Овцы навострили кровавые клыки

Беличьи недомолвки и волчьи оплошности.

      Спустя ещё пару месяцев их отношений, наконец, появилась возможность провести должное время вместе, потому, взяв отгул на работе, на выходных Минхо и его ручная белка смогли найти кошачью няню на пару дней их отъезда. А сами они, собрав две сумки вещичек, отправились в небольшое путешествие в направлении деревни, где родился и вырос Джисон.        С каждым днём погода всё больше холодила, дело от конца августа и летних каникул уходило вглубь пасмурных дней, окружённых сильными дождями, ледяными ветрами и круговоротом листьев вдоль дорог. Руки постепенно сковывала колючая прохлада и цепенели мозги. Именно в этот день приятно грело солнце, хотя по-прежнему осень боролась за свои холода.       Сегодня они вели спокойные диалоги, усевшись в машину, где Ли позаботился о безопасности Хана и пристегнул ремень. Тот лишь мягко улыбнулся, сжимая губы вовнутрь, хотя взгляд его был немного спрятан из-за бежевой кепки. По причине обманчивой погоды, особенно с утра, он надел тонкий свитер светлого оттенка с узорами красных и рыжих цветов, а поверх тёплую молочную безрукавку с коричневым воротом, дополнив всё синими джинсами, увесистыми ботинками. Пока Минхо пытался уложить свою белую ветровку так, чтобы она не мешалась из-за лёгкого зелёно-серого свитера под ней, Хан изучал вещи из бардачка. Там были старые крема для рук, влажные салфетки, канцелярский ножик, скотч, куча непонятных бумаг и просроченные шоколадные батончики.        После начала их отношений Сон заметил, насколько старший может быть неидеальным. От сна, закидывая руки и ноги на окружающих, в придачу бубня какие-то заклинания сквозь царство Морфея, довершая тем, что он забывчив на некоторые вещи; именно на вещи, как те же самые шоколадки в бардачке.        Ли стал заводить двигатель в машине и выезжать из гаража, в то время как Джи уже разбирался с радио и мультимедийной системой, переключая станции одну за другой, нечаянно цепляя именно ту, на которой играет знакомая мелодия: «Perfect - Ed Sheeran».       – Я ведь обещал, – твердит Джисон.       – Это она? Верно? Прошёл месяц, как ты обещал, – посмеивается Хо.       – Да, – закрывая глаза, наслаждается.        Минхо усмехается, любуясь мельком в поездке за поющим Ханом, наблюдающим вид осени через лобовое стекло из-под полуприкрытых век.         – Я даже перевод не понимаю… – честно выдавливает Хо.       – Пиздишь! – с удивлением.       – Нет же! Я не знаю английский… – смущённо посмеивается старший.       Далее шли долгие объяснения младшего значения песни, её важности для их отношений и множество других эмоций и деталей строения этой машины любви. А позже следует очередное клацание по панели в попытке найти волну, где сутками крутят песни Lan'ы Del Rey.       Нашёл. Крутят альбом: «Blue Banisters» – песня «Beautiful».       Джисон восторгается:       – Моя любимая песня из этого альбома! Она, словно ты, от названия её – красота! - делает паузу на мгновение. – Но разве есть смысл говорить мне о твоей неземной красоте? Думаю, тебе пришлось слушать это сотни тысяч раз, не так ли? – уходит постепенно в грустные мысли Хан.       – Да, но от тебя я этого никогда не слышал. В таком случае, это не было бы однообразным приключением… – боковым зрением следит за реакцией Джисона.       – Ты прекрасен, – нежно по собственным зубам пускает Сон. Продолжает подпевать песне: – Let me show you how sadness can turn into happiness; I can turn blue into something;Beautiful.       – А эта песня о чём?       – О тебе…Я вижу, как ты стараешься, кажешься идеальным, хотя на самом деле это далеко не так: ты бываешь сварливым и грустным, но ты умеешь превращать свою любовь ко мне в нечто прекрасное…       Ли с улыбкой, растянутой по площади всего лица, продолжает ехать, игнорируя слова, сказанные младшим. И так на протяжении почти часа, добираясь до полевой местности через трассу, где можно было заметить издалека огромные ветряные мельницы. Лопасть одного винта чего только стоила своими внушительными размерами, разгоняя звук сильных порывов ветра. Гул вращения то и дело умиротворял, рассеиваясь вместе с шёпотом ветра через приоткрытые окна машины.       – Ты нашёл их… А я ведь и не говорил, где они находятся, – вмиг начали искриться глаза Хана, осознавая содеянное его возлюбленным.       – Я просто посмотрел по картам, – хмурится, улыбаясь и блаженно прикрывая глаза, паркует возле поля машину. Да так, что деревья полностью закрывали вид на неё, допуская безгранично красивые виды из окна на стороне Джисона и интимность момента между ними.        Сон хватается за ручку машины, дико выбегая на улицу, в поле, направляясь к мельницам, оставляя Минхо пребывать в прострации от наблюдаемого зрелища. Подхватывая ситуацию в руки, старший поспешно забирает с заднего сидения покрывало и медленно тащит тело своих костей на пригорок к электростанции и Джи.        На улице смеркается ранее привычного; листья от близких деревьев, осыпанные, шуршат под подошвой, проминаясь, и трава гнётся от каждого потока ветра. Пряди волос хаотично разлетаются и немного подхолаживают обстановку температурного спада и без того. А ноги, торопясь, претерпевают нагрузку от резких движений.       Старший расстилает кусок ткани на земле, усаживаясь, глядит впервые на мельницы, своими большими и глубокими зрачками. Джисон молча усаживается около Ли и кладёт свою голову на его плечо. Говорить было бесполезно – они бы не услышали друг друга за шумом ветра и взмахом лопастей. Хо закрывает глаза на секунду и проваливается в беспокойство, что снова все самые лучшие моменты утекают из-под ног, и он однажды останется один. Чувствуя судороги в руках родных, Хан чарующе улыбается, пробуждая словно, хватает руку Минхо и кладёт между ними в сплетение.        Мыслей в голове не оставалось более, чем на секунду: всё уносилось ветром. После созерцания гробовой тишины, среди границ черепной коробки только холодящие губы легко касались щёк.        Пальцы порхали по шее напротив, так аккуратно, любовно, словно впервые. Пока Минхо не отстраняет от себя чужие уста и не твердит своими:       – Уже темно, давай вернёмся в машину.       Собрав воедино плед и собственную интригу, они расположились в машине на своих местах. Пока Джисон рукой не стал гладить тыл ладони Ли, провоцируя. Старший в ответ благоговейно прикрывает веки на секунду, как в порывах вулкановых извержений сердца Джисон перелезает через рычаг переключения передач на колени к возлюбленному, упираясь уже в его «стояночный тормоз». Аккуратным движением руки Ли тушит маленький жёлтый светильник в машине, что лицо напротив освещают только дальние фонари с трассы, чей свет бликами сквозь деревья, слабо оставляя следы на коже, но не те багровые, что мерещились после губ старшего. Заботливо прокрутилось колесо от касания пальцами в температуру прогрева сидений и салона. Дыхание напротив сводило с ума, горячило сердца и не давало свободно двигаться. Медленно спускались джинсы, освобождая от тесных оков растущие столпы возбуждения под звуки поцелуев, сочащиеся желанием и похотью. Руки Хана свободно блуждали по шее Хо и раздавались мурашками по телу. В попытке спустить с себя нижнее бельё, Хан упирается копчиком в пульт управления радио и внезапно включается волна с песнями Lan'ы.       – Ты не против, если всё будет под песни моей любимой исполнительницы? – обдаваясь краской на щеках спрашивает.       В ответ Хо лишь посмеивается, сужая глаза и нежно целуя Джи. Поцелуи углублялись и становились настойчивее, покуда Сону срывало крышу. Как квест: "не кончить только от поцелуев и обстановки, которая так близка его душе". Мозг Минхо притупляется, боксеры уже ничего не прикрывают, и в остановке собственных действий быстро читается: «Твою мать, я забыл…»       – Что? – с недопониманием глядит в глаза Минхо, опираясь руками на плечи, в стойке по обе его ноги с разных сторон на сидении.        – Слюни – это слишком плохая идея?       – У тебя нет смазки? – выпучивает глаза Джисон.       – У меня и презервативов нет… – вдалбливая обстоятельства в неловкость глобального масштаба.       – Пиздец…       Ли немного усмехается, понимая, что Сону абсолютно всё равно: оба бойца в боеготовности, и прерывать эротику момента они не захотят уже вдвоём. Джисон, скуля, насаживается на член Хо, медленно, аккуратно. Гениальной идеей в голове, старший для удобства решает отодвинуть от руля спину Хана, в связи с чем в момент опущения на глубину двигает рукой сидение назад. Как известно, за всё нехорошее нужно платить, в его случае – лбом, когда любимая черепушка прилетает в твою.       – Придурок, что ты делаешь? – возмущается.       – Сиденье двигаю, чтобы ты спиной не нажал на клаксон! – оправдывается.       – Предупреждать надо! – прикрикивает.       Под тихие вздохи, Джисон всё же продолжает опускаться до упора. Ли берёт на себя инициативу, начиная движение тазом, втрахивая свою любовь в Хана. Но, после небольшого разогрева и осознания, что места для движений достаточно и природной смазки в виде предэякулята, а также слюней, вполне хватает, старший начинает разгоняться, в то время как стоны напротив повышают громкость и становятся слышнее музыки. Джисон опирается на плечи возлюбленного сильнее и сам помогает движению по сладостному чреслу. Собственный член подпрыгивает от каждого толчка, всё глубже и глубже, пока тени тел остаются следом в окнах машины. Вдобавок достоинство Хана упирается в пресс Минхо под свитером, и, приближаясь к оргазму, рука тянется к нему, чтобы не запачкать всё возможное. Довершая ситуацию постоянным движением с увеличением силы, хмурое лицо Хо постепенно искажалось в удовлетворении, сжимая брови и глаза, выдыхая весь воздух из лёгких, поэтапно наполняя желанное пространство своей спермой. Отмечая свою территорию на теле Ли, Джи кусает кожу на шее и выстанывает с тяжестью слух имени возлюбленного.        В слабом освещении пропадает неловкость, но появляется при включении света старшим. Рука тянется к бардачку за салфетками, чтобы убрать содеянный беспорядок, а щёки багровеют от вида Джисона на его члене таким раскрепощённым, уставшим, но пиздецки довольным.        Наконец расправившись с вязкими и развратными историями, надев обратно всю одежду, окна из салона приоткрыли, чтобы проветрить духоту, накопившуюся с таким количеством опустошения лёгких в секунду. Машина дёрнулась обратно в поездку, возвращаясь на трассу, как только оба пристегнулись и устроились поудобнее. На тот момент заиграла очередная песня Lan'ы из графы Джи, как «любимые».       – Я сделаю громче, ты не против? – вслед за тем мотыляния головой водителя Ли. Продолжает: – Это “West Coast” – моя любимая песня из альбома “Ultraviolence”.       Минхо, в муторном расслаблении тела, возвращаясь в ритм поездки, после очередной резкой смены эмоций и месторасположения, медленно мычал, вслушиваясь в музыку.       Фонари на трассе освещали дороги, пока машины с другой стороны в лобовое встречно светили фарами через раз в глаза. Окна окончательно прикрылись и были заменены обогревом до запотевания стекла. Джисон стал тихо присыпать, а просыпаясь – отказывался признавать реальность правдой. А дальше к ночи уже и рассвет виднелся без сна на кофеине. Машина приехала к домику в деревне, но было бы некрасиво будить родителей Сона только по причине своего приезда, и было решено передремнуть в машине до 7 утра.       Наперекор всем страхам, от вида спящих на заднем сидении в обнимку Джисона и Минхо, родители уже догадались об их необычной связи. Да и догадывались они ещё на том моменте, когда приезжали в дом к Ли. Эти двое ещё тогда начали на людях суетиться, как молодая супружеская пара. А значит, вопрос о принятии своего ребёнка не стоял.       После сна и обычного знакомства с местностью, домом, их окружали прогулки вдоль загона овец, недолгое посещение леса и ещё ночь, пережитая в детской комнате Сона. На мягких подушках и одеяле, а всё пахнет залежным бельём из шкафа и давней пылью. Мысли уплывают одни за другими, и лишь шёпот волочется на носочках по скрипучему паркету прямиком из кухни.        – А я в юности считал воображаемых овец, – негромко сообщил старший.       – Правда?       – Да, они прыгали через забор в моей голове, пока я пытался заснуть… Однажды мне приснился кошмар, где все барашки прыгали через прутья изгороди, а затем проваливались в широкую, зубастую пасть волка, – с частью ужаса в глазах горящих рассказывает.       – Никогда подобным не занимался, но "съеденные овечки" – звучит прискорбно, – отмечает Джи и хмурится, представляя. – Хотя родители исполнили мою давнюю мечту – завели овец в этом году. Они упорно работали долгое время, чтобы построить загоны, амбар, завести ягнят.        – Почему тебе захотелось овец?       – Не знаю, в детстве у меня была любимая игрушка овечки. Позже я потерял её, проплакал несколько суток, а родители пообещали завести настоящее стадо, – оглядываясь на занавешенное окно, отодвигает штору и наблюдает за дремлющим видом парнокопытных в загоне.       Недолгие мычания и снова говор напротив:        – Театр теней покажешь? – интересуется Хо.       – Конечно, – ухмыляясь, говорит Сон, устраиваясь между бёдрами Минхо. Затем тянется к ящику и вылавливает из него шуршащие пакетики.        – Ты будешь моим первым зрителем, – ехидно усмехается Джисон.       Ли накидывает на него тонкий плед, а младший в свою очередь включает фонарик и распаковывает содержимое пакета. Вынимает кучу картонок на палочках и, направляя фонарик в сторону фигурок, разыгрывает историю. От комедии до драмы в нескольких актах, он рассказывает пододеяльный сюжет лучшего театра в мире, а красота в глазах смотрящего. При подключении речи Сона, сильней всего смеялся влюблённый идиот с его неумных шуток.       Момент, когда любой бы думал:        «У него в сердце наверняка беспорядок и апокалипсис, пока я источаю благодать и благоприятную среду для его существования в моих кровоточащих желудках» – так размышлял и сам Минхо.        Уснули, все в бумажках, склеенных с щеками, липко к коже потной, одеяльной. Рассвет, так резко колющий глаза, и полусонный стон овчины подзаборной.        Ещё шли сутки. Джисон был занят с самого утра: полить все грядки, покормить овец и исполнить полусупружеский долг перед будущим мужем для качественного пробуждения. А ближе к вечеру – совместная прогулка с овцами и собакой говорили сама за себя. Обсуждая закат с Минхо, он готовился к вечеру, помогать отцу после работы починить внутренний фасад дома.        – Вечером сможешь загнать овец в стойло? – спрашивает Хан.       – Я видел один раз, как ты это делаешь… Уверен, что хочешь доверить это мне? – с сомнением.       – Знаешь, доверие – это как отношения с собственным сердцем. Ты не можешь быть уверен, что во время сна оно предательски не остановится, но не спать невозможно. И изо дня в день мы падаем в этот омут неизвестности. Поэтому, да, я тебе доверяю, – аккуратно улыбается Джи.       Загоняя шерстяные облака на копытцах в стойло, собака виляла хвостом и бежала, высовывая язык набок. А вслед за ними топчут траву ближе к земле Хан и Хо.        – Когда пёс загнал всех овец в загон – пересчитай их по головам, их всего 27. Затем закрой стойло на замок и… – речь Сона прерывается видом дыма из амбара с сухим сеном. Мысли сбиваются в кучу, а ноги еле поспевают одна за другой узнать фактор пожара.        Пока Минхо, взбалмошный от ситуации, кропотливо подгоняет овец и псину, Джисон мчит тушить пожар вместе со своей матерью, скрываясь за дымом вдали. Хо запирает калитку, хлипкую по виду и закрывает замок.        1…6…13…20…27       Вроде 27 овец насчиталось, а одну даже пришлось приметить беременной. Ли судорожно оглядел территорию, сочтя небезопасным даже замок, но рванул в сторону пожара вместе с собакой. На месте пепелище и дым клубнями ничего не разграничивало, ему не мешали стены и деревянные оконца, двери. Хан с шлангом в руках орудовал вокруг огнища, снова выбегая из пожара, как это было во времена совместного проживания с Джинни.        Вода лилась быстрыми потоками и общими усилиями матери и сына; они потушили воспламенение, вызванное сигаретой, которую отец Джисона бросил, не затушив. На самом деле было обидно: сгорела большая половина от запасов сена, что потихоньку назревало до вопроса кормёжки овец – их основной прибыли, когда из-за холодов нужно было и без того отстраивать крытое стойло.       Пропахнув гарью, Джи отправился принять душ и отправить вещи в стиралку, затем как Хо старательно помогал убрать некоторые последствия пожарных историй из амбара. Хорошо, что огонь не дошёл до дома, но половина деревянных стен уже скрипели и ломились от черноты.        Уже стемнело к очередному возвращению отца. Сначала поступила активная ругань матери семейства в его сторону, а затем помощь от Джисона с фасадом дома. После чего оценка обстановки и принесённого своими руками ущерба, до полуночи они были заняты делом, как Хо помогал миссис Хан с делами на кухне.        И конечная встреча возлюбленных свершилась лишь в кровати, на неотлёжанных подушках. В головокружении двух соседствующих касаний губами, близких, тихо начиная присыпать, прекращая какие-либо движения в телах дрожащих усталостью.       Утро.       Назойливо глазные хрустали кусают лучи солнца. Тупеющая боль в костях не унимается за пылью, блещущей из оконных просветов, лучей, добей. Унылыми, битыми шагами на кухню, стряхивая с себя остатки поцелуев родных. Отблески в глазах – а сон мерещится жуткий, что был. Щенки, маленькие и гладкие, но разрезаны на несколько кусочков. Вокруг всё изъёрзано их молодой, слабой кровью, неокрепшие позвонки, так ломисто хрустели под лезвием топора и рвано, под писками, криками бедных животных.        Сотри память – а жутко всё равно такое вспомнить во сне. До кошмара жалостливо становится за бедных щенят; их мама, наверное, хотела бы себе скрутить кишки и самолично выгрызть печень: горько, но не так, как от боли за своих детей, материнским сердцем. Такое и у Джисона было. Хрупкое, стеклянное, что болит за каждое калеченное животное, за каждую травму и ранку больше, чем на себе.       Сыпет в еле тёплое варёное молоко постарелые, сухие хлопья. Их кукожит, и они мякнут, становясь кашицей. Но незадача: чудятся мошки мучные, что в крупе. Только вот не одна, а больше сотни, плавают себе в миске. Рука в дрожи бросает ложку с хлюпаньем и ляпаньем жучного молока.       Мерзость.       Хан хлопает глазами, разрыхляя крупинки пыли, а страшно. Выливает в раковину очертелое блюдо и с конвульсивной неприязнью, дрожью, крадётся на улицу к овцам.       Как-то тихо, и лёгкого беканья не слышно.       А понятно, что, стало быть, радовался слышный гул мух отобедавших. Стадо перерубленное, вскрытое в наружу органами. Все овцы выеденные словно, с поблекшими, мутными глазами, в серых поёрзистых шубках, грязные и окровавленные. Рой всяких неприятных насекомых и склизкий звук каких-то паразитических червей эхом отдавался в ушах Джисона.       – Какие звери? – беззвучно произносит, словно перерастает в крик.       Разбуженный, взбодрённый от немых криков Хана, Минхо в глазистом, волнительном стремлении вбегает в улицу. Лицезрея овчинно-кровавое месиво, поросшее всякой погибельной тварью. Руки сминает венная судорога, и омуты сереют: ни грамма жизни, как и в трупах. Трескучая соль с глаз любимого утекает в раздробленный взгляд, направленный с Ли.       Минуты молчания тянулись часами и не давали покоя. Сердце скребли кошки, и шаги медленно сокращали дистанцию между ними. Минхо тихо жмёт заплаканного, хриплого от крика Джисона, обволакивая руками голову, защищая от зрелища и смрадного вонища.       – Волчья тварь, перегрызла всё стадо... Жаль, что их шкуру не перекрошило в крови бедных овец, – пробивает сквозь эмаль текст Минхо.       – Ты же запирал ворота... – мямлит в кофту чужую.       – Запирал...       – Ты проверял? – мотая головой, в надежде, чтобы происходящее оказалось неправдой.       В ответ только тишина и смердящие запахи.       – Минхо... Т-ты же запирал ворота?! Скажи, что ты проверил, закрыты ли они! Скажи, что подпирал ворота вилами… Скажи, что ты не виноват! – ругается, срывая последний голос, заикаясь, хрипло и удушенно.       – Джисон... я правда запирал...       – Почему ты не проверил?! Я до последнего верить хотел, что ты овца в волчьей шкуре! А ты – самый настоящий хищник в шубе молодых, мёртвых овец! – отталкивая того, кто был для него всем, на что можно было надеяться, в слезах, срываясь.       – Я был сбит с толку пожаром. Прости, ты сказал, что мне стоит загнать овец, запереть на замок, запер, но кажется забыл проверить на прочность... – осознавая содеянную глупость.       – Ты никогда не думаешь о чувствах других! Хватит всегда ставить на первое место только лишь себя. Если мы вместе, значит, должны быть бок о бок, но твой эгоизм так не думает! – слезливо моросит крик.       – Ханни, прости, это вышло не намеренно... Ты ведь не объяснил, как надёжно закрыть загон… Прошу, успокойся... – жалобно, с остатками нежности выдавливает.       – Теперь выставляешь меня виноватым!? Нас больше не стало. Проваливай, я не хочу видеть твоих глаз, что сгубили столько невинных жизней... Теперь в погребении твоей совести будет стадо мёртвых овец!        – Джисон! Даже если ворота были бы закрыты, будь на то желание волка, то он перегрыз бы им глотки и брюхи в любое время! – начинает и Минхо кричать, криво.       – Я сказал – проваливай! Ты омерзительный придурок! Неужели так можно пренебрегать ценностями других! – убийственно, в истерике, краснея глазами, горькие слёзы кропит о землю.

Кажется, правда конец, говорят ведь: там, где трупы зарыты – трава уже не растёт.