Equally defective

      Ранний осенний закат игриво подмигнул отраженным распахнутыми окнами лучиком солнца. Ханадзава сердито приглушил ладонью струны, стискивая лакированный гриф. Мелодия упорно не складывалась как надо. Он ковырялся уже часа четыре, если не больше, привыкшие за годы игры подушечки пальцев начинало ломить, а прогресс не наблюдался: выходила какая-то посредственная ерунда. Рё на удивление спокойно лежал рядом на кровати, слушая его раздраженное пыхтение без единого комментария. Теруки с сомнением глянул через плечо – не заболел ли? По виду никогда не догадаешься: тот что ранения, что температуру переносил с немыслимой стойкостью, пока организм попросту не отрубался. К счастью, болел редко: в прошлый раз укладывать его в постель пришлось чуть ли не нокаутом.       — Устал? – не отрываясь от изголовья, спросил Рё.       — Задолбался. – Теру растер запястье. – Никак не пойму, в чем изъян. С темой что-то не так.       — Тема хороша, оставь ее. – Шимазаки тихонько скрипнул матрасом, придвигаясь к спине. Воздушный шелк его хаори невесомо заструился по бедру, смолисто-черные пряди щекотнули висок, магически переливаясь в вечернем свете. – Давай еще раз.       Скептично вздохнув, Теруки подтянул гитару и, повернувшись, чтобы солнце не мешало, начал вступление. К его середине Рё дотронулся до левой руки, мягко останавливая:       — Вернись на четыре такта и замедли.       Ханадзава послушно снизил темп. Шимазаки поправил напряженную ладонь и сместил его пальцы. Уверенно, со знанием дела, полагаясь явно не только на зависимость звука от движений Теру.       Но ведь Рё при нем ни разу не притрагивался к гитаре.       — Дополни этот аккорд, в следующем – тремоло. В четвертом вторую и шестую ниже на полутон вот с этим перебором. – Шимазаки накрыл его правую ладонь своей, поочередно загибая пальцы. – Попробуй.       Мысленно прогнав поправки, Ханадзава повторил начало. Изумляясь разнице: сущие пустяки, а зазвучало кардинально иначе.       Неужели притрагивался?       — Теперь основная. Дотянешься? – Рё сдвинул мизинец через лад. Его пальцы были гораздо длиннее, но Теру компенсировал опытом. – Басовые ноты в другой октаве. Да. Затем баррэ… нет, лучше малое и на соседнем ладу. Следующие шесть тактов… будет посложнее, готов?       Шимазаки повел пальцы вдоль грифа, набрасывая поверх темы что-то пока непонятное. С пятой попытки запомнив порядок, Теру примерился. Рё опустил подбородок ему на плечо, легко прислоняясь щекой, убрал руки с гитары и приглашающе обнял за талию: «Я закончил – твоя очередь». Его аура умиротворенно покалывала теплыми искорками, кончики пальцев ритмично касались ребер в беззвучной импровизации, и Теруки отзывался на эту игру каждой клеткой. Вернуть сосредоточенность оказалось не так уж просто.       — Давай.       Еще раз про себя повторив выученное, Теру заиграл. И потерялся без возврата. За преобразившимся вступлением потянулись, плавно переходя друг в друга, полифоничные аккорды. В новом обрамлении основная тема заблистала того ярче, а параллельно с ней зазвучал еще один голос, мощный и глубокий, как с самой душой резонирующий, пробирающий до мурашек. Дополняющий, превосходно подчеркивающий пронзительные ноты.       — Завершающее соло в прямом движении, второй голос – ракоходом, – шепнул Рё, потираясь щекой.       Вот так, по ходу перебирать ноты Теру не привык, но аккомпанемент был не слишком сложным, и он плавно окончил мелодию, воспроизводя в обратном порядке густой, опутывающий нежностью аккорд.       — Теперь хорошо? – промурлыкал Шимазаки.       Не хорошо. Идеально. Настолько как надо, что у Теруки в груди до сих пор тянуло и переворачивалось, как если бы струны вибрировали вдоль позвоночника.       — Ты занимался музыкой?       — Очень, очень давно. – Зарывшись носом в его волосах, Шимазаки с наслаждением вдохнул, размыкая руки, и вернулся к примятой у изголовья подушке. – Поначалу было интересно, да и память помогало тренировать, но требовало слишком много времени. Надоело.       — Зря бросил.       — Думаешь?       «Думаешь», ха. С таким слухом и чувством гармонии за Шимазаки бы подрались, буквально. Теруки бы точно подрался: никто без костылей не ушел бы. И не уйдет – пусть только попробует сунуться. Рё умел придавать непостижимую глубину, при том не затрагивая основ, лишь дополняя собой. Не только в музыке. Сколько же всего в нем скрывалось, уму непостижимо. Теру был даже рад, что узнавал его постепенно, иначе рехнулся бы, ни разу не фигурально.       Ощущая на себе взгляд, Шимазаки картинно развалился на кровати, с польщенной улыбкой подпирая ладонью голову, якобы невзначай – ага, как же – поправляя накидку. Насыщенно бордовые линии узора на черной шелковой ткани всколыхнулись, приковывая внимание к точеному рельефу груди – нет, определенно, не заболел.       — Не хочешь вернуться к занятиям? – Теру кивнул на гитару.       — Не особо. Слушать тебя гораздо интереснее. – Рё слегка приоткрыл веки, задумчиво, почти отстранено. – Сыграешь мне еще?       Ломота в пальцах тут же стихла, как от заклинания: магии Шимазаки был подвластен не только Теруки. За эту магию стоило и подраться, со всем миром, если пришлось бы.       — С тебя ужин.       Шимазаки ослепительно улыбнулся:       — По рукам.       Проведя по струнам, Ханадзава с вдохновением окунулся в мелодию. Согревающие искорки ауры Рё танцем вторили каждой ее ноте.