за пределами черепной коробки

      Пару лет назад.       — Если бы где-то существовала реальность, в которой у тебя есть всё, чего ты только можешь пожелать: сбывшиеся мечты, любимые люди и счастливая жизнь без ограничений…Ты бы поменялся местами с собой из той реальности?       Сону щёлкает ногтем по крышке банки жестянки, но никак не может открыть.       — А в чём подвох такой подмены? — задавая вопрос, Джей чисто инстинктивно тянется к парню и помогает открыть газировку.       Кажется, это настолько естественно, что Сону даже не благодарит: принимает всё от Чонсона, как должное. Они уже привыкли к тому, что главный мужчина в этом районе — Чонсон, а вот у Сону большая проблема с тем, как вынести бытовые трудности: что мытьё посуды(слишком нежная кожа на руках), что уборка(поясница болит всегда, когда заканчивает), что попытка таскать пакеты(никогда не доходит до дома сам, бросает пакеты и заканчивает на том, что звонит Чонсону с просьбами донести) — вся эта маст-хэв рутина не для Сону. Он как будто создан для чего-то большего. И Чонсону не бывает лень помочь ему.       — Нет подвоха. Просто меняешься и всё, в этой Вселенной всё остаётся, каким было: твои несчастья и дальность исполнения целей не меняются. Где-то в похожих друг на друга переплетениях млечного пути есть несчастный Чонсон, где-то — счастливый.       — Ну, тогда…— Чонсону бы хотелось ответить как все: конечно бы я поменялся местами. Но. — А тот Чонсон знал бы Сону, которого знаю я?       — Как захочешь. Представь са-а-а-амую идеальную из возможных реальностей, — тянет гласные Ким. — В твоём понимании идеальности.       Чонсон молча улыбается, пока его разум штормовыми волнами собирает образы по частям. Конечно же в том мире был бы Сону. Там…Они бы несомненно жили вместе.       — Но знаешь, я бы не поменялся.       — Почему? — бровь сама лезет вверх.       — Потому что мне хочется, чтобы Чонсон из «здесь и сейчас» тоже был счастлив после всего того, через что прошёл, — Чонсон смотрит в глаза Сону, говоря всё это, будто передаёт недосказанное коротким намёком.       Пак хочет дождаться сердца Сону, и пусть этого момента никогда не наступит — страдавший от безответности Чонсон рано или поздно должен быть счастлив. Именно в этом измерении. Уже прошло достаточно времени с момента, как его сердце было отдано.       Сону иногда напоминает любителя препарирования: задаёт какие-то тупые вопросы, заставляя рычажки в голове напряжённо крутиться, а затем наблюдает за реакцией.       Интересно, что думает по этому поводу он сам?       Сейчас.       — Уже ровно два года прошло с тех пор, как не стало учёного, придумавшего первого AI с эмоциями.       Seoul News Time пестрят заголовками об одном и том же. Чонсону душно от этого, он обходит стенд с газетами в метро, но не обходит лужи на выходе из него — топает огромным ботинком прямо в центр будто нарочно, брызгами пачкая витрину с новостными экранами. Прямо за ней крутят документальный фильм о реальности погибшего создателя. Того, кто показал миру Ян Чонвона — первого по истине подобного человеку робота. Забавно, что дата смерти Сону и официальное раскрытие того, что Чонвон — нечеловек — совпали по датам.       Пак Чонсон, не просто не проявляющий никакого интереса к искусственному интеллекту, а испытывающий к нему лёгкий вид агрессии, узнает об этом ещё не скоро. В его памяти нету места разработкам Кима и не будет никогда. Однажды ставши одержим мечтой попасть в мир AI вслед за Сону, поступивший на факультет программирования Чонсон полностью потерялся.       Насколько страшно, когда то, что имело самый огромный смысл — становится самым его лишённым?       Сейчас перед глазами вместо одной мечты на двоих (роботов, программ, техники) — лишь обои, залитые густыми грязно-красными разводами: кусочками, которые остались от мозгов вслед за простреленным виском. Они...Они просто остались на светлых обоях в круглом узоре, а казалось бы — на обрывках здравого разума перед тем, как он перестал таковым быть. Испачкали всё светлое в памяти Чонсона, перекрыли собой любые другие воспоминания.       Это даже показывали по новостям. Сону и то, что он после себя оставил…       Комнату безумно сложно отмывать от такого рода смерти, но это возможно. Чонсон на личном опыте знает последовательность. Вот, вызываешь сначала полицию и скорую, они устанавливают причину смерти. Потому что:       — Ничего личного, а вдруг это ты его убил? Надо доказать, что нет, ну или…Что да.       Потом нанимаешь фирму, если не можешь отмыть сам (а ты не можешь, потому что запах смерти вреден для здоровья из-за разлагающейся материи, которую из-под плитки не отдерёшь). Они всё хорошо промывают и бац — как не было. Сону тоже. Как будто бы и не было в его жизни. Выстрел в голову, казалось бы, нечто, что можно увидеть только в фильмах. А если совсем уж близко — пускай на соседней улице, но никак уж не в собственной квартире.       А ещё как в глупой мелодраме — стикером в памяти остались однажды бывшие когда-то букетом, а ныне разбросанные рваными лепестками цветы. Они на полу возле тела, а рядом с ними записка:       «Пожалуйста, выбрось цветы после того, как они завянут. Не засушивай, портя бумагу в книгах, как привык. Мне их жалко. И ещё.       Прости меня».       — А себя тебе не жалко, мудак? — шипит сквозь зубы Чонсон, сжимая кулаки до скрипа в костях. Ещё немного и сломаются.       Паку было сложно смотреть на его лицо в гробу. И, пожалуй, не стоит даже представлять, как одна его часть выглядела после пули, прилетевшей без как такового расстояния — аккурат металл к коже. Но это не помешало прижать к себе остывающее тело. Не остановило перед тщетными попытками привести в себя там, в похоронном зале. Не предупредило: мать Сону возненавидит Чонсона ещё больше за эту выходку. И закономерно — не дало ответа на естественный вопрос — почему? Неужели Сону не мог сказать ещё хотя бы слово? Почему Сону не мог пожаловаться, попросить помощи, схватиться за руку, которая так и осталась к нему протянута? Неужели он ушёл только потому, что Чонсон его любил?       А формула была непогрешимой. Ведь всё, что мы любим — в конце концов заставит нас плакать, оставив ни с чем. Стоит ли вообще тогда любовь таких жертв? Ты ей всё и она тоже всё, но не тебе — а от тебя.       Чонсон продолжает ненавидеть AI, роботов и квантовую физику, которую так сильно любил Сону. Но ненавидеть его самого слишком поздно, — он ведь уже ушёл.       — Нужно было извиняться раньше. Пока ты был жив, ведь…Всегда было за что...       И почему жизнь — это такая жуткая несправедливость?       Чонсон ищет ответы на свои философские вопросы в разных источниках. Перед экзаменом то и дело шастает в университетскую библиотеку. В июле дожди не по-божески сильные. Это не просто льёт как из шланга или как из ведра. Это — кто-то наверняка перевернул бассейн, стоящий на облаке. Поэтому, когда вспоминает один из экзаменационных бланков со времен школьных выпускных экзаменов — «назовите районы Южной Кореи, которым не хватает воды» — изо рта выпадает лишь: — Чего, блин? Такие вообще есть?..       Вся страна буквально уходит под воду в середине лета, чтобы сгореть в адском пламени в августе. И жаловаться особо не приходится, но только не тогда, когда мокрый до нитки Чонсон попадает под кондиционеры в помещении. Именно сейчас он вяло плетётся по ступенькам, размахивая зонтиком. Влажно до ужаса — хочется содрать кожу вместе с носом, чтобы воздуха в лёгкие поступало побольше. Но это, кажется, не поможет. Ручка зонтика крупнее обычных, с закрученным кончиком, а не прямым. Пак пару раз цеплялся ей за одежду незнакомцев в метро (упс, неловко вышло), но на лестничной площадке совсем пусто.       Только на этаже выше парень слышит топот. И не пойми откуда взявшийся незнакомец с красными волосами цвета «глазвыколи» пролетает мимо быстрее, чем любая из супер-подвижных комет. Только вот у Земли есть атмосфера, которая защитит от столкновения в большинстве случаев. А у Чонсона — вместо атмосферы только зонтик-подставушник. За него как раз и цепляется лямка сумки, закреплённая на плечах минующего Пака незнакомца. Дальше долго он не бежит. Оба кубарем летят вниз по ступенькам и Чонсон сдирает колени (как на зло дырки в рваных джинсах именно там и закрыть кожу нечему) почти что до мяса.       — Блядство…— шипит он, видя, как над головой бежит хоровод звёздочек. Придётся сейчас ещё думать, кому и с какой силой надирать зад.       Чонсону трудно назвать себя джентельменом, особенно с его уровнем заёбанности и усталости от жизни. Ещё и проблемы с агрессией. Сону вот любил комкать английский и корейский, повторяя: issues со злостью. Но Пак — это вечно «укуренный» взгляд в пустоту или в упор (никто определиться с описанием не может) и абсолютно ровное отношение к окружающим. Пусть себе живут, но его не трогают.       — Ты живой, чудила?       Стоило только взгляду с собственных коленей с кровавыми подтёками перейти на угловато-острые колени хрупкого паренька, как всё стало на свои места. А стало ли? Кажется напротив — полетело к чертовой матери куда-то не туда.       Под разодранной кожей на локте и колене у парня оказался голый металл.       Лицо Чонсона скривилось, но прежде, чем он в надменном тоне успел выдать «можешь не отвечать», именующийся Чонвоном поспешно перебил:       — Простите. Вы ведь программист Пак Чонсон? Я вас искал, потому что мне нужна ваша помощь.