Не здесь и не сейчас

      Первая мысль была: надо ж так нажраться на голодный желудок. Потом страх, когда глаза вроде открыты, а перед ними темнота. Пришлось поморгать, чтобы понять — ресницы слиплись и не поднялись с первой попытки. Рукам было тяжело, вообще тело казалось чужим. Как в дурных фильмах ужасов — сознание пересадили в куклу.       Янко рассмеялся про себя, но тут же мысленно застонал. Сколько ж он выпил? И вообще где и когда он? Какая-то истошная галка орала. На лицо косо ложилось тепло. Воспитатель поднатужился и все-таки открыл глаза уже на самом деле. Резануло солнечным светом, пришлось зажмуриться. Память испуганно шарахнулась и принялась судорожно строчить все, что произошло за… вчера? Позавчера? Сколько дней? Где он, мать его ети?!       Вторая попытка осмотреться оказалась успешнее первой. Частично. Потому что глаза тут же наткнулись на сидящего рядом с больничной кроватью — Янко узнал противный рисунок казенных простыней — Венцеслава. Директор выглядел… как будто побывал на приеме в преисподней. Злой, скулы обозначились резкими росчерками. Странно напряженный — брови сведены, губы сжаты. В совершенно неподходящей мятой водолазке, явно маловатой, так сильно она обтягивала. Да еще и ворот надорван — душила поди.       Воспитатель рассматривал собственную руку в широкой ладони директора, от локтевой вены тянулся провод капельницы… в голове крутились разноцветные огни Галереи. Голоса, аплодисменты, обрывки речей. Убитые в хлам брюки директора, в подозрительных пятнах… улыбка Виктора, его слова, показное равнодушие, сменяющееся ненавистью и обратно… разбитые и рассеченные костяшки руки Венцеля, порезы выше, на открытых предплечьях. Свежие, даже не обработанные. Свое дурацкое желание насолить из мелочной вредности. Слава что-то говорящий сбоку, вкус коньяка… на который у него, кажется, теперь будет стойкая аллергия. Промокший рукав водолазки, явно от крови…. Ссадины и синяки на скуле… и внимательный взгляд. Синева глубокая.       Янко щурился, смаргивая слезы, силясь понять выражение глаз. Лицо директора вдруг на миг исказилось. Он подался вперед и, утыкаясь лицом в плечо воспитателя, глубоко и тяжело вздохнул.       Янко снова прикрыл веки. Опять не получилось поскандалить. Да что за жизнь такая! Он попробовал поднять свободную конечность. Рука была каменная, но все же неохотно дернулась вверх, дотянулась до широкой спины.       — Где эта паскуда твоя старшая… — сипло выдавил через силу воспитатель. — Мне срочно надо его убить.       — Только если второй раз, — глухо отозвался директор, выпрямляясь.       — О! — Янко глотнул сухим горлом. — И как?       — Совсем, — Венцеслав потянулся к поильнику на тумбочке. — Он больше ничего не сделает.       — Закрытый гроб? — Янко сделал пару глотков, желудок возмущенно трепыхнулся.       Его вытаскивали, что ль, чтобы промыть? Или прям внутри выворачивали наизнанку?       — Крысе — крысиная могила, — директор вдруг приподнялся, пощупал воспитателю лоб. — Сжать руку мою можешь?       — Могу даже попробовать стукнуть, — вяло улыбнулся Янко, вместе с ощущением себя любимого приходила боль и легкая тошнота.       — Значит, переживешь ближайшие пару минут.       Венцель встал, шагнул было к двери, но тут же резко развернулся, наклонился, легко поцеловал сухие губы.       — Не смей меня оставлять, — угрожающе прорычал он.       Янко Петрович фыркнул.              Дети воспитателя реально чуть не задушили. Кудрявые, которым сказали, что папа очнулся и они могут… снесли всех на пути, рванув с низкого старта. С ревом уткнулись в грудь воспитателю, лепеча что-то совсем неразборчивое. Рыцари тоже сломались. Правда, были более деликатны. Обнимали ниже пояса, подсапывая носами и моргая мокрыми ресницами. Слава выдохнул, выругался, снова выдохнул, в сердцах расцеловал Тима с Митей, поразив заглянувшего на переполох врача до печени.       Шура тихонько стоял в палате, наблюдая, как дети обнимают Янко, как едва заметно улыбается директор, и мысленно просил у матери прощения. Потом прижал четки к губам, коротко набросил на себя крестный знак и до боли зажмурился.       — Не стой столбом, — кашлянул воспитатель, ткнув в братца пальцем. — Никогда так больше не делай, ясно? Иди сюда, я тебя задушу… правда, одной рукой.       Шура рассмеялся.       — Напугал козу рогаликом, Янек. Выглядишь хреново, комната мелкая, дети, вон, не кормлены….       — Старший братец — мудак, — огрызнулся беззлобно воспитатель, обнимая таки подошедшего брата. — Но зуботычину я тебе все равно должен.       — Приедешь в гости — вернешь, — подтвердил Шура, и у Янко дернулась щека. — Все равно надо. Хватит бегать. Ты должен все увидеть сам.       С трудом, воплями и угрозами через час удалось отправить детей домой в сопровождении Матвея и Тима. Слава остался в больнице улаживать организационные дела. Директора перевязывали прямо в палате, под надзором Янко. Воспитатель пытался сесть, ругался, хватался за голову и не очень-то походил на труп, который успешно изображал совсем недавно.       К вечеру больницу избавили от проблемного пациента, переправив того в закрытую клинику, и Слава смог наконец-то расслабиться. Тим и Митя утащили его домой, в четыре руки выкупали, напичкали едой и уложили… отрубив телефон и перенаправив все звонки на себя.              — Даже тебе надо спать, — негромко сказал воспитатель, наблюдая за восседающим в кресле с планшетом Венцеславом Альбертовичем.       Директор снова был собран, спокоен и даже расслаблен. Привычно непривычный… в джинсах, мягком джемпере, не давившем на повязки. И это в будний день.       Венцель оторвался от документов и прищурился.       — Хорошо, — ответил он и снова вернулся к чтению.       Янко засмеялся.       — Сейчас, — прокашлявшись, надавил он.       Директор снова отвлекся, посмотрел еще внимательнее…. Воспитатель со вздохом подвинулся на необъятной условно-больничной кровати. Дети вышли подышать в разбитый за основным ангаром садик, Тим взялся их опекать. Митя отсыпался, вытянув короткую соломинку, вместе со Славой.       Дождавшись пока Венцеслав устроится поверх покрывала, Янко метко спихнул планшет из его рук, подхватил и так же метко отправил в кресло — пусть один поскучает. Директор выразил возражение смешком и подставил плечо. Пришлось заменять дела собой. Янко пристроил голову, послушал сердце. Говорить не хотелось. Скандалить поздно, вставать в позу тоже. Он понял все — и что директор раскаивается, и что в целом признает свою неправоту… и что очень за него боялся, — еще когда очнулся. Хватило взгляда. Они редко доверяли словам.       Зато можно было повозиться, устраиваясь удобнее под тяжелой обнимающей рукой, закрыть глаза, придавив ноги директора. И слушать, как постепенно выравнивается его дыхание, становится глубже, грудная клетка плавно вздымается и опадает, укачивая…