как ты так выкрутила тому с бутылкой руку, что он согнулся пополам? Часто ты так..?              Барнс прерывает ставший совершенно бесконтрольным поток речи, когда чувствует холод кожи перчаток, скрывающих за собой женские пальчики, что накрыли его губы, заставив замолчать не только из-за самого жеста, но и из-за удивления, которое этот жест вызвал.              Уж очень интимным этот жест получился.       Или ему так просто кажется. Ему что-то слишком часто начало казаться всякое – с того самого момента, как он впервые увидел эту женщину.              И пожалуй, он немного перегнул палку. Нашел место, где обсуждать нечто подобное.              Женщина лишь подтверждает это, когда убирает пальцы от его губ, и проводит ими возле своих, имитируя застегнутую молнию, тем самым говоря замолчать.              И он молчит. Мысли как-то сами собой медленно, но уверенно покидают его голову, пока он продолжает смотреть на незнакомку. И что-то в его груди ёкает, из-за чего губы подрагивают, желая расползтись в очаровательную, но совершенно глупую улыбку, благо он держится.              Почему-то сейчас перспектива оказаться третьим-не-он-будет-лишним в чужом браке не кажется ему такой уж непривлекательной, хоть эта мысль и покидает его голову также быстро, как появляется там. Правда осадочек от этой совершенно глупой и необдуманной, если не назвать её безнравственной мысли очень хорошо ложится в подсознании словно известковый налёт – прочно, надёжно и хрен отмоешь.              Женщина отворачивается, собираясь продолжить свой путь, и легонько дёргает рукой, давая понять, что она ждёт, когда он наконец-то её отпустит.              Но он не отпускает. Кусает губу, чтобы не засмеяться, когда она дергает рукой еще раз. Но на третий раз всё-таки улыбается – открыто, с мальчишеским задором, легким игривым лукавством, но глупо. Очень и очень глупо. По этой улыбке любому станет ясно, что Джеймс Барнс уже очарован. Чем – сам не знает. Настолько быстро с ним это никогда не происходило.              Первым идёт вперед и легонько тянет женщину за руку, которую держал в своей, призывая идти с ним. Не отпускает, чтобы она не оставила его, молча уйдя.              Просто прогуляются, ничего криминального, тут как раз недалеко был небольшой сквер, в котором нет лишних ушей, зато есть пара миленьких лавочек, на которых можно посидеть и спокойно пообщаться, и маленький декоративный пруд с парой смешных уток.              - Я Джеймс, - нарушает он молчание, пока они шли. Женщина его нарушать, по-видимому, не собиралась, потому что продолжала молчать, хоть и позволяла себя вести, лишь нахмурилась или скорее даже насупилась как недовольный котик из-за того, что он прицепился к ней. – Не скажешь, как тебя зовут? – с весельем в голосе спрашивает он, начиная забавляться от этого упертого молчания незнакомки, которая отрицательно качнула головой в ответ. – Как мне тогда к тебе обращаться? – предпринимает он еще одну попытку, получая в ответ неопределённое пожимание плечом, которое означало «как хочешь, мне без разницы».              Барнс останавливается. Поворачивается лицом к женщине, не отпуская её руку, но в этот раз смотрит уже без улыбки, настороженно, с волнением, пробравшим его насквозь, когда до него дошла одна простая истина.              - Ты… не можешь говорить? – с заминкой спрашивает молодой мужчина, когда понимает, что если она действительно не способна говорить по той или иной причине, то все его развеселые «не скажешь?» звучали как чистая издёвка над бедной женщиной.              Но та снова отрицательно качает головой, опровергая эту догадку, чем лишь сильнее вводит в замешательство Барнса.              - Ты умеешь говорить, просто не хочешь? – уточняет он, чтобы окончательно развеять все свои сомнения.              И они развеиваются, стоит ей согласно кивнуть.       Джеймс неслышно выдыхает, радуясь тому, что его пронесло, и он не оказался злословящим по собственной глупости подонком. С ума сойти можно: она ничего не сделала, даже не сказала ни одного слова, а в нём уже успела произойти такая буря чувств и эмоций, из-за которой хочется нервно рассмеяться и выпить, чтобы привести нервы в порядок.       Лёгкая улыбка вновь появилась на губах обворожительного мистера Барнса, а рука незаметно соскользнула с женского запястья вниз, неспешно, будто спрашивая разрешения, обвивая пальцами чужую кисть.              - В принципе не любишь говорить, или это я отбиваю у тебя всё желание? – смеется он, продолжив путь, нагло держа за руку совершенно незнакомую женщину, которая наверняка поражается его поведению не меньше, чем он сам.              Он бросает взгляд в её сторону, не думая останавливаться, но желая узнать ответ, и видит, как она неопределенно качает в воздухе раскрытой ладонью, что было очень похоже на «пятьдесят на пятьдесят» или «пока еще не определилась».       И это его лишь больше веселит, вызывая какой-то необъяснимый мальчишеский азарт.       Удастся ли ему вытащить из неё хоть слово? Хватит ли его природного очарования, чтобы преодолеть чужую неприступность?              Зайдя в сквер, он повёл её вдоль аккуратно дорожки, выложенной из камня, которые как раз и вели к маленькому пруду с пресловутыми утками и четырьмя скамейками, расположенными по кругу.       Подведя к одной из них женщину, он жестом руки предлагает присесть, чтобы они могли спокойно поговорить, как раз в это время дня здесь никого обычно не бывает. Хотя «поговорить» - сильно сказано, вероятнее всего состоится лишь его монолог, под конец которого женщина, почувствовав свободу от странного парня, вздохнет полной грудью и пойдёт туда, куда изначально направлялась, стараясь забыть его как страшный сон.              Она выжидающе на него смотрит, теперь-то явно имея к нему не меньше вопросов, чем он к ней, но всё же, пару мгновений спустя, с тихим выдохом, в котором, как показалось Барнсу, сквозило отчаянье и мольба о помощи и спасении от него, присаживается на лавочку, демонстрируя сначала свою грацию в каждом незамысловатом движении, а потом идеальную осанку.              Джеймс следом садится рядом.              - Тебе не жарко? – спрашивает он, кивком головы указывая на её одежду.              Спросил первое, что чётко оформилось в голове. Не лучшее, что он мог придумать, но и не худшее.              Женщина смотрит на него сквозь стекла очков, но он чувствовал этот невербальный посыл, который звучал примерно как «ты в своём уме?». Потом отвечает качанием головы в жесте отрицания.              - Имя своё так и не скажешь? – пробует он еще раз. Снова отрицательное качание головы в ответ. – Но должен же я как-то к тебе обращаться… Если не хочешь говорить, тогда я сам придумаю, - лукаво тянет Джеймс, готовясь к возмущенному вспыхиванию на ровном месте и воинственному отстаиванию девушкой своего имени.              Но его снова удивляют, когда делают приглашающий жест рукой, словно говоря таким образом «дерзай».              Барнс ненадолго замолкает, сев на скамейке полубоком, чтобы удобнее было пробежаться взглядом по женщине напротив, закидывает один локоть на спинку и подпирает кулаком щёку, внимательно вглядываясь.       Ничего нового в её образе он не увидел, как и глаз за темными стеклами очков, но ему и без того нравилось то, что он видел.              - Рита, - делает выбор Джеймс. – Смотрела фильм «Кровь и песок»? В прошлом году вышел в кинотеатрах. – Снова отрицательное покачивание головой. – Одну из основных ролей там исполнила актриса Рита Хейворт. Я не очень помню, как звали персонажа, которого она играла, кажется как-то по-испански, но сам образ… ты чем-то напоминаешь ту героиню. Что скажешь? – вновь воодушевился молодой мужчина. – Тебе нравится, Рита?              Многозначительно выгнутую над оправой очков бровь было сложно не заметить. Как и чуть более резкое качание головой, говорившее, что ей совершенно не нравится имя Рита, и с такими предложениями он может катиться к пресловутой абстрактной Сэнди из дома напротив – как раз его уровень.       - А мне кажется, тебе бы пошло, – расстроено поджимает он губы, прекрасно зная, что подобное выражение лица делает его еще более привлекательным в глазах женщин. Кто знает, может и в этот раз трюк удастся? Не может же она быть совершенно непробиваемой. – Но если совсем не нравится, могла бы сказать своё настоящее имя. Мы бы оба остались довольны.       Уловка банальная и совершенно нерабочая, однако в этот раз женщина не так категорична, хоть ничего особо в её виде не изменилось, но Джеймс нутром чувствовал, что она хотя бы чуть-чуть всё же оттаяла. Ему нравится полагать, что это благодаря симпатичному лицу, которым его одарила природа. Реальность полагает, что ему сделали скидку как редкостному тупице, пускай и с симпатичным личиком.       Женщина о чем-то думает пару секунд, после чего делает рукой жест, одновременно с этим медленно кивнув головой, тем самым говоря «ну, допустим Рита» и призывая продолжить этот странный полёт фантазии.              - Так, как тебе удалось разобраться с теми пьяницами? – вновь предпринимает он попытку вытащить из женщины правду. На что та в ответ слегка наклоняет голову вбок в жесте недоумения. – Только не надо держать меня за дурака, - резко серьезнеет Джеймс. – Я был там, видел всё собственными глазами, и уж точно не был пьян, чтобы мне привиделось то, как молодая женщина голыми руками отправила в бессознательное состояние четырёх крепких мужиков. И для человека в состоянии аффекта ты слишком спокойная.              Женщина как и всегда ничего не говорит, лишь неспешно стряхивает с юбки несуществующие пылинки, после чего деловито складывает руки на коленях, сцепив пальцы в замок, продолжая молча рассматривать Джеймса. Но стоило ей перевести взгляд на небольшой пруд, как всё её внимание привлекли три утки, забавно трясущие хвостиками во время плавания.              Молчание определенно затягивалось.              И лишь некоторое время спустя Барнс догадывается, какую по-детски наивную глупость совершил: она не любит говорить, а он решил с ней помолчать в ожидании, когда она заговорит – одно из самых гениальных решений в истории человечества. С чего бы ей вообще с ним откровенничать? Да и утки ей, кажется, намного интереснее, чем он сам. Но справедливости ради стоит признать: эти дурацкие утки действительно будто гипнотизируют, и пока ты внимательно смотришь на них, мысли твои уже где-то далеко-далеко.              - Ты замужем? – нарушает тишину Джеймс, задав вопрос, который интересовал его не меньше остальных, оставшихся без ответа.              Это было нагло с его стороны, невоспитанно, он вообще не имел права лезть в личную жизнь, по сути, совершенно незнакомой женщины, но ничего не мог поделать с собой и любопытством, что его грызло. И он не мог сдержать довольной полуулыбки, когда она резко повернула к нему голову, опешив, а потом, оправившись от очередного потрясения, вызванного его вопиющей наглостью, всё-таки безмолвно даёт отрицательный ответ на вопрос, отворачиваясь обратно к уткам.       Что ж, минус одна тайна об этой женщине. Она не замужем.       Теперь оставалась единственная проблема: нужно морально подготовиться к возможному знакомству с её папашей-военным, когда настанет время, и угрозам жизни в адрес самого Джеймса. Возможно, его даже попытаются убить. Отцы, как правило, всегда очень любят своих дочерей, а чем влиятельнее отец, тем богаче корона на голове их маленьких «принцесс». А учитывая, что он еще и военный, скорее всего даже лётчик, легко точно не будет.       И как только его мысли занесло в такие дебри? Что-то он слишком торопит события, надо прийти в себя, чтобы не опозориться на ровном месте. В смысле не опозориться еще больше, чем он уже успел.       - Любишь животных?       Уверенный кивок, для которого не потребовались раздумья. Видимо, действительно очень любит их. Как мило…       Если не это очаровательно, то Барнс не знает, что еще можно в этой жизни назвать данным словом.              - Хочешь их покормить? – наклонившись ближе, тихо спрашивает Джеймс, сохраняя вид искренней заинтересованности в утках, от которых он вот прямо глаз оторвать не мог.              О, кажется, он наконец-то смог по-настоящему заинтересовать её! Вон как резко обратила на него свой взгляд. Пару секунд о чем-то подумала, видимо, взвешивая все «за» и «против», а после кивнула – немного скованно или даже робко, как показалось Джеймсу.              - Подожди меня, я сейчас, - с улыбкой говорит он, после чего поднимается на ноги и быстрым шагом направляется в одну ему известную сторону. – Не уходи только! – громко говорит он, обернувшись на полпути и идя спиной вперед, продолжая смотреть на женщину на лавочке, улыбаясь ей, как никогда чувствуя себя незрелым юнцом, готовым на любую глупость, лишь бы впечатлить понравившуюся девочку.              И он понимал, когда бежал к пекарной лавке, что всё это глупо. Осознавал, когда покупал небольшую хлебную булочку, что связываться с женщиной, чьего лица он даже не видел полностью, не то, что имя настоящее не знает, это самый неразумный поступок, какой только можно вообразить, тем более, когда в мире творится такое.              Но возвращаясь к ней, вставая рядом с ней у края пруда, протягивая ей булочку, чтобы она могла отщипнуть крошки и бросить их уткам, обрадованным неожиданным угощением, он осознавал: когда, если не сейчас? Послезавтра может не быть вовсе.              - Я завтра еду в приёмный пункт, буду проходить медицинскую комиссию, – тихо говорит Джеймс.       Женщина замирает с хлебной крошкой в руках, забывая про уток, и переводит взгляд на молодого мужчину, погрузившегося в собственные безрадостные размышления.              Завтра они со Стивом пойдут призываться в армию как добровольцы.       Завтра Джеймса признают годным для прохождения военной службы – он уже знал это.       Уже завтра он, возможно, сразу уедет прямиком на фронт, минуя программу обучения, если вдруг поступит такой приказ.              Послезавтра может не быть вовсе.              - Рита, - зовёт он, поворачиваясь к ней лицом, привыкая к имени, которое он сам ей дал из-за того, что она отказалась говорить своё. Как же нелепо это звучит, но есть в этом какая-то романтика, такой маленький секрет на двоих, который объединяет их, не делает совсем уж чужими, хоть таковыми они и являются. – Можешь сказать мне что-нибудь? Что-нибудь, что всегда будет со мной, куда бы я ни поехал. Что-то, что я не забуду никогда, даже когда будет очень тяжело.              Но она не ответила. Не потому, что не хотела, просто не знала, что может сказать человеку, что вступает в войну, захлестнувшую целый мир. Он просил дать ему что-то хорошее, добрые слова, что станут ценным воспоминанием. Просил дать надежду, что будет вести его сквозь предстоящий ад и не позволит духу сломиться, когда он воочию увидит весь ужас, что ждёт его на фронте, но она…       Ей ли давать кому-то надежду? Это будет слишком лицемерно с её стороны. Не после того, что было в её жизни. Не после того, что она делала сама по собственной воле. А этот парень, что средь бела дня прицепился к ней как банный лист… Самое невероятное, странное и нелепое знакомство в её жизни.              Она не знала, что сказать, потому, продолжая молчать, аккуратно берет Барнса за руку, легонько сжимая его пальцы своими, пытаясь передать через этот жест всю поддержку, на которую была способна.              Барнс дёргает уголком губ, благодаря даже за это. Всё лучше, чем ничего.              - Насколько мне известно, принцессы благодарили рыцарей за своё спасение поцелуем, - с улыбкой говорит он, стараясь вернуть атмосферу легкости и веселья, которую сам же и согнал своими мыслями о предстоящем.              И судя по хлопку женской ладони по мужской груди, ему это удается. Он будто наяву услышал это возмущенное «негодяй», брошенное в его адрес – настолько выразительным был весь её вид в эту секунду. А когда она пыталась жестами объяснить, что из них принцесса скорее он, а рыцарь, спасший их обоих, она, Барнс и вовсе смеется.              - Хочешь, чтобы я выразил свою благодарность за спасение? Учти, я буду только «за».              Она пытается не поддаваться чужому очарованию, но уголки губ всё равно дёрнулись вверх, создавая короткую улыбку на женском лице. Джеймс видел это, хотел бы смотреть еще дольше, и понимал, что если выдаст сейчас что-то по этому поводу, то может больше не увидеть даже этой скромной улыбки.              Но ничто не может длиться вечно, а время неумолимо. Он понимает это, когда она поднимает руку и постукивает себя указательным пальцем по запястью, имитируя наручные часы, говоря таким образом, что ей пора.              Джеймс больше не задерживает, понимая, что и так отнял слишком много времени у человека, который его толком не знает.              - Спасибо, что провела со мной это время, а не сбежала как от сумасшедшего, - с тихим смехом говорит на прощание он. – Хоть ты и не хочешь называть своё имя, но я бы всё же хотел сегодня сделать хоть что-то цивилизованно и представиться как положено. Джеймс Бьюкенен Барнс, - расправив плечи, нагнав пафоса представляется он, но улыбка не покидала его губ. – Но для друзей и близких просто Баки, - продолжает он с обольстительной улыбкой, в шутку игриво подмигнув женщине, словно говорил, что она тоже может входить в число друзей и близких, стоит лишь назвать его прозвище, так что всё зависит от неё.              Но Рита лишь слегка наклоняет голову вбок, уже открыто крича всем своим видом, что она не понимает этого парня, поражается его поведению и немного боится того, что творится в его голове, потому что творится там сплошной хаос.       Сокрушенно качает головой, говоря тем самым, что уже устала удивляться этому человеку. А потом медленно поднимает руку, тянется к его волосам и ласково поглаживает по голове как нерадивого юнца, в очередной раз забравшегося в соседский двор, чтобы украсть яблок – вроде и хулиганит, но ругать язык не поворачивается, поэтому остается только сдаться на милость чужому очарованию.              Барнс тихо фыркает, оставив при себе слова о том, что чувствует себя дворнягой, которую сподобились почесать за ушком лишь бы отстал.              - Джеймс, - неожиданно врывается в сознание слегка разомлевшего от краткосрочной незамысловатой ласки Барнса приятный женский голос.              Не слишком низкий, не слишком высокий, бархатистый, нежный, мягкий, обволакивающий… Таким только колыбельные петь. И до мужчины с запозданием доходит – как раз когда она убрала свою руку от его волос и опустила её вниз – осознание, что он только что услышал её голос. Голос Риты.              - У тебя очень красивое имя, Джеймс.              Он просил сказать ему что-то, что всегда будет с ним, где бы он ни оказался.       Он даже не думал, что его собственное имя будет выжжено женским голосом в сердце, став сладким вечным напоминанием, став тем самым чем-то.              Словно он единственный Джеймс во всём мире, и других никогда не было и не будет.              Потому что никто и никогда не говорил ему «Джеймс» как это сделала она. Ей действительно искренне понравилось его имя.              Не Баки.       Не Барнс.       Не Джим.              Джеймс.              Их знакомство с самого начала было странным, сумбурным. То, что произошло после того злосчастного переулка, и вовсе выходит за все рамки допустимых норм и приличий. Каким бы повесой Барнс ни был, он не обделен воспитанием и никогда ни при каких обстоятельствах не позволял себе ничего дурного, тем более если девушка до этого не подавала знаков явного согласия на его ухаживания или нечто большее.              Но с Ритой, которой он сам дал имя, всё шло наперекосяк.       С Ритой он вёл себя как полнейший дурак, слышавший о нормах поведения только краем уха.              С Ритой он совсем теряет голову…              И никогда, ни при каких обстоятельствах, ни при каких условиях, ни при каких угрозах, даже представ перед самим богом, когда возьмутся судить его собственную душу, он не раскается в том, что, плюнув на все моральные устои и принципы, подобно вору бессовестно сорвал с девичьих губ поцелуй, обхватив своими теплыми ладонями женское лицо, незаметно стянув с них проклятые очки, не позволявшие ему увидеть чужие глаза.       Как иронично, что сейчас, целуя её сладкие уста, он совершенно не думает о её глазах и не может их увидеть, ведь закрыл свои, чтобы взять от этого спонтанного поцелуя всё.              Потому что послезавтра может не быть вовсе.              - Мы еще встретимся? – выдыхает он с закрытыми глазами, едва оторвавшись от нежных губ этой странной женщины, что пленила его так легко и быстро, что он готов был поверить в магию, привороты и пресловутого Купидона с его стрелами. – Рита, скажи, что мы обязательно встретимся, - едва ли не умоляет он, прижавшись к её лбу своим.              Он понимает, что она обескуражена его поступком, возмущена такой вопиющей наглостью, возможно потому и не вырывается, опешив от произошедшего. Он открывает глаза, но не видит её в ответ – она закрыла их, пряча взгляд. Но сейчас ему нужен был лишь один ответ.              Ответ, который он не получил, потому что она, не отстраняясь, покачала головой, говоря «нет».              Нет, они больше не увидятся. Никогда. Это была первая и последняя встреча, состоявшаяся лишь из-за нелепой случайности, которая больше не повторится – Рита в этом не сомневалась. Знала наверняка.              И возможно это лишь его воображение, но ему показалось, что последнее «нет» далось ей не так легко и безразлично, как все предыдущие до этого. Сегодня ему столько всего кажется…              И что теперь остается? Просто взять и сдаться? Покорно склониться перед чужим «нет» и, понуро опустив голову, уйти в закат?       Стив бы не сдался. Этот парень вообще не умеет сдаваться, даже когда кажется, что надежды уже нет. Он сам и есть надежда. Его сила воли – надежда для других.              Неужто у Джеймса Барнса не хватит силы воли отстоять желаемое? Это даже звучит смешно. Тем более, он, кажется, нашел для себя ту надежду, которую сегодня так отчаянно просил ему дать…              - Тогда я сам найду тебя, - говорит он, глядя на неё, по-прежнему не отстраняясь. – Как бы далеко мы ни находились, сколько бы времени ни прошло из-за этой войны, будь она проклята, я всегда буду находить тебя. Спонтанно, по воле случая как это было сегодня. Веришь мне?              - Ты ведь совершенно ничего не знаешь обо мне, - вновь позволяет услышать свой растерянный голос, призывая к здравому смыслу.              - Так расскажи мне, - не отступает Джеймс, позволяя улыбке тронуть его губы. – Каждый раз, когда мне удастся поймать тебя, платой за свободу станет очередной твой секрет. Может, такими темпами когда-нибудь познакомимся по-человечески, - позволяет он себе смешок, чтобы скрыть свою взволнованность. – Клянусь, что не позволю себе умереть, пока не узнаю о тебе всё. Особенно имя. Ты только не забывай меня. Договорились?              Она едва слышно выдыхает, не зная, куда деваться от напора этого парня. Да и зачем все эти громкие обещания? Он её не знает, они всего пару часов знакомы. Она понимает, что он молод и порывист, волнуется перед началом военной службы, боится неизвестности грядущего как и любой нормальный человек, хоть смелости в нём намного больше, чем страха, но надо же в руках себя держать!              Себя, а не её.              А вот Джеймса всё устраивало. Он подумает обо всем здраво и сгорит от стыда и неловкости потом, сейчас просто не в состоянии, потому что совершенно не о том думает, если вообще думает.              Рита молчала. Немного отстраняется, по-прежнему не открывая глаз, наощупь находит в его руке свои очки и забирает их, сразу же надевая. Но не спешит уходить.       Поднимает на него - он только сейчас обратил внимание, что выше неё на голову - взгляд, и о чем-то напряженно думает, судя по образовавшейся складочке между нахмуренных бровей.              - Храбрый, но глупый, - вновь расщедрилась она на слова, сложив руки на груди.              Это вроде как нелестный комплимент в адрес его умственных способностей, но Барнс всё равно улыбается, радуясь каждой своей маленькой победе. Она вначале даже говорить с ним не желала, а сейчас уже целых три реплики… Джеймс позволит себе думать, что он по-настоящему начал ей нравиться, даже если на самом деле это не так, а её слова несли в себе смысл, звучавший примерно как «возьмись наконец за голову, дурак, на войне пригодится». Однако вариант «храбрый, но глупый» ему тоже по душе, он запомнит. В его сердце помимо собственного имени как раз осталось местечко для чего-то такого - маленького и колкого.              - Так ты принимаешь моё обещание? – вновь стоит на своём Джеймс. И вроде говорит не то, чтобы всерьез, скорее просто флиртует, но оба интуитивно понимали, что парень серьезен как никогда.              Просто ему нужно что-то, что будет помогать ему проходить через эту войну. Что-то, что принадлежит только ему, о чем не будет знать никто, кроме него. Его собственная путеводная звезда. Возможно, небеса услышали его терзания, и сегодняшняя встреча была вовсе не случайной, а предначертанной самой судьбой.              Даже если это не так, он хочет думать иначе. Просто он так хочет.              Рита привычно молчит.       Молчит, когда тянется рукой к его лицу, накрывая щёку пальцами в перчатке.       Молчит, когда сама тянется к нему и оставляет невесомый поцелуй на другой его щеке, краем глаза видя, как Джеймс прикрывает глаза и тихо выдыхает. Волновался…              Молчит, принимая его безрассудное обещание.              Она покидает его, направившись к выходу из сквера. Не знает, что на неё нашло, но этот парень затронул что-то в её душе.       Плохо, ведь у неё есть работа, которую надо завершить, а вместо этого время потратилось на какого-то…              Но «Джеймс» всё же очень красивое имя – она не лукавила, когда сказала об этом.              На человека по имени Джеймс она охотилась бы с бо́льшим удовольствием, чем на человека с именем Абрахам Эрскин.       Доктор хорошо прятался, но недостаточно хорошо, чтобы его не смогла найти она. Так глупо засветился на улицах Куинса и на окраине Бруклина… А ведь поистине гениальный человек с незаурядным умом, раз его разработки заинтересовали даже её хозяина. Вернее временно исполняющего обязанности её хозяина.

***

      - Ты сегодня необычайно задумчив, - говорит Стив Роджерс, когда они вечером решили посидеть вместе дома, как делали это в детстве. – Если не назвать твоё выражение лица мечтательным.              - Правда? – удивляется Джеймс, но неловкая улыбка выдаёт его с головой. – Хотя тебе, наверное, виднее со стороны.              Даже так? Без отрицания? Без ответной подколки?              - Поделишься? – улыбается в ответ блондин, перенимая радостный настрой друга.              - Я сегодня познакомился кое с кем… - начинает Баки, но его друг сразу замечает, как тот разволновался, едва начал говорить. То, как он потёр ладони друг о друга, лишь сильнее выдало его.              - Всё понятно, - многозначительно тянет Роджерс. – На когда назначили свидание? Ты ведь не забыл, что завтра мы едем…              Тихий, по-глупому безнадежный смех друга обрывает блондина, заставив его в недоумении приподнять брови, ожидая, когда друг соблаговолит пояснить причину своего смеха.              - На никогда, - выдыхает Джеймс, при этом улыбка не сходила с его лица. – Она отказала мне практически во всём, даже имя своё не сказала.              - Баки, чтобы тебе отказала женщина? Не может этого быть, - притворно ахнул Стив, подшутив над другом. – Её силе воли можно позавидовать.              - Да уж… И не только воли, - задумчиво тянет Джеймс, потирая гладко выбритый подбородок.              Невольно коснувшись пальцем губ, которые все еще хранили вкус поцелуя с Ритой.