столетний дождь

| — эй, вы чего там на собак всяких смотрите? — в дом успешно пробрался лже-миша, обстукивая сапоги от грязи у порога, жестом предлагая сделать лже-артёму то же самое. он был точь в точь похож на настоящего федотова, но чувствовался в нём какой-то нечеловеческий, потусторонний холод, не исходящий даже от самого жестокого человека. — мы, пока вы собаками занимаетесь, обследовали местный подвал... паша оторвался от поглаживания пустоты: — так быстро? он же, того... — не "того", и вообще... — лже-артём сурово посмотрел на харитонова и майора, — я решил, что нам нужно остаться здесь. — артём! — тут-то павел подорвался с места, угрожающе сдвинув брови. — ты совсем дурак, что ли? нельзя здесь оставаться, опасно это всё!... да и ты что, про цели свои забыл? ладно, свои, но мальчишек же отвезти надо... — миша меня поддержал, — холодно отрезал клон. — я пришёл к решению, что к новосибирску мы точно не доберёмся, потому что где-то по пути нас точно подстрелят. — ты никогда этого не боялся, а сейчас что?! о чём ты мне сейчас вообще говоришь? — о том, что мы остаёмся, и это не обсуждается. здесь есть и еда, и вода, да и всё, что нужно для нормальной жизни, что вряд ли мы сможем найти на каких-то заправках. давайте останемся хотя бы до завтрашнего утра, а дальше посмотрим... делать точно было нечего: раз артём сказал оставаться, значит, даже майор не мог идти ему наперекор, тем более, когда это будет предположительно всего лишь до завтра. с мыслью о том, что до утра может случиться, что угодно, морозов всё же кивнул, переводя грустный взгляд на диму: — ладно... делать нечего. остаёмся только до завтрашнего утра, иначе потом все решения буду принима.... — чудно, — лже-миша как-то слишком елейно улыбнулся: фантомы только и ждали того момента, чтобы майор согласился и у них не было никаких препятствий перед исчезновением. — тогда мы сейчас еды ва... нам занесём! не дожидаясь ответа от морозова с напрочь потерянным и не понимающим, куда делась собака димы, они юркнули за дверь и растворились в тишине как раз тогда, когда из-за угла повернули настоящие ребята с награбленной из погреба едой. артём осторожно приоткрыл ногой дверь и позволил обоим зайти внутрь, уловив краем уха "странные они какие-то..." майора. он тут же нахмурился: — кто "они"? — рейнджер вывалил банки на спальный мешок, поймав ещё и совершенно озадаченный взгляд павла: — так вы же сами только что за едой ушли... — ну, ушли. не понимаю, что не... разговор прервал мгновенно притихший харитонов, что почему-то показывал на окно, из которого в комнату вдруг пробился свет... от фар? — смотрите... приехал кто... паша посмотрел туда, куда указывал дима, и оторопел ещё больше, потому что понял, чем являлся источник света и кто за ними приехал, но, не подавая виду, тихо встал и, не отрывая взгляд от окна, потянулся к калашу. — берите оружие и аккуратно выходим во двор, действуем осторожно... парни не стали церемониться: последовав его примеру, они юркой вереницей потянулись за ним до самой двери, пока паша не остановил их и не приложил ухо к тонкому дереву. понимая, что снаружи всё, вроде бы, чисто, он молча кивнул и открыл дверь. грубые руки схватили его за предплечья и не менее грубо вытащили наружу, как последнее животное. в дом тут же влетело несколько людей в форме и скрутили руки не успевших среагировать вовремя парней, заставив выронить их своё оружие напрочь. артём посмотрел на повязку одного из них — она противно алела прямо перед его носом. всё-таки, до них добрались. — выводите и их тоже, — рейнджер не без труда узнал голос москвина и за секунду вскипел от злости. он попытался пихнуть держащего его ногой, но получил сильный удар по спине и согнулся ещё больше. ему хотелось расквасить лицо этому бесчеловечному, ужасному существу с противными очками на переносице, раздавив их о пол. — так-так, какие пассажиры... думали сбежать, а?.. ну-ка, эти мне ещё нужны, а вот морозов... — свинья! — рявкнул ему в лицо морозов, брызжа слюной, и он об этом даже не успел пожалеть. — смерть предателям! прежде, чем кто-то успел сделать хоть малейшее движение, вдруг из пистолета стремительно вылетела пуля. пролетев ещё метр, она раскрасила кровью неповинный жилет морозова. сзади послышался оглушительный крик димы, но паша, сдавленно охнув, повалился наземь, и на этот раз навсегда. в эту секунду мир артёма рухнул навзничь. он смотрел на тело любимого человека погасшими глазами, напрочь отказываясь принять, что сейчас произошло. отрывистые крики димы и испуганный федотов добивали ему сознание, подтверждая, что это видит не он один. хотелось плакать, но слёз, кажется, уже не было — вместо этого у рейнджера пронеслось перед глазами всё их опасное, но увлекательное приключение. казалось, только вчера павел получил первый удар в челюсть, вчера они встретили двух беззаботных, "взрослых детей", мечтающих попасть в новосибирск навстречу грёзам, и вчера он получил свой первый поцелуй... безусловно, до этого их было несчётное множество, но этот он считал первым. а теперь... самая дорогая ему душа лежала у него в ногах с огромной дырой в животе, вокруг которой со скоростью геометрической прогрессии растекалась алая, как агат, кровь. что может быть ещё хуже, чем это безнадёжное зрелище?.. дима сделал последнюю попытку вырваться из цепких коммуняцких лап в то время, как потускневший за мгновения миша опустил кудрявую голову и даже не предпринимал никаких попыток убежать и спастись. он понимал, что давно уже не жилец, даже стоя на земле и вдыхая кислород, а каждый вдох уже давался всем троим с огромным, непоколебимым трудом и болью... — вы... — кажется, даже всегда яркая повязка на высоком лбу юнца утратила все свои краски, переливая красноту на пашины одежды. он замолчал, но нашёл в себе силы плюнуть в лицо словами стоящему напротив с огромной нотой отвращения. — вы всего лишь подлый трус!.. с каких пор вы стреляете невинных?! — "невинный" украл важные документы и предал нас, сопляк. он заслужил смерть, — москвин бесстыдно врезал ему щелбан такой силы, что димина голова почти отлетела назад. — мы о чём с вами поговорить хотели... шпионы нам нужны, хоть вы предателями не прославитесь, как ваш дружок. будете информацию с ганзы подавать... из-за спины артёма послышался твёрдое: — не будем. москвин встал как вкопанный: неужели ему впервые противоречит кто-то, кроме морозова? он поднял на него взгляд заплывших, свиных глаз: — что ты сказал, сучонок? повтори. — мы не будем ничего подавать, — голос федотова был холодным и рассекал воздух, как острейший клинок: трудно было поверить, что он говорит с генсеком, а не с местным хулиганьём. — я понятно изъяснился? — ах, вот оно как... что ж, мы тоже сейчас "понятно изъяснимся", — москвин кивнул одному из своих миньонов, — доставай пистолет, испытаем на вас в край понятное русское развлечение. у артёма во второй раз за несколько минут настало дикое, парализующее потрясение. понимая, что сейчас произойдёт, он испуганно вытаращился на подрагивающего диму и стоящего нешатким столбом мишу, сквозь которого начал пробиваться животный страх, который был отчётливо виден по тому, как часто смыкались и еле размыкались его побледневшие губы. генсек щёлкнул пальцами, и несчастных юношей выпихнули вперёд — на верную смерть одного из них. русская рулетка, или её иллюзия, как здесь, не щадила никого, и рейнджер это прекрасно понимал, морально подготавливаясь к еще одной потере. — дайте пистолет дрыслявому, — в руках харитонова тут же оказалось отвратительно блестящее оружие. — стреляй в жида, быстрее. дима понимал, что если начнёт возражать, их пристрелят быстрее, но... он никогда и не думал о смерти, стараясь избегать этой темы даже в таких реалиях до этого момента, решая то, что намерен сделать. он опустил руку и, изо всех сил стараясь не разрыдаться, произнёс с искренне счастливой улыбкой на лице: — миша, — юннат поднял на него взгляд и застыл, как восковая фигура, заметно удивившись его улыбке, — я... ни секунды не жалею, что я тебя знаю... когда-то знал. иногда я был чересчур приторным и надоедал тебе, да и вообще, думаю, ты сам знаешь, — он наклонил голову вбок, продолжая улыбаться, — жизнь заметно сблизила нас! ты доверил мне свою жизнь, а я... я тоже доверил тебе свою, но вместе с этим я хочу доверить тебе ещё и свою смерть, — он покорно передал шокированному федотову пистолет, — умереть от твоих рук для меня будет самой достойной смертью. — дима, я... — ты-ты, мойша, — ласково продолжил дима, кивая на свою будущую смерть. — сделай этот выстрел, пожалуйста, ради меня... — довольно! стреляй уже! — послышалось со стороны, где стоял генсек, но миша его не слышал. он наблюдал за спокойным выражением димкиного лица и не до конца верил в то, что ему придётся сделать. — давай, мишка, предохранитель сто процентов снят, а курок не заедает, пристрели меня, и всё будет хорошо... — не говори так! — федотов сглотнул огромный слезливый ком в горле, но внезапно схватился за пистолет обоими руками и зажмурился, наугад направляя его туда, где находился дима. он умиротворённо кивнул: — молодец, — харитонов поднял наивные очи к небу и тихо просиял улыбкой в последний раз. — прости меня, миша. прости за всё... раздался выстрел. миша отвернулся от своего товарища в полном нежелании смотреть на эту ужасающую картину. ничего хорошо не стало. — даю вам час на подумать, — москвин направил двух вояк красной линии к нему и к артёму, — уведите их обратно, захлопните окно и дежурьте у дверей, остолопы, думаю, вы и так всё сами знаете. когда их уводили, миша сквозь пелену слёз всё же решился взглянуть на бездыханное тело димы. пуля попала харитонову в самое сердце. || артём сидел у стены и пусто смотрел в одну точку под громкие мишины завывания и судорожные вздохи. времени на удивление просто не было, да и бесчеловечным бы оказалось то, что рейнджер после потери двух важных ему и мише людей заявил бы:"ого, ты способен плакать!", когда ему самому рыдать хотелось просто неистово. наконец федотов затих и, вглядываясь в спартанское лицо, заговорил низким и дрожащим от слёз голосом: — я не смог... — что не смог? — ничего не смог, — миша снова прерывисто вздохнул, но нашёл в себе силы продолжить, — ты знаешь, рейнджер... когда-то давно, наверное, года три назад, когда это всё было в самом разгаре, я ещё не оправился от смерти мамы и поневоле пошёл воевать. думал, что так заглушу горе утраты... но в меня выстрелили. и всё же... боль от пули никогда не сравнится с болью от потери, хотя я тогда вполне мог сконать, если бы не один фельдшер. я сначала даже и не понял, что со мной происходит: в глазах помутнело, я почти сплю, а меня усердно тащит кто-то достаточно хилый, но упрямый и выдаёт мне пощёчины, чтобы я не отрубился, — федотов болезненно улыбнулся и задержал взгляд на потолке. — я помню, он затащил меня на какой-то склад и сказал мне, чтобы я сейчас же выпил то, что он мне даёт, а давал мне он спирт... хлебнул, но времени на кривляния не было, потому что он за долю секунды вытащил из меня пулю и принялся латать рану жгутом. я посмотрел на него, и мне сразу приметилась его красная повязка, которую он никогда не снимал... так мы с димой и познакомились, а с тех пор вообще не разлучались: он меня вытаскивал из всякого, а я его. а сейчас... — на его щеке снова заблестела слеза, — он меня спас от пули, а я его же и застрелил... отблагодарил, блять... пока федотов опять рыдал, как не в себя, артём переваривал сказанное и наконец нашёл, что ответить: — я... я думаю, что ты его как раз этим отблагодарил. быть убитым тобой было его последним, заключительным желанием. покойся с миром, димка... — вздох рейнджера в этот момент был тяжелее чёрных дыр. он выдержал печальную паузу и продолжил, — нам нужно думать, как мы отсюда выберемся, чтобы хотя бы мы спаслись и рассказали всё але... при упоминании любимой сердце миши затрепетало, и он кивнул сквозь слёзы, стараясь нормально усесться. — и как же ты хочешь выбраться? у дверей коммуняки, машина, наверное, отогнанная, потому что возле дома я её не видел... — он беспомощно опустил голову ниц, — эх, безнадёжно это, артём... артём? — он ошарашено смотрел куда-то перед собой, словно увидел самого христа. он даже начал заикаться: — или я с-с ума с-сошёл, или... миша повернул голову за ним и на секунду замер: перед ними, сверкая огромными тенями, возвышались они же. лже-миша и лже-артём внимательно изучали их глазами, пока первый не заговорил: — вы чего уставились, как баран на новые ворота? мы всё слышали и, между прочим, у вас есть все шансы сбежать. так вот, о чём говорил паша... — к-к-как... — обычно. мы хлопнули охрану, вы можете бежать. машина стоит у соседнего дома, они ее для вида отогнали, — клон сказал это всё таким тоном, как будто для него убийство человека равнялось обычному разговору по телефону. — сейчас сюда могут набежать, так что удирайте скорее, а мы здесь, вместо вас посидим... не решаясь обернуться на охуительно странных существ и даже не успев их отблагодарить, федотов и рейнджер пулей ринулись во двор, перепрыгивая через два трупа смотрителей, как через песчаные кочки. превозмогая невероятную задышку, миша указал пальцем вбок: — вон машина, поднажми! они влетели на передние сидения, как родные: внедорожник встретил их приветливым скрипом колёс. — надо же, даже ключ зажигания вытянуть не удосужились, — спешно выкрикнул артём, выжал сцепление и наконец газанул так, что если бы здесь были птицы, они бы точно огромным облаком взлетели со своих веток. вдалеке послышались крики и опасные выстрелы. — блять, догоняют... — артём, прошу тебя, быстрее! я буду отстреливаться, — миша на ходу открыл и без того хлипкую дверь машины и принялся шмалить найденным сзади калашом по бегущим миньонам москвина, но, к сожалению, в большинстве мимо. — вот же чёрт... артём, ещё быстрее! — я стара... — он не успел договорить, потому что периферийным зрением словил момент, когда миша неестественно откинулся назад и... испачкался в чём-то красном. его успели серьёзно ранить на ходу. — блять, миша! он рухнул на своё сидение и затуманенными глазами посмотрел на рейнджера, отчаянно, но медленно роясь в своём переднем кармане, пока по его боку расползалось кровавое пятно. — артём... — миша, не смей засыпать, слышишь?! — спартанец, придерживая одной рукой руль, старался прижимать к ране федотова остатки одежды в качестве жгута. — ты не можешь просто взять и умереть! мы сейчас доберёмся до конца дороги, и я тебя заби... — я даже до северного не доеду... считай, я уже не жилец... — миша мучительного медленно моргнул, вызывая этим у артёма бурные крики: — миша, не говори так! миша!.. — вот что, артём... — он наконец достал руку из кармана и вложил ему в ладонь нечто холодное и достаточно весомое, — передай это але... мамино приданное... рейнджер посмотрел на руку и сквозь выступающие слёзы увидел на ней складной нож. сжимая его в руке, он наблюдал за федотовым при смерти, схватившим в последний раз калаш и отважно идущим на поле боя даже со смертельным ранением. он кивнул ему пыльной, кудрявой головой и спрыгнул на землю, отстреливаясь из последних сил, пока артём ехал оттуда прочь с огромным желанием выскочить за ним... пока не заметил сквозь зеркало заднего вида, как он пал ниц, держась за оружие, как за руку матери — отчаянно и твёрдо... ветер из окна сам раздувал слёзы по лицу артёма: в один миг он потерял всё, что имел... дело было вовсе не в материальных ценностях — о них сейчас нельзя было даже заикаться, да вот только не думал рейнджер, что, оказывается, потерять всё, что ты имеешь на руках не так уж и страшно, как то, что с ним случилось за один несчастный день. он гнал и гнал по знакомой дороге, пока перед глазами плыли иссохшие от радиации деревья. наконец он завернул туда, откуда не так давно бежал изо всех ног: село с морозным названием "северное". логично, что коммунисты на месте бы не стояли и перекочевали из него туда, где всё случилось, так что артём уже знал, к кому будет обращаться; да и сам миша на смертном одре попросил отдать любимой этот нож, что сейчас блестел у него в руке, как некогда живая мишкина душа. знакомая дыра в заборе, песчаная дорога, их бывшие дома... сознание само подрисовывало с ним смущённого от первого поцелуя мишу и харитонова в одной рубашке у порога... а ещё умело колющего какой-то бабушке дрова паша. сердце сжалось в груди, ведь артём сейчас сам себя изрезал без ножа: почему он не поехал через главные ворота?.. он, пытаясь скрыть всё, что чувствует перед будущей встречей с бывшей шпионкой, завернул на главную улицу и остановился возле знакомого коровника. уж не думал он, что возле него всё это заварилось... на звук мотора со двора вылетела аля и чуть опешила перед одиноким видом артёма в окне внедорожника. рейнджер заметил всклокоченную макушку и опечалился ещё сильнее, потому что приходилось опечаливать и эту солнечную девчушку. — здравствуйте... — аля облокотилась на приспущенное стекло, и её сердце забилось быстрее от вида крови на переднем сидении, — а... где миша, где все? что случилось? они же живы?.. артём многозначительно взглянул на неё, поджав губы, давая понять, что ответ на последний вопрос точно отрицательный. стараясь не смотреть на осознающее алино лицо, он вложил в её крепкую ладошку последнее воспоминание о мише: — он просил передать... аля ничего не ответила. она задумчиво устремила свой взор куда-то сквозь спартанца и тихо предложила ему: — оставайся у нас, рейнджер... — не могу, аль, мне нужно домой... — она смолчала вновь, понятливо кивнула и, опустив глаза к ножу, молвила артёму: — соседний дом не занят, ночуй, сколько угодно... машину можешь оставить здесь... артём кротко подтвердил её слова кивком, открыл входную дверь и побрёл из машины прочь, пытаясь найти вход в кромешной темноте. ему было пусто. в эту ночь село северное услышало самый громкий и наполненный каторгой крик. ||| январь. холодный, пронизывающий, беспощадный, как и всё течение времени, что давило на вернувшего на свою станцию артёма, раскачивая неумолимый маятник, бьющий по вискам. тридцать девять дней прошли, как тридцать девять пыток: первое время рейнджер даже не ел, но поневоле пришлось. еда с каждым днём становилась всё тошнотворнее, а вода вязала рот, как болотный ил — хотелось выплюнуть желудок от отвращения даже к обычной банке тушёнки, что служила даже малейшим напоминанием о произошедшем. про гитару, стоящую в углу с нахлобученной на гриф ушанкой можно было даже и не говорить: сколько раз артём хотел это выбросить, чтобы больше не мучаться, но ему никак не дала сделать это совесть. настала ночь перед сороковым днём, как его близких нет в живых. к большому удивлению, именно в этот леденящий душу период артём наконец уснул сладким сном, точнее сказать, чуть ли не провалился в него через портал-подушку. когда он смог наконец кануть в закрома подсознания, всё постепенно темнело, и темнело, и темнело... пока в один момент не вспыхнуло ярчайшим светом. рейнджер подумал сквозь сон, что кто-то посветил на него фонарём с намерениями его разбудить или его наконец достал свет в конце тоннеля, но... перед ним постепенно вырисовывались неясные, но почему-то крайне тёплые очертания. послышался треск костра где-то за спиной, и он заставил спартанца обернуться на нарисованное сном светилище. это был один из тех самых снов, что запросто можно было счесть за реальность. у костра стояла самодельная лавочка в виде бревна, на которой, согнувшись, словно на кону стоит жизнь человечества, сидели... миша федотов и какая-то женщина, в которой по курчавым вороным волосам и выразительному носу было нетрудно узнать мишину мать. она выглядела, словно нарисованная: румяная, статная — и речи не может быть о том, что причиной её смерти послужили наркотики. она сидела, склонившись к плечу сияющего федотова, и умиротворённо кивала под его неторопливые рассказы. артёму ещё никогда не приходилось видеть этого строжайшего нрава юношу... так. посвежевший, радостный, и, что главное — не ворчащий на целый мир. вдруг он засмеялся и слегка закинул голову назад, обнажая ряд здоровых, слегка островатых по бокам зубов: такое зрелище удивило рейнджера просто не на шутку. видимо, с возвращением к матери он возвратил и себя настоящего... слева послышалось громкое и довольное: "юху!" — артём повернул голову и увидел, что, оказывается, по эту сторону от него здесь находилось поле, по которому, раскинув руки по сторонам, будто он собирался обнять целый мир, нёсся дима в какой-то мешковатой льняной рубашке, подвязанной такой же ленточкой, что развевалась сзади его головы, как флаг. он подбежал к мирно сидящей воссоединённой семье и утянул федотовых к себе в дикий хоровод вокруг костра, приправляя это действо звонким юношеским смехом. если здесь есть даже мишина мать, то где же тогда морозов?.. внезапно талия рейнджера ощутила на себе вполне существенное, но слишком лёгкое прикосновение, от которого в его душу сразу же хлынуло тепло огромным ручьём. паша. он вмиг оказался перед лицом рейнджера, глядя ему в глаза спокойным, рассудительным взором. смотрел он настолько внимательно, что ему даже не понадобились слова: он буравил артёма глазами так, словно хотел, чтобы тот налюбовался на него — живого, дышущего, родного — в последний раз перед... чем-то. он смотрел на чёрного взглядом человека, который уже не мог прикоснуться к родному, но очень хотел. всё решила вмиг протянутая к нему рука и тихое: — мы тебя ждём, д'артаньян. возвращайся скорее... IV утро сорокового дня. артём дрожащей рукой записал что-то в дневнике и бросил на стол ручку, как в конвульсиях, отчаянно перечитывая то, что намарал прыгающим почерком почти за пять минут. буквы плыли перед глазами, и он сам не до конца верил в то, что он сейчас вершит своими словами. такими же руками через мгновение открылся ящик в столе: рука выудила оттуда предмет метровского харакири — пистолет с блестящей рукояткой. порывом импульсивного движения дневник полетел со стола на пол и тяжело ударился торцом, раскрывшись на последней заполненной странице, когда артём с красными, опухшими от слёз глазами приставил себе пистолет к виску. дуло опасно обдало его висок обжигающим холодом, но он для себя уже всё решил. думая о своём последнем сне в самых ярких красках, он и не заметил, как по инерции нажал курок. вдруг из ниоткуда над ним, будто из пепла, восстали своим ликом три птицы — статный сокол, слегка неуклюжий рябчик и горделивый орлан. от них, и в особенности от их крыльев исходил яркий свет непонятного происхождения — наверное, он и есть тот самый свет в конце тоннеля... орлан повернул белоснежную голову к соколу и рябчику, и после незамысловатого, но уверенного движения клювом все три птахи взмыли ввысь, обдавая мощным ветром лицо рейнджера. внезапно они спикировали к нему, окружая его с обоих сторон, да ещё и сзади, но... артём лишь смог почувствовать то, как орлан усердно пытается поднять его за шиворот. из его рук выпал пистолет. после грозного орлиного взгляда сокол и рябчик подхватили его за рукава и принялись усердно вымахивать крыльями, пока наконец не поднялись на воздух, забирая рейнджера с собой, куда-то ближе к свету...

не знаю, в какой момент я подумал, что это хорошая идея. не знаю, почему я игнорировал все плохие мысли по поводу того, как же это приключение закончится. не знаю, почему позволил себе втянуть в это дело павла. не знаю, почему осмелился взять на себя ответственность за этих двоих, еще совсем молодых парней. я их взял, всех троих, и именно из-за меня они погибли, я, и только я виноват в их смерти. каждый раз, когда рядом с нами проходила какая либо опасность я думал: "сронесёт", "повезёт", "справимся" и так оно и было. Всегда везло, всегда справлялись, но почему-то я не задумался о том, что везение не вечное и за свою удачу рано или поздно придётся расплатиться. и я расплатился. самым дорогим, что имел в своей жизни. я расплатился человеком, который стал мне ближе и дороже всех на свете. он не боялся, я видел эту уверенность в его глазах, наверняка он тоже думал, что мы справимся, до последнего думал, а я... а я ничего не сделал. я и не мог ничего сделать. стоял как вкопанный и наблюдал за тем, как у меня забирают самое дорогое, отрывают часть меня и бесчеловечно топчат ногами, глядя мне в глаза. его убили первым. я расплатился двумя невиннными жизнями, которые даже пожить не успели. расплатился человеком, который был слишком добр и наивен для этого мира. В его глазах читалось: "повезёт. и мне, и ему", но ему не повезло. он погиб вторым от рук собственного товарища, у которого не было выбора. я расплатился еще одним человеком, третьим, что снаружи усиленно показывал свой холод и равнодушие к любой ситуации, но внутри был настолько мягок, что заслуживал к себе только трепетное отношение со стороны окружающих. если не присматриваться — невоспитанный юноша, эгоист, которому никто не нужен. На деле - отзывчивый и чуткий человек, который может порвать за тебя любого. У него была доля секунды, чтобы убежать от вооружённых людей и не быть застреленным, доля секунды... которой ему не хватило. он умер третьим. я отдал все, что у меня было и могло быть за везение в глупой и ненужной затее, я отдал жизни тех, кем дорожил больше всего на свете. они расплатились за мою ошибку своими жизнями. я должен расплатиться за их жизнь своей жизнью. я умру последним.