столетний дождь

по заброшенной деревне, осматриваясь вокруг и внимательно смотря себе под ноги, шли двое юнош. один из них, тот, что поменьше ростом, сильно отставал, но откликался при первом же зове второго. дима отважно семенил между домов, рассматривая каждый предмет вокруг себя и думая, с чем может быть связано то, что в этом месте абсолютно всё было практически целым. под ногами скрипели консервные банки, вилки, вылетевшие фоторамки, свечи, фонарики... пока нога харитонова не стукнулось о что-то стеклянное и не очень тяжёлое. он остановился и присмотрелся к тому, что задел ступнёй: преградой оказалась обычная бутылка из-под казённой водки... или не очень обычная? — папа... — маленький мальчик подбежал к столу, за которым, согнувшись в три погибели, кое-как сидел мужчина лет тридцати шести, что выглядел на все семьдесят за счёт огромных синяков под глазами и впалых щёк и отчаянно глушил последние граммы в бутылке. — когда мы пойдём кататься на велосипедах? ты же обещал! — завтра, всё завтра... мне нужно... поспать... — ответил мужчина и, бесчувственно потрепав сына по голове, умудрился уснуть прямо за столом. мальчик понуро опустил голову и, смахивая слезу, произнёс: — папа, когда ты перестанешь пить плохую воду? я хочу гулять... но непутёвый папаша-алкаш уже храпел на всю кухню, заполняя воздух противным перегаром и оставляя харитонова-младшего наедине с собой и в слезах. — долго ты там ещё? — крикнул миша, но дима смотрел на эту ненастную бутылку и даже не горел желанием отбросить её хотя бы носком сапога: ему было противно. отвратительно. мерзко. с самого детства, сколько дима себя помнил, его отец страшно пил. помнил, что была мама, но она куда-то пропала, а его папа заливался во все дни, кроме воскресенья: в этот день он постоянно куда-то ходил, покупая за последние гроши пару искусственных цветов... но через какое-то время он начал пить и по воскресеньям — его уже не могло остановить толком ничего, даже самые слезливые просьбы сына провести с ним время. друзей у димы не было, но единственным местом, где он на мгновения чувствовал себя хорошо, была его школа. он приходил туда во все дни, кроме выходных, садился на заднюю парту и погружал себя в увлекательную книжку, взятую в библиотеке с головой... жаль, что только приходилось возвращаться домой и выслушивать пьяный бред и слёзы. как бы малыш не зачитывался книгами, как бы не грезил тем, что одним днём он пойдёт с папой на горячо любимый им праздник ивана купала, общения с отцом ему катастрофически не хватало... с возрастом он отдалялся от него и отдалялся, возмужал, начинал свою жизнь, а за год до начала войны его отец скончался от цирроза печени: оно и неудивительно, да и сам харитонов ни капли не опечалился, вот только рану в сердце уже не залатаешь... дима думал так, пока однажды, сидя в промёрзшем насквозь лезу под уютные песни с лучшим другом, не встретил спартанца и коммуниста, заменившего ему отца. что-то было в нём такое, что юноше в нём очень нравилось — сама его фигура говорила о надёжности и спокойствии, а на душе пришлось тяжко, когда эта самая фигура слегка подкосилась под опасной пулей... но всё же должно быть хорошо, правда? наконец, недолго подумал, он отбросил в сторону бутылку, как страшный сон, и побежал за своим приятелем под звонкий треск стекла о стену дома, что послужил ему самой сочной усладой для ушей... и для души. *** позднее дневное пробуждение встретило морозова закисающими глазами и резкой "стрельбой" в боку. думалось плохо: мысли заплывали пеленой забвения и совсем не желали возвращаться в голову майора. вставать нужно было хотя бы потому, что желудок был готов сойти с ума и закатить урчащую истерику, отчаянно требуя тушёнку: он всё же заставил бедного пашу привстать с постели на локтях и повернуться ногами к полу. он аккуратно встал, придерживаясь за стены ладонями с дико растопыренными пальцами, и пошёл на улицу, слушая два приглушённых юных голоса и слегонца прихрамывая. преодолённый с горем пополам коридор вывел его на улицу, встречающую раненного майора ярким солнышком на небе и светилом в виде димы, что мигом прервал свою речь и, завидев пашу, чуть не присел. он с полезшими на лоб глазами воскликнул: — павел игоревич!.. — он подбежал к нему на негнущихся ногах и влетел в беднягу со всей силы, при этом совершенно забыв про ранение. "павел игоревич" охнул от режущей боли, но, не осмеливаясь оттолкнуть харитонова, с чувством потрепал его голову. — я так рад, что вы в порядке! нетрудно было заметить, что в метре от них стоял миша, даже не решаясь подойти в майору, но заметно радуясь тому, что он жив и почти здоров: его выдавала лёгкая улыбка, не присущая для строгого лица и складочки во внешних уголках глаз. — я... — как только дима отошёл с переполняющими его чувствами, федотов крайне неловко, но со всем счастьем обнял пашу и похлопал его по спине, заставляя морозова засмеяться. они отстранились, посмотрели на друг друга, но миша сдался и, задорно засмеявшись уже вместе, павел прижал его к себе ещё раз: — такие бойцы! всего сутки в отключке был, а вы вон как сил набрались... растёте на глазах! — он обвёл довольным взглядом человека, что гордится за достижения своих подопечных диму и мишу, но вдруг изменился в лице и ужасно посерьёзнел. — а где тёмыч? — да как это "где"? он возле вас целое утро просидел, провздыхал, а потом нам холодно встало и он ушёл дрова колоть тут, на опушке, — дима кивнул куда-то в сторону поляны у густого соснового бора, не скрывая всезнающей улыбки. — думаю, он вас заждался! битый чай нам о вас говорил... — эвоно как, — морозов, поджав губы в приятном удивлении, ещё один раз убедился во всей искренности того разговора, что случайным образом произошёл в том клятом посёлке на подпитые головы. это уж точно был не пьяный бред... — ну, пойду тогда, проведаю, коль распереживался так, хоть живым меня увидит.... под щекотливым взглядами юнош он направился к человеку своего сердца, и его не смущали даже периодические покалывания в боку. когда он неторопливым шагом дошёл до середины поляны, юннаты, кажется, уже были заняты какими-то своими делами, и почему от этого ему стало легче дышаться. наконец он пригляделся и смог в гуще сосновых веток разглядеть артёма. рейнджер старательно и умело замахивался топором над колодками, мгновенно их разбивая, отчего огромные деревянные куски разлетались по сторонам. павел осторожно шмыгнул за дерево позади него, чтобы не выдавать своего присутствия и продумать, как же он даст знать о том, что он проснулся из долгого сна. в голову пришла одна искромётная идея... морозов пробрался за рельефную спину спартанца и аж загляделся на пару секунд: уж очень он был хорош своей физической формой, если не вовсе превосходен! павел не изменял себе и решил, как в старые-добрые времена, "подколоть" артёма, заменив дуло автомата на собственную шершавую ладонь: — первое правило. никогда не открывай спину, зная, что тебя могут нехило отметелить! артём пугливо вздрогнул и проморгался, пытаясь понять, не ослышался ли он и действительно сзади него говорил до недавнего времени отрубленный морозов, но, медленно обернувшись, он ещё раз был повержен тем, каким же павел был живучим. и как ему это удаётся? — павел!.. — он бросился майору на шею в немом крике и вжался носом в его скулу, сдерживая себя от таких порывов чувств, как элементарные слёзы. — ты почему не лежишь? как твой бок, уже лучше? вопросы сыпались с языка рейнджера, как звёзды на небо, и неотдохнувший мозг павла пытался обработать всё, на что нужно было ответить, но силы нашлись только на вопрос про его состояние: — бок будет, как огурчик! главное, что я с самого утра топором не размахиваю, как сумасшедший... прежде чем артём успел сказать хоть слово, морозов схватил раскольниковский инструмент и разрубил колодку с такой силой, что щепка с неё чуть не прилетела ему в глаз. спартанец злобно затаращился на него и поспешил подбежать к нему с угрозой: — ану руки убрал от топора! тебе ещё глаза выбитого не хватало, жизнь тебя, видимо, вообще ничему не учит! — да нет, как раз кое-чему научила... — павлу два раза повторять не нужно было: он вбил топор в самодельную стойку для колодок, и вот артём уже не мог совладать с собой из-за резкого тепла майоровских рук на его бёдрах. слюна колючим комом понеслась вниз по гортани. — я пока в отрубе был, находил в себе силы и о тебе подумать... а вот ты когда-нибудь ощущал, знаешь... бабочек? — бабочек? — ага, — павел погладил изумлённого спартанца по солнечному сплетению и уставился ему в глаза практически в упор, буквально надавливая на чёрного всей своей харизмой. — не тревожные, а игривые такие, если можно сказать, любовные... а потом они из живота резко перемещаются сюда, — вдруг его пальцы побежали вверх по тёминому телу, отглаживая дрожащий кадык, — и тут... последние слова павел чуть ли не выдохнул артёму прямо в губы, ласково прижимаясь к ним, как магнит и повергая рейнджера в очень опасное состояние для его в последнее время очень сильно шалящего сердца. абсолютно всё внутри раненного тела майора колотилось, как тяжёлый молот и ударяло в голову фейерверкам желания, отчего морозову отчаянно хотелось целовать артёма всё больше, а казалось, куда ещё?.. он мягко придержал мужчину за лицо и игриво укусил его за оттопыренную нижнюю губу, уповая им всем и не замечая вокруг никого, даже мишу, выронившего из рук пустую консервную банку и с широко открытым ртом закрывающего диме, что вовсе не понимал, что происходит, глаза от сего действа. сам того не ожидая, майор справил невероятно трепетное впечатление своим долгожданным поступком не только на артёма, но и на беднягу-федотова, в голове которого заиграли красочные воспоминания о але... ну просто не человек, а вдохновитель! паша с усилиями оторвался от желанных губ и потёрся щекой о нижнюю челюсть любимого, не отпуская его запястья, бессмысленно было что-то говорить насчёт случившегося, но обоим в голову пришла счастливая мысль о том, что это наконец свершилось. майор вдохнул первым, слишком горячим для конца ноября поцелуем жизнь не только в артёма, но и, кажется, в себя... — я бы поел, голодный целый день... — рейнджер уткнулся лицом в пашину шею, не в силах полностью насладиться его запахом. — толком не ел ничего.... паша ошарашено взглянул на него: — как это?! а как ты тогда топор поднял, а? второе правило: запасайся энергией и ешь кашу, иначе даже двери не откроешь! — павел без лишних слов взял артёма за руку крепче и тащил по направлению к дому, сердито причитая. — ужас какой! зато, блять, дрова колоть мы всегда готовы... а есть кому?! артём виновато молчал и следовал за неугомонным майором всё же с умиротворением в душе: знал, что с таким человеком он точно не сголодает!... миша встретил их вкрай удивлённый взглядом и, даже не пытаясь этого скрывать, он таки нашёл повод их кольнуть лишний раз: — идите, просо клюйте, голубки! я костёр развёл, если вы не заметили, — и правда: за несколько метров от него достаточно бурно разгоралось пламя, — кушать подано, идите жрать, пожалуйста, а потом работать, всё равно один полдня вздыхает, а второй без дела лежит... ой! димина рука уверенно приземлилась на кудрявый затылок и заставила федотова охнуть. он, нахватавшийся майоровских замашек, так же сердито зыркнул на мишу: — довольно тебе чушь пороть! как ты можешь ещё и про лень говорить?! — миша лишь отмахнулся и, опустив всё, что сказал пару мгновений назад, он жестом пригласил всех трёх за импровизированный стол из пня у пылающего костра, на котором мирно стояли четыре банки с тушенкой: аля постаралась на славу и вычистила деревенские склады просто блестяще. подолгу заглядываясь на уставшее, но вкрай счастливое лицо морозова, артём помог ему безболезненно сесть и уселся сам. еда в банках приманивала своим видом, да и немудрено: в таких условиях и волка жаренного от отчаянья съесть можно. дима проснулся первым: — приятного всем аппетита! единогласное "спасибо" обласкало всеобщий слух, и вот они сидят и смирно улепётывают тушёнку так, что за рёбрами затрещало. миша нарушил тишину, в которой были еле слышны стуки погнутых вилок о стенки банки, выедая оставшийся провиант: — слушайте... вы пока то дела делали, то спали, мы с димой территорию осматривали. всё бы хорошо, если бы не то, что стёкла в домах целые, в подвалах свежая еда, а в одном даже корова. между прочим, живая! — он многозначительно поднял вилку к небу. — к чему бы это? — я, конечно, понимаю, что я уже подгулявший немного, но порву любого за вас, если надо, — нахмурился павел и задумчиво заковырял остатки еды. — думаю, что не так давно отсюда разом поуходили люди, но почему так легко, раз пооставляли самое важное? не к добру это всё, чует моё сердце... на небольшой монолог морозова откликнулся артём: — вообще не понимаю, что тут опасного? покинули и покинули, может, на то причины были... — совсем дурной? — рыкнул на него павел, забавно для юноши и грозно для артёма сдвинув брови. — забыл уже, что с нами в северном случилось?! — не забыл, а вот у тебя теперь парано... — а где дима? — обеспокоено оглянувшись на весь двор у дома, осторожно спросил федотов, — он не так давно в вот тот домик, — он указал на самую близкую к их дому хату с полуразрушенной крышей. — заходил, он больше оттуда не появлялся? словно в успокоение к его словах, дверь дома резко распахнулась и из-за неё вынырнул довольный, совсем светящийся харитонов. у него было такое лицо, будто он смог выиграть лотерею: — представляете? здесь есть пианино! оно, правда, старое, но ничего! наверное, музыкант какой-то жил... при упоминании этого инструмента паша смог почувствовать, как по его телу расползаются мурашки даже сквозь толстый слой непроглядной одежды. что-то эдакое пробудилось в нём, когда морозов услышал про наличие фортепиано в этих краях, что-то воздушное и то, что могло запросто вознести до небес при первом же касании. получается, что с пианино по-настоящему сравниться мог только рейнджер... не теряя времени, павел натянул не покидающую его шапку-ушанку ещё сильнее и под влиянием музыкального бельма кивнул юношам на лес: — походите где-нибудь, осмотритесь, может.... а я тут посижу, похожу, пианино, как ты говоришь, посмотрю... дима расстроенно всплеснул руками: — как это так, павел игоревич? мы же только недавно пришли!.. — обыкновенно, сходите ещё раз, может, чего доброго, грибы нам на ужин найдёте, — наблюдая за уже скучно и молчаливо семенившими юношами, паша перевёл взгляд на артёма. он сидел и печально смотрел на костёр, уперев руки в щёки и придавая им невероятно миловидную форму. — а ты чего сидишь, д'артаньян? пошли!.. он наконец оторвал свой бренный взгляд от огня и перевёл отчётливо зелёные глаза на морозова, устало моргая: — куда "пошли"?.. — на пианино посмотрим! да ещё и... — павел нежно взял его за руку и постарался согреть её своим размеренным дыханием. — покажу кой-чего... артём понимал, что точно не сможет устоять перед столь восхитительным и редким зрелищем паши у фортепиано, что было ему в приятную новинку, так что он тут же отбросил свою печаль в сторону и с упоением последовал за морозовым, в котором энергии было, кажется, больше, чем в них четверых вместе взятых, да ещё и с простреленной бочиной. нечеловеческое существо этот ваш павел игоревич морозов... дима не подвел: стоило им перешагнуть порог дома, как перед ними засияло местами сохранённым лаком фортепиано. с прореженной крыши на него падали персиковые частички солнечный лучей, приглашая одного из них поскорее коснуться к его клавишам. — сразу говорю... играю редко даже родным, потому что я, ну... — он замялся, словно решался говорить то, что хотел сказать минуту назад. — стесняюсь я, в общем. так что одну песенку тебе всё-таки сыграю, чувствую, ты готов. к рейнджеру пришло осознание фразы "ты готов" только после того, как павел, создавая впечатление маэстро в до идеала глаженном сюртуке, дотронулся к самой первой ноте... или же не просто к ноте, а соприкоснулся со звуком душой. слушая знакомое начало "моей обороны", артём тянулся всё сильнее вверх, а на его лице расцветала неумолимая улыбка. он не ощущал ничего подобного с тех самых пор, как паша, думая, что тот спит, сыграл ему доводящую до дрожи песню про полуарлекина и полумонаха. он по его последним словам начал понимать, что с каждой игрой, которой морозов с ним делился, он раскрывался ему всё больше и не стеснялся посвящать его в слишком интимную обстановку всей своей души. гордость за себя и подскочивший дофамин взяли верх, и рейнджер довольно облокотился о край фортепиано, продолжая слушать звуки пашиной души с нескрытым восхищением. тем временем майор набирал звуку всё сильнее, а его пальцы сходили с ума, чуть ли выдавливая из каждой клавиши объёмный, раскатистый звук в бешеном дуэте с педалью, делающую его исполнение роскошнее любого другого пианиста. легко узнавался ставший эмоциональным в руках морозова припев, а сам он, кажется, перестал за шквалом всего, чего чувствовал замечать стоящего по его правую руку артёма. нечеловеческая музыка может сотворить с человеком всё, что угодно, даже заставить забыть на время то, как зовут твоего возлюбленного — вещь страшно завлекающая... изливши себя в громовой звук, морозов в в последний раз сверкнул пальцами у клавиатуры и затих, как будто пытался отойти от обыкновенно плывущей музыки, исходящей благодаря его рукам и чувству, похожее на эйфорию. ему даже на миг показалось, что вместе с этим исполнением сидящий вот уже как двадцать семь лет в тайге летов выплывет оттуда неспешной бригантиной и запоёт на всю ивановскую своим медовым голосом... — ну... что? — паша стеснительно взглянул на артёма, всё никак не находясь в способности привыкнуть к тому, что рейнджер – далеко не враг, даже не друг, а целый, настоящий любимый человек. — понравилось? — не то слово, паша... я просто в восторге, — спартанец обвёл руками его шею и прижал его лысую голову к своей груди, как бы подтверждая сказанное разыгравшимся стуком сердца. — но тебе нужно отдыхать, понимаешь? — понимаю, чего ж не понимаю? — морозов, в последний раз взглянув на подарившее море чувств фортепиано с желанием навсегда запечатать его в своей памяти, последовал в дом за рейнджером, пока на его глаза медленно наворачивались слёзы радости за сегодняшний день... *** юнцы ещё не возвращались со своего уж слишком затянутого на дольше, чем нужно променада, а мужчины уже успели слегка перекусить и, ни о чём не заботясь, сидели напротив друг друга, чуть ли не мурчали тихими голосами и не могли поверить, что с ними происходит такая тонкая, элегантная химия, приправленная лесными поцелуями и песнями летова из фортепианных клавиш: истинная романтика метро, не иначе. уже темнело, и пока из-за опасно нависших облаков выходила стареющая луна, артём крайне внимательно всмотрелся паше в лицо и через мгновение заключил: — тебе отдыхать нужно. поздно уже совсем, мишки и димы ещё нет, а спать надо, я за это время у нашего дома покараулю... на удивление, морозов сопротивляться не стал: послушно кивнул и поспешно стянул с себя куртку и дырявые из-за пули остатки рубашки. артём нервно сглотнул, наблюдая за перевязанным, но чертовски привлекательным, по-медвежьи сильным торсом, и скрыть это не удалось — паша вовсю разглядывал изумление на рейнджерском лице: — чего ты так пялишься? не в одежде же спать, правда? — да, правда, — спартанец просто не знал, куда деть себя и постепенно набухающее нечто внизу живота. он не придумал ничего лучше, чем... — не буду тебя сму... — стоять, — артём был одет в лёгкую рубаху с широким воротом, за который и был мягко перехвачен майором и притянут к нему. — ты, кажется, забыл... — "забыл" что? — забыл остаться, — морозов вновь одарил губы артёма теплом, и на этот раз всё было куда серьёзнее. его руки нещадно заблуждали по полурасстегнутой рубашке рейнджера и вовсю пытались снять её через верх, пока губы вытворяли, что хотели на спартанском лице. иногда на их пути чуть не попадались сильно отросшие волосы, но это никак не мешало ситуации: расправившись с рубашкой, искромётные пальцы заправили локоны артёма за уши и резко скользнули вниз, очерчивая изящные линии его поясницы. за ширинкой приятно зазудело, но рейнджер чувствовал, что ещё немного, и стояк будет больно упираться в пашину ногу: действовать надо было просто мгновенно. — не могу я... — хищно порыкивая павлу в губы, он подрагивающими руками стягивал с себя камуфляж, наплевав даже на то, что дима и миша скоро вернутся домой. ему было абсолютно всё равно на то, что их могут увидеть и шутить над ними ещё минимум до того времени, как они доберутся до новосибирска, это всё казалось мелочами... артёму хотелось наконец почувствовать в себе совершенно всю любовь морозова, благодаря его до ужаса мелодичными стонами. обе пары штанов вмиг оказались на полу, и мозгу захотелось взорваться ядерным грибом возбуждения ещё больше, глядя на то, каким довольным положением выглядел майор. он сел на койку, показывая себя во всей красе, и мягко, но до одури возбуждающе посадил артёма себе на колени вне терпения вжаться в него всем, чем можно. ещё один поцелуй привёл артёма в чувство и он, оскалившись, как голодный зверь, принялся зацеловывать острые пашины ключицы. он только мычал: видимо, эрогенное нечто было не за горами; артём спускался по телу руками, обводя силуэты рельефного живота, продольной линии на нём и, наконец, дойдя до самого главного и волнительного. мужчины неожиданно встретились страстными взглядами, готовыми прямо сейчас отыметь друг друга и без посторонних вещей, и рейнджер смог удачно этим воспользоваться, перехватив жирный пашин член и не отрывая внимательного взгляда при этом. какое же было удовольствие наблюдать за тем, как широко раскрываются морозовские глаза и как блядски возбуждающе он закинул голову назад, прогибаясь под натренированной рукой!.. — не ост... станавлива-айся... — да ты уже сам вне себя... успокой пыл, ковбой, я тоже хотел бы себя развлечь, — в спартанце пробудилась неведомая, но очень опасная сила, противоположная ожиданиям первого раза. он бы мог смутиться, замяться и дико покраснеть, но из дикого он грезил только животным, бурным сексом, и это сделало своё: он, прильнув к желанному пашиному телу, наконец насадился на него с объёмным охом, сначала понемногу, но быстро преодолев условную метку основания с грязным и тяжёлым шлепком. если можно было бы выразить всё, что в этот момент чувствовал морозов, одного "ахуй" точно бы не хватило. он думал, что всё, что связанно с сексом — переоценено только до того момента, как его бывший враг сам пошёл ему на встречу, нагло наблюдая за его реакцией и потихоньку наращивая темп самостоятельно. видимо, сюжет "от заклятого врага к возлюбленному" бывает не только в глупых сказках. артём раз за разом попадал прямиком по простате и чуть ли не вскрикивал от сего действа, показывая раскрасневшееся лицо уже уставшему от такого напора паше. он в бешеном ритме подмахивал бёдрами навстречу рейнджеру, тяжело ударяясь яйцами о его ягодицы и хрипло постанывая ему на ухо. он еле смог поймать лицо своего "скакуна" и слишком сладострастно поцеловать его уста перед тем, как спартанец кончил прямо себе в кулак, не утруждая морозова лишним банным днём. майор излился следом за ним, с благодарностью и огоньками в глазах засматриваясь на его дрожащее от удовольствия тело. — не очень верю, что это произошло... — утомлённый павел медленно лёг, увлекая за собой артёму и кладя его голову на свою пышную грудь. спать вовсе не хотелось. — я тоже... — артём осторожно чмокнул его в линию челюсти и вжался всем телом в него, пытаясь согреться: а ведь дрова остались в лесу! — и что нам делать, коль не спать? чуть ли не задыхающийся от всего нахлынувшего артём хотел было ответить, если бы не заметил, как глаза павла округлились и уставились куда-то за него: — бат-тюшки... или я с ума сошёл, или чего... — майор привстал, скривившись от боли, и протянул руки к полу, будто увидел там до невозможности прекрасное существо. — смотри, артём, собака! мама мия... ещё и такая, как у меня была... артём пригляделся и его очень сильно смутило то, что павел сидел перед ним и гладил пустоту, а никакой названной собаки и в помине не было. за дверьми послышались шаги, и рейнджер в последний момент успел нацепить штаны перед тем, как в комнату вошли блудные сыновья: — мы вот из лесу пришли, так и не нашли ничего толком... ой! — димины глаза задорно загорелись, и он понёсся к павлу, принимаясь ласково поглаживать воздух вместе с ним. — какой хороший? а как зовут?.. тузик, хороший мальчик! миша застыл в проходе и даже не обратил внимания на положение спартанца и майора, а просто молча уставился на ошарашенного артёма: — что с ними?... — да я сам не знаю. собаку какую-то увидел, говорит... не нравится мне это всё, — артём вполголоса, но сурово отвёл федотова в сторону, попутно цепляя на себя тёплую куртку и сапоги. — драть когти надо отсюда, и срочно, но перед этим из погребов еду вымести... чего стоишь? идём, пока с этими двумя что-то не случилось! федотов ещё более посерьёзнел и вышел вслед за рейнджером на улицу, вовсю спеша в погреб у дома, где они временно ночевали... пока у порога, как из матрицы, встали ещё один артём и ещё один миша.