lonely soldier, my heart beats for you

      Кодзусима встречает его легким прибрежным ветром и закатными лучами, стоит Юджи открыть окно поезда и слегка выглянуть. В глаза тут же бросаются зеленые луга и редкие дома, расположившиеся несколько хаотично. В одном месте они стоят едва ли не в ряд, а в других расположены обособленно и разделены друг от дружки зеленеющими кустами и деревьями, чьи ветви то и дело колышутся, как только их коснется ветер. Вечернее умиротворение прерывает стук колес, но и это приятно греет слух парню, давно забывшему значение слова «покой». Он вдыхает полной грудью, щурясь и вглядываясь вдаль. Тонкая корка неверия селится на крае мыслей, что роем продолжают отравлять его мозг.       Юджи сбежал.       Сбежал из Токио, как только у него возникла такая возможность. Продал дом, резко опустевший после смерти деда, и, недолго думая, купил небольшую хижину здесь — в небольшом селе в округе Осима, так и не решившись уехать дальше префектуры города, в котором кипела и продолжает кипеть жизнь. На сборы ушло гораздо меньше времени, чем он предполагал. Два чемодана, сейчас стоящих на скамье и служащих материальным доказательством того, что он действительно решился на такой шаг, кажутся одинокими. Потерянными. Как и он сам. Чужими для места, которое он собирается назвать своим домом. Правда, неизвестно насколько.       Станция оказывается на удивление маленькой и безлюдной. Это сильно резонирует с шумным вокзалом Токио, где отовсюду доносились крики, смех, и плач людей, чей поток был просто нескончаем. На небольшой платформе кроме него есть разве что пожилая пара и несколько детишек, гуляющих здесь со скуки. Юджи опускает чемоданы на землю, спустившись с поезда и проследив за тем, как он затихает и весь словно проседает, визуально становясь меньше. Хотя, возможно, это все обман зрения.       Он пытается вспомнить, как ему добраться до своего нового дома, припоминая телефонный разговор и задаваясь вопросом о том, сможет ли вообще здесь поймать машину. Порывшись в карманах брюк, Юджи неуверенно выуживает клочок бумаги, на котором написал адрес и краткое описание его будущего места проживания, после оглядываясь и взглядом находя работника станции. Им оказывается мужчина средних лет, чьих волос еще не успела коснуться седина.       Почтительно поздоровавшись, Юджи спрашивает у него дорогу, показывая адрес и, к своей же радости, видя узнавание на лице собеседника. Мужчина оказывается словоохотлив, так что не только уведомляет его о том, как дойти до места назначения, но и посвящает в жизнь деревни, говоря, что молодому человеку здесь точно понравится.       — Благодарю, — поклонившись в знак признательности, Юджи спускается с платформы и неожиданно быстро находит главную дорогу, следуя указаниям и неторопливо ступая вдоль тихих улочек села.       Вдалеке возвышаются горы и пестрят зеленью, словно бы служат в неком смысле стеной, защищающей это место. Юджи пару раз ловит на себе внимательные взгляды жителей, явно не привыкших к новому лицу, однако, когда их взгляды пересекаются и парень склоняет голову в знак приветствия, ответом следуют улыбки. Ребятня даже машет руками, а особо храбрые подбегают и спрашивают его буквально обо всем, начиная с того, что в его чемоданах и заканчивая тем, откуда он приехал.       Спокойствие и размеренность, что ощущаются не столько в поведении жителей, сколько в самом воздухе, не может не вызвать у него немного тяжелый, но вполне облегченный вздох.       У невысокого дома в окружении небольшого сада, его встречает бывшая домовладелица: женщина преклонных лет с милыми ямочками на щеках. Проведя его на веранду, она вручает ему связку ключей и обводит дом теплым взглядом. Юджи невольно замечает, что в глазах женщины застыли слезы.       — Позаботься о нем, молодой человек, — тихо говорит она и поправляет однотонное кимоно.       — Обязательно, — Юджи кивает, — вы всегда можете приходить, если пожелаете. Я вовсе не против.       — Что ж, тогда время от времени буду проверять, как поживают мои цветочки, — женщина тихонько смеется, и на миг касается локтя парня, привлекая его внимание к себе. — Надеюсь, тут тебе понравится.       — Я тоже, — Юджи улыбается ей, отчего тени на лице отступают на миг, и он почти походит на подростка. — Спасибо вам.       Минутой позже он отодвигает одну из раздвижных стен сёдзи*, оставляя обувь на входе и проходя в гостиную, приветствующую его низким столом, на коем женщина оставила пару блюд, бережливо накрытых, чтобы те не остыли. Рядом он замечает записку с пожеланием хорошо подкрепиться перед сном, и не может удержать кроткой улыбки. Пройдя вглубь, Юджи находит небольшую кухню, ванную и две комнаты, одна из коих, видимо, до этого была спальней, а другая — гостевой. Оставив чемоданы в первой, он наконец опускается на татами перед столиком и вглядывается в темнеющее небо через небольшое открытое пространство неплотно закрытых сёдзи. (прим. Сёдзи представляют собой легкие панели, выполненные из тонкой деревянной решетки и наклеенных листов ручной работы японской бумаги васи).       Тишина — что окружает парня, облаченного в легкую хлопковую рубашку и брюки, отчего он легко сойдет за студента или молодого работника, вот только одежде не удастся полностью скрыть шрамов, до сих пор отдающихся фантомной болью в груди, спине, руках. Приподнимая ладони, на коих красуются разве что мозоли, Юджи морщится и сжимает пальцы, впиваясь короткими ногтями в кожу. Левая ладонь ноет, напоминая о недуге. Он почти слышит тошнотворный запах крови, пробирающий до костей и вызывающий рвотные позывы.       Подскакивает с места, стремительным шагом идя в ванную, и после пять минут трет пальцы до покраснения, ополаскивая в воде и убеждаясь в том, что те не запачканы. Чисты, даже если совесть давно уже погрязла в болоте вины.       В итоге он смеется, тихо так, отчаянно. Опускается на пол и прикрывает глаза, чувствуя, как в груди не хватает воздуха. Медленно задыхается, вновь и вновь переживая тот ужас, в котором пришлось прожить без малого три года. Три года, кровью разделивших его жизнь на «до» и «после». И, если честно, Юджи сам не понимает толком, почему до сих пор дышит, видит мир вокруг, и просто, черт возьми, живет. Ведь за его тенью тянутся не одна и не две жизни тех, кто так же слепо боролся за зыбкую и непонятную никому цель. Кто, возможно, хотел жить сильнее, чем он сам, но встретил пулю в лоб или сердце.       Такую же тишину, окружавшую его двадцатое лето, разрушили новости о неугасающих конфликтах между Японией и Китаем, что постепенно вели к войне, влачившей за собой тысячи смертей. Сначала его ждал лагерь боевой подготовки, а после — и поле боя. Морщины на лице деда словно стали глубже, чем были раньше, и он буквально состарился на десяток лет за каких-то несколько минут. Юджи сидел у его ног, молча держа бумагу с призывом защищать страну, и вслушиваясь в мерный перестук капель дождя о крышу их дома.       — Не смей умирать раньше меня, малец, — наконец сказал дед, когда молчание стало невыносимым, — защищай слабых и помни, ради чего ты будешь бороться.       — Да, — Юджи кивнул, посмотрев на него.       — Война ужасна и коварна. Не дай ей отравить свои дух и сердце, — в тот момент голос мужчины дрогнул. — Я не уберег твоего отца и вот, теперь ты идешь под пули.       — Я не умру, — возможно, тогда его голос прозвучал слишком самоуверенно, но эта крохотная искра вызвала улыбку на старческом лице и расставание не было столь невыносимо.       А затем его встретил лагерь глубоко в горах, десятки юношей, приехавших вместе с ним и громкий голос тюи — старшего лейтенанта — призывавшего их бороться за страну. Всеобщее одобрение и молчаливое безразличие в глазах одного парня, позднее ставшего одной из причин того, почему Юджи до последнего не спустил курок пистолета, приставленного к собственному виску.       — Фушигуро Мегуми, — представился парень, когда Юджи подошел ближе и протянул руку для рукопожатия. По лицу Мегуми на миг проскользнул намек на некоторую степень удивления, но тот так и не пояснил причину этой эмоции, а Юджи был не из тех, кто лез другим в голову без разрешения.       — Будем знакомы, — улыбка Юджи была первым и последним лучом света прежде, чем все покатилось в тартарары.       Он засыпает, потонув в воспоминаниях и забыв из них выбраться. Засыпает прямо на полу ванной, сжавшись в маленький комок и дыша прерывисто. А просыпается с первыми лучами солнца, подрываясь на месте так, будто от этого зависит вся его жизнь. Сидит пару мгновений, расфокусировано оглядываясь и не понимая, где находится. Чувствует, что время только перевалило за четыре утра, но, вместо того, чтобы вернуться в спальню, расстелить футон и теперь уже поспать по-человечески, умывается, избегая смотреть в свое отражение.       Юджи отвык от комфорта.       И отвык спать крепко.       Он считает везением даже то, что прошлой ночью удалось урвать каких-то пять часов сна без пробуждений, потому что он давно уже делит сон с кошмарами. Кошмарами, что раскрывают свои сети, как только воспаленные от недосыпания глаза скрываются за свинцовыми веками.       В такое время можно разобрать лишь щебетанье ранних пташек, да дуновение ветра. Покинув свой новый дом в надежде немного отвлечься, Юджи не встречает никого на улицах и поэтому свободно осматривается, приглядываясь к невысоким домам и петляя вдоль улочек, пока взглядом не цепляется за холм, у подножия которого красным пестреют высокие врата тории, чьи столбы объединены двумя изогнутыми перекладинами.       Наличие храма в деревне не является чем-то необычным, но он все равно направляется в ту сторону, вспоминая деда, бравшего его с собой в храм Мэйдзи практически на каждый праздник. В последний раз Юджи посетил святилище уже после его смерти, отдав дань уважения почившей душе деда и торопливо покинув стены, уличающие его в смертях десятков людей.       Подойдя ближе, он различает дорогу, ведущую от ворот к основному храму и небольшим зданиям имеющим схожую с ним форму. Рядом с дорогой находятся каменные бассейны. Насколько Юджи помнит, они предназначены для омовения рук и рта. Хондэн* построен в форме прямоугольника, вертикальные столбы поддерживают треугольную крышу с широкими концами, приподнятыми кверху. Красный цвет является преобладающим и подчеркивает угольно-черный, встречающийся в небольших строениях, окружающих святилище. (прим. Хондэн — основное святилище).       Неподалеку от торий расположены каменные статуи и симэнава*. Тут, как и в самой деревне, преобладает некоторое буйство живых растений. Храм буквально утопает среди деревьев и кустарников, укрывающих его от окружающего мира. Юджи останавливается у торий, не решаясь войти. Он замечает изогнутый мост, выложенный из темного камня; его красные перила кажутся немного хрупкими. В мыслях мелькает искреннее изумление тем, насколько ухоженно выглядит это место. Население деревни немногочисленно, но от храма вовсе не веет запустением. (прим. Симэнава — веревки, ограждающие храм от злых духов).       В этот момент его острый взгляд улавливает движение, и Юджи видит две фигуры невдалеке, у того самого моста. Высокого мужчину в белых одеждах сайфуку* и черном головном уборе эбоси, в коем он признает каннуси*, и женщину, покорно следующую за ним. Наверняка — мико, служительница храма. (прим. Сайфуку относится к ритуальной одежде, которую носят священнослужители; Каннуси — священнослужитель).       Они как раз переходят мост, когда мужчина останавливается. Юджи не сразу это осознает, настолько плавно тот прекращает свой шаг и слегка поворачивается корпусом. От того места, где стоит Юджи трудно разглядеть чужой профиль, но парень замечает, что волосы у священнослужителя белые. Отнюдь не седые, они напоминают первый снег, только-только усеявший землю.       Похоже, он замечает присутствие столь раннего гостя, поэтому и останавливается. Однако, Юджи не особо горит желанием вести беседы или совершать обряд очищения. С мгновение он вглядывается в профиль мужчины, намеревающегося посмотреть в его сторону, и разворачивается, стремительно удаляясь от ворот храма. Солнечные лучи бликами переливаются в прозрачной воде бассейна.

* * * * * *

      Юджи ловит себя на мысли, что думает о том человеке у храма. Это происходит ненавязчиво и фоном, когда он просыпается от тревожного сна в два часа ночи, прерывисто дыша и моргая в окружающую его тишину. Когда готовит кофе в светлой кухне, выглядывающей прямо в любовно выращенный сад, или читает газету, уже на десятой строке теряя нить повествования. Точнее не о самом каннуси, а о его волосах и поступи. В последней угадывается человек относительно молодой, что также было заметно и по тому, как легко мужчина удерживал прямую спину и буквально не излучал ни доли напряжения.       Нет ничего странного в том, что священнослужителем может оказаться человек, еще не переступивший третий десяток, но Юджи почему-то цепляется за это и все время возвращается к зыбкому образу. Возможно, все дело в том, что ему больше нечем занять себя, вот мозг и хватается за любую нелепую и странную на первый взгляд деталь.       Но и это не объясняет того, почему парень вновь и вновь приходит к храму, так и не решаясь ступить дальше ворот. Он лишь смотрит на тот мост несколько минут прежде, чем вернуться обратно. Время от времени на глаза попадаются худенькие служительницы, размеренно идущие в неизвестном ему направлении, но никак не тот человек, постепенно занявший часть его мыслей.       Проходит неделя, и жители уже открыто его приветствуют, сталкиваясь на улицах. Юджи борется с легким чувством тоски при взгляде на детей, увлеченно рассказывающих что-то своим родителям, и все же радуется тому, что этого места не сумели коснуться ужасы войны. Да, её присутствие нетрудно разгадать по скудным прилавкам и тому, насколько мало он встречает мужчин в поселении, но и это несравнимо с тем, что выжжено у него в памяти.       — Почему вы не входите? — раздается рядом тихое на восьмой вечер, как только Юджи отступает от ворот, готовый уйти. Он вздрагивает всем телом, но не оборачивается, краем глаза замечая голубые одежды того, кому принадлежит низкий, но довольно приятный голос. — Духи примут любого, кто пройдет через тории.       В словах этих нет скрытого контекста, и, Юджи смеет предположить, что человек, произнесший их, и не стремился вложить в них ничего сверх того. Но он цепляется за фразу и задается вопросом о том, заслуживает ли разрешения войти, несмотря на то, что позволил умереть слишком многим людям.       Проходит долгая минута, и он все еще медлит с ответом. Мужчина рядом с ним делает шаг вперед, теперь полностью оказываясь в его поле зрения и поворачиваясь к нему так, что Юджи может с легкостью рассмотреть чужую внешность.       — У меня пока нет причин, чтобы входить внутрь, — наконец говорит Юджи, открыто смотря на того и узнавая священнослужителя.       На нем нет головного убора, отчего взгляд первым делом приковывают светлые волосы, аккуратно прикрывающие лоб и затылок. Ярко-голубые глаза проницательно смотрят в ответ: мужчина тоже рассматривает его, не скрывая этого и слегка улыбаясь. На его лице застывает нейтрально-приветливая маска. Юджи признает, что тот выглядит молодо.       Мужчина довольно красив для того, чтобы быть простым каннуси в богом забытой деревне, но парень спокойно отметает подозрения, зная, что это не его дело.       — Вы здесь проездом?       — Нет, — Юджи сохраняет беспристрастное лицо. Открытость и жизнерадостность умерли вместе с первым человеком, чей череп пробила его пуля. — Недавно переехал.       — Занятно, — улыбка не сходит с чужого лица. В ответ на вскинутую бровь, мужчина даже позволяет себе коротко рассмеяться, сильнее руша образ смиренного священнослужителя. — Обычно, молодые люди предпочитают большие города, а не маленькие деревни.       — Разве то же не касается и вас?       — Я выгляжу так молодо? — следует вопрос, наполненный неподдельным недоумением.       — Но и на почтенного господина не сойдете, — Юджи не стремится его задеть, но поздно осознает, что и кому сказал, прикусывая язык. — Прошу прощения за грубость.       Мужчина окидывает его оценивающим взглядом, усмехнувшись и слегка качнув головой в знак того, что не стоит извиняться. Складывает руки за спиной, выпрямляясь и окидывая взглядом пейзаж за спиной Юджи. Он выше парня, не то чтобы сильно, но достаточно, чтобы Юджи слегка поднимал голову, смотря на него.       — Вы приехали в период затишья, поэтому и храм пустует, — продолжает разговор каннуси, не торопясь его оставлять. — В праздничное время жители деревни приходят сюда вместе с семьями, устраивают ярмарки и любой может приобрести талисманы на удачу и загадать желания. А сейчас все слишком заняты урожаем и повседневными делами. Близится время летнего фестиваля и, думаю, там вам удастся лучше проникнуться общей атмосферой.       — Не помню, когда в последний раз был на фестивале, — неожиданно для себя признается парень и вместо удивления натыкается на понимание в чужом взгляде.       — Вас призывали? — вопрос может сойти за утверждение, но мужчина склоняет голову, дожидаясь его ответа.       — Откуда… — Юджи не заканчивает, хмурясь и отступая. Окинув собеседника холодным взглядом, он поджимает губы.       — Ваша стойка, походка и даже то, что вы невольно завели руку за спину по привычке. Возможно, раньше вы так проверяли, на месте ли оружие, — он усмехается, — все говорит об одном.       Юджи такой ответ не устраивает, это видно по напряженным плечам. Не то, чтобы он думал о том, что за ним следят, но человек перед ним все меньше походит на обычного священнослужителя. Пауза норовит растянуться и после сорваться, как неудавшийся аккорд в расстроенном пианино.       — Мой близкий друг некогда служил и имел схожие с вашими привычки, — ставит, наконец, точку мужчина. — Все… еще не можете отпустить?       Юджи знает, о чем он. Знает, но не намерен раскрывать душу незнакомому человеку, ведь от этого не будет никакого толку. Разговоры не помогут, он уверен. Наоборот, они сделают лишь хуже, начнут бередить и без того кровоточащие раны, сильнее надавливая и вскрывая те, что постепенно начали рубцеваться.       Он смотрит на мужчину пару мгновений и молча разворачивается, оставив его одного у ворот. Вдогонку за ним следует лишь ветер, принося с собой легкую прохладу, касающуюся кожи сквозь ткань тонкой рубашки.       При первой встрече с майором, Юджи подумал о том, что понял природу того удивления, что пошло рябью по лицу Мегуми. Высокий мужчина с ядовитой ухмылкой был похож на него, разве что черты казались более жесткими и резкими. Любой бы подумал об их кровном родстве, но Юджи знал, что это невозможно. Сукуну тогда он видел впервые.       И, как ни странно, сразу же попал в его черный список, при любой встрече натыкаясь на взгляд, полный презрения и получая дополнительные задания, на кои тот не скупился. Юджи приходилось пробегать лишние десять километров, стоять дозорным в непогожие ночи, драить полы в уборных и проходить полосу препятствий с двумя автоматами наперевес, чувствуя, как одеревеневшие ноги от напряжения почти подкашивались. Мегуми молча следовал за ним. Был непреклонен, даже когда Юджи пытался убедить того, что в этом нет никакого смысла.       — Какого черта? — спросил он его, пока капли дождя пробирались под форму и холодили шею.       — Вместе противостоять несправедливости не так уж плохо, — Мегуми не смотрел на него, но легко можно было предположить, что в глазах его плескалось искреннее возмущение.       — Ты не обязан, — Юджи сказал через какое-то время.       — Я знаю.       А потом Сукуне этого стало мало. Он смотрел на него так, будто готов был там же разорвать Юджи на мелкие кусочки. При коротком взгляде в сторону — Юджи знал, там, за его спиной, стоял Мегуми — Сукуна позволил чему-то неясному скользнуть по лицу и вернул внимание ему. Оскалил зубы, готовясь поглотить его без остатка, и сказал безотказно:       — За мной.       Коридоры, повороты, коридоры, за ними подвал и допросные. Железные двери, широкие и глухие, стирающие надежду на возможность побега. В одной из таких комнат, освещенной неприятным светом от настольной лампы, лежало тело. Вражеский солдат, спутать которого было бы трудно, еще дышал. Коротко и с затяжными перерывами. Юджи видел кровь, она была повсюду. Запекшаяся и бурая. Одна рука неестественно изогнута, на другой отсутствовали пальцы. Ноги напоминали месиво и будто отделились от тела. Он больше не встанет. Только слепой бы этого не понял. Под ногами Юджи лежала пара зубов. Он прикрыл глаза, резко выдыхая. Сукуна подтолкнул его в спину.       Его голос разрезал тишину так же стремительно, как пролетает пуля, выпущенная из гнезда:       — Покончи с ним.       Пистолет холодил руку. Юджи отступил, разворачиваясь к нему лицом. Он был готов отказаться. Сказать твердое нет, потому что проделанного уже достаточно. Потому что нет необходимости идти на такие крайности. Потому что тот все равно умрет. Потому что он, черт возьми, не может навести пистолет на безоружного. На беззащитного.       Сукуна наслаждался. Ему нравилось ломать Юджи. Того, кто посмел перейти ему дорогу.       — Или он, — его оскал стал шире, — или ты.       Юджи слышал слова Мегуми, когда тот пальцами беспомощно цеплялся за край формы и говорил сбивчиво, чтобы следовал приказам Сукуны. Не противился.       — Прости, — прозвучал его голос, потонувший в звуке выстрела. Солдат не издал ни звука, а Юджи показалось, что это его череп размозжили медным сосудом с ноготь.       Его долго рвало, а крики сошли на хрипы, пока Мегуми сидел рядом. Протягивал бутылку чего-то крепкого, придерживал за спину и смотрел в сторону, пока слезы градом струились по его лицу.       — Прости, — сказал Мегуми, когда Юджи лежал на траве и расфокусировано вглядывался в ночное небо. «Это из-за меня», осталось невысказанным.       После пятой пули в обмякшем теле врага Юджи глотал всхлипы. После седьмой сам нашел алкоголь покрепче. После десятой перестал считать. И пелену перед глазами застилало безмятежное небо.       Юджи гонит от себя воспоминания, входя в дом и садясь на веранде. Достает сигарету, смотря на тонкий фильтр и раздумывая над тем, хочет ли забыться в табачном дыме. Обычно он оставляет ее на потом, откладывает для особенно трудных минут, но сейчас голова вновь распухает от отравляющих мыслей, что набатом повторяют тягостное «убийца». Выжигают это слово на коре сознания, заполняя собой все пространство и мешая разглядеть что-либо между ними.       Он не смог сдержать обещания, данного деду. Обещания, что помогало двигаться вперед даже в те моменты, когда его окружала беспросветная тьма.       В воздух поднимаются струйки дыма от зажженной спички. Поднеся ее к сигарете, зажатой между губ, Юджи резко втягивает в легкие свою личную зависимость, не морщась, и спустя несколько секунд выдыхая с явным расслаблением.       Темнеющие комнаты слишком большого для него одного дома встречают молчанием, когда он проходит внутрь и, не испытывая голода, направляется в спальню. Единственным признаком того, что здесь живут, служит одна фотография на тумбе, где он еще школьник обнимает деда и улыбается в объектив камеры. Фотография черно-белая, как и вся его жизнь с того момента, как он сдал оружие и форму.       Юджи долго не может уснуть, а перед его взором все еще стоит каннуси и спрашивает полушепотом: «До сих пор не можешь отпустить?» и он не знает, как ему на это ответить.