My Hands, Your Bones

      Леви по-прежнему не был уверен в том, что хотел бы, чтобы Эрвин постоянно участвовал в его жизни, но его тело, казалось, приняло решение за него, поскольку нестабильная течка привела к тому, что следующие несколько дней, почти все время бодрствования, они занимались любовью до головокружения. Единственное время, когда они не делали этого — они либо ели, либо принимали душ. Это оставляло им мало места для разговоров. И Леви был благодарен, по крайней мере, за это.       Во всех действиях Эрвина он видел и чувствовал его разочарование от того, что их отношения зашли в тупик, и хотя на его лице не было ни малейшего намека на это — Леви знал это так же хорошо, как, возможно, знал свое собственное имя. Он чувствовал его разочарование, как занозу под кожей; инстинктивно ему хотелось выковырять ее, избавиться от нее, найти облегчение. Постоянную грусть Эрвина было невозможно игнорировать, особенно когда он с такой же силой переживал каждую боль, оплакивая каждую упущенную возможность стать единым целым. Эрвину становилось все труднее и труднее сдерживать себя, а Леви — плакать каждый раз, когда он этого не делал. Связь, которую он раньше мог просто объяснить притворными совпадениями и слабыми оправданиями, стала такой сильной, что все мысли исчезали в его голове, даже не успев сорваться с его губ.       Леви уже хорошо понимал Эрвина, запомнил его, даже не задумываясь об этом. В своих снах он видел золото и летнее небо, загорелую кожу и руки, такие большие, что в ширину они могли бы охватить всю его грудную клетку. Когда он просыпался, рядом с ним оказывался Эрвин; его лицо всегда прижималось к шее Леви, а рука перекидывалась через его торс, он смешно храпел и всегда просыпался через несколько мгновений после Леви, с внезапностью, которая не переставала пугать их обоих. Это казалось еще одним странным признаком их крепнущей связи.       В те короткие мгновения, в которые Эрвин еще не успел опомниться, он смотрел на Леви сонными, благоговейными глазами, которые выражали его преданность с большей силой, чем когда-либо могли выразить слова. Потом он вспоминал, что ему это запрещено, и веки закрывали его блестящие голубые глаза, он вылезал из постели, бормоча что-то о приготовлении завтрака. Это вызывало у Леви неприятные ощущения в животе: трудно было переварить факт принадлежности кому-либо, особенно альфе, чье недовольство сильно влияло на него.       Леви не мог отрицать, что, видя опущенные плечи Эрвина и напряженную линию его рта, он чувствовал острое чувство вины. Эрвин отчаянно пытался избавиться от тех чувств, которые испытывал к нему, и это делало его совершенно несчастным. Для Леви, который (вопреки своему желанию) не мог не испытывать в глубине души сочувствия к Эрвину Смиту, это было не менее мучительно.       — Прекрати так говорить! — однажды рявкнул Леви, его грудь вздымалась, а лицо приобрело вишнево-красный цвет.       — Я ничего не могу с собой поделать, — простонал в ответ Эрвин, приподнимая бедро так, чтобы разгоряченная головка его члена упиралась в то место внутри Леви, от которого у омеги поджимались пальцы на ногах. — В тебе так охуительно хорошо, малыш, ты просто чертовски идеален.       Леви был настолько далек от совершенства, что эти слова оставили горький привкус во рту.       Заниматься сексом с Эрвином Смитом становилось все труднее и труднее.

***

      В главной ванной комнате стояла огромная ванна, которую Леви любил наполнять горячей водой и сидеть в ней до тех пор, пока не почувствовал бы себя полностью сваренным. Погружаться в ароматную воду до самых кончиков пальцев было очень приятным ощущением. Ванна в студии Леви была в пятнах и потрескалась от многолетнего использования, и никакая тщательная чистка не позволила бы Леви искупаться в ней.       Он набрал воды в ладони и поднес к лицу, наслаждаясь жжением. Внутри у него тоже все горело — заполненность Эрвином словно отпечаталась на его внутренностях. Член Леви запульсировал от желания, и вездесущий шепот течки стал громче. Он тихо застонал и погрузился в воду до подбородка. Мысль о том, чтобы разыскать Эрвина, заставила его желудок сжаться от волнения.       — Потерпи, — прошипел он себе под нос. — По крайней мере, в этот раз.       Эти прошедшие несколько минут были так мучительны.       Ноги Леви сильно дрожали, а ногти впились в предплечья, когда он обхватил себя руками. Из-за смазки вода казалась мутной, и к горлу Леви подкатила желчь при мысли о том, что он сидит в луже собственных выделений. Поэтому купание уже не казалось таким приятным.       Он неуверенно поднялся на ноги, выдернул пробку из ванны и включил душ на полную мощность. Вода обожгла его кожу от того, насколько горячей она была. Он неглубоко дышал, его колени подрагивали, внутренности взывали о помощи, а разум начал постепенно отключаться. Он вслепую потянулся за ароматным гелем для тела и с силой намылился, не обращая внимания на то, как его член встал по стойке смирно, когда мочалка до крови натерла его кожу.       Он потерял счет времени, проведенному в душе, но примерно на полпути почувствовал, что Эрвин маячит за дверью ванной. От него волнами исходило беспокойство, но он не хотел мешать Леви побыть наедине.       — Потерпи, — приказал себе Леви.       Он терпел это четыре дня. Четыре дня он избегал Эрвина в его собственном доме.       Леви узнал, что если использовать все гели для душа, соли для ванн, средства для умывания и мыло, имеющиеся в отведенной ему ванной комнате, то его запах может оставаться скрытым от Эрвина; Эрвин, похоже, все равно знал, что он делал.       Несмотря на то, что ему было до боли мучительно, Леви яростно мастурбировал, когда его течка усиливалась. Это мало помогало подавить постоянно растущее чувство тревоги в груди. Эрвин, к его радости, оставил Леви на произвол судьбы. Хотя мускусный запах его гона наполнял дом, Леви стало гораздо труднее терпеть его. Эрвин ни шагу не делал в сторону Леви, пока тот сам не разрешал, а Леви оставался непоколебим.       На четвертую ночь Леви проснулся от того, что его тело сотрясала дрожь, а простыни запутались в ногах. Было слишком жарко. Он сорвал с себя одеяло и, спотыкаясь, подошел к окну. Лунный свет серебрился сквозь тонкие занавески, шум волн, разбивающихся о берег, звучал как тихая колыбельная. Руки Леви дрожали, когда он распахнул окно. Пронизывающий холод зимнего воздуха казался бы облегчением, если бы не проникал глубоко под кожу. Жар расползался по его венам. Смазка и сперма неприятно впитались в пижамные штаны.       Он подумал, что стук был звуком его собственной головной боли, но затем услышал свое имя — гортанное, но все равно узнаваемое безошибочно, — и каждый волосок на его теле встал дыбом.       — Впусти меня, — и это не было просьбой. Тело Леви двигалось само по себе, направляясь к двери, словно притянутое магнитом. Его дрожащая рука легла на замок.       — Леви, — раздался голос Эрвина, напряженный и полный отчаяния. — Пожалуйста. — Он повернул замок.       Эрвин мгновенно оказался рядом с ним, его голос раздался глубоко в груди, и Леви задохнулся от чувства, которому не мог найти названия. Эрвин был вне себя от гона, его руки сжимали Леви крепче, чем когда-либо прежде, а во взгляде была невероятная боль. Чувство вины пронзило сердце Леви, когда он вспомнил, что не он один переживает этот тяжелый период.       Не успел он осознать, что происходит, как оказался лицом вниз на матрасе: мускулистые руки обхватывали его голову, пока Эрвин как безумец вдыхал его запах и тяжело дышал ему в ухо. Он скорее почувствовал, чем увидел, тяжелый член Эрвина, который ритмично терся о штаны Леви. Стон застрял у него в горле, когда Эрвин приник к его губам таким обжигающе горячим поцелуем, что Леви подумал, что вот-вот кончит.       Лунный свет сместился, и взору предстало лицо Эрвина: волосы от пота прилипли к вискам, зрачки расширились, а взгляд стал диким. Дрожь страха пробежала по позвоночнику Леви, но ее заглушило вожделение, от которого у него помутилось в глазах. Его руки метнулись назад, чтобы схватить штаны и без лишних слов стянуть их, когда Эрвин громко заскрежетал зубами.       — Ты мой, — выдохнул Эрвин, вставляя член в Леви на всю длину.       — Твой, — согласился Леви, чувствуя как его внутренности трепещут. В том темпе, который задал альфа, он чувствовал себя так близко к завершению, к раю, что Леви казалось, он должен был умереть. — Пожалуйста, — взмолился Леви. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.       Эрвин издал резкий стон, больше похожий на рычание, и впился зубами в плечо Леви, явно пытаясь избежать его затылка. Леви задрожал от удовольствия и кончил сильнее, чем когда-либо прежде. Эрвин над ним издал звук, похожий на звук скулежа, сильно кончил... и с силой толкнулся в Леви своим узлом.       Перед глазами Леви вспыхнули звезды, когда узел уперся в его чувствительную простату. Он издал нечто похожее на крик, его грудь вздымалась, когда он пытался вспомнить, как дышать. Эрвин, тем временем, сжал Леви в тисках, его бедра соприкасались, а подергивающиеся яйца были плотно прижаты к заднице Леви.       — Прости, — выдавил Эрвин, стиснув зубы, продолжая толкаться в него.       Леви был слишком возбужден, чтобы ответить, его лицо было плотно прижато к подушке, глаза закатились, и он снова кончил без предупреждения. Когда перед глазами у него потемнело, Леви услышал, как Эрвин снова извиняется, его голос звучал сокрушенно.

***

      Он проснулся от того, что тело Эрвина все еще было прижато к его телу. Леви пошевелился, поморщившись, когда мягкий член Эрвина выскользнул из него. Горячая волна стыда захлестнула его, когда он осознал, что произошло и что чуть не произошло, и как сильно он хотел и того, и другого. Эрвин связал его узлом. Какая-то часть его души ликовала, а большая часть отшатнулась. Он прижал ладони к глазам, сдерживая стон. Разочарование в себе было похоже на сильный удар по щеке, и он подавился рыданием.       Рядом с ним Эрвин выглядел ужасно. Его светлые волосы торчали во все стороны, а тени под глазами были такими заметными. Он глубоко и мирно храпел, крепко обхватив Леви за талию. Он нежно провел тыльной стороной ладони по щеке Эрвина, отметив, как щетина неприятно царапала кожу. Его сердце бешено заколотилось. Эрвин почти завладел им. Укус на плече запульсировал, и по спине Леви пробежала крупная дрожь. Еще несколько сантиметров и он оказался бы в ловушке. Он испугался того, насколько ему претила эта мысль. Леви осторожно высвободился из объятий Эрвина, сначала чтобы закрыть окно, а затем аккуратно снять с себя пижаму. Он бесцеремонно сбросил грязную одежду на пол. От нее пахло им.       Машинально Леви надел верхнюю одежду. В его груди образовалась пустота, когда он взвалил спортивную сумку на плечо и заказал такси. Эрвин перестал сопеть, но не сделал ни малейшего движения, чтобы остановить Леви — как он мог, когда сделал то, чего Леви от него не хотел? Теоретически не хотел. Леви не мог определиться. Как ни странно, остаточных эмоций, связанных с узлом, почти не осталось. Онемение распространялось от кончиков пальцев Леви, поднимаясь по рукам и торсу и достигая сердца. Хотя Леви не испытывал ни малейшего сожаления, он и представить себе не мог, что Эрвин испытывал то же самое.       На улице шел снег, когда Леви вышел из дома. Его ботинки захрустели по гравию подъездной дорожки, когда он направился к скромному черному автомобилю, припаркованному у почтового ящика. Он молча забрался в машину, ничего не сказал, когда водитель попытался поприветствовать его, и притворился, что не заметил высокую фигуру в окне второго этажа, наблюдавшую, как машина отъезжает от пляжного домика. Он не оглянулся.       Когда они выехали на шоссе, небо начало светлеть от первых проблесков рассвета. Телефон Леви сообщил ему, что сейчас 6:30 утра. Онемение начало покидать его кости, напоминая ему о теплых руках на своем теле и дыхании в ушах. Он подумал об Эрвине и его прекрасных глазах, о доме, который тот построил на берегу моря, об идеальных чертах его лица. Он не мог решить, хочется ему плакать или нет.       Одиночество душило Леви, как вата в легких. Он закрыл глаза. Пришло время забыть.