Не здесь и не сейчас

      — Шеф, я не уверен, — Лисицкий с сомнением покосился на бумаги перед Венцеславом Альбертовичем. — С десяток лет назад женить его без спроса — нормально было. Он сам был не против, так что чистая формальность. Но здесь… ты же помнишь его отношения с семьей. Если он узнает, кто приложил руку к смерти отца и сейчас… это просто опасно.       Венцель сжал губы, слушая помощника, потом резким росчерком расписался, закрыл колпачок ручки и сложил бумаги стопкой.       — Поставь его подпись и отправь нотариусу на заверение. Потом в сопровождение сделки. Я хочу, чтобы в течение недели все формальности были улажены.       — Как пожелаете, — Слава не стал спорить, прекрасно зная, что бесполезно.       Директор долго смотрел на закрывшуюся дверь, постукивая пальцем по столу. В печатке и обручальном кольце играли блики.                     Янко потянулся, стащил резинку с волос и потер черепную коробку под кудрями. Денек выдался тяжелый, он уже отвык от таких нагрузок. Но тут навалилось.       Созданная за десять лет странная образовательная сеть, которую директор запустил как часть собственного холдинга, требовала уже не точечного контроля. После того, как его группа перешла в школу, воспитатель больше не был воспитателем. И все б ничего, но проблемы и связи на этом не закончились. Группа, перешедшая в один класс почти полным составом, не перестала его считать своей собственностью. Гоша так и вовсе звонил каждый день перед сном. Директор в шутку предлагал и его усыновить, но кудрявые дети подняли вой. Оставалось только расхохотаться. Пусть и не родные, Мишенька и Илюшенька в полной мере унаследовали от директора чувство собственности. И делиться «мамой» ни с кем не собирались. Исключение делалось только для Семы и Коли, но они рассматривались как часть единого организма… воспитатель подозревал, что вообще во всем. Поэтому, говоря «я» или «мы», и рыжий, и каштановый «принцессы» подразумевали всех четверых. Они даже спали по-прежнему в одной кровати, все четверо… Слава шутить на эту тему не пытался, а его помощники только хмыкали.       Через пару лет после памятного похищения Ильи директор приобрел большой кусок земли по соседству со своим участком и построил еще два небольших дома. В один переехал Лисицкий с Тимофеем и Матвеем, второй занял Никита Негоциант и Максим Ланич, работавший при команде директора хакером. Венцеслав отрезал большую часть холдинга, оставив себе управляющую компанию, перекинул основные активы, перераспределил потоки и довольно часто оставался работать дома. Его «family office» функционировал бесперебойно, находясь под рукой. Очень скоро Янко пришлось сговориться с Митей и Тимом, внезапно подтянулся даже Макс, и выставить ультиматум: по выходным они проводят время как семья, уделяя внимание детям и вообще… нормально пожрать без лэптопа можно?       Ложки дегтя иногда случались. Жизнь выходила интересная и р-р-разнообразная. Подчас, Янко Петрович не знал, начинать утро с кофе или с матюгов.       Зевнув, Янко еще раз сладко потянулся, со страшным хрустом свежего кочана капусты покрутил головой и, немного помрачнев, глянул на часы. Что-то Венцель задерживался. Перевалило за полночь, а его величество не соблаговолило даже позвонить ни разу. Слава тоже. Что, как показывала практика, было знаком хреновым и грозящим. Воспитатель предпочел бы понимать, что именно грозило, чтобы знать, в случае чего, в какую сторону шарахаться.       Плохих новостей за месяц и так набралось. Во-первых, у кудрявых сорвалась практика в другом городе. Сорвалась планово и по вине «рыцарей». Но бурлило сильно. Миша с Илюшей пыхтели, как два чайника, пытались устраивать бунт и игнор.       Следом прилетело… прилетело посерьезнее. Янко никогда не интересовался родителями Венцеля. Вообще старался поменьше знать о его семье. Хватало Виктора. За декаду старший братец директора не успокоился. Отсидевшись, подлатав дыры в бюджете и снабжении, он занял выжидательную позицию гиены, откусывая иногда куски от обеда льва. Лев не реагировал. Тогда Виктор решил разнообразить еще и личную жизнь Янко. На каждом официальном мероприятии он умудрялся оказаться рядом и перекинуться парой словечек. Янко Петрович отрастил пофигизм, даже мог спокойно выпить, глядя в глаза. Так вот, родители были фигурой мифической. Пока Слава не сообщил, что отец Венцеля, Альберт Вениаминович, почил. Совсем почил. В собственной постели в окружении адвоката, любовницы и любимой собаки.       Теперь предстояла церемония встречи скорбящей семьи и родственников, а так же приближенных… шакалов, которые надеялись отхватить кость. Собственно, поэтому директор и его помощник сегодня задерживались. Альберт Вениаминович был редкостным затейником не только в воспитании сыновей, но умудрился отличиться и по части похорон. Последняя воля усопшего — вместо нудного прощания следовало устроить благотворительный вечер. Без шуток, имени его. Такое пафосное завершение и финальная свинья собственным детям. Это последнее, что написал ехидно Слава, подрабатывая партизаном на оглашении завещания. А потом подозрительно затих.       Рыцари с принцессами уже ушли спать, пришлось откупиться от них обещанием, что завтра кудрявые будут официально сопровождать Венцеля. Визжали… Янко Петрович потом таблетки пил, в ухе до сих пор звенело. Еле угомонились. Шестнадцать лет — а ведут себя так же, как в садике. Выглянув в окно, Янко распахнул его настежь, поежился. У Кита с Максом горел свет. У Славы тоже… Матвей с Тимом были дома.       У ворот вспыхнул дежурный фонарь, чугунная створка отъехала, впуская на территорию приземистую хищно-вытянутую машину директора. Воспитатель прищурился. Его внезапно окатило дурным предчувствием.       Лацислав прятал глаза, но шел за директором, а не по насыпной дорожке мимо розово-газонных пасторалей к себе. Еще хуже. Янко подобрался. Гранаты вроде кидать рано, но уже очень хотелось. Надо было лечь и притворится спящим. Или мертвым.       — Привет, а чего так рано? — ехидно поинтересовался воспитатель у Славы.       — Бюрократия, бумажки пока разберешь, — без особого огонька откликнулся помощник, нервно потирая шею в расстегнутом вороте рубашки.       — Идем, — директор зажег на кухне свет, вытащил вино и разлил сразу на троих.       — Вот это интересно, — воспитатель аккуратно сел, не глядя на бокал. — Для чего анестезия?       Директор уселся напротив, кивнул на третье колесо — Славу, — активно делавшего вид, что его тут нет. Помощник тяжко вздохнул, даже не пытаясь держать лицо. Вытащил из сумки тонкую папочку, всего бумаг на двадцать. Подвинул воспитателю.       — Окей. Бумаги на развод? — неловко пошутил Янко, раскрывая папку и вчитываясь.       Нахмурился, перечитал первую страницу еще раз и еще раз.       — Так, минутку. По этой бумажонке у меня внезапно появляется странная собственность, с чего бы?       — Мой отец был владельцем вот этой территории, — директор раскрыл папку на плане города, ткнул пальцем.       У Янко свело челюсть. Территорию в народе называли Табором. И не зря. Вот уже много десятков лет ее контролировал клан цыган… из которого когда-то ушел молодой парень, гордо заявив, что в жизни он справится сам. И насколько воспитатель помнил…       — Этой территорией владела моя семья, — осторожно сказал он, щурясь. — И если она как-то попала к другим, значит…       — Твой отец скончался три года назад, — Венцель кивнул. — Оставив кучу долгов. Кто-то подсуетился, и мы с Шурой ничего не успели сделать. Слишком было запущено. Зато потом выяснилось, что да как. А теперь подвернулся удачный повод все провернуть.       — Повод. Удачный. Ага, — воспитатель мрачно сюпнул вина. — Шура в курсе. Ага. А меня ты спросил?       — А ты был бы против? — директор скрестил руки на груди.       — Да, — воспитатель отпихнул от себя бокал.       — Потому и не спросил, — Венцель оскалился. — Так вышло быстрее и выгоднее.       — То бишь, тебе проще, как обычно.       Слава вдруг поднялся, осторожно отодвигая стул.       — Я вас оставлю, — пробормотал он и ретировался вместе с документами, чтоб не отсвечивали.       Директор остался меряться взглядами с воспитателем. И ведь прекрасно знал, знал же, сука синеглазая, что Янко Петрович не желал иметь никаких дел с собственным кланом. И о смерти отца молчал! То-то Шура все чаще и настоятельнее звал в гости. Мол, у нас теперь многое изменилось, и все будет хорошо. Вон оно как, значит. Почву подготавливал.       — Я не хочу этим владеть, — Янко чувствовал, как неконтролируемо дергается верхняя губа, от отвращения, от желания заорать матом, как тогда, много лет назад.       Призраки прошлого обступили так плотно, что тут никакой юмор и привычка не помогали. Хотелось взять бокал и швырнуть в Венцеля. Ведь знал, как и почему его партнер относится к семье и всему, что связано с ней, и так… ну ладно с тем прошлым договором о женитьбе. Формально его все равно спросили и подписи поставили за спиной уже чисто ради протокола. Здесь… здесь эта сволочь намеренно молчал три года. ТРИ ГОДА!       — И да, спасибо, что отобрал единственного родственника, которого я считал кровной семьей. Очень предусмотрительно сговориться с Шурой.       — Успокойся, — директор погладил поверхность стола жестом, каким успокаивал норовистую лошадь сам Янко Петрович.       — Хорошо, — воспитатель вдруг ощутил пустоту, куда, как пафосно выражаются, рухнуло все то, что связывало его с этим человеком много лет. — Как знаешь. Доброй ночи. Мое присутствие ведь легко можно не заметить.       В глазах директора мелькнуло удивление, но он остался сидеть. Янко Петрович вышел и очень тихо и аккуратно притворил за собой дверь. Миновав коридор и пытавшегося слиться с обоями Лисицкого, Янко закрылся в библиотеке на ключ. И только там понял, что его накрывает. Упав в кушетку, воспитатель закусил подушку и заорал, давясь гобеленовым чехлом и злостью.