Гори, чтобы светить...

Все отнято: и сила, и любовь. В немилый город брошенное тело Не радо солнцу. Чувствую, что кровь Во мне уже совсем похолодела. Веселой Музы нрав не узнаю: Она глядит и слова не проронит, А голову в веночке темном клонит, Изнеможенная, на грудь мою. И только совесть с каждым днем страшней Беснуется: великой хочет дани. Закрыв лицо, я отвечала ей… Но больше нет ни слез, ни оправданий. Анна Ахматова.

– Завтра в полседьмого предъпремьерный показ, – объявляет Василий Ильич, когда заканчивается прогон и все усаживаются по краям сцены, тяжело дыша, но внимая слова худрука. – будут важные гости, просьба явиться ближе к трём часам, это касаемо массовки! – мужчина делает акцент на последних словах, а потом переводит взгляд на девушку в углу. – Главным героям и второго плана нужно быть, как штыкам, в час дня. Повезёт, знаете – отправимся в тур по городам. Послышалось всеобщее ликование, к которому Саша не присоединилась. Худрук неотрывно смотрел на неё, что по коже бежали табуны мурашек, но её лицо оставалось неизменно спокойным. Глаза затуманены, а губы до боли закусывает, что вот-вот хлынет кровь. По лицу стекают капли пота, размазывая макияж героини; причёска расстрепалась, а наряд неприятно прилип к телу. – Все свободны. Настраиваемся на серьёзную игру. После этих слов, актёры позабыли про усталость и скоропостижно ретировались из зала. Саша спрыгнула со сцены, чуть покачиваясь побрела к гримёрке, попутно достав салфетку с кармана, вытирала лицо, ещё больше размазывая грим. Крепкая мужская рука неожиданно ложится ей на плечо, от чего она чуть дёргается, поворачивается лицом и встречает грозный взгляд худрука. – Саш, – от прежнего настроения, с которым её встретили поначалу - не осталось и следа. – я полностью и безповоротно надеюсь на тебя. Это твой первый показ в нашем театре. В главной роли, понимаешь же? Заставь зрителя захлёбываться слезами, заставь всю труппу действовать под твоё настроение. Выложись на полную, ты умеешь, я знаю. Я видел. – Я вас не подведу, обещаю. – стойко произносит Лукьянова, полностью проникаясь искренности своих слов. Лицо Василия Ильича не дрогнуло, но что-то быстро мелькнуло в глазах, он сдержанно кивнул и выпустил Сашу из своих оков. Он двинулся к сидениям, где остался сценарий, но замер на месте от услышанных слов: – Я буду играть, пока полностью не сгорю в пучине своего разума. Руководитель хотел повернуться, но дверь в зал со скрипом закрылась, оставляя его одного.

***

Вечерняя улица встретила Сашу ещё более холодным ветром, но чуть усмерившимся снегом. В здание театра погас последний огонёк света, а это значит, что Василий Ильич наконец покинул свой кабинет и ретировался оттуда. Лукьянова подождала чуть, пока он выйдет, но его всё не было. Поняв, что он вышел через чёрный ход, Саша поспешно достал из внутреннего кармана своей кожанки пачку сигарет. Чирк. Спичка зажглась и передала огонёк концу сигареты. Александра медленно затянулась, чуть прикрывая глаза и выдохнула дым вместе с морозным воздухом, поспешно удаляясь от места своей работы. Попутно набирая знакомые цифры на раскладной телефончике, Лукьянова прислонила холодный телефон ещё тёплому уху. – Алло, – на другом конце слышится знакомый мужской голос, что на мгновение Саша теряет суть своего звонка. – Привет, — улыбка скользит по устам. – Саша? – неожиданно его голос меняется с безразличного на удивлённый. – Не узнал? – выдыхает она. – Как твои дела, Луч? – Да так. – коротко отвечает он. – Мы так с тобой давно не виделись, если увижу на улице, не узнаю, наверное, да? – А я тебя узнаю, Нева! – восклицает горячо девушка, чуть не уронив сигарету. – Тебя забыть невозможно, ты словно вредная привычка, Луч, та привычка, которую не хочется выкидывать из своей жизни. – Но ты выкинула, – замечает он, без какого-либо намёка на злобу. – Я бы... Да, никогда, Паш! – отчаянно проговаривает она. – Слышишь, не говори так! – Прости, – кается он, а потом спрашивает, – ты сейчас где? – Подхожу к Молодёжной 6А. – Жди меня там. Он отключается. Сашка загорается словно спичка и радостно усевшись на скамью, выглядывает во все глаза, буквально, когда-то последнюю надежду на выживание в этом жестоком мире. Если бы у Лукьяновой спросили любит ли она Пашу Лучевого-Невсковсковскога – не задумываясь, ответила бы «да». «Да» – потому что он Солнце. «Да» – потому что он прекрасен. «Да» – потому что его глаза залечивают даже самые кровоточащие раны. Сколько раз он был рядом, когда ей было плохо... Сколько раз они вместе прокуривали все закоулки его квартиры, потому что Саша Белов, которого она так тепло любила –мудак, а Дуня Алёхина, их общая подруга, просто слепа...

***

1999 год. Санкт-Петербург. –Вся земля... Вся земля! Теплом согрета и по ней я бегу босико-ом! Паша глядит на заплаканное лицо, по которому стекла тушь и смазались тени. Губы покусаны до крови, а стертые пальцы держат очередную сигарету. Какую пачку они уже скурили за эти несколько часов? Да, впрочем, не важно. В голове было лишь две мысли, которые весьма противоположны по своему настроению: Саша, чтоб ему там икалось, Белов полный придурок и мудак, а Сашка Лукьянова чертовски красиво и мелодично подпевает Пугачёвой, голос которой льётся из магнитолы. Паша нарочито отгоняет от себя мысли об Авдотье, потому что знает, что – любить её заранее проигранная игра. Невсковский не Лукьянова, он не может так любить людей, которым на него всё равно. Потому он искренне не понимает, почему она так убивается по какому-то Саше. Он же ведь всего лишь какой-то дворовой парень с компашкой друзей. Добрым он был уже так давно, что и сам не помнит наверно. В голове у него, тем более, одни желания – поступить на учёного какого-то и Милена Вертуханова, а для Лукьяновой там, как-то место не нашлось... – А знаешь что? – неожиданно поворачивается к нему Саша, выкидывая сигарету в пепельницу. Паша отрицательно мотает головой. – Пошли они все нахуй! И Саша этот, и Дуня! Лучевой усмехается, но соглашаясь, кивает головой. – Я подумала и, кажется, поняла, – Лукьянова растирает лицо рукавом кофты. – мне он не нравится! Не люблю! Не люблю! Не люблю! – отчаянно выкрикивает в открытое окно, у которого они стоят. – Это хорошо. – Паша приподнимает уголки своих губ, становится, даже как-то легче. – А вот Дуня, – начинает она, широко раскрыв глаза, глядит на него, – Ну, вот почему она тебя не любит? Почему? Ты же... Ты просто Солнце! Как же тебя можно не любить? Как? – Ну, понимаешь, ты видишь меня так, а она видит другое, что-то совсем другое... – поясняет он семнадцатилетней девчонке. – Ты же ничего плохого ей не сделал... Не сделал же? – Нет, наверное, – он тушит сигарету об край подоконника и усаживается на него, глядя на Сашу. – я не знаю, правда. Я никогда не говорю людям, что они какие-то плохие или ужасные, потому что это их убивает. Я не люблю, когда им плохо, каким бы человек не был. Мама мне всегда говорила делать им только добро. – Знаешь, ты и правда Солнце! – восклицает Лукьянова, усаживаясь рядом. – Ты свет этого города! Ты освещаешь их своей улыбкой и искрой добра! Даже если она тебя не любит – тебя люблю я! Не так, конечно, как ты хочешь, чтоб тебя любили, но люблю! Люблю даже больше, чем кого либо! Паша улыбается, боль хоть и не уходит, но затухает. Они не нужны, тем, кого любят, но нужны друг другу. И может быть, это даже лучше, чем какая-то там «любовь», правда?

***

– Привет, Саш. Тёплые крепкие объятия выводят Лукьянову из воспоминаний о былом, хоть и не очень приятном, но всё-таки атмосферном прошлом. Она сжимает в ответ руки на спине его куртки, чувствуя, как золотистый волосы щекочат лицо. Отстраняясь, Саша обводит родное лицо взглядом, как-то радостно замечая, что с чертового девяносто девятого года, зимой которого они виделись последний раз – ничего не изменилось. Всё те же пронзительно-голубые глаза, сверкающие грустной до боли в рёбрах пустотой; пушистые, слегка мерзлые от снега, волосы цвета ржи и впавшие скулы. Паша только чуть постарел, но едва заметно. Да и можно ли назвать тридцать лет старостью? В плане Невсковского, Саша отрицала данный факт, а в плане себя... – Как же твои дела? Ты так и не ответил, Паш, – поспешно отгоняя от себя давно заученные до корки мысли и ответы на них, она начинает шагать вместе с Лучевым по проспекту. – Обычно, на самом деле. – выудив из кармана своей куртейке «Мальбро», он протянул пачку Саше, но увидев отрицательный кивок, достал для себя и поджёг. – Дом-работа-магазин-дом и по кругу. Уверен, ты живёшь интереснее. – Если только чуть-чуть, – усмехается, пряча руки в карман. – Что у тебя с рукой? – Паша переводит свой взор на Сашу, глаза которой упорно стараются на него не смотреть. – Да, ерунда. Лучевой не отводит взгляда. Знает, что расскажет. Ему всё расскажет. – Шла в театр, передо мной шёл мужчина с гитарой , хотела его обогнать, но поскользнулась и грохнулась на него, сломала гитару и ушибла, скорее всего это так, руку. — тяжело вздохнув, вкратце рассказывает она. – А дальше? – Что дальше? – Ну, я же понимаю, что там было ещё что-то. – Ругаться он начал, а я ему, возьми и скажи, что новую куплю. Повёл в магазин, дал бумажку с название гитары и говорит, мол, иди, я тут подожду. Я пошла, отдала консультанту, взяла гитару и она мне выдаёт: с вас шестьдесят тысяч восемьсот что-то там, в общем. – поджав губы, заканчивает она. – Откуда у тебя столько? – изумляется Невсковский. – Я снялась в эпизоде какого-то шоу, а там неразглашение, вся фигня. Заплатили мне за то, чтоб информацию не слили в сеть. – Неплохо. – подмечает Паша. – А что за музыкант? – Нашёл у кого спросить, Луч! – закатывает глаза, посмеиваясь. –с гитарой акустической, волосы у него чёрно-красные. – Ого, Князь, из Шутов который? – изумляется Лучевой. – Чего-о? – левая бровь манерно летит вверх. – Сашка, не тупи, – улыбаясь, изрекает Павел. – Король и Шут – группа, 1998 год, октябрь, концерт! Помнишь, мы у них на концерте были? – Солнечный проспект, ты че, издеваешься? Я в душе не...не понимаю, о чем ты мне тут талдычишь! – Ты тогда смешала мартини с водкой, а сверху разбавила пивом... Саша резко остановилась, краснея до ушей. В голову ударили воспоминания. – Это, когда я на серьёзных щах утверждала, после концерта, монаху у храма, что Бога нет...? – неуверенно уточняет она. – Да, а ещё... – Замолчи! – Сашка бежит вперёд, не зная, плакать или смеяться. – Да, ладно тебе. Все равно кроме меня и Дуни... – догоняет Невсковский, пытаясь утешить, но оказывается перебит. – И монаха! – Ну да! Смешно же было! – Мне потом было хуёво. – Это я тоже помню. – Я одна не помню что-ли? – Так, – останавливает поток мыслей Паша, снова ровняясь с Сашей по шагу. – ты помнишь Князя-то? – Это тот, который блондинчик с гитарой? – Нет, это тот, который вокалист, как ты выразилась, блондинчик. – Аааа, не, не помню его лица. Не уверена, что это ему я гитару сломала. – Ты знаешь много музыкантов с чёрно-красными волосами? – удивляется Паша. – Ну, знаешь, у каждого своё. Лучевой хочет ещё что-то сказать, но вдруг у него зазвонил телефон. Видя имя звонящего, лицо в улыбке расплывается ещё шире. – Алло, привет. Нет, не дома. Я на Молодёжной, около серого дома, помнишь, да? Нет, не один. С нашей великой, ярко появляющися Сашкой. Да, со мной, рядом стоит. Приходи, конечно. Ждём! Весь диалог Лукьянова не сводила взгляда с друга, а после окончания звонка и сказанных Пашей слов, расцвела, так же, как и он: – Дуня сейчас придёт.

***

– Ты видишь её? – спрашивает Паша, стряхивая с головы Лукьяновой снег. – Ты серьёзно думаешь, что я знаю, как она сейчас выглядит? – не удерживается от комментария Саша. – Я её видела, дай Сатана, мне не сдохнуть сегодня, в начале двухтысячных, когда приезжала сюда к Серёже, дядьке своему, она или не она... В общем, из подъезда похожая на неё выходила! – Ну, я её видел недавно. – Когда? – Два месяца назад. – За два месяца она могла из Дуни стать Родионом, знаешь ли! – Сплюнь. – Тьфу на тебя! – Да не на меня! – А на кого тогда? – Паша! Оба резко повернули головы в сторону восклика и заприметили девушку, бегущую в их сторону. На ней было чёрное пальто с большими пуговицами, темно-синие перчатки, сапоги на небольшом каблуке и берет, покрывающий темно-коричневое каре. – Ё моё, французская леди! – вырвалось у Саши. Паша деликатно промолчал, а когда Дуня приблизилась, так тепло обнял её, что Лукьяновой стало завидно до чёртиков. Тоже так хотелось. С человеком сердца, которого не было там достаточно давно...

***

Петляя по улицам северной столицы, Саша в край измоталась, еле поспевая за своими спутниками. Дуня, присоединившеяся к ним более двух часов назад, безумолку щебетала. Пашка, любящий её до потери пульса с девяносто шестого года, лишь кивал, посмеиваясь. «Дуня уже не та» – скользнула мысль в голове у Лукьяновой. – «Все мы уже не те.» Настроение с момента встречи снова вернулось к прежней отметки «терпимо», но лишней, как иногда бывает, Александра себя не чувствовала в данной компании. Пашка был по правую руку, а рядом с ним всегда спокойно. – А помнишь в девяносто пятом, как мы на речке купались, под Петербургом, ты ещё на спор её переплывал!? – вновь и вновь лепетала Алёхина. – Да-а, – тянет Пашка, кивая головой и отдаваясь воспоминаниям. «Почему она вспомнила о Луче именно сегодня?» – диалог, в который её не затягивали, прекрасно дал возможность втянуться в свои мысли. – «Наверное, потеряла интерес к своим новым друзьям и вспомнила про Пашу...» – сделала вывод Саша, но мгновенно разозлилась от этого. – «Крутит им, как хочет!» – Миша! – неожиданно вскрикивает Алёхина, заставляя Сашу подскочить. Удивлённо замечает, что они находятся в каком-то дворе. Лукьянова глядит в сторону, куда смотрит Авдотья и замечает компашку людей, человек из четырёх-пяти. – Это они... – шепчет Паша, ухватывая Сашу за руку. – Луч, кто они? – смотрит вслед уходящей к ним Дуни, спрашивает Лукьянова. – Ребята из Короля и Шута! – поясняет Лучевой. – Мы туда не пойдём. – резко замечает она. Паша чуть груснеет, но всё же соглашается. – Откуда Алёхина их знает-то? – хмурясь уточняет Саша. – Так, она с Горшком знакома с училища. – С кем?! – Лидером, короче, – отмахивается Паша, понимая, что кроме «Нирваны» и «Алисы», милая подруга никого не слушает. Саша делает умный вид, кинув взгляд на компашку, слышит смех и снова непрекращающийся лепет Авдотьи, закатывает глаза. Окидывает глазами двор, приметив на старой площадке с одной горкой, двумя качелями, лазалкой и песочницей – как раз таки качели, незамедляясь спешит в их сторону. Замёрзшие руки липнут к холодным цепочкам качели, но Сашу это ничуть не останавливает, посему, она чуть отталкивается и радуется, не слыша скрип. Невсковский топчется, что-то выглядывая в компашке, а потом резко срывается с места и быстрым шагом, идёт к Лукьяновой. – Саша, вопрос, – пристраиваясь рядом, на свободную качель, он достаёт сигарету. – какую гитару ты купила тому музыканту? – Я чё ебу что-ли? – выгибается бровь девушка. – Да, блять, я не про это! – отмахивается Лучевой, с пятого раза поджигая сигарету. – Цвет какой? – Чёрно-белая... – Да! – затянувшись, он предвкушенно лыбится. – Значит, все таки ему! – Чего? – Ну, гитару ты Князю купила. – Откуда такая уверенность, Луч? – Он сейчас показывал им её. Ещё слышал, как кто-то из них сказал, что она новая и попросил рассказать откуда она у него, – поясняет Паша. Лукьянова переваривает в голове пару секунд это, а потом останавливается, резко хватаясь за голову. – Ты чего? – удивлённо выпучивает глаза Невсковский. – Где ты говоришь этот живёт? – поднимая на друга медленно голову, спрашивает Саша. – В Купчино, а... – Блять! Я домой! – Стой, почему? – Пашка всё ещё не вдупляет. – Да, потому что я тоже в это Купчино живу! – шипит Лукьянова. – Прикинь, как мне стыдно?! – Ой, да ладно тебе. – отмахивается Невсковский. – Нашла из-за чего переживать! Он до тебя видел сто людей и после, уж точно не запоминал, кто ему гитары ломает. – Может, ты и прав...– спустя пару минут молчания, Лукьянова лишь пожимает плечами. – Ну, а как иначе? – Блять, Паша, ты заебал уже! – Да я, вроде, никого не трогал, – Луч делает вид, будто задумался. – Мне нравится твоё – «вроде»! – истерично усмехается Саша, косо глядя на друга. – Может и... – Не-не-не! Оставь свой чистый образ для моих воспоминаний! Не нужны мне подробности твоей личной жизни! – отнекивается Саша. – И вообще, зачем ты это мне всё говоришь? – Так ты первая начала. – Я?! – Да. – Пизда! – Вижу, вы тут не скучаете! Дуня вырастает перед друзьями вместе с компанией, что заставляет Сашку потерять свою улыбку где-то в закромах. Слышится смех, но Лукьянова, как истинная актриса, старается не терять лицо, что выходит, весьма профессионально. – Мы решили все вместе прогуляться, вы же не против? – уточняет Авдотья, переводя взгляд от Паши до Саши. – Мы только «за»! – отвечает Лучевой, счастливый, как черт. Лукьянова вдомесок ему кивает. – Ну, вот Паша, я про него тебе говорила, – Алёхина не медлит и принимается знакомить ребят. – А это Сашка! – О, ещё одна! – ярко улыбается мужчина с длинными блондинистыми волосами. – Я тоже Саша, но для вас могу побыть Шуриком или, как кличут меня в простонародье – Балу! Он дружелюбно протягивает руку Лукьяновой, а та неуверенно пожимает. – Шурик, хорош девчонку смущать! – отталкивает того брюнет с волосами в разные стороны. – Я Миха, Горшок просто! Ты слушаешь «Король и Шут»? – Эмм... Да, – неуверенно отвечает Саша. – Горш, ты ещё больше её смущаешь! – усмехается рядом стоящий с ним парень и представляется, – Яша или Яков. – Так, не тупим! – подгоняет всех Горшок. – Это Поручик, тоже Саша, – указывает он на парня, стоящего чуть позади. – А это Князь, Андрюха! Саша осматривать всех ребят, что так дружелюбно на неё смотрят, но когда сталкивается взглядом с последним представленным, быстро отводит взгляд на свои кроссы. «Блин, это он! Он меня узнал? Хоть бы нет, хоть бы нет, хоть бы нет!» Пашка в отличие от Саши так не шугается, а просто жмёт всем руки. Лукьянова так же разглядывает свои ботинки, делая вид, что ей очень нравится это делать. – Дамы и Господа, не хотите ли вы опрокинуть по баночке пива? – произносит Михаил, оголяя улыбку*. – Горш у нас сегодня слишком воспитанный, поэтому отказать никак нельзя! – смеётся Поручик, за что получает не добрый взгляд. – Так, значит, в путь-дорогу! – изрёк Горшок. Все тронулись с места, начиная разговоры. Атмосфера была достаточно уютной, если не считать, что Сашу немного угнетало кое что, но это можно в принципе опустить. Идя в конце этой ширенги, к ней неожиданно пристроился Балу, начиная диалог с простого: «А ты котиков любишь?» Услышав положительный ответ, он прямо расцвёл. Диалог пошёл в гору, что не могло не радовать. Шура был крайне рад, что кто-то разделял его любовь к прекрасным созданиям. – У меня дома, под Питером, есть кошка, чёрная вся, только кончик хвоста белый! – оповещает Лукьянова. – О! Прямо ностальгия! У нас во дворе, в детстве, бегала такая. Звали Муркой, вроде. – А мою Клара. – Красивое имя!

***

POV: Князь

Сегодня день прошёл вообще не очень. Сначала меня сбила девчонка и сломала гитару, потом купила другую в два раза дороже, Миха, блять, угарал с этого пол репы, все время подкалывая. Решили прогуляться – встретили Мишину подружку из нашего училища. Мишину, потому что я её просто не выношу, спаси и сохрани, бляха муха! Так мало того, что её слушали пятнадцать минут, а Горшок возьми и пригласи её гулять с нами! Была она ещё со своими друзьями, что даже не подошли к нам, на вопрос Михи об этом, подружка отмахнулась, мол, не захотели. У Гаврилы начало немного подкипать, что заметили все, кроме девчонки, которую, вроде, Авдотьей звали, запоминать её имя мне не хотелось от слова – совсем. Быстро вывертевшись, он предложил, этой Авдотьей, её друзей с нами ещё взять. Мы пошли к ним. Подойдя уже ближе, услышали забавный диалог, который прервала Авдотья, начав нам представлять своих друзей. Пацана мы знали, потому что подружка Мишкина, про него уже налепетать успела, а вот про девчонку – ни слова. Миха нас начал представлять, я посмотрел на девушку, представленную нашей компание – Александрой, неожиданно узнал в ней ту полоротую дурёху, сбившую меня утром. Она видно тоже меня узнала, да только пялиться не стала, пряча глаза, а я продолжал смотреть, пока Горш распинался в чём-то. Я оглядел её с ног до головы: вполне симпатичная девушка-шатенка, лет чуть больше двадцати. Стеснительная видно очень, ну или просто компания не та. Хотя, глядя на её внешний вид, можно предположить, что компанией она всё таки не ошиблась. Мы отправились на прогулку под восклики Гаврилы, который успел пристать к пацану... Павлу, по-моему...Так вот, успел пристать к Павлу с вопросом про группу. Горшок хоть и не страдал звёздной болезнью, но ему очень льстило, когда кто-то говорил, что песня, где мой голос только на подпевке, нравится больше, нежели, где Горш лишь подпевает на бэках. Мою душу нисколь это не задевало, потому что песни строились на моих стихах, в большинстве случаев, и даже если их исполнял в песнях Миха – главное, что нравится. Мне нравится, ему нравится, слушателю нравится – выходит своеобразная гармония, что ли... Воспользовавшись тем, что в диалоги меня не завлекают, я как-то немного отстал от Михи, всегда бегущего впереди, и плёлся в конце, слушая, как Балу рассказывает и спрашивает свою тёзку про котов. О, ну да, это у Шуры самое главное, как же там! Я глянул на Александру. Она все ещё была скована. Прекрасно зная Балу, с точностью мог сказать, что это не он её так удручает. Может быть, правда узнала меня? Чёрт! Чего я только ей там не наговорил! Стыд-позор, Князь! Стыд-позор! Надо же как-то извиниться, так вышло ужасно, блять! Но не здесь, Горш тогда точно меня в край добъет, опять поцапаемся. Думаю, нужно все таки вернуть ей деньги за гитару... Я же ведь сгоряча... Не подумав, хотя это не оправдание.

Конец POV: Князь

***

Гулянка шла полным ходом, время уже близилось к полуночи, ребята развесилились. На многих сказалось выпитое, захваченное в ларьке, но Саша в их число не входила. Паша по тихой грусти возвратился в компанию Авдотьи, а Лукьянову вскоре покинул Балу, присоединяюсь к общему веселью. Лишь Князь не решался принимать участия, ссылаясь на головную боль. Александра же даже не притрагивалась, понимая, что на утро будет херово. Хоть и сейчас не лучше, но всё же – лучше не экспериментировать. – Сашенька! – незаметно к ней подстраивается достаточно пьяный Горшок. Саша резко дёргается от руки, что ложится к ней на плечо, но Горшенёв будто не замечает этого. – Мих, отстань от неё, – рядом идущий Андрей подаёт признаки жизни, пытаясь вразумить друга. Михаил лишь отмахивается и снова смотрит на Сашу. – Сашка, а Сашка? –вновь обращается он к ней. – Чего? – с округлыми глазами смотрит на него Лукьянова. – Отчего ты грустная такая? Красивая и грустная! – Мих, у тебя жена есть вообще-то, не лезь к девушке! – Отъебись! – вновь отмахивается Горш. – Тебя обидел кто? – Ага. – угрюмо кивает Лукьянова. – Да ладно!? – удивляется Михаил. – Пошли разберёмся! Кто обидел то хоть? – Жизнь. Миша на мгновение замирает и этим пользуется Князь, утягивая Сашу аккуратно за плечо, в другую сторону. – А пиво ещё есть? – Миша снова оживился и сию секунду позабыл о спутнице, возвращаясь в круг веселья. Саша нервно вышагивала по правое плечо Андрея, пока Горшок не вернулся в компанию, тот не отпустил её плечо. – Ты аккуратней, – придупредил он. – Миха может на тебя драться пролезть, девушек не бьёт, но привидиться может. – Спасибо. – лишь скромно отвечает Лукьянова. – Ты не бойся его, он просто не любит, когда ему одному весело! – поясняет Князь, видя, что девушку едва заметно потряхивает. Саша промолчала, ничего не ответив на это. Она глянула на время. Пол первого. Она оглядывается и замечает, что Паши и след простыл, а Дуня вообще никакущая. Паника накатывает с новой силой. – Всё хорошо. Успокойся, – вновь теплая рука Князя ложится ей на плечо, чуть сжимая его. – водички хочешь? Отрицательно мотнув головой, Саша чуть отстраняется и произносит: – Я домой пойду, пожалуй. – Я провожу тебя. – отзывается Андрей. – Не стоит... – но Князев не слышит, он чуть отходит к компании и говорит одному из ребят что-то на ухо. – В каком районе ты живёшь? – подходит к ней вновь. – В Купчино. – Отлично, нам как раз по пути.