My Hands, Your Bones

      Покидая комнату для тестирования, Леви чувствовал себя так, словно все это время не переводил дух. Мысленно он ругал себя за вопросы, которые, как ему казалось, он пропустил, и за то, каким дерьмовым стал его почерк ко второму эссе. Он остановился в коридоре, глубоко дыша, пытаясь убедить себя, что все будет хорошо. По крайней мере, он мог сказать, что сделал все, что мог. Он, словно в оцепенении, вышел с экзамена, прислонившись плечом к стене, воспользовался моментом, чтобы порыться в своем рюкзаке и убедиться, что все его вещи на месте.       «О, черт, мой калькулятор», — подумал Леви и нахмурился, когда понял, что дорогой калькулятор, который одолжила ему Петра, пропал. Он бросился обратно в кабинет, нашел свой стол и присел, чтобы забрать калькулятор, который он спрятал под парту для экзаменационной части по литературе. В спешке он забыл застегнуть молнию на рюкзаке, и все его содержимое вывалилось, когда он наклонился, и рассыпалось вокруг него с громким стуком, заглушенным громкими проклятиями Леви. Его чертова удача.       В кармане у него зазвонил телефон, и Леви вспомнил, что Ханджи, как он предполагал, уже подъехала и звонит, чтобы сообщить, что она здесь. Что бы ни говорили о Ханджи, она обладала огромным талантом пунктуальности, когда это имело важность.       Не смотря на телефон, он ответил и громко выпалил:       — Дай мне секунду, чертов очкарик, я схожу за своим...       — Леви, я на улице. — Услышав его голос, Леви настолько ослабел, что едва не пропустил следующие слова Эрвина. — У Ханджи начались преждевременные роды. — Он повесил трубку, наполовину в панике из-за Эрвина, а наполовину из-за Ханджи. У него не было времени спорить с самим собой по этому поводу, он предпочел бы побыстрее добраться до больницы любыми способами и несмотря на весь дискомфорт, который он может испытывать, находясь в машине со своей парой. Добраться до Ханджи как можно быстрее было его первоочередной задачей.       К тому времени, как он добрался до машины Эрвина, у него перехватило дыхание. Он не мог объяснить, как узнал, какая машина принадлежит Эрвину, еще до того, как альфа опустил стекло, чтобы позвать Леви. Это было похоже на то, когда он предавался предательской привычке узнавать всякое дерьмо, находясь в присутствии Эрвина. Это выбивало из колеи. Леви плюхнулся на пассажирское сиденье и постарался не смотреть на Эрвина, пока они отъезжали от тротуара. Он съежился, вспомнив, что они вытворяли на этих кожаных сиденьях.       — Мне позвонил Моблит, — заговорил Эрвин подчеркнуто нейтральным голосом. — По-видимому, я единственный, с кем у нас есть общие... То есть, я знаю и тебя, и их, так что я... — Он замолчал, и Леви осмелился взглянуть в его сторону.       До этого момента он никогда не понимал, что подразумевается под выражением «услада для глаз» — при взгляде на лицо Эрвина у него действительно как будто утихла какая-то внутренняя боль, настолько сильная, что Леви поймал себя на том, что глубоко и с облегчением вздыхает.       Эрвин, однако, выглядел скорее огорченным, чем обрадованным, и у Леви внутри все сжалось. Конечно, вполне естественно, что Эрвин не был рад снова его видеть; в конце концов, Леви с самого начала решительно отверг его. И он не облегчал жизнь Эрвину, и то, что он вообще оказался здесь, было лишь доказательством того, каким чрезмерно порядочным человеком был Эрвин. Леви мысленно шлепнул себя за то, что его сердце, казалось, падало все ниже и ниже.       — Какой срок у Ханджи? — спросил Эрвин. В его голосе было что-то любопытное, как будто он задавался вопросом, поговорит ли с ним Леви, хотя бы немного.       Однако всё равно удивился, когда тот после недолгого молчания ответил.       — Около 35 недель, — и Эрвин кивнул. — Я буду с ней в палате, так что... — Последовала многозначительная пауза, во время которой Леви спорил сам с собой, прежде чем выпалить: — Эрвин, прости меня. — Машина слегка дёрнулась, когда Эрвин случайно нажал на тормоз. Когда Леви оглянулся, Эрвин стиснул зубы и сосредоточенно смотрел на дорогу, в его голове почти отчетливо вращались шестеренки.       — За что? — спустя несколько секунд молчания, наконец спросил он. Леви был настолько сбит с толку этим вопросом, что полностью повернулся к Эрвину лицом.       — Ты что, шутишь? — невозмутимо спросил Леви.       — Нет, я имею в виду, послушай, Леви, — запнувшись, пробормотал Эрвин. — Я ведь сказал тебе, что ты можешь уйти, когда захочешь. Ты не обязан был оставаться, или отвечать мне взаимностью, или...       — Я люблю, — сурово перебил его Леви. — Я действительно люблю тебя.       Они оба сидели в ошеломленном молчании, и Леви, к его счастью, не умер от смущения.       — Ты что? — спросил Эрвин с такой неуверенностью, что у Леви сдавило грудь.       — Это никогда не было проблемой, — пробормотал Леви. — Это был я. Это всегда был я.       — Я связал тебя, — напомнил ему Эрвин, и, несмотря на то, насколько мягким был его голос, он словно ножом вонзился в сердце Леви. — Ты просил меня не делать этого, но я поддался своим инстинктам. Это непростительно.       — Только, блять, не говори, что это непростительно, — выругался Леви громче и резче, чем намеревался. — Ты связал меня, и я сразу же простил тебя. Я хотел, чтобы ты это сделал. Я... — Леви сделал глубокий успокаивающий вдох и задержал дыхание на несколько секунд. — Эрвин, у тебя есть привычка обвинять во всем только себя, и это несправедливо. Конечно, не по отношению ко мне, и особенно не по отношению к тебе. — Было немного пугающе, насколько ровно Леви говорил, как будто в него вселился дух кого-то с более ясным видением, чем у него, или, возможно, просто его призрак, который внезапно понял, что он хотел сказать. — Мне не следовало убегать, потому что это навело тебя на неправильное представление, но правда в том, что я... — он поискал подходящее слово, — ...метался в противоречии. И был напуган. Потому что я хотел быть с тобой, но я просто... — Он сделал паузу. — Эрвин, я просто не был готов. И это моя вина, а не твоя.       Эрвин так крепко сжал руль, что побелели костяшки пальцев, его взгляд был прикован к дороге, а выражение лица оставалось непроницаемым. Между ними повисло молчание, душное и неуютное. Леви задумался, не окончательно ли он облажался на этот раз, не завел ли его разговор с этим человеком, который все это принял, как ему заблагорассудится, в точку невозврата.       Леви вздрогнул, когда тишину разорвали слова Эрвина.       — И что теперь?       — Итак, — неуверенно начал Леви. — Теперь я многому научился и многое узнал. О себе. О своей природе. Люди, на которых я повлиял своим грубым поведением. Я добился больших успехов и наконец-то понял, что хочу делать с жизнью, которую оставила мне моя мама. — Леви посмотрел на свои руки. Ему показалось, что это самое большее, что он когда-либо говорил Эрвину о себе. — Я долгое время боялся, и... я больше не хочу бояться. Я обрел некоторую перспективу будущего. — За последние несколько месяцев Леви прокручивал в голове этот разговор миллион раз, но он никак не ожидал, что это произойдет так скоро, да еще под таким давлением и стрессом, как поездка в больницу. Возможно, еще более удивительным было то, как легко было выразить словами все, что он хотел сказать. Возможно, в конце концов, Леви лучше всех справлялся со стрессовыми ситуациями.       Эрвин нерешительно протянул руку и сжал пальцы Леви. Его ладонь была теплой, немного мозолистой и такой же успокаивающей, какой он ее помнил. Он сжал пальцы Эрвина в ответ, пытаясь подавить чувства, бурлящие в его груди.       Всю оставшуюся дорогу Эрвин не проронил ни слова, и Леви был ему невероятно благодарен. Он держал его за руку обеими руками, вместо паники за Эрвина на смену пришла паника за Ханджи. К тому времени, как они добрались до больницы, зубы Леви стучали от волнения, и он едва не выскочил из машины.       — Сэр, пожалуйста, не бегайте по больнице, — спокойно сказала медсестра, когда Леви на бешеной скорости влетел и остановился у ее рабочего места. Эрвин, который следовал за ним более медленным шагом, виновато улыбнулся ей и пожал плечами, когда она бросила на него многозначительный взгляд.       Леви не осознавал, насколько он был не в форме, но болезненно осознал это, когда ему потребовалось собрать все свои силы, чтобы выдавить из себя напряженное и пронзительное: «Ханджи... Зоэ...»       — О, — удивилась медсестра в приемной. — Доктор Зоэ сказала, что вы придете.

***

      Леви был частью плана Ханджи по подготовке к родам, поэтому они помыли его руки, одели в один из стерильных синих халатов и затолкали прямо в палату к Ханджи, Моблиту и медицинскому персоналу. К удивлению Леви, Моблит выбрал работу медбрата в команде и справлялся с ситуацией гораздо лучше, чем Ханджи, которая принимала коктейль из лекарств, что предложила Леви выпить из вазы с цветами на прикроватном столике.       На протяжении 8-часовых родов, главной обязанностью Леви было держать Ханджи за руку и помогать ей дышать, а также быстро и точно сообщать о своем самочувствии медицинскому персоналу и мужу. Леви отвернулся, оставив Ханджи и Моблита наедине, когда, наконец, родились малыши, насколько это было возможно. Только после этого младенцев отправили в отделение интенсивной терапии.       Ханджи не плакала, но плакал Моблит; самообладание, с которым он держался, наконец-то рухнуло. Он всхлипывал и благодарил Ханджи, а она, смеясь, смахивала поцелуями слезы с его лица. То, что Леви увидел помимо младенцев, вызвало странное чувство в его груди. Вся эта сцена вызвала у него в горле бурлящее чувство, от которого защипало глаза.       — У меня никогда не будет детей, — сказал Леви, осторожно укрывая одеялом ноги Ханджи.       — Заткнись, все было не так уж и плохо! — настаивала Ханджи, но Леви остался при своем мнении. Ханджи все еще выглядела разбитой после 8 часов родов. Ее волосы прилипли к шее от пота, а лицо все еще было красным. Она выглядела вялой и измученной, но, тем не менее, сумела выдавить из себя улыбку. — Держу пари, ты передумаешь, когда подержишь близнецов на руках.       — Дети похожи на картошку, — фыркнул Леви.       Ханджи задумчиво вздохнула.       — Что ж, они чертовски милые картошки.       Эрвин покачал головой.       — Все еще не понимаю, как вам, ребята, удалось скрыть от всех, что у вас будут близнецы.       Леви был полностью уверен, что Эрвин уйдет за те 8 часов, что он был занят, помогая своей лучшей подруге рожать, но вместо этого был поражен, обнаружив высокого светловолосого альфу, втиснувшегося в одно из маленьких кресел в приемной, сгорбившегося над ноутбуком, ненадежно удерживаемым на бедрах, и печатающего. Он был так сосредоточен, что сначала даже не заметил, как Леви подошел к нему с закусками из торгового автомата. Тем не менее Леви был странно рад видеть, что он дождался.       Улыбка Ханджи стала шире.       — С большой осторожностью, Эрвин, — протянула Ханджи. — Я до последней минуты надеялась, что один из них поглотит другого, и я смогу сказать ребенку, что он съел своего брата в утробе матери.       Прежде чем Эрвин успел сообразить, что на это ответить, Моблит и еще одна неонатальная медсестра вернулись из отделения интенсивной терапии, сжимая в руках крошечные свертки, что Леви даже не был уверен, что там были младенцы. Моблит, как и следовало ожидать, все еще плакал, когда другая медсестра вложила в руки Ханджи крошечный сверток.       — У них все отлично, доктор Зоэ! — прощебетала медсестра. Она одарила Леви лучезарной улыбкой, и тот попытался улыбнуться в ответ, но, должно быть, у него получилась гримаса, потому что улыбка медсестры сразу стала неловкой, и она отвлеклась, проверяя мониторы Ханджи. Ладони Леви стали липкими, и какая-то иррациональная часть боялась, что он не понравится детям Ханджи.       — Ребята, подойдите и познакомьтесь с мальчиками, — ласково позвала всех Ханджи. Эрвин и Леви неловко шагнули вперед. — Сонни и Бин, — мужчины переглянулись.       — Их настоящие имена Себастьян и Брэндон, — услужливо шмыгнул носом Моблит.       Что ж, это, конечно, было лучше, чем Сонни и Бин.       Ханджи проигнорировала его.       — 5 фунтов 8 унций и 5 фунтов 10 унций соответственно. 16 дюймов и 16,8 дюйма. У обоих положительная группа крови. Если мне когда-нибудь понадобится орган, у меня есть два надежных потенциальных донора прямо здесь. Разве не так, Бини? — Эрвин и Леви повернулись, чтобы посмотреть на Моблита, который демонстративно проигнорировал их, когда Ханджи нежно похлопала ребенка, которого держала на руках, по лбу.       — Вот, — сказала Ханджи Леви, протягивая ему Бини.       — Я не хочу его держать, — запротестовал Леви, отступая на шаг. — А что, если я его уроню?       — Ты этого не сделаешь, — твердо сказала Ханджи. — Возьми его, Леви.       Леви уставился на невероятно крошечного человечка, которого Ханджи протягивала ему, и тревога с такой силой пронзила его грудь, что он увидел звезды. Ему казалось, что в носовые пазухи засунули вату, и с каждой секундой становилось все труднее дышать. Чем дольше Леви колебался, тем мрачнее становилось лицо Ханджи, и вполне реальная возможность разочаровать свою лучшую подругу заставила его отступить еще на шаг.       — Я подержу его, — вызвался Эрвин, протягивая руки, чтобы взять малыша.       Лицо Ханджи сразу просияло, когда она передала ребенка Эрвину. В его руках малыш казался еще меньше, крошечный и беспомощный, и ворковал так тихо, что Леви едва мог расслышать его за глухим стуком собственного сердца.       — Леви, — позвал Эрвин, поворачиваясь, чтобы показать ему ребенка. — Тебе не обязательно его держать. — Это была своего рода золотая середина, которой Эрвин быстро воспользовался, и именно это он предложил Леви. — Посмотри на ребенка, потрогай его, если тебе так хочется, но тебе не придется его держать. — Для Леви это было большим облегчением, и он нерешительно подался вперед, чтобы заглянуть в груду одеял и посмотреть на воркующего ребенка внутри. У Бина была великолепная копна светлых волос, немного напоминавших волосы Моблита, и на его лице было выражение легкости и уюта, которое Леви никак не мог себе представить. У него были румяные щеки, и, несмотря на то, что он был маленьким, он был необычайно пухлым и очаровательным до неприличия. Когда Леви протянул руку, чтобы дотронуться до пухлого маленького кулачка, рука чудесным образом разжалась, и пять маленьких толстых пальчиков крепко сжали палец Леви и не собирались его отпускать.       — Ты собираешься плакать? — самодовольно спросила Ханджи.       Леви, шмыгая носом, ответил:       — Нет, отвали.

***

      В конце концов Леви все-таки взял малышей на руки и действительно заплакал, когда Ханджи сообщила ему, что он их крестный отец. После прибыли родственники Ханджи и Моблита, и в больничной палате стало слишком суматошно, чтобы рядом могли находиться только друзья. Поэтому Леви и Эрвин попрощались с Ханджи, неловко пообещав Эрвину поужинать и выпить, после того как Ханджи пожаловалась, что она и так мало видится с Эрвином и еще реже виделась с ним после «пресловутой размолвки» — так она, кажется, называла то, что Леви сбежал от Эрвина. Леви предпочитал называть это тем, чем оно было на самом деле: его собственной неизбежной глупостью. Конечно, ему нужно было время, чтобы разобраться в себе и прийти к тому состоянию, когда ненависть к самому себе перестанет ослеплять его, но ему следовало просто поговорить об этом с всегда понимающим Эрвином, вместо того чтобы убегать в неурочное время, как испуганный миллениал.       И вот, наконец, сидя в кафетерии больницы, они разговорились. Они встретились, обменялись извинениями, и Эрвин сказал то, чего Леви никак не ожидал.       — Я понимаю, что я все время говорил, что никакого давления нет, но я определенно не вел себя так, будто никакого давления не было. Я не давал тебе возможности прийти к собственному заключению, и позволял своему собственному желанию осуществить то, что, как я считал, было предначертано судьбой, мешать тебе чувствовать себя комфортно и иметь возможность делать свой собственный выбор. Но я многому научился и обещаю, что в будущем стану лучше.       — В будущем? — спросил Леви с недоверием и надеждой в голосе. — А ты… хочешь его? Со мной?       Эрвин рассмеялся, и это прозвучало сладко для ушей Леви.       — Конечно. Я никогда не переставал этого хотеть. Ни разу за все эти месяцы.       Леви посмотрел на белый стол в кафетерии, на руки Эрвина, которые лежали на нем. Он непроизвольно потянулся к Эрвину и сказал так тихо, что, как ему показалось, Эрвин мог и не расслышать:       — Я тоже этого хочу. Наконец-то.

***

      Эрвин отвез Леви домой, и разговор между ними в машине казался почти естественным, и Леви почувствовал облегчение. Между ними возникло тепло, и какая-то часть Леви упрекала себя за то, что не признал этого раньше. Он напомнил себе, что ему нужно было время, и, поймав себя на этом, почувствовал, что это шаг к тому, чтобы научиться быть добрее к самому себе.       — О, эй, — встрепенулся Эрвин, когда Леви собирался выйти из машины, стоило им подъехать к его маленькому обшарпанному многоквартирному дому. Леви вопросительно приподнял бровь. Эрвин перегнулся через бардачок между водительской и пассажирской сторонами, достал с заднего сиденья пакет и протянул его Леви. — Твоя пижама.       Леви вспомнил о своих любимых пижамных штанах с суперменом и дурацкой футболке «Я не хочу об этом говорить», и покраснел до кончиков ушей. Он оставил их дома у Эрвина, и они показались ему невыносимыми, потому что от них исходил неповторимый запах. Теперь, когда он думал об этом, ему было неловко: «зачем мне понадобилась такая детская пижама?»       Он на мгновение задержал взгляд на протянутом пакете, прежде чем пододвинуть его обратно к Эрвину.       — Я думаю, было бы неплохо, если бы ты оставил это у себя дома. Она мне понадобится. — Выражение лица Эрвина того стоило, когда Леви наклонился, чтобы быстро чмокнуть его в щеку, прежде чем чуть не упасть обратно в машину, и поспешил попасть в свой многоквартирный дом. Он помахал, не оборачиваясь, и, оказавшись в вестибюле, закрыл лицо руками, тихо и приглушенно крича в ладони. Леви снова почувствовал себя глупым смущенным подростком.