Праймы не ходят на вечеринки

Оптимус уже и забыл, каково это: быть пьяным. Он смутно осознал, что колоссально просчитался, не уделив должного внимания количеству выпитого сверхзаряженного. Он определенно был не в том состоянии, чтобы вести беседы с важными дипломатами, и его рассудок определенно не был достаточно холодным, чтобы судить, кто пытался им манипулировать, а кто нет. Хуже всего, он не был в состоянии промолчать, если вдруг услышит что-то, что ему не понравится. Оптимус все это понимал, но не хотел уходить так рано. На этот раз он действительно хорошо провел время. Все было тихо, мягко и размыто, и автобот с любовью думал о ярком, взволнованном выражении лица Мегатрона, когда он поцеловал ему руку. Он думал о том, как ему снова заслужить этот взгляд: какие нежности он мог бы использовать и в каких случаях, и как бы найти еще предлог встретиться с Мегатроном наедине. Возможно, Мегатрон мог бы проводить его домой сегодня. Это тоже было бы прекрасно. Была причина, по которой это являлось плохой идеей, но Оптимус уже не мог вспомнить, в чем она заключалась. Он позволил себе помечтать об этом, пробираясь сквозь толпу к открытому лифту. Сможет ли Мегатрон всё так же нести его, или он теперь весит слишком много? Мегатрон раньше поднимал его в бою, но это явно было не то. Боевой захват с использованием веса его тела в качестве рычага — это не то же самое, что прижимать его к груди. Праймус, он скучал по ощущению сервоприводов Мегатрона на себе. По крайней мере, когда они дрались, была причина прикасаться друг к другу, какими бы жестокими ни были эти прикосновения. Сейчас он жаждал хоть какого-то контакта, любого рода. Он бы даже принял удар кулаком по лицевой панели, если Мегатрон предпочитает подобное. Кстати о контакте… кто-то настойчиво дергал его за руку. — Я надеялся, что смогу застать Вас одного, — сказал Свитчвайр с радостным выражением фейсплейта. — У Вас есть минутка? Оптимус издал низкий гул двигателями, который Свитчвайр, очевидно, принял за молчаливое согласие. Хотя Прайму в данный момент не особо хотелось вести какие-либо политические беседы, он был благодарен, что хотя бы не пришлось использовать настоящие слова, чтобы изъясниться. — Я уже упоминал, что состою в Совете по делам культуры, не так ли? — спросил Свитчвайр. Он подвинулся ближе, чтобы фамильярно схватить Оптимуса за сервопривод. Это довольно неприятно напомнило прикосновения Кросскейса, и лидеру автоботов теперь приходилось бороться с навязчивым желанием отстраниться. — Возможно, да, — выдавил наконец Оптимус. — Отлично. Я не был уверен, что Вы помните, учитывая, насколько тревожным оказался Ваш разговор с Лордом Мегатроном. Напиток? Оптимус нахмурился, когда Свитчвайр сунул ему в руку очередной куб со сверхзаряженным. — На самом деле, мне порекомендовали остановиться. — И кто же? Мегатрон? Я Вас умоляю. — Свитчвайр усмехнулся. — То, чего не знает этот кон, ему не повредит. Оптимус неодобрительно посмотрел на Свитчвайра, всё же делая глоток сверхзарядки из вежливости. — Этот кон — Лорд Верховный Протектор, — напомнил Прайм. — Я виню — кхм, простите — я не виню никого, кто ненавидит его за преступления, совершенные во время войны, так же как я не виню десептиконов, которые думают обо мне то же самое… Но даже в таком случае он заслуживает уважения, как и я, независимо от того, какие личные чувства вы к нему испытываете. Свитчвайр улыбнулся и похлопал Оптимуса по плечу. — Как великодушно! Вы очень милосердный лидер, Прайм. Оптимус изогнул зрительный гребень, продолжая потягивать сверхзаряженное. Ох, это была отвратительная идея. Он чувствовал, как у него кружится голова, а баки восстают против этой сладости. Мегатрон был прав. Я должен сказать ему. Ему бы хотелось услышать, как я произнесу это вслух, а мне бы хотелось увидеть его улыбку. — Что… хм… что Вы хотели сказать о… Совете? Думаю, что-то вроде государственных дел?... — Вопросы по делам культуры, да. — Свитчвайр уверенно провел Оптимуса сквозь небольшую толпу незнакомых трансформеров, которые носили странные знаки и выглядели испуганными, заметив Прайма. — Нам поручили восстановление Каона, и я надеялся узнать Ваше мнение о некоторых наших идеях. Что ж, работы по реконструкции наконец начали продвигаться и к Каону — без сомнения, отчасти из-за того, что Мегатрон выделил свои личные средства на проект. — Понятно. Мегатрон лучше сможет помочь Вам с этим, — серьезно сказал Оптимус. — Он провел там всю свою юность… — Ну да, я признаю это, — уклонился от прямого ответа Свитчвайр. Почему он выглядит таким недовольным при упоминании Мегатрона и Каона? Никто не мог бы руководить восстановлением Каона лучше, чем Мегатрон, который так хорошо знал его культуру. — Но, насколько я понимаю, он был бы сторонником того, чтобы сделать всё как раньше, что, конечно, не является нашей целью! Наша цель — улучшить, и все мои друзья говорят, что до войны Каон был… эм… не очень приятным местом. Оптимус моргнул, пытаясь переварить сказанное. Он остановился в центре большой комнаты, понимая, что что-то в этих словах не так. — Мегатрон никогда не хотел, чтобы Каон оставался таким, — сообщил Прайм. — Я думаю, он хотел бы, чтобы его город возвысили и оценили наравне с Иаконом, что — кх — извините — наверняка и является вашей целью? — О, нет города, который мог бы сравниться с Иаконом! — возмутился Свитчвайр, прижимая сервопривод к искре. — Иакон — наша столица и жемчужина Кибертрона. Тем не менее мы подумали, что, возможно, было бы лучше перестроить Каон, чтобы он соответствовал архитектуре Иакона. Нанять профессионалов, построить пару высококлассных жилых башен, заплатить нескольким знаменитостям, чтобы они перебрались туда... Мы хотим превратить город в популярную туристическую достопримечательность: это, безусловно, помогло бы восстановить тот район… Иаконская архитектура и дорогие башни – в Каоне? Где-то глубоко в мозговом модуле Оптимуса прозвучал сигнал тревоги. — Вы заблуждаетесь, — сказал Прайм, нахмурившись. Он говорил медленно, произнося всё слишком четко и осторожно, чтобы убедиться, что его поймут правильно. — Когда-то Каон был домом яркой и богатой культуры рабочих, чей тяжёлый труд обеспечивал процветание на Кибертроне. Многие из тех мехов теперь вернулись в надежде возродить эту культуру свободной. Я бы не советовал игнорировать уникальный стиль архитектуры Каона — восстановление города по образу Иакона и обращение к бывшей элите не поможет с решением вашей проблемы. — Называть то, что они там создали, культурой… весьма великодушно с Вашей стороны, милорд Прайм, — сказал Свитчвайр, сморщив от отвращения лицевую панель. — Мне сложно найти какую-либо ценность, помимо практической, в произведенных в Каоне вещах; особенно зная, какие мехи там жили. В конце концов, великие творческие умы никогда не рождаются на шахтах и фабриках! Оптимус уставился на самодовольное и презрительное выражения лица Свитчвайра, аудиальные датчики зафиксировались на его холодном смехе, и внезапно, без предупреждения, Прайм пришел в ярость. Как могло получиться, что они зашли так далеко и при этом так мало изменилось? Когда Оптимус снова начал говорить, его голос был мертвенно-тихим, а оптика светилась праведным гневом. — Хромслингер, Плавильня; металл, драгоценные камни, проволока и паяльная лампа, около 4790ДВ. Гаджет, Беготня на свалке; минеральная краска по камню, около 13789ДВ. Мегатронус, «К миру», литературное произведение, около 256ДВ. Граундграйнд, художник-граффитист, работал с 768ДВ по 012ВВ. Бесчисленное количество работ было уничтожено, за исключением файлов с их изображениями... — Эм… сэр? — Свитчвайр выглядел озадаченным, наклонив шлем и беспомощно пожав плечами. — Я не уверен, что понимаю, о чем вы говорите… — К Вашему сведению, я каталогизирую каонитских художников и писателей, выходцев из низших каст, чьи работы остались в Архивах, — произнес Оптимус. Он услышал легкую невнятность в собственном голосе, когда начал говорить быстрее и громче, но не мог заставить себя чувствовать смущение по этому поводу. — Когда-то, в рамках восстания, существовали подземные галереи с произведениями шахтеров и рабочих, созданными в те немногие часы отдыха, которые им были позволены; созданными для того, чтобы делиться с другими представителями своей касты и выражать боль своего существования. Мы каталогизировали всё, что могли, но многое было уничтожено либо Высшим Советом, либо временем… многое нам не было позволено сохранить, потому что они не могли доверить нам свое искусство. И, честно говоря, они были правы. Оптимус дрожал всем корпусом, глядя на робота перед собой. — Как ньюспарку, Вам предстоит многое узнать о нашей истории, советник. Возможно, Вы захотите пересмотреть свою позицию. Многие умершие Каона заслуживают того, чтобы их помнили. Свитчвайр перезагрузил свой вокализатор, смутившись. — Ах. Как… великодушно с вашей стороны поделиться со мной своими знаниями. Я вижу, что Вы очень увлечены Каоном. — Я увлечен… разнообразием культур на Кибертроне, — ответил Оптимус. Ему было трудно подобрать слова сейчас, когда его процессор работал столь медленно, а мысли были настолько спутаны. — Это всегда интересовало меня, задолго до начала войны. Будучи архивистом, я изучал специфическую субкультуру гладиаторов в Ямах. Моя статья по этой теме находится в открытом доступе — я пришлю вам копию, если Вы захотите ознакомиться. — Как заботливо с Вашей стороны, — поле Свитчвайра пылало от унижения и досады. Очевидно, этот разговор пошёл не в том направлении, которого он хотел. — Я уверен, что статья увлекательна, Прайм, но многие из ваших сторонников задаются вопросом, разумно ли поощрять десептиконов в их вере в то, что они равны нам. В конце концов, они монстры — жестокие скоты, чернорабочие, которые полезны для наших усилий по восстановлению планеты лишь в качестве грубой силы. На мгновение Оптимус почувствовал, как округлилась его оптика, как громко зажужжали схемы внутри корпуса. Конечно же, он не так услышал, конечно же, Свитчвайр не сказал... Но он услышал всё правильно. И мех сказал именно это. Оптимус выпрямился во весь рост, сжав кулаки. Сверхзаряженное и ярость превратились в жгучую смесь, пронзая все его линии. Это не то, за что я боролся и чуть не умер. Это не то, ради чего прошли столетия войн. Я не позволю этому случиться снова. Я не позволю. — Вы видите этих мехов? — спросил он, сердито указывая на скопление десептиконов неподалеку. По выражениям их лиц можно было предположить, что они подслушали весь разговор и были весьма поражены, обнаружив Оптимуса, квинт возьми, Прайма защищающим их. — Вы их видите? Свитчайр нервно перезагружал свой вокалайзер, поглядывая на настороженных десептиконов. Те ощетинились, когда он посмотрел на них, готовые достать оружие при малейшей провокации. — Я… лорд Прайм, да, но… — Они чем-то отличаются от Вас или меня? — требовательно спросил Оптимус. — Я… я не понимаю вопроса. — Я хочу, чтобы вы, глядя мне в глаза, сказали, что делает этих мехов «менее достойными», — прорычал Оптимус. Он понял, что его голос был слишком громким, что он, неуверенно, но нависал над советником, и жестикулировал слишком яростно. Его линии покалывали, бурлящий энергон бежал по ним все быстрее и быстрее, вызывая головокружение. — Какие их качества означают, что они заслуживают меньшего? — Они военные преступники! Это все знают! Оптимус глухо рассмеялся, яростно допивая остатки своего сверхзаряженного и отбрасывая бокал в сторону. — Как и я, — ответил он. — Как и Рэтчет или Бамблби. Если вы судите по тому, у кого на руках больше энергона, Свитчвайр, то стоит начать с меня. Имеете ли вы хоть малейшее представление об ужасах, свидетелем которых я был; о насилии, которое я совершил; об оправданиях, которые я позволил себе, продолжая войну? Конечно, нет, потому что Вы. Не. Были. Там. Никого из вас там не было! Свитчвайр издал возмущенный звук. — Я, независимо от моего возраста, подробнейше изучал войну и обсуждал ее со своими друзьями, и… — Значит, вы знаете о войне больше, чем я, мех, который сражался в ней? — язвительно спросил Оптимус. — Один из тех, кто, возможно, стал ее причиной? — Мой господин, никто не винит Вас в войне, — ошеломленно сказал Свитчвайр. — Никто никогда… — Но не в этом ли суть проблемы? — Голова Оптимуса кружилась от воспоминаний: постоянные сражения, кровь и насилие, которые все еще мучили его во снах, чувство вины, бесконечные, изнурительные страдания на протяжении многих веков… — Возможно, меня следует винить. Я мог бы быть сильнее, я мог бы пойти на компромисс, я... я должен был... я... Оптимус покачнулся, и комната резко закружилась вокруг него. Зрение затуманилось: всё выпитое сверхзаряженное ударило в процессор одновременно. Он попытался нащупать что-нибудь, чтобы удержаться, но стабилизаторы начали подводить его, и он споткнулся... Следующее, что Прайм осознал: он оказался на полу, глядя в потолок и задаваясь вопросом, как он сюда попал.

***

Мегатрон и Рэтчет застали дымящегося Оптимуса Прайма уже распростертым на полу и растерянно моргающим. Он, казалось, был глубоко озадачен тем, как оказался там внизу, со стеклянной оптикой переводя взгляд с себя на меха, теперь нависшего над ним. В тот момент он настолько походил на себя-архивиста, что искра Мегатрона болезненно вспыхнула. Это продлилось недолго. Следом его захлестнул гнев — гнев на Оптимуса за то, что тот отказался его слушать; на самого себя, потому что даже сейчас он чувствует, что должен был защитить предавшего его меха; и на всех остальных присутствующих, что просто стояли, хихикая и отказываясь помочь. Даже автоботы, что, пожалуй, было хуже всего. — Вектор Сигма, — выругался Рэтчет в ужасе. — О чем он думал… — Он не думал, — сказал Мегатрон. — Я советовал ему остановиться, но, полагаю, ответ: «Ты не мой хранитель, Мегатрон» говорит сам за себя. — Ну, в этом он прав, — пробормотал Рэтчет. — И все же я здесь. По-прежнему никто не пытался помочь Оптимусу. Он ожидал, что его десептиконы не будут беспокоиться — в конце концов, Оптимус, по их мнению, был их врагом; но ньюспарк Свитчвайр просто стоял рядом, переглядываясь с пресс-ботом и захлебываясь удивленным смехом. Взгляд Мегатрона окинул толпу: квинты, на этом уровне было слишком много пресс-ботов, слишком много камер, сплетников и просто сомнительных персонажей, которые будут использовать этот эпизод против Оптимуса еще лет сто. Если бы он сейчас был в другом настроении, то с радостью праздновал бы эту оплошность Прайма вместе со всеми. Если бы он был умнее, если бы его не запутали чувства слишком древние и упрямые, чтобы исчезнуть… Он отмахнулся от разветвленного древа из сожалений. Это не тот момент, чтобы колебаться. Перед ним явно был поставлен выбор, который он сделал прежде, чем разум смог бы вновь заявить о себе. Мегатрон прорывался сквозь толпу, пока холодная ярость прожигала его цепи. Он заметил мехов, которые предположительно являлись союзниками Оптимуса (хотя и не были близкими друзьями - это было бы еще хуже): они уставились на него, в то время как пресс-боты начали фотографировать. Никто ему не помогал. Никто ему не помогал. Завтра Оптимуса будет мутить от стыда, и никто ему не поможет… — Выключить камеры! — рявкнул Мегатрон, отгоняя репортеров и хихикающих мехов. Он услышал позади себя щелчок вспышки, и его шлем со сверкающей алым оптикой повернулся в ту сторону. Он зарычал, схватил ответственного за это пресс-бота одним сервоприводом, а другим тут же вырвал чип данных, содержащий сделанные изображения. — Что я только что сказал? — Эй! — Взволнованная и раздраженная репортерша вышла вперед, предположительно, чтобы защитить своего коллегу. — Вы не можете конфисковать наши кадры! У нас на Кибертроне теперь свободная пресса — Вы не можете просто… — Скоро увидишь, что я просто могу, — ответил Мегатрон, выпрямляясь. Он громко хрустнул суставами шеи, нависая над репортером и ее съежившимся оператором со звуком прямиком из их кошмаров. — Полагаю, я единственный, кто может. А что касается свободы мнений… Не хотели бы вы услышать, что я думаю об этом вашем крайне срочном репортаже? Я буду рад объяснить вам максимально подробно свою точку зрения. Репортер быстро затрясла головой, издав короткий писк, а пресс-бот в ужасе нырнул за нее. — Я так и думал, — усмехнулся Мегатрон, отворачиваясь. Толпа расступилась. Оптимус, все еще испытывающий головокружение, в настоящее время пытался - безуспешно - встать. По крайней мере, теперь рядом с ним был Рэтчет, сурово сдерживающий поток яростных ругательств, которые он, без сомнения, приготовил в адрес своего друга. Мегатрон прошел через образовавшуюся пустоту и поднял Оптимуса на ноги, разъяренный тем, что оказался в таком положении. Какими бы фантазиями он ни тешился ранее, роль няньки пьяного Прайма в них явно не входила. — Что ты творишь? — прошипел Мегатрон, крепко сжимая запястье Оптимуса. — Ты выше этого, Оптимус. Я отчетливо помню, как говорил тебе остановиться… Оптимус поднял глаза: его ярко-синяя оптика блестела, и Мегатрон внезапно снова стал гладиатором, удерживающим молодого архивиста, которого он любил. Он выдохнул, вынужденный перезагрузить свой вокалайзер. Спокойно. Ты сможешь отругать его завтра, когда он, вероятно, будет слушать внимательнее. — Ты ничего не повредил? Оптимус моргнул, медленно и с любопытством, а затем улыбнулся: улыбнулся так, будто смотрел на солнце после столетий в пещере; улыбнулся, как будто увидел лицо самого Праймуса. — Мегатрон, — прошептал Оптимус, неуверенно протягивая руку, чтобы приложить ее к блестящим нагрудным пластинам десептикона. Его прикосновение было знакомым и шокирующим, словно молния ударила в доспехи, и Мегатрон едва удержался, чтобы не отшатнуться. Оптимуса качнуло, и Мегатрон был вынужден схватить его за талию. — Будь уверен, это я, Оптимус, — сказал он. — А теперь стой ровно. — Мегатрон… — Оптимус заулыбался еще шире и наклонился к нему. Черные пальцы схватили наплечники десептикона и вцепились в них, чтобы удержать равновесие, а его стеклянный взгляд скользнул вниз к губам Мегатрона. — Я… хм… просто думал о… — Прайм! — Голос Свитчвайра, доносившийся эхом справа от них, был сдавлен ужасом. — Прайм, Вы… Вы видите, кто это… — Тихо, — прорычал Мегатрон меху. Я найду способ убрать его во что бы то ни стало. Затем мягче: — Продолжай, Оптимус. Ты думал…? — Вспомнил митинги, — ответил Оптимус. Он мрачно хмурился и в целом выглядел так, словно ему нужно было сосредоточиться, чтобы произнести что-либо. — Те, где ты приветствовал наших единомышленников, помнишь? Мегатрон сглотнул, чувствуя напряжение в искре. — Да, Оптимус. Я помню, — сказал он. — Тогда ты был меньше и гораздо лучше помещался в моих руках. — Хотелось бы, чтобы я все еще мог там поместиться, — пробормотал Оптимус. Он с тихим стуком прижался лицом к груди Мегатрона, нежно уткнувшись носом в блестящую серебряную броню, как будто они все еще были любовниками, как будто не прошло столетий с тех пор, как они в последний раз так соприкасались. Это было чудом… и слабостью, — Мегатрон тут же запаниковал. Нет. Не сейчас. Я еще не готов, мои планы - еще столько подготовки - я не собирался - не думал - еще не время -! Мегатрон напрягся и оттолкнул Оптимуса, словно это прикосновение обожгло его. В оптике автобота промелькнуло разочарование от предательства, а из его вокализатора вырвался измученный звук, будто ему пронзили искру. Мегатрон ненавидел этот звук, это выражение лица, которое заставляло его чувствовать, что он сделал что-то не так, что он разрушил все хрупкое и прекрасное, что выросло между ними, в момент страха. — Почему? — спросил Оптимус прерывисто. — Почему ты меня оттолкнул? Почему ты всегда меня отталкиваешь? Эти слова поразили его, как пушечный выстрел. Это не я принял титул, который мне никогда не предназначался! Это не я предал священное доверие между нами! Это ты, это ты, даже если я оттолкнул, это твоя вина - Если я не оттолкну первым, то это сделаешь ты; и эту боль я не смогу вынести. — Иди домой, Оптимус, — выплюнул Мегатрон, пытаясь отойти. Оптимус последовал за ним, заставив Мегатрона повернуться и схватить его за плечи. — Домой. Сейчас же. Прежде чем ты еще больше опозоришь себя. Оптимус нахмурился, и растерянное выражение его лица сменилось на сердитое. — Тебе стыдно. — Ну, если тебе нет, то обязательно будет, — отрезал Мегатрон. — Из всех мехов, ты не можешь вести себя так. Ты не можешь. Мнение руководства Кибертрона для тебя ничего не значит? Оптимус качнулся, почти потеряв равновесие. Он схватил Мегатрона за бедра, чтобы стабилизироваться, цепляясь за швы слишком фамильярно, чтобы это было совпадением. Любой, у кого есть оптика, увидит, как быстро он нашел эти слабые места в броне Мегатрона, и удивится, откуда он их так хорошо знает. — Почему это должно иметь значение? — спросил Оптимус, полный презрения. — Похоже, что я вел всю эту войну, стремясь к равенству, только ради того, чтобы всё повторилось. Мех, о возвращении которого я когда-то молился, все еще остается моим врагом, несмотря на все мои усилия; и каким-то образом мой народ превратили меня в святого идола — меня, склонного к ошибкам, наивного, безнадежного маленького архивиста, который никогда ничего не знал… — Прекрати. — Судя по всему, Оптимус достиг стадии пьянства, связанной с ненавистью к себе, а это значит, что он еще более не в себе, чем сейчас кажется. — Сейчас не время обсуждать это. Не пока ты в таком состоянии. Иди домой. Оптимус выпрямился и посмотрел прямо в оптику Мегатрона, схватив его за руку с такой яростью, что заставила Мегатрона запнуться. — Когда этого будет достаточно? Процессор Мегатрона болел, а его эмоциональные подсистемы были почти полностью подавлены. — Чего будет достаточно? — Этого! — сказал Оптимус, решительно указывая на комнату вокруг них. — Когда ты будешь удовлетворен? Когда ты простишь мне преступление, которое я никогда не собирался совершать, предательство, которого я никогда не хотел? Что мне нужно сделать, чтобы заставить тебя поверить? Я переделал нашу планету вместе с тобой, установил твой статус равным своему, дал тебе Совет, Сенат и военное командование, и все равно этого недостаточно… Мегатрон поперхнулся. Несмотря на фантазии, которые он позволил себе развить ранее, он не верил по-настоящему, что Оптимус имел в виду то, что сказал. Он думал, что, возможно, существует нить, которую он мог бы потянуть, чтобы распутать Оптимуса и постепенно завоевать его расположение… Но это не было постепенно. Говорил ли Оптимус то, что, по его мнению, он должен был говорить? Имел ли Оптимус в виду, что он хочет, чтобы Мегатрон снова был рядом с ним, сейчас, немедленно, перед всей этой толпой глазеющих ботов? Что он хотел любви Мегатрона, что он хотел возобновить отношения, которые у них когда-то были? Нет. Нет, он ошибся, он что-то упустил, потому что Оптимус Прайм никогда бы... — Что мне еще дать тебе, чтобы ты наконец увидел? — спросил Оптимус. Его оптика была широкой и влажной, открытое поле болело, излучая ужасную, знакомую тоску: тоску, которую Мегатрон понимал очень хорошо. — Мое слово? Мою жизнь? Мой трон? Я бы отдал тебе всё, чтобы ты только поверил в это. Этого будет достаточно? Он отошел назад, немного спотыкаясь, глядя вниз, в пол... А затем его нагрудные пластины полностью раздвинулись, обнажив искру Оптимуса для всей собравшейся толпы. Мегатрон замер. Он не мог не смотреть, задыхаясь, на пылающую красоту, теперь открытую ему. Однажды он уже мельком видел это, стоя в самом центре ядра Юникрона; но там его тело терзала агония, а контроль над процессором принадлежал другому. Это не было так прямо, открыто и направлено на него. Это был глубоко интимный, личный поступок. Никакая искра не должна быть показана такому количеству мехов. Но Оптимус обнажился не перед этой публикой. Он сделал это ради Мегатрона. — Это то, что тебе нужно, чтобы поверить, что я не лгу? — спросил Оптимус. — Тогда возьми! Моя искра уже давно была твоей. Возьми ее. Мегатрон внезапно осознал наличие у него собственной вентиляции. Она работала с резким скрежетом, глубоким, дрожащим звуком, доносившимся откуда-то изнутри. Это было неправильно: смотреть на искру Оптимуса, но как он мог не смотреть? Ее теплое сияние окутало всё существо. Он даже не осознавал Матрицу. Мегатрон видел достаточно иллюстраций, чтобы распознать, что это, но это совершенно не имело значения. Что имело значение, так это искра, сиявшая в центре, бело-голубая, пульсирующая от приливов и отливов самой жизненной силы Оптимуса: красивая, совершенная и ослепительно яркая, обладающая чистой энергией, которую он никогда раньше не видел… Огонек света вырвался из этой искры и коснулся его, поцеловав нагрудную пластину; а потом, ох, потом его охватила такая глубокая печаль, что она грозила поставить его на колени. Грусть Оптимуса. Вот что он чувствовал: бремя Лидерства, никогда не заживающее горе, никогда не прекращающийся траур по Мегатрону, по Кибертрону, по каждому меху, с которым он когда-либо сражался. Мегатрон впервые почувствовал, какие раны нанесла эта война любимому трансформеру. И он чувствовал, помимо всего, как сильно Оптимус все еще жаждал его, как сильно бот, ставший Праймом, все же любил его... Оптимус все еще стоял там, глядя на него, и голубая оптика была полна того же доверия, которое он когда-то видел на фейсплейте Ориона Пакса. Эта искра была прямо здесь, открытая для него, обнаженная и готовая к тому, чтобы он лелеял ее или уничтожил по своей прихоти. Всё, что ему нужно было сделать, — взять ее. Мегатрон подался вперед так быстро, как никогда раньше, слишком быстро, чтобы его можно было остановить. Его сервоприводы устремились к этой обнаженной искре, как будто пытаясь задушить ее жизнь... Свет потух, когда Мегатрон закрыл нагрудные пластины Оптимуса и запер его искру. — Не здесь, Оптимус, — пробормотал он. — Не так. Оптимус вздрогнул, а затем его шлем мягко коснулся груди Мегатрона, а щека прижалась чуть выше искры. — Мой Чемпион, — прошептал он. Его оптика глючила, закрываясь; свет внутри нее потускнел. — Я хочу - я только…- я хотел мира… — Тише. — Мегатрон наклонился и подхватил Оптимуса на руки. Удивительно, насколько легко было поднять его, даже в его более высокой и тяжелой форме. Прошло очень много времени с тех пор, как Мегатрон в последний раз держал его должным образом. — Давай отвезем тебя домой. Оптимус прижался к Мегатрону, прислоняя лицевую панель к металлическому покрытию с тихим гудением. — Я дома, — пробормотал он. — Я с тобой. Это нечестно. Это не было честно, или справедливо, или… или ожидаемо, и Мегатрон не чувствовал себя таким уязвимым веками. Он так давно не причинял себе такой боли… Он не мог делать этого здесь. Он не мог. Оптимус не должен подвергаться дальнейшим насмешкам, а Мегатрон не может допустить неминуемого расслабления в этом месте: в окружении врагов и подчиненных. Он окутал себя холодным гневом, развернулся с Оптимусом на руках и направился к двери. — Прочь с дороги, — прорычал он, и толпа тут же расступилась, обмениваясь нервными взглядами. — Я не думаю, что… — Должны ли мы позволить Мегатрону… — А что, если они обвинят Мегатрона в… — Подождите, а мы не можем забрать?... — Нет, — рявкнул Мегатрон, перекрывая нарастающий гул возражений. — Я позабочусь о Прайме лично. Вы уже достаточно сделали для него этой ночью. Он почти ожидал увидеть Рэтчета, блокирующего дверь, но медик просто кивнул в ответ на эти слова, и в его оптике читалось усталое смирение. — Тогда иди, — горько сказал он, махнув рукой. — Отведи его домой. Мегатрон нахмурился, но не стал задавать вопросы. Время для этого будет позже. Сейчас об Оптимусе нужно было позаботиться, а Мегатрону нужно было побыть одному. Ему нужно было о многом подумать… И изменить немало планов.