Монах и чёрт

      Утро наступает тяжёлой волной снова. Вчера с отцом настоятелем помолиться так и не удалось. Потому что Макса вдруг сломило тяжёлым сном. После супа. И после объятий и нежности, даже не запомнил, что так ласково шептал ему его демон. Проснулся ночью. И заснул снова. Задвижка на двери не была откинута. Тишина. Он был один.       Утром, странное дело, вставать совсем не хочется. Хоть и проспал уже… В общей сумме, около суток. Тем лучше. Тем приятнее. — Вставай! Брат Доминик! Хватит дрыхнуть, подъём!       Это не дверь кричит и ударяет об косяк. В крохотную щель между стеной и дверью пролезает что-то тонкое. Макс зарывается в одеяло глубже. О нет… — Вставай, ты что?! — на него налетает Иоганн и почти что усаживается сверху на него, как на лошадь. — Что?.. — Макс пытается уползти к стене, невидно, неслышно, чтобы раствориться и исчезнуть. — Сам кардинал приехал, надо идти встречать. — Кто? — Да какая разница, вставай.       И приходится. Слабость. Снова эта отвратительная слабость. Но надо. Надо вставать, надо подниматься, чтобы встретить этого регента, который уедет, наверное, так же быстро, как и приехал. Только чтобы благословить каждого здесь, а следственно — никого из монахов.       И Йозеф будет улыбаться и едва ли не тыкаться ему в живот. Тоска смертная. Ещё и холодно. — Ты его видел? — Это надо самому смотреть. Прошлый был какой-то высохший, а этот…       На монастырском дворе собирается толпа, тут же вытягивающаяся в змею. Тело, а где у него начинается и заканчивается хвост, построено из монахов. Голова — аббат. И этот человек…       Максу кажется, что это сон. Только сон. Потому что не может он появиться сразу здесь. Ну просто не может. Неужели. Неужели это он… Он сам.       Только одежду сменил. А остальное…       Чёрный и красный гармонируют идеально. Холодно. Всё в нём такое холодное, такое тонко-чувственное одновременно с этим, будто он из тонкого льда, из слюды… Даже серебро на груди светится. В пасмурный и промозглый день. Ботинки упираются в холодный камень. Камень. На нём они тоже есть. На кресте, висящем на толстой цепи на его груди и целые россыпи. Красные, почти кровавые, синие, глубокие, едва ли не в черноту… И фиолетовые. Но не рассетченные в миллионы трещинок и слегка полосчатые, кажущиеся льдом, камни священнослужителей, а другие… Странные камни. Их цвет мягче, намного красивее… Блестят больше и холоднее.       Макс понимает. Те же самые камни в его розарии.       А его ночной и дневной гость идёт. Ближе. И ближе. И ещё ближе. Он шагает, пронзая всех и каждого своими холодными глазами. Это строго, это жутко… Но у Макса трясутся все поджилки не от страха, а именно от удовольствия перед ним. — Мир вам, дети мои, — этот голос будто отделён от реальности, он кажется неземным, глубоким… Его ощущения проникают в самое сердце. И он… Макс не может собрать мысли в нечто оформленное.       Этот голос вдруг даёт ему осознать. Нет, это был не сон, не лихорадочный бред в жару, это была реальность, самая, что ни на есть реальность. — Мир вам!       Спины. Спины надо склонить. Под прямым углом, потом ниже ниже, ниже, пока голова не будет почти упёрта в колени, но это, конечно же, идеал. Так никто наклониться не сможет. А Макс пытается. Потому что перед ним не наклониться для него грех.       Ладонь по ним скользит. Долго. Мягко. Осторожно. Самые смелые, поднимая глаза, видят, как у демона скользит язык по губам. И каждый думает, что было бы с ним, если бы этот язык скользнул по ним самим.       Жарко. Им бы тут же стало жарко. Моментально. Как в аду.       Максимилиан видит. Что он только снаружи кажется настоящим регентом. Кажется. Потому что рога будто видны только ему одному. И хвост. Который захватывает одну ногу. И готов утащить за собой. Из-под сутаны его было почти не видно. Прячется. Как змея.       Он идёт мимо. Все глаза на него. Может быть, около сотни глаз. И все готовы поглотить. Вырвать хоть кусочек этой картины себе. Макс дрожит от зависти. Он думает о большем. Сердце готово начать колоть грудь. — Господин Леонард, сейчас, может быть, желаете осмотреть храм или… — Я бы предпочёл осмотреть каждого здесь.       Пальцы смыкаются на предплечье одного, второго, третьего. Почти у всех запястья слишком тонкие, почти что в три раза меньше, чем кольцо из пальцев Леонарда. Максимилиан готов выпевать его имя снова и снова. Такое оно красивое, звучное… — Вы их, наверное, плохо кормите.       Это он говорит будто невзначай. Но у Йозефа поджилки готовы подобострастно трястись в гневе на самого себя, такого плохого, такого негодяя. — Но это позволяет держать плоть в… В строгой узде?..       Звучит слишком уж неуверенно. — Знаете, Йозеф, прежде всего надо держать в узде собственный разум. А разум у человека, чьи потребности животные, как еда, не удовлетворены… Такой разум подчинить воле очень уж сложно при пустом желудке. А что уж говорить о теле…       Одна рука соскальзывает в руку под рясой. — Какие странные раны.       Это уже не раны. Это только синяки. — Это… Это только лишь самобичевание, по точно такому же…       Как же жалки оправдания. Леонард наслаждается. Тем, как сейчас размазывает в грязи этого самоуверенного аббата, посягающего на его драгоценность, на Макса, на тело его и душу… — И вновь повторяю… Разве можно здраво и спокойно молиться при пустом желудке и изорванных руках?       Нет ответа. Только молчание. Тихо. Становится так тихо, что слышно, как с яблони падает в серый, звонкий, как серебро воздух, лист. Один из последних. Желтоватый. Но блеклый. Печальный какой-то лист… — Йозеф, неужели каждый здесь имеет особенное усердие при такой… Истощённости? — Святые удалялись в пустыни и ели одни только лишайники… — Святые? Но только перед вами только люди. Ангелоподобные, но люди, только люди… Нельзя так перестроить человеку, чтобы он даже не хотел есть или пить. — Это идеал, которого возможно достичь — Не сразу. Это тяжело, особенно…       Глаза и слова чужие. Но Макс чувствует в них какую-то свою особенность. Свою близость. — Особенно для таких юношей.       Он поворачивается к настоятелю, который сгорбился, как ворон на виселице. — Вы считаете, что это легко?       Настоятель молчит. Только улыбнется, страшно улыбается. Макс хочет отвернуться. Но смотрит только на Леонарда. Только на него. Он… Он такой, как нечто свыше. Может даже тёмный ангел, гибельный, страшный, но прекрасный. — Пойдём со мной, Максимилиан.       Это уже не коротенькая уменьшительная. Это полное. Сразу так… Так серьёзно. Даже несколько жутко от такого становится. Куда он ведёт?..       Есть ещё одна келья. И заводит туда медленными и небыстрыми шагами. Дверь запирает… И тут же бросается на своего мальчика, почти кидая его на постель, широкую, удобную, мягкую, с брошенными шкурами. Тут тепло и хорошо, потому что горит уютный камин. — Леона-а-ард! — Макс почти стонет и потирается головой об демона. — Макс… Какой ты. Неужели затосковал за день? — Да… Очень сильно.       Глаза готовы набухнать, как от слёз. Он хочет плакать. Он хочет, чтобы его сейчас приласкали. — Снимай это. Не будет холодно.       Макс раздевается. Впервые за доброе время он раздет. Полнолуние голый. Тёплая кожа. Горячие бёдра…       Леонард ложится почти на него. И тут же чувствует. — Ты пахнешь так… Так приятно. — Правда?       Макс слегка прогибается к лицу Леонарда, которое прячется в складках и изгибах его тела. — Очень. И на вкус…       Язык. Включается уже и язык. Скользит по раненому телу. Такому слабому, такому… Такому измученному. Можно ли назвать его мальчика мучеником, только за то, что он страдал почти что без вины, страдалал и мучился в ожидании Леонарда, его ласки, его нежности и любви… — Как ты был без меня? — Я ждал. Я только ждал… — Я рад, — пальцы гладят его по щеке, — что ты дождался…       Максу хорошо и тепло. Язык будто работает отдельно от отстального тела и головы. — Скажи… Ты ведь не регент? — Макс не знает, почему задаёт вдруг такой странный вопрос       Леонард даже не удивляется. — Нет, не регент. — А кто ты? — Я тот, — голос с улыбкой затекает в самые вены, — от кого вы стараетесь откреститься всеми возможными путями… Тот, от которого вы хотите убежать, спрятаться или выступить с огнём и мечом… Только не выходит. Как жаль…       Макс улыбается. Пальцв гладят его тело. Язык… Язык скользит ниже и ниже, по бёдрам, ниже посередине, прчмо между них, где-то, где так приятно и тепло находится рукам и языку… — Я и не пытался. — Вот как… Это хорошо. — Не хочу от тебя убегать. Мне и с тобой хорошо.       Руки обнимают его со всех сторон. — Мой… Только мой. Никому не дам до тебя дотронуться, знай… А если и попробуют — буду грызть.       Макс внутри весь тает. — Я… Знаешь, что это такое? — Что такое? — Мне так хорошо с тобой… — Любовь с первого взгляда?       Леонард улыбается. — Всё может быть…       Руки тянут Макса в черноту. Ласкают. Нежат. Теперь всё хорошо. Он с ним. И это главное…