столетний дождь

16 ноября 2035 г., площадь революции. вернулся сегодня с тверской, куда отправлял товарищ москвин с товарищем коммунаровым на разведку — станция эта к войне готовится, д-6, видать, им мало было — хотят красную линию под себя подмять. оно и понятно — в метро ресурсов почти нет и не напасешься, сталкеров у нас маловато, не туда состав пустили, больше на разведку, да на всякие подставные лица для других станций. красная линия-то живёт не бедно, но и не богато: всё поровну, как и должно быть, а у рейховцев иначе — если кто-то "плохо работал" или просто так "старшие" решили – тот ничего не получит, дело гиблое. короче говоря, несправедливость в последней инстанции. оттуда я и узнал, что война действительно назревает и очень давно, у них люди подготовленные, жестокие, но и наши не промах, однако москвин... не солдат он и не воин, все мирно пытается решить, оно, конечно, хорошо, но если рейховцы нападут — это будет совсем не кстати. как вернулся с докладом, москвин сразу начал посылать на рижскую, думает, что всё метро теперь с нами воевать будет — с чего бы это? впрочем, я в паранойю москвина никогда не лез и ничего не говорил, даже по поводу довольно странной кончины его брата, когда еще никто не знал, каким именно образом всё произошло. рижская — это содружество вднх... часто это место всплывает на моей памяти, да не просто так...сколько бы ни посылал я туда писем да открыток — ответа не получил, не доходят, что ли... год уж дописаться пытаюсь, а так получилось, что и лично смогу поговорить, от рижской до вднх — рукой подать, только вот хочет ли этот кто-то меня видеть, если открытки доходили — вопрос другой, а если и нет — тоже непонятно. в любом случае, я должен туда поехать и встретиться с тем, с кем давно хотел. но и тут все неоднозначно, то ли вина тянет, то ли... мне кажется, что я к нему совсем не ра — итак, майоришка, чем же ты там таким важным страдаешь? — москвин, как и всегда, входил, без стука, бесцеремонно бахнув массивной дверью. — там сталкеры явились, а ты непонятно где шляешься... как это понимать? впервые за долгое время павел вздрогнул от испуга, оно и понятно: он здесь чуть ли не поголовно в любовных одах плавает, да ещё и к кому, а к нему всякие нехорошие генсеки заявляются! а вдруг чего унюхает? он чудом непринуждённо закрыл записную книжку и пристально поглядел на стоящего перед ним генерального секретаря, перебирая в руке собственные пальцы от волнения: — при всём уважении: с чего вдруг я, да должен этим заниматься? людей у вас, что ли, не хватает? я майор, в конце-то концов, не моя это забота! — ещё одно слово, и твоё звание майора опустится до рядового за секунду, — отрезал москвин и завис в дверном проёме. — даю тебе полчаса. — так точно!.. — павел начал было стройно отдавать честь, но от москвина возле пашиной двери только и успел мелькнуть сам сапог генсека. майор тяжело вздохнул и отвернулся обратно к записям. — вот же паразит... он, краем глаза удостоверившись в полном уходе главного, робко открыл свою записную книжку, будто боялся собственных чувств. страницы в его руках привычно затрепетали и перелились на лист с согнутым углом, на котором красовалось недописанное "ра". в голове опять сквозь бельмо забвения увиделось знакомое лицо, как обычно небритое, с выразительнейшими зелёными глазищами, сквозь которые виднелось отголосками что-то невероятно согревающее пашино сердце, но последний мучительный год эти задорные огоньки ни разу его не согрели — даже в воспоминаниях он был счастлив и улыбчив через раз. в голове плавно выворачивались печальные образы, нехорошие сцены и самое болючее воспоминание, что паша прятал так глубоко в себя. и как же он после такого посмотрит ему в глаза при встрече? если вообще его когда-нибудь увидит... не решаясь посмотреть на недописанную строку, будто боялся о неё обжечься, павел зажмурился и захлопнул свой дневник, тут же пряча его по привычке во внутренний карман формы — чин чином, а всё же страшно: никто не должен увидеть его таким, как ему казалось, сентиментальным, вот только жаль, что единственное, чем павлу было не совладать — это собственные эмоции. он соизволил взглянуть на себя в потёртое зеркальце размером с его ладонь, стоящее на его рабочем месте и, увидев лишь грудину в форме, похлопал по месту, где лежал его полный тайн дневник. шёл всего лишь отработать обязательство, но внутри драматизировал так, будто добровольно идёт под дуло калаша. за отведённые москвином полчаса павел бы мог добежать на свою работу минимум раз десять, так что он, втихую благодаря генсека за невиданную щедрость, напряг глаза и увидел, что возле поста сталкеров видно уже не было — только двое парнишек, что обычно дежурили вместе с ним. — товарищ майор, вы пока ходили, мы уже сами всё записали, вот только документы товарищу москвину отнести отчитаться... — заговорил один из них и виновато почесал затылок. — вы уж простите, что так получилось, мы просто, кхм... экстренно отошли... — не знал, что желание отлить бывает таким срочным, — хмыкнул павел и сомкнул руки на груди: раз пришёл, работу нужно доделать. — ходите поливать местные стены вы, а отхватываю я... — мы больше не будем! дело-то явно не майоровское... — тут морозов благодарно покосился на военного, мол, ну хоть кто-то да это понимает. — а сталкеры эти – люди по-своему свободные... ходят себе, всячину всякую собирают, и живут же люди, всё знают... поговаривают вот, что доброволец один вызвался, исследовать, понимаете ли, есть ли жизнь вне москвы... с вднх, вроде как, — на последнем слове сердце павла сделало огромный кульбит. неужто артём?.. он бы вполне мог, учитывая его нрав... скрывая в себе призрачную надежду и наступающий румянец, павел изменился в лице, но снова натянул на себя маску неприступной скалы: — из вднх, говорите? — да, именно оттуда... а что такого? знакомец какой? — да так, интересно просто, — а ситуация-то становилась всё сложнее. — ну, помощь вам ещё требуется? подсобить не надо? — да нигде, вроде... — солдат растерянно взглянул на больно серьёзного пашу. — основная работа-то кончилась, досидим уже как-нибудь сами... вы идите, отдыхайте, ночь на носу! — обязательно... ну, бывайте! — паша вскинул широкую ладонь в знак прощания, стараясь унять дикий тремор и холодок где-то в животе и чуть выше переносицы от мыслей про слова того парня. когда паша пробирался на тверскую, он вспоминал, что рядом, чуть ниже рейха, находился как раз-таки полис — то, что напрямую вызывало мысли про артёма каждый божий раз. думы о нём непреклонно наталкивали и на театральную станцию, где всё, что терзало пашину душу, как тузик грелку и произошло. но каждый ведь поступил на его месте точно так же, верно?.. даже сквозь такой рискованный шаг рейнджер остался для него другом и товарищем, но вот считает ли павла таковым сам артём?.. мужчина ввалился в собственный вагон, даже забыв отнести отчёт москвину и придерживая стены так, словно у него была анемия и он слишком неосторожно встал, но эффект был точно такой же — эти навязчивые мысли так измотали его, что павла поглотили неустанные головокружения. он сел на своё скромное ложе, скрипя пружинами, и упёрся локтями в колени, воскрешая перед собой, кажется, самое дорогое воспоминание, что у него есть. — слушай, артём... — павел придвинул банку с тушёнкой и нож-бабочку ближе к артёму, сидя в заброшенном тусклом вагончике. — ты, конечно, не подумай... но вот ты мечешься, крутишься, вертишься, ищешь, воюешь, если надо... а вот сквозь это всё, обходя все невзгоды... ты когда-нибудь ощущал что-то тёплое где-то внутри себя даже в такое непутёвое время? вопрос поставил чёрного в небольшой тупик. он, открывая банку, странно посмотрел на павла: — не совсем понимаю, зачем ты спросил, но... наверное, ощущал. если громко выразиться, это даже можно назвать... — тушёнка вскрылась на раз-два, — симпатией? глаза морозова слегка округлились: — а что для тебя значит "симпатия" или, э-э... любовь? — да что-то вот такое вот... — он искал нужные слова в длительном молчании, медленно поедая содержимое банки. — такое, когда ты не заставляешь себя это чувствовать, а когда оно само на тебя нападает. именно нападает — нечто тёплое, приятное, разливающееся по телу... и когда источник этого рядом, всё это хлынет за край и сидишь, ощущаешь, что тот, кто заставляет тебя такое переживать — твоё настолько, что ты готов даже умереть за это достойной смертью... вот этот этап — это, скорее, называется любовью, а остальное так, по мелочи, — между словами артём делал паузы, смирно наслаждаясь провиантом и приводя этим пашу в крайне непонятное и смутное состояние. — а чего ты спросил? никогда о таком не говорили, а тут... — да мне просто интересно стало кумеканье твоё. мы тут... похожи чем-то, — паша прикрыл порхающие в животе от этого небольшого, но чувственного монолога крылья своей обыденностью. — вот для меня тогда любовь – это долг. долг перед собой, перед целью и перед родиной... — паша грустно поглядел на доевшего мясцо артёма с огромной печальной мыслью про то, что этого прекрасного юношу, к которому он уже успел привязаться, нужно будет сдать его же начальнику. он не мог представить, какую же вину будет чувствовать перед тем, кого он уже посчитал своим настоящим другом, но ничего поделать не мог... вот такой у него был долг. да к тому же, он понял, что взболтал немного лишнего, поэтому он, сглатывая колючий комок в горле и стараясь проводить последние деньки тёминой свободы достойно, робко притронулся к его плечу. — но это дело такое... может, тебе перекимарить, д'артаньян? день сегодня трудный... — да, я так и хотел сделать, раз минутка выдалась, — артём почему-то стеснительно улыбнулся и упёрся спиной в стенку, чтобы уснуть сидя и не особо занимать здесь места. — разбудишь через минуток надцать, и сразу в путь... глаза рейнджера сомкнулись со скоростью света, и как только его подбородок еще коснулся одежды, он незамедлительно уснул, иногда милейшим образом посапывая в полудрёме. слова артёма никак не желали уходить из головы товарища рядом — тепло, ощущение, любовь... а что же являло собой это чувство для самого артёма? или, может быть, кто?.. стараясь отвлечься от накатившей тоски, морозов рассмотрелся по углам. в одном красовался потрёпанный ящик для вещей, в другом — какие-то непонятные бумаги... но внимание паши привлёк уголок напротив. из него выглядывала, зияя треснувшей струной, классическая гитара, которая, наверное, повидала всё, начиная "машиной времени" и заканчивая егором летовым. морозов невольно покачал головой: это что надо было такое сделать, что что-то лопнуло? слишком агрессивно настраивал? убедившись, что рейнджер уснул, паша улыбнулся уголком рта, замысловато хмыкнул и снова уставился в угол вагона, где пряталась потёртая гитара с одной лопнувшей струной. — дело дрянь... — он грустно покачал головой и принялся вертеть колки оставшихся струн по слуху и по памяти. — что бы такое спеть?..о! его уму вспомнилась любимая песня его далёкого детства, сквозь которые он мог забывать о всех жизненных бедах и до сих пор. паша бережно поставил пальцы на места её простеньких, врезающихся в память аккордов и тихо начал, еле слышно постукивая себе сапогом:

— полу-арлекин, полу-монах... я люблю кататься на слона-ах... всё кувырком — тороплюсь, как на пожар... я утром молод, а под вечер уже стар... я утром молод, а под вечер уже стар... но всё же двигаю ногами земной шар...

сочетание миноров показывало пашу в такой миг совсем с другой стороны, неизвестной, наверное, никому. он, кажется, даже забыл, что рядом с ним спал артём, но, только посмотрев на него, вспомнил про его слова снова... внутреннее пленящее тепло... а испытает ли он такое с морозовым? сможет ли он лизнуть языками пламени души душу другого? оставалось лишь надеяться и самозабвенно дотрагиваться к струнам.

— я научился различать добро и зло... прожить я весело смогу чертям назло... прожить я весело смогу чертям назло... ведь мне всегда на приключения везло!

последний трагичный ми-минор канул в вагонную тишину и был поглощён артёмовским сном. отложив гитару на место, майор слегка растрогано улыбнулся: — вот такие песни брат... жаль, что ты спишь — научил бы... вот только когда он погладил артёма по плечу, поборов невероятной силы страх, даже так и не понял, что один глаз рейнджера всё время был широко распахнут. *** наконец наступила ночь — самая худшая для майора пора, ведь именно тогда его же разум безжалостно его догрызал гнетущей сущностью. морозов отчаянно ворочался в постели и ему бы наверняка сейчас захотелось сорвать с себя все волосы, если бы они были — всё-таки, лучше бы его расстреляли, но он был бы в ладах с тем, кто наверняка бы не принял его сейчас до конца своих жалких дней. его окончательно дожирала совесть, ведь... какой божественно прекрасный для павла мушкетёр предал бы приятеля? какой настоящий мушкетёр действует в одиночку? какой же порядочный герой без укоров сдал бы товарища слишком влиятельным в обмен на жизнь? да лучше бы он умер... — д'артаньян... — слова шли слишком тяжело. просто невероятно. шёпот морозова растворялся в темноте, как сахар в чае и вместе с тем громогласно звучал на весь мир. — прости меня. прости... знаю, что трудно, но... извини дурного... пока на его глаза не навернулись предательские слёзы, павел сквозь душащую душевную боль попытался уснуть и, благо, через какое-то несчитанное время у него это получилось — удивительно. перед ним предстала полнейшая темнота, как это обычно поначалу и бывает — морозов лишь дремал, но... в этой темноте послышался голос. голос, знакомый просто до неописуемой агонии, а вместе с ним и начала пробиваться статный силуэт. — извините, не будет у вас фильтров и немного консервов? путь предстоит долгий, а у меня практически всё на нуле... я заплачу, если попросите... — конечно, парень, всё организуем! и провианты, и патроны, все удобства, и "регина" моя подвести не должна... прям не поездка, а сказка! — кузнец ехидно заулыбался и захлопотал над своими припасами. — чем богаты, тем и рады, но выбор какой-никакой есть... кузнецкий мост. а вдруг этот сон вещий и артём и правда находится там?.. а что, если это единственный способ повидаться с тем, кому ты обязан до гроба абсолютно всем, ведь другого раза может уже и не быть? надо действовать, павел. он проснулся в холодном поту и первое, что он схватил, был дневник, который всё это время охранял его не очень длительный сон под подушкой. майор сел в постели и задумчиво запялился на карту метро напротив кровати, особенно вглядываясь в маленькую красную точку чуть выше площади революции. пора.