Шесть пунктов

      Рон Уизли не был плох в сексе. Вероятно, среднестатистическая женщина сочла бы его умения вполне удовлетворяющими. Разумеется, когда речь не шла о женском оргазме. Удовлетворяющими для хорошего времяпрепровождения после длинного рабочего дня.       Он не был отвратительным или аморальным человеком. Рон Уизли участвовал в благотворительности, навещал приюты и, в конце концов, был героем Второй Магической войны. Мужчина очень любил свою семью.       Рон Уизли не был уродлив. При желании его можно было назвать даже красивым. Высокий, накаченный, с дивными голубыми глазами. Девушки мечтали заполучить хоть крупицу его внимания. Его улыбка была добродушной, а глаза светились искорками озорства, когда он смеялся.       Рона Уизли тяжело было бы назвать глупым человеком. Он не был эрудированным или начитанным, если говорить на чистоту, но в нем присутствовала присущая мало кому проницательность.       Вот только Рон Уизли был ужасным парнем. Он не понимал ни нужд, ни желаний своей партнерши. Гермионе Грейнджер не повезло узнать это на своем опыте.       Они начали свои отношения сразу после окончания войны, съехались вместе в дом, где с детства жила Гермиона, и который нынче пустовал. Их взаимодействие было вполне приличным: никто никого не оскорблял, но все же что-то не давало назвать их «отношения» хорошими и крепкими.       Возможно, то, что Рон вечно причитал по поводу забитого слива в ванне из-за вечно выпадающих волос Гермионы. Возможно, потому, что Рон выходил из себя, когда видел в туалетном шкафчике бритвенные станки и тампоны. Возможно, потому, что, когда дело доходило до секса, Рон придирчиво глядел на растяжки Гермионы и как бы намекал обратиться куда-нибудь, чтобы их убрать. Будем честны, мужчину раздражало даже бесшовное белье девушки, которое она носила ради удобства, а не красоты.       Рон Уизли никогда не дарил цветов или других подарков в обычные дни — только по праздникам. Он не звал на свидания, не делал романтических жестов. Он не придерживал дверь, не пропускал вперед и никогда, абсолютно никогда, не знакомил ее со своими коллегами и знакомыми, предоставляя это ей самой.       Стоит вспомнить тот раз, когда в пятничный вечер они собрались в пабе недалеко от Министерства. Как и подобает всем пабам в Лондоне, стояла духота и повсюду чувствовался ужасно терпкий запах пива, неприятно оседающий на кончике языка. Было громко, тесно и абсолютно невозможным казалось пройти сквозь толпу и подняться на второй этаж.       Они вошли в паб одновременно, но Рон тут же исчез из вида, оставляя Гермиону одну. Девушка обернулась и повела плечами. Насколько велико было ее желание развернуться и уйти, настолько же велико было ее нежелание закатывать «глупую женскую истерику на пустом месте». По словам Рона, конечно же.       Гермиона оглянулась и поняла, что ей предстояло пройти сквозь толпу пьяных, разгоряченных и пьяных тел, чтобы достичь лестницы, которая скрывалась в дальнем углу паба.       Ее толкнули несколько раз, опрокинули на нее креветку во фритюре, один раз какой-то мужик потерся о нее своим задом (Гермионе хотелось верить, что он сделал это не специально) и в довершении всего на подол ее юбки опрокинули пинту пива. — Извините, мисс, — пробормотал мужчина с седыми волосами и отвернулся. — Просто немыслимо, — Гермиона тряхнула волосами и поправила юбку.       Туалет в пабе был еще хуже, чем сам паб (ожидаемо). Гермиона быстро применила отчищающее и наконец присоединилась к компании друзей.       Все стулья были заняты и Рон порекомендовал ей взять стул в соседнем зале и приставить его к общему столу. Гермионе просто повезло, что Гарри спохватился и предложил ей свое место.       Как оказалось, Рон не стал ждать Гермиону и уже сделал заказ, и теперь девушке нужно было самой спуститься на первый этаж и добыть себе что-нибудь. Грейнджер справедливо рассудила, что пережаренная еда, которая вдобавок может испортить ей фигуру, того не стоит.       В какой-то момент Гермионе стало настолько дурно, что она просто не смогла больше находиться в этом пабе. — Рон, мне плохо, — прошептала Гермиона, наклонившись к парню. — Пойдем домой.       Ей пришлось повторить свою просьбу несколько раз перед тем, как Рон все-таки обратил на нее свое внимание. — Герм, давай попозже, — он растерянно улыбнулся. — Мы отлично проводим время, ты чего? — Я не очень хорошо себя чувствую, — повторила она. — Тогда иди сама, я тут допоздна наверное.       Гермиону будто окатили ушатом холодной воды. Она пождала губы и встала со своего места. Ей потребовалось пару минут, чтобы со всеми попрощаться, и она покинула паб в одиночестве.       Спустя месяца она все еще вспоминала, как шла по промозглой улице в темноте до ближайшей точки аппарации. Разумеется, ее вовсе не пугала ни пустынность улицы, ни холод — после войны ты автоматически перестаешь испытывать бытовой страх. Но все ее существование перетряхивало от негодования — с ней могло произойти все, что угодно, и Рон даже не потрудился ее проводить. Это казалось настолько глупым, что у нее не хватало сил прокручивать в своей голове это снова и снова.       Как только Гермиона оказалась дома, она залезла в свою кровать и накрылась пуховым одеялом. Совсем скоро ее одолела усталость и Гермиона заснула.       Через несколько часов в комнате загорелся свет и девушка была вынуждена прищуриться. Рон открыл окно и впустил холодный воздух, позволяя ему окутать еще сонное тело Гермионы своими щупальцами. — Рон, мне холодно, закрой, — слабо попросила Гермиона. — Да что с тобой сегодня, тут ужасная духота, низзл бы повесился! — громогласно проговорил он и нырнул под одеяло, не забыв выключить свет.       От Рона пахло потом, а изо рта несло чесноком. Гермиона предположила, что он ел гренки и все из-за этого. Мужчина притянул в объятия девушку и опустил руку на ее живот, поглаживая его. — Знаешь, тебе не мешало бы похудеть, — Рон засмеялся, — а то живот уже, как у Взрывопотама.       Сразу после этого Рон уснул, а Гермиона так и осталась лежать в кровати, прокручивая в голове события этого дня.

***

В «Ведьмином досуге», одолженном у Джинни, несколько лет назад Гермиона прочитала про шесть составляющих здоровых отношений. Ни разу после этого девушка не вспоминала ту статью, не оставившую после себя никакого места для рефлексии. Эти шесть пунктов не отразились на ее мироощущении и на ней самой. Много позже она поняла, что, возможно, им бы следовало. По крайней мере, ей бы это конечно помогло. Гермиона была гениальной волшебницей — с большой буквы даже. «Пророк» даже назвал ее самой выдающейся ведьмой своего столетия (разумеется, только когда Рита Скитер уволилась из газеты). Ее шутки были всегда продуманы — они никогда не были очевидными и понятными для каждого обывателя. Мозг девушки просто не позволял ей придумывать нечто банальное и скучное. Рон Уизли, напротив, был мастером бородатых шуток. Он умел преподнести все так, что люди забывали о том, что слышали их на воскресном ужине с семьей в прошлое воскресенье. При желании парень мог сколотить состояние на создании сборника подобных анекдотов. Однако в бытовой жизни все сводилось к тому, что Рон Уизли и Гермиона Грейнджер не понимали друг друга. Разумеется, они старались, поднимали уголки губ и издавали звук, которой при желании мог бы сойти за смех. Но в этом не было искренности, честности. Рон Уизли никогда не понимал тонких шуток Гермионы. Они были чересчур завуалированы. — Представляешь, Пенелопа Кристал на днях сказала мне, что дала своему парню болтушку, — Гермиона усмехнулась и перевернула страницу журнала. — Ага, — пробормотал Рон. — Болтушку, Рон! — Гермиона откинула журнал. — Очевидно, что она хотела дать ему Болтливое зелье. Я не буду удивлена, если узнаю, что как только ее парень начал говорить своим обычным голосом, но в три раза больше, Пенелопа побежала в лавку зелий спрашивать, не испорчено ли ее зелье. — А в чем их разница? — парень наконец отвлекся от телевизора и повернулся к ней. — Болтушка для тех, кого нужно заставить говорить. А Болтливое зелье нужно для того, чтобы сделать голос писклявым, — растерянно проговорила Гермиона, тушуясь. — И это интересный случай, потому что…? — Потому что Пенелопа Кристал учится на Мастера Зелий, — в конец сконфуженно проговорила Гермиона. — Понятно, — Рон снова отвернулся к телевизору. — Смешно. Ты не могла бы принести мне пиво из холодильника? Гермионе не оставалось ничего, кроме как подняться и принести пиво Рону. Ощущение, что она слишком странная для обычных людей, не покидало ее до конца дня. Их секс в какой-то момент стал обязанностью, схожей с покупкой продуктов каждый понедельник. Рон обычно сухо целовал Гермиону, засовывал свои пальцы под ее трусы и поглаживал ее лобок, параллельно приговаривая скользкие комплименты ее вагине. Он стягивал с нее рубашку и несколько мучительно долгих секунд возился с лифчиком, откидывая его в сторону. Гермиона помогала ему стянуть с себя трусы, приподнимая свой таз. После она принималась за его ремень, освобождала член из его джинсов. Девушка оглаживала его несколько раз и оставляла в покое — минет не казался ей чем-то стоящим внимания. Рон располагал Гермиону по центру кровати и сильным движением разводил ее бедра руками. — Ты, как всегда, сухая, — говорил он ей. — Может обратишься к гинекологу? — Да, пожалуй, — вздыхала Гермиона, с неприязнью ощущая плевок на своем клиторе. Рон входил в нее полностью, даря ей массу неприятных ощущений. Он вбивался в ее тело хаотично, не позволяя девушке поймать ритм. Гермиона читала, что при наступлении оргазма все тело должна сковать судорога, каждая мышца должна напрячься. Но тело девушки всегда оставалось просто напряженным — не от удовольствия, а от отсутствия прелюдии и избытка неприязни к сексу. Рон никогда не лизал ее там, говоря, что ему отвратителен привкус. Парню не удавалось найти клитор партнерши, и Гермионе не удавалось получить разрядку. Рон Уизли не был тем мужчиной, с которым хотелось проводить вечера у камина. Он садился на диван, открывая бутылку пива с характерным звуком, и включал телевизор. Они не разговорили, не обсуждали то, как прошел их день, не обменивались новостями. Ничего. В какой-то момент Гермиона начала курить. Ей нравилось ощущение табака на ее потрескавшихся сухих губах. Оно добавляло в ее жизнь больше реальности. Ведь когда все казалось таким иллюзорным и непостоянным, привкус сигарет оставался константой и не позволял потерять трезвость рассудка. Ее пористые волосы всегда впитывали запах сигарет. Он никогда не покидал девушку, и куда бы она ни шла, он следовал за ней по пятам. Она часто сидела на кухне, куря тонкую длинную сигарету, скидывая пепел прямо в чашку с золотым ободком и причудливыми узорами на ручке. Миссис Грейнджер бы жутко разозлилась, ведь привезла ее прямиком из Египта, когда Гермионе было пять. С тех самых пор девочка пила только из нее, разумеется когда находилась дома. Но сейчас, годы спустя, когда Гермионе было двадцать два, эта чашка не значила ничего. На ней уже давно прочно закрепились кофейные разводы, от которых невозможно было избавиться даже с помощью самого эффективного отчищающего средства. Девушка поначалу пыталась оттереть ее: тратила свое время на замачивание, на терку чашки жесткой проволочной губкой, но добилась только потускневшего цвета узоров на ручке. Гермионе нравилось считать количество дней, за которое чашка наполнится пеплом ровно наполовину. В самом начале для этого требовалось около 16 дней, но после она научилась укладываться за неделю. Окурки девушка бросала прямо в раковину, а после открывала кран с водой и смотрела, как они исчезают в скважине. После она вновь садилась на свое место, закидывая босые ноги с ободранным педикюром на рядом стоящий стул. Короткие волоски на бледной коже выглядывали из-под широких штанин пижамы. Гермиона брала в руки книгу и погружалась в чтение, позволяя своему мозгу отключиться. В этом была принципиальная разница Гермионы в двадцать два и в пятнадцать. Раньше она читала вдумчиво, делала пометки, а сейчас ее не волновало ничего. Она заметила, что ее уже не так интересно слушать: былые знания забылись, а новые не появлялись. Чтением Гермиона заполняла пустоту в жизни. Раньше пустоты, кажется, не было. Она до сих пор помнит последний разговор с Роном, когда тот посмотрел на нее с жалостью. — Прости, Герм, — сказал он, повернувшись к ней после их секса. — Ты уже не та девушка, которую я полюбил, и я действительно не думаю, что что-то может измениться. — Что? — Гермиона оторопело на него посмотрела, прикрыв голую грудь рукой. — Ты не ухаживаешь за собой. С тобой не так интересно, как раньше. Ты вечно ноешь, тебе вечно плохо, — Рон приподнялся на локтях. — Понимаешь, я же тоже человек. — Да, — Гермиона хмыкнула, — человек. — Давай не будем ссориться, — парень улыбнулся. — Мы дружили так много лет, я тобой дорожу, ты близкий мне человек, но из этого всего… ничего не выйдет, понимаешь? Гермиона горько усмехнулась. Ее голову распирали сотни претензий, сотни ядовитых слов, которые ей хотелось вывалить на него. — Поэтому, — Рон откинул одеяло и встал, тут же натянув на свою голую задницу трусы, — давай ты останешься в этом доме, сохранишь все, что тебе нужно, а я уйду прямо сейчас. Я отправлю Гарри или Джинни за моими вещами. — Это мой дом, — лишь пробормотала Гермиона, когда дверь за Роном захлопнулась.