My Hands, Your Bones

      — Не останавливайся! — вырвалось из уст Леви.       Как пьяный человек, судорожно цепляющийся за свой яд, Леви вцепился в предплечья Эрвина, пока тот входил в него. Он уже сбился со счета, сколько раз кончил, в то время как Эрвин оказался выносливым.       Если раньше член Эрвина казался огромным, то после того, как он вошел в него, он стал казаться только больше. Леви наслаждался и безудержно стонал, пока его вжимали в матрас. Всё, о чем Леви был способен думать, это о том, какие невероятные ощущения он испытывал. Он чувствовал себя так, словно всю свою жизнь был утопающим и только сейчас осознал, как сладок на вкус воздух.       Это было пугающе.       — Леви, — голос Эрвина прозвучал возле его уха, с таким трудом и вместе с тем эротично, что Леви едва ли не кончил снова. — Леви, я сейчас кончу. Блять. Я не буду завязывать тебя узлом, я знаю, что ты этого не хочешь.       Смутно Леви вспомнил, что в своей анкете он указал, что не хочет сцепки. И теперь находясь так близко к этому, Леви вспомнил почему. Ему было страшно.       Сцепка приводила его в ужас: она требовала от него полного доверия к партнеру и таила в себе опасность разрыва. В машине эта идея не казалась такой уж плохой — более того, от одной мысли об узле Леви становился ещё более мокрым, чем когда-либо, — но сейчас, в постели, где его мысли не были подвержены одной лишь течкой, Леви со всей уверенностью знал, что не хочет быть сцеплен.       С губ Эрвина сорвались ругательства, и он крепко зажмурил глаза, прежде чем обильно кончить в Леви. Золотистые пряди падали на выразительные скулы, прилипая к ним вместе с потом, который выступил у него на лбу и стекал по лицу... Эрвин был Аполлоном; он приводил за собой солнце, поджигал небеса и воспламенял рассвет своей страстью. Видеть это лицо, искрящееся от удовольствия, было достаточно, чтобы Леви снова затрясло.       Леви кончил, его ногти впились в предплечья Эрвина, и мир вокруг него рухнул в сотый раз за этот день. Он почувствовал, как член Эрвина набух у основания, образуя узел, но, как и обещал, Эрвин поспешно вышел. Рухнул рядом с Леви, тяжело дыша. Они оба потеряли одежду во время прелюдии.       Леви был так сосредоточен на облике Эрвина эпохи Возрождения, что даже не обратил внимания на его тело. Лежа на спине, с закрытыми от сна глазами, Леви мог сформулировать только одну связную мысль, глядя на измученного альфу: «он весь в шрамах».

***

      — Посмотри на меня, — рявкнул Кенни, грубо схватив Леви за подбородок.       И Леви посмотрел. Он вложил в свой взгляд всю ненависть, накопившуюся в его теле, надеясь, что клокочущий гнев глубоко в груди вырвется наружу и перегрызет Кенни горло.       Кенни презрительно фыркнул.       — Что ты, блять, о себе возомнил, что смотришь на меня такими глазами? — Он оттолкнул лицо Леви в сторону, от чего мальчик упал. — Ты чертовски мерзкий, прямо как твоя мать шлюха. — Кенни глубоко затянулся сигаретой, наблюдая, как Леви выпрямляется. — Кушель была еще худшей матерью, чем сестрой. В этом смысле, я думаю, мне тебя даже жаль.       Ярость закипела в горле Леви, и ему захотелось кричать до тех пор, пока он не обрушит Армагеддон на голову Кенни. Вместо этого он впился ногтями в ладони, пока они не стали промокшими от крови, и выдавил из себя:       — Омеги — благородные люди.       В тот момент, когда эти слова слетели с его губ, Леви понял, что сказал глупость. Кенни злобно рассмеялся, сорвал с головы шляпу и обмахнул лицо:       — Благородно? Это то, чему тебя учат в школе? Что раздвигать ноги и трахаться — это благородно? Это просто ебанная шутка, вот что это такое. — Кенни ткнул пальцем в лицо Леви, заставив его вздрогнуть. — Не было такого понятия, как омега-Аккерман, мы были исключительно расой альф. Это благородно. Это могущественно.       Он откинулся на спинку стула: скрип дерева был до жути похож на крики в голове Леви.       — Ты и твоя мать, эта хнычущая сука, уничтожили то, что значит быть Аккерманом. Женщину-омегу можно было хотя бы оправдать... даже понять. — Он указал сигаретой на Леви, опустив взгляд на лицо Леви, как будто тот был чем-то отвратительным. — Но ты оскорбляешь все, кем мы являемся. Мужчина-омега. Сука с членом. Как ты смеешь бросать тень на наше имя?       Стыд, гнев, чувство вины заставляли Леви безудержно дрожать. Ногти больно впились в ладонь, по костяшкам пальцев потекли струйки крови. Он не сводил глаз с лица Кенни, позволяя этому стальному взгляду произнести все слова, которые, как он знал, если бы они были произнесены вслух, привели бы его к смерти.       — Сто лет назад тебя бы прирезали при первой же течке, чтобы защитить достоинство семьи. — Кенни продолжал, его слова вырывались клубами едкого дыма. — Тебе чертовски повезло, что ты можешь принимать супрессанты и скрывать свои отвратительные привычки омеги.

***

      Леви резко проснулся, ногти впились в ладони, кожа блестела от пота. В голове у Леви была ясность, отсутствовала эта ненасытная потребность подчиняться. Вместе с ясностью пришла и паника. Золотое солнце исчезло, сменившись серебристым сиянием луны. Страх пронзил сердце Леви, заставил его вскочить с кровати и отползти к дальней стене.       Его обнаженная кожа покрылась мурашками, когда он посмотрел на кровать, в которой лежал, и на отсутствие второго человека в ней. Эрвина Смита не было в постели с Леви. На самом деле, не было никаких следов его прибывания здесь, что наводило на мысль, что он ушел несколько часов назад. Эрвин Смит, возможно, и вышел из комнаты, но он не забрал с собой воспоминаний о том, что с ним произошло.       Леви сам попросил, чтобы с ним занялись любовью, сам раздвинул ноги перед альфой.       От досады он стиснул зубы, щеки раскраснелись от смущения. Леви уставился на кровать, желая, чтобы его тело перестало дрожать, но его телесная форма не желала подчиняться его воле.       — Блять, — прошептал Леви, сжимая руки. — Блять...       Леви словно потерял контроль над своими частями тела. Он вспоминал, ругаясь на своего спутника, когда одевался в ту одежду, в которой приехал. Он вспоминал, когда схватил его спортивную сумку и перекинул её через плечо.       По дому разнесся страшный грохот, как когда что-то фарфоровое и дорогое падает на деревянный пол. Леви выглянул из-за перил, его глаза расширились от ужаса. Неподалеку открылась дверь, и слабый голос позвал Леви по имени.       Беги. Беги. БЕГИ.       И Леви с бешеной скоростью устремился вниз по лестнице, его конверсы заскользили по краю ступенек. Он не успел далеко убежать, как его схватили крепкие руки.       — Леви! — горячее дыхание Эрвина обдало ухо Леви. — Успокойся! — Леви боролся вслепую, царапался, кричал и брыкался, пока Эрвин крепко обнимал его.       — Отпусти меня! — кричал Леви, пытаясь вырваться из рук своего похитителя. — Ты, чертов урод, отпусти меня!       Эрвин сильно встряхнул его, как куклу, и крепче сжал.       — Я отпущу тебя, как только ты успокоишься! Если я сейчас отпущу, ты упадешь. — Леви знал, что Эрвин, должно быть, прав; в конце концов, они опасно балансировали на лестнице. Но ярость, отвращение и стыд ослепили его, и он продолжал бороться изо всех сил. В ответ Эрвин поднял Леви в воздух, брюнет молотил ногами, а Эрвин крепко прижимал его спину к своей груди. Он поднялся по лестнице с относительной легкостью, несмотря на бурные протесты Леви.       Когда они оказались в спальне, в полной безопасности, Эрвин отпустил Леви. Тот немедленно отступил от блондина как можно дальше, пока не уперся спиной в стол.       — Не смей, черт возьми, прикасаться ко мне! — крикнул Леви стальным голосом, не обращая внимания на то, что его трясло. — Отойди от меня, или, клянусь Богом, я перегрызу тебе глотку.       — Леви, — спокойным ровным голосом начал Эрвин. — Я просто хочу помочь тебе. Я бы очень хотел тебе помочь. Но если ты хочешь уйти... во что бы то ни стало, то ты можешь уходить. Я не держу тебя здесь в плену.       — Помочь мне?! — Леви рассмеялся прерывистым и неприятным смехом. — Мне не нужна твоя помощь. Всё это явно было ошибкой.       Эрвин склонил голову набок и посмотрел на Леви так, словно тот был особенно трудным ребенком. Озабоченно нахмурив брови, он произнёс:       — У тебя сильная течка. Я никогда раньше не видел, чтобы ее симптомы так меняли омегу. И я не врач, но знаю, что проводить течку в одиночестве в таком состоянии не очень хорошо.       — Да, именно так, ты, блядь, не врач, так что, черт возьми, ты знаешь?! — Леви злобно сплюнул, сильнее наваливаясь на стол.       — Я был с... — Эрвина прервало громкое фырканье Леви.       — Как это типично для альфы — рассказывать, скольких омег он трахнул, — выплюнул он.       Глаза Эрвина вспыхнули (возможно, гневно), губы плотно сжались. Он провел рукой по лицу.       — Так вот в чем проблема. Тебе не нравятся альфы.       — Ну и что, что мне они не нравятся? — спросил Леви. — Из-за альф страдают омеги, и к ним относятся как к чему-то, что должно быть объективировано и востребовано. Ты знаешь, каково это, когда тебя превращают в ничтожество?!       — Нет, — искренне ответил Эрвин.       — Вот именно! — воскликнул Леви. — Ты знаешь только уважение и славу, в то время как омег ненавидят за их природу.       Эрвин выдержал взгляд Леви и просто сказал:       — Омеги — благородные люди.       Леви почувствовал, что задыхается, почувствовал, как боль пронзает его легкие острыми щупальцами.       — Что ты сказал?       — Омеги — благородные люди, — повторил Эрвин. — Что может быть благороднее, чем возможность привести в этот мир другого человека? Что может быть могущественнее? Омеги были созданы по образу и подобию Божьему, наделены способностью создавать новую жизнь, красотой и сильным сердцем. Так что может быть благороднее?       Леви промолчал. Его руки дрожали. Он не мог отвести взгляда от этого альфы, который говорил об омегах с таким уважением, с таким благоговением.       — Моя мать была омегой, — продолжил Эрвин, медленно приближаясь к Леви. — Она была сильной и бесстрашной. Гордилась своей натурой омеги. — Леви почувствовал себя осенним листом, сбитым с ног порывом слов Эрвина Смита. Эрвин стоял всего в нескольких дюймах от Леви и нежно поднял руки, чтобы вытереть слезы с его щек. — Ты — божество, которому нужно поклоняться в храме, в котором альфе нужно молиться и... делать подношения. Ты божественен. Омеги божественны.       — Прекрати, — срывающимся голосом, сказал Леви. Он схватил Эрвина за запястья, намереваясь оттолкнуть его руки. Но вместо этого Леви обнаружил, что цепляется за эти запястья, словно они были его последней надеждой.       — Я знаю, что к омегам относятся по-разному, — мягко произнёс Эрвин, поглаживая большими пальцами скулы Леви. — Я берусь за защиту прав омег бесплатно, потому что хочу преодолеть разрыв, я хочу, чтобы другие альфы относились к омегам также, как и я. Я — альфа, я — часть проблемы, но я помогаю, чем могу. Я стараюсь дарить каждому омеге, с которым встречаюсь, положительные эмоции и напоминать им, что надежда все-таки есть. Я пытаюсь научить других альф ценить омег, видеть в них нечто большее, чем просто низший слой. Я просто хочу помочь.       В голове Леви вновь появилась ясность, его ум был достаточно острым, но голос Эрвина звучал так же искренне и преданно, как и тогда, когда мозг Леви был затуманен течкой. Леви стиснул зубы, крепче прижал Эрвина к себе, умоляя себя не расплакаться.       — Ты слишком много говоришь. — Несмотря на враждебность, прозвучавшую в его словах, Леви практически бросился в объятия Эрвина. Он позволил альфе крепко обнять себя, шепча нежные слова ему в макушку.