Пляс мотылька

      Ханджи тайком пробиралась сквозь тесную череду улиц, спрятавшись за плотным осенним плащом. Ныряя в закоулки и подворотни, протискиваясь меж стен из сырого кирпича, морщась, когда приходилось перепрыгивать через мусор или валяющегося пьяницу, дохлую кошку или разбитое стекло… Она огляделась, прижавшись к одному из тёмных углов. Тишина.        «Никому я всё-таки не нужна».       Ханджи остановилась у одного из самых не примечательных домов: с покосившейся крышей, наполовину подбитыми окнами, дырами в кирпиче, плотно забитыми сеном. Она осторожно открыла дверь, шагая на порог, и откинутый капюшон обнажил её волнистые после дождя волосы. Глаза, живые и настороженные, оглядели деревянный потолок задней прихожей трактира, но тут же метнулись к коридору, из которого послышался женский голос:       — Как по расписанию, девочка.       Из дверей, ведущих к бару, манерно вышла крупнобёдрая хозяйка, которая была скорее похожа на торговку тканями, чем на владелицу трактира, — так ярко она выглядела на фоне выцветших стен. От неё всегда пахло сладостью, забродившим пивом и теплом заполненного людьми зала. Её звали Агнесса, и в её заведении Ханджи жила вместе с матерью уже несколько месяцев.       — Да. Я всё принесла. — Ханджи подошла к ней и протянула свёрток. Она даже знать не хотела, что там; настолько он был сомнительного, казалось, содержания, учитывая, куда ей пришлось за ним идти. — Правда, меня дважды пытались облапать какие-то бродяги. Да и что за место такое? На другом конце города… Приличные люди туда не ходят.       — И много ль ты знаешь о приличных людях, девочка? — Агнесса хмыкнула, раскрывая свёрток. Разглядев содержимое с выражением необъяснимого и таинственного довольства, закрыла обратно. — Сама сказала, что за разрешение выходить через заднюю дверь будешь выполнять мои просьбы. А теперь жалуешься? Мать-то твоя уходит нормально, как обычные люди, через главную. Что сейчас в голове у детей пятнадцати лет…       — Мама? — Ханджи резко обернулась, едва положив ладонь на перила лестницы, ведущей наверх. — Она… ещё тут? Или снова…        — Ушла, — хозяйка пожала плечами и сунула свёрток себе подмышку. — Странный вы народ, барышни. Сами сказали, что не хотите показываться на людях, а потом постоянно куда-то сбегаете…        Агнесса цокнула языком и удалилась по коридору обратно в гостевой зал, пока Ханджи отрешённо стояла на нижних ступенях. Борясь с беспокойством, наполняющим тело. С гневом, с жалостью… Но в итоге, осознавая своё бессилие, просто пошла наверх.       В жилых помещениях скрипели половицы, на первом этаже хохотали пьянчуги. Их комнатка с матерью была самой маленькой, самой дешёвой в этой таверне и, ко всему прочему, неудачно сделанной: потолок пошёл скосом из-за свалившейся крыши, в прорехи грубо затолкали глину, сено и песок. А ещё там сквозило, и Ханджи представить не могла, что они будут делать ближе к зиме. Денег не хватало, перспектива заработка отзывалась трудностями: мама не рискнёт снова работать с детьми или показываться старым знакомым. Неужели будет стоять чьей-то торговкой на улице? Да разве ж сможет?.. Из неё и сейчас слова не вытянешь, а уж с грубыми мужиками, с базарными бабами… Что она там будет делать?!       Ханджи устало рухнула на продавленную кровать, единственную в этой комнате, потёрла лоб. Да уж, там, где они жили раньше, даже у обычной прислуги была хорошая койка… но думать об этом не хотелось. Точно не сейчас.       Она выпрямилась, услышав скрип на лестнице. Зазвенели ключи, отворилась дверь, и Ханджи взволнованно встала. Довольно молодая на вид женщина, закутанная в серый плащ и пуховой платок, вошла в комнату. Заметив её, остановилась, вздёрнула голову. А потом спокойно ступила дальше, словно не желая оправдываться за этот поступок. Особенно перед собственной дочерью.       — Мама… — Голос дрогнул. Ханджи не знала, что говорить на этот раз. Да и разве имело смысл? — Ты же…       — Не думала, что ты так быстро вернёшься, — мать прервала её, положив ключи на деревянную полку. Стянула с себя влажный плащ, встряхнула его от сырости и повесила на торчавший из стены гвоздь. — Ты сделала то, что просила тебя хозяйка? Забрала свёрток?       — Да, — прошептала та, но, не удержавшись, спросила: — Ты ведь не ходила?..        Вопрос остался звоном висеть в воздухе. Мама прошла в комнату, разворачивая платок, обнажая собранные в пучок волосы, на носу аккуратно блеснули овальные очки. Её звали Мадлен. Сейчас она выглядела куда старше своих тридцати с чем-то лет, хотя Ханджи до сих пор не могла понять, почему: то ли из-за новой нервной складки около губ, то ли из-за запавших под глаза теней, то ли от пары поседевших волосков. Всего нескольких, выглядящих, как серебряные нити на дорогом шёлке, но они были. Почему? И как давно?       — Тебе нельзя туда ходить! — простонала Ханджи, страдальчески рухнув на кровать, пряча лицо в ладонях. Она с ума сходила, узнавая, что мама вновь навещала то поместье, вновь смотрела на него, вновь вспоминала ту самую ночь... — Ты же понимаешь, что однажды тебя могут заметить? Опознать… или начнут задавать вопросы? Что ты будешь делать?!       — Если меня заметят, то значит, так суждено, — сухо сказала мама, складывая платок и кладя его на тумбочку. — Я обещала тебе, что не буду искать наказания, Ханджи, но если оно последует за мной, не стану противиться. За все поступки нужно отвечать. И сейчас мы отвечаем за свои.       Ханджи глубже зарылась в волосы, покачала головой. Нет, она не понимала. Не хотела понимать. Не желала думать, что одна виновата в той ночи, в том, что случилось, но до сих пор не понимала, как и почему это произошло. По какой причине вообще встала тогда с постели, как обнаружила себя на кровати хозяйского сына, что прижимал её к матрасу, задирая ночнушку. А ей приходилось рычать и рваться, пытаться сбежать из его хватки…        Потом — случайно сбитая с тумбы лампа, в которой горел огонёк фитиля. Масло по полу, струйка пламени, охватившая ковёр, балдахин кровати и шторы…       Темнота забвения.       И побег вместе с матерью вдоль ночного сада, пока у графского поместья вовсю полыхала крыша.        Ханджи до сих пор не могла принять этого, не могла представить, что это произошло по её вине, но не могла найти иного ответа. Вспоминать страшно, осуждать себя — уже бессмысленно. Ей хотелось только гнаться куда-то без остановки. Бежать, бежать, бежать… Пока не выдохнется, пока не упадёт замертво. И теперь собиралась найти для этого новую цель.        — Хорошо. — Она выпрямилась, но её глаза были сухими. — Я хотела сказать, что нужно найти работу. Мне или… тебе. А лучше всем вместе. Нам нужны деньги, мама, иначе мы тут долго не протянем.        Мадлен подошла к окну, за которым серела осенняя улица. Её лицо было суровым и задумчивым, но она всё-таки кивнула, соглашаясь с дочерью. Ханджи сунула ладонь в плащ и достала оттуда лист, почти коричневый от брызг грязи.       — Я наткнулась на него на столбе, когда искала нужное место для хозяйки. — Она развернула его, разгладила. — Ты видела такое раньше? Я взяла его и подумала, что…        Мадлен взглянула на листок, но тут же окаменела.       — Нет, — прошептала она, страшно побледнев. — Нет. Ты туда не пойдешь.        — Почему? — Ханджи нахмурилась. — Это хороший шанс. Хорошая возможность заработать…       — Я знаю. И знаю, что это опасно.       — Я тоже знаю, — с нажимом ответила та, не отводя от неё взгляда, — знаю! Но это деньги. И неплохие. Сто двадцать монет за одно только вступление, разве нам мало будет на зиму? Я могу попросить, тебе вышлют их сразу. Нам даже делать ничего не нужно, просто…       — Нет! — Мадлен сказала это даже слишком резко, слишком категорично для себя самой. В её голосе прозвучали незнакомые нотки, как соскочивший со скрипки смычок. — Даже не смей говорить об этом! Я не позволю тебе стать солдатом, а потом… погубить себя в сражении. И уж тем более за стенами. Ты с ума сошла?!       — Ты сама сказала, что всем нужно расплачиваться за свои проступки, — мрачно ответила Ханджи. — В конце концов, они выходят за стены не чаще нескольких раз в год, иногда бывает, что вообще не выходят...        — Это тебе твой приятель Арнольд рассказал? — Её лицо ожесточилось. — Ты виделась с ним? Встречалась? Я же говорила, что девушки, подобные тебе, не должны так легко водить дружбу с мальчишками! А ты только и делала, что таскалась с ним на ярмарки и гуляния… И в тот день тоже пошла, хотя я тебе не разрешала. Так ведь?!       — Это уже неважно, — удручённо ответила Ханджи, отведя голову. Осознание, что где-то в этом городе до сих пор есть человек, который был бы рад увидеть её, щемило сердце. — Я пообещала, что не буду искать с ним встреч. Ради нашей безопасности. Потому что мы договорились с тобой. Хотя ты тоже… могла бы…       И прикусила язык. Она была ещё в том возрасте, когда, даже осознавая ошибки своих родителей, не была готова так смело их обнажать.       — Это не из-за того, что говорил мне Арнольд, — продолжила Ханджи под гнетущим материнским молчанием. — Он правда хотел поступить туда, но его отец был против. Только с деньгами у них куда лучше, а вот мы с тобой… — Она прикрыла глаза, помедлила. И очень по-взрослому добавила: — Сейчас мы с тобой не в том положении, чтобы воротить нос.       Мадлен скривила рот: то ли с ироничной, то ли злой горечью.       — Говоришь прямо как твой отец, — сказала она, глядя в окно, — хотя мы бы не попали в эту ситуацию, если бы он был здесь. Если бы не потакал своим прихотям, как теперь потакаешь им ты, Ханджи. — Мадлен неторопливо отошла от подоконника, прошлась к узенькому шкафчику в углу, в котором до сих пор не лежало ничего из их вещей. Прошло всего полтора месяца с тех пор, как они сбежали, но наспех собранная сумка осталась нетронутой. Только вещи в ней, как и всегда, были собраны стопками. — Вы оба вечно потакали себе.        Раньше бы Ханджи закатила глаза или ответила что-то дерзкое, но сейчас просто смотрела в стену, чувствуя, как на веках кипят слёзы. Они до сих пор выходили из неё не так, как выходят из обычных людей. Неохотно и туго, словно назло…       Впрочем, её мать вообще никогда не плакала. Это было у них семейное.        — Я всё равно схожу туда и спрошу, — тихо сказала Ханджи, опуская взгляд на грязный лист, сложенный в ладонях. На странице было написано: «РАЗВЕДКОРПУС ИЩЕТ НОВОБРАНЦЕВ! ВСТУПИ В АРМИЮ ПО ЛЬГОТАМ И ЗАЩИТИ СВОЮ РОДИНУ». Подпись к заголовку гласила, что кадеты, которые при поступлении подпишут бумагу о том, что после выпуска из кадетского будут автоматически зачислены в разведкорпус, начнут получать небольшие ежемесячные выплаты до конца обучения. — Это отличная возможность быстро получить деньги и пережить как минимум зиму. А потом… потом всё будет иначе. Ведь когда приходит тепло, жизнь становится проще. Разве нет?       Мама долго стояла у шкафчика, но не казалось, что она хотела наконец-то разобрать одежду. Потому что ни одно место в этом городе не было их домом. И не могло стать.       — Хорошо, — вдруг сказала она. И хотя Ханджи не видела её лица, всё равно осознала, что мама постарела ещё на миг. — В конце концов, ничего в этой жизни я не могла по-настоящему вам запретить. Как тебе, так и твоему отцу. 

***

      Ханджи не знала, что ещё нужно сделать, чтобы не оказаться узнанной: сначала она просто подвязала струящиеся до поясницы волосы, убрав их в косу, но когда поняла, что этого мало, пошла на крайние меры. Хозяйка трактира, которая одолжила ей нож, с умилением наблюдала, как довольно симпатичная девчонка, упрямо сведя брови, обрезает свои густые локоны, глядя в зеркало. Рывками, безжалостно. Они то и дело падали в ведро, словно подбитые кем-то птицы, оседали на полу, витали в воздухе.       — Неровно режешь, — лениво протирая стаканы, сказала Агнесса. — Будут у тебя не волосы, а лохмы.        — И хорошо, — грубо ответила Ханджи, не зная, как ещё ухудшить свой внешний вид. Решила добавить пару деталей: обрезала пряди чёлки, что теперь обрывками спускались к подбородку, немного встрепала их и улыбнулась. Как однажды сказала мама: не девочка, а настоящее чучело. — Затяну в хвост, и готово. У вас есть бечёвка?        — Да вроде от редиса где-то там была.       Ханджи нашла верёвочку, ей и подвязала волосы, убрав их как можно выше. Выпустила чёлку, что теперь едва прикрывала лоб и огибала щёки. Чего-то не хватает…        — А, точно. — Она достала из кармана взятые тайком у мамы очки и нацепила на нос. Горделиво сдвинув к переносице, хмыкнула, глядя в мутное отражение зеркала. — Вот! Теперь меня не узнать.        — Мадлен не наругает? — со смешком спросила хозяйка, когда Ханджи обошла барную стойку, подметая веником разбросанные по полу волосы. — И это платье сидит на тебе, как на ребёнке. Тоже мамино?       — Да… — Ханджи неловко оглядела себя. Верхняя юбка и правда пусто болталась, талия вообще сидела низко. На её худом теле оно выглядело неуместным, словно снятым с другого человека. Таким и было. Человека с другой жизнью, с другими взглядами... — И что делать?!       Хозяйка, заметив отчаяние на её лице, усмехнулась и ушла куда-то в кладовую. Покопавшись там, принесла, на удивление, тот самый кулёк, за которым Ханджи ходила в какую-то злачную подворотню. Воспоминания об этом до сих пор вызывали мурашки на её коже.       — Примерь, — Агнесса кинула кулёк на стол, — там одежда для моего младшего сынишки. Я заказывала у своей знакомой портнихи, она живет в трущобах и берёт недорого. Мне кажется, тебе должно пойти.       — Одежда для парня? И что мне с ней делать? — Ханджи недоумённо раскрыла свёрток и нашла тёмно-серые шерстяные штаны с пуговицами для подтяжек, пару рубашек, тёплую кепку. Даже перчатки там были. Вывалила всё на барный стол и начала шутливо примерять к себе. — И на кого же я стану похожа, скажите на милость? На отрастившего длинный хвост пацана?        — Почему нет? — со странным удовольствием сказала хозяйка. Дыхнув на стакан, протёрла его тряпкой. — Не ты ли хотела полностью поменять внешность? Значит, надо выглядеть не так, как от тебя ожидают люди.       Ханджи с недоверием покосилась на неё. Она до сих пор не знала, подозревает ли эта Агнесс что-то об их с матерью прошлом, читала ли газеты, объявления?.. Когда они заезжали сюда, то мама «по секрету» сказала ей, что сбежала от мужа семейства, заядлого пьяницы, который любил поколачивать их с дочерью. Отсюда и попытка сменить внешность, и просьба выходить через заднюю дверь... Мама надеялась на то, что хозяйка трактира не будет задавать вопросов, что их деньги заинтересуют её куда сильнее. Деньги, которые начинали кончаться. И это становилось большой проблемой.       — Спасибо, — глухо сказала Ханджи, заходя вместе со свёртком в подсобку. — Я… верну. Как только закончу дела.        — Конечно-конечно, — ответила хозяйка, вновь дыхнув на стакан, вглядываясь в него с весёлой придирчивостью. — Как закончишь, так и возвращай. А я тебя подожду.        Уловка оказалась рабочей: в мужском костюме, нацепив на голову фуражку, под которой скрылась копна остриженных волос, Ханджи была незаметна среди гудящей толпы. Ещё один мальчишка, разносящий газеты, ещё один паренёк, спешащий на подработку, ещё один, ещё и ещё… Она казалась себе невидимкой, другим человеком, готовым пройти мимо даже того самого поместья. И всё равно бы её никто не заметил.        «Никому я теперь не нужна».       Ханджи спешила в здание, которое принимало заявки на вступление в кадетский корпус. Надеясь, что там не будет никаких полицейских… и тут же застыла, едва войдя в кабинет. Само собой, полицейские оказались там. Их было двое, рослых и вооружённых. Да ещё и стояли с таким видом, словно заглянули поболтать к приятелю, но нежданный гость перебил какую-то особо забавную байку.       — Тебе чего, парень? — Мужчина, работающий там, недоумённо оглядел её. Вокруг в хаотичном беспорядке лежали бумаги, стеллажи были заполнены папками. Даже кружка с чаем стояла на одной из стопок, словно там ей и было место. — Принес посылку с расчётами? Если да, то это к Питерсу, дальше по коридору.        — Нет, г-господин, — Ханджи откашлялась, решительно проходя внутрь. На её радость, взгляды полицейских были расслабленными, полными весёлого равнодушия. И всё равно её сердце стучало в испуге. — Я пришла оставить заявку на вступление в разведкорпус по льготам… Вот.        Она положила на стол документ: выцветшую жёлтую бумагу свидетельства о рождении, в котором были написаны имя и пол владельца, имена родителей, возраст и место жительства.       — Да где вы её хранили, чёрт бы вас побрал? — Выгнув бровь, мужчина взял лист в руки и сел за стол. — Тут ничего не разобрать, только печать видно. Что с ней сталось?       — Да потоп был как-то в доме после ливня, прорвало крышу, — Ханджи пожала плечами. — Вот и упала в воду, не сразу нашли. Выцвела, сами понимаете. Хотели поменять, но сезон поступлений скоро кончится, вот и…       Мужчина недовольно бормотал, какое-то время пытаясь вчитаться и разобрать буквы, а потом, беззвучно выругавшись, всё-таки взял лист и начал писать заявление.        — Хан… дж… и… — Он сморщился, разбирая строчки. — Кто?! Зои? Или «э»?        Ханджи ощутила, как по спине прошёлся холодок. Но полицейские бормотали о чём-то своём, даже не слушая их, и тогда она выпалила:       — «Э»! — Верным был другой вариант фамилии, но… — «Э», конечно же, простите.        — О, так у нас тут, оказывается, не юный господин, а юная госпожа? — иронично спросил стоящий позади полицейский, оглядывая её сверху вниз. — А где же твоя юбочка? Потеряла по дороге?        Они посмеялись, и Ханджи ощутила, как тело облепила, словно застарелый пот, неприязнь. Медленно втянув носом воздух, ответила:       — Одолжила у приятеля, господа. С нынешней грязью на дорогах в юбке не побегаешь, знаете ли.       — Это точно! — поддакнул один из полицейских, и тогда ей стало ясно, что они немного пьяны. Значит, внимательность на нуле, максимум — похабные шутки. Отлично. — Что ни клочок дороги, то полная срань! После этих патрулей прихожу к себе домой, будто из свиного стойла вылез…        — А может, не вокруг стойло, а просто ты — свинья? — ответил ему приятель, и они загоготали, оглушая кабинет. Ханджи сморщилась в улыбке. Мужчина, что подписывал направление, придирчиво взглянул на неё, а потом отдал выписку.        — Кабинет в конце коридора, номер восьмой, — он кивнул за дверь, — покажешь это, потом бумажку свою, там тебе скажут, что делать. Следующий набор через две недели. Запрыгиваешь на последний паром в этом году, девочка. Сама-то понимаешь, куда идёшь?       Ханджи забрала выписку, заметив, что полицейские с ленивым интересом слушают её. Решив не играть с судьбой, ответила:       — Конечно же. Буду вести человечество к победе над титанами. Хочу сделать вклад в наше будущее. А разве вы не хотели похожего, когда поступали в кадетский корпус? Когда становились полицейскими?       — Я? — весело хмыкнул один из них. — Я хотел только жрать хорошо и спать спокойно. Беготня с титанами — дело смертников, таких, как разведкорпус. Кто ж в здравом уме туда потащится, если только не за деньги?       — Да я слышал, что скоро и эту лавочку прикроют, — зевая, ответил ему второй. — Сейчас ещё один сезон, льготы отменят. Потом лет пять — и разведки уже не будет. Всех бездельников распустят к херам собачьим. Я в тот раз видел этого их командора, Кита Шадиса. Вид жалкий… Какой из него лидер? Так, ничтожество.        Они вновь загоготали, но Ханджи уже не слушала их, аккуратно закрывая за собой дверь. Переводя дух и направляясь дальше по коридору, подумала: хорошо, что тот командор такое убожество. Скоро разведку закроют, и ей не придётся идти туда после выпуска, не придётся выходить за стены, не придётся встречаться с титанами. Закончит обучение, а через четыре года — в другой корпус. Или на свободу, к матери. К их туманному будущему, которого она сама ещё пока не могла понять.

***

      Две недели пролетели быстро. Даже слишком, перед тем как Ханджи отправилась в кадетское училище. Вопросов и проблем с документами не возникало, её не искали, никто не приходил к ним в дом, заметив несостыковку в бумагах. Всем будто бы было плевать. Люди обращались с ней, как с очередной бумажкой на рабочем столе: спешно, невнимательно, на скорую руку. Почти выгоняя, если Ханджи задерживалась хоть на секунду, желая задать вопрос.        Мама почти ничего не говорила ей. Не критиковала за стрижку и новую привычку одалживать у хозяйки сыновьи брюки. Всё такие же молчаливые ужины, те же взгляды с толикой осуждения. Ханджи давно поняла, что никогда не будет достаточно хороша для своей матери, как не была достаточно хороша и для умершего отца. А прощание их было таким же, как и вся их жизнь: чинным и сдержанным, с холодным поцелуем между бровей.        Мама осмотрела её, убрала пару ворсинок с плеча, пробежалась взглядом. И, словно не сдержавшись после двух недель тишины, сказала:        — Причёска просто ужасная. — Показалось, что на её губах мелькнул призрак усмешки. — Тебе надо было попросить меня, прежде чем стричься. Я сделала бы это куда лучше.        — Ты всегда всё делаешь куда лучше, мама, — сказала Ханджи, выдавив улыбку. — Я буду присылать письма каждый месяц, если получится, или чаще. Я назвалась при регистрации Зоэ, поэтому и ты используй эту фамилию, пожалуйста. Всего буква, но…        — Я поняла, — Мадлен притянула её к себе, легко поглаживая по лопаткам. Ханджи не хотела думать, что в этот самый момент, когда они расстаются, когда всё меняется, когда мир переворачивается с ног на голову, та лишь ненадолго позволила себе быть с ней нежной. — Я буду ждать. И постараюсь использовать твои деньги с умом. С хозяйкой уже договорилась, она даст мне каморку поменьше и подработку. Буду по вечерам протирать столы, разносить пиво…       — Мама… — Ханджи отвернулась, пряча гримасу страдания. Образ того, как её элегантная мать убирает грязные кружки, слушает ругательства пьянчуг и дышит одним с ними воздухом, причинял ей боль. — Мама, прости, я… Я не хотела, правда не хотела, но он… Феликс… он…       — Я понимаю.       А за изгибом губ читалось: «Я же предупреждала тебя. Я просила, Ханджи. Говорила не лезть на рожон, а теперь… теперь мы здесь».       — Все по-своему расплачиваются за грехи, дочка. И сейчас ты отвечаешь за свои, а я — за свой.        Они ещё недолго стояли, сохраняя молчание, не прощаясь вслух и не проливая слёз. Ханджи кивнула и просто ушла из комнаты, поправив походный рюкзак. Внутри — минимум вещей, самое основное без излишеств и дозволений, без какой-либо тени прошлого или будущего. Мама не стала провожать её. Этот миг они решили пережить по одиночке, сами по себе. Справляясь с этим по-своему… как и всегда в жизни.        Следующие три дня были наполнены спешкой, грозными выкриками солдат и распределяющих. Ханджи отсылали то в одну очередь, то в другую: на досмотр вещей, на выдачу формы, на спешный медицинский осмотр. Она уже не пыталась запоминать лица, которые встречала на пути, не зная, увидит ли их вновь. Только одно ей почему-то запомнилось: с колючими глазами серо-голубого цвета и остриженными волосами. Это была девушка. Ханджи видела её сначала у парома, потом в очередях, но услышала её имя совершенно случайно. Нанаба. И почему-то запомнила его.        Через четыре дня они добрались до кадетского училища, которое располагалось в отдалении от городов, в глубине леса, где была выстлана одна-единственная дорога. Ехали долго, трясясь в открытой повозке, словно капуста, пока ещё незнакомые и чужие друг другу будущие солдаты. Ханджи ничего не чувствовала, ничего не боялась. И испытывала только уже почти забытое спокойствие: понимание, что убежала достаточно далеко.        Дальше всё пошло ещё быстрее: распределение по баракам, построение на голом грязном плацу и окрики тренера, выдача постельного белья и одеял. Их постоянно о чём-то спрашивали и что-то требовали, куда-то отправляли и уточняли, а Ханджи, как заведённая, повторяла: «Зоэ, Зоэ, Зоэ». Смиряясь с новым окрасом своей фамилии. Отдавая честь так, будто всегда хотела служить. Всегда хотела попасть в армию, стать спиной перед своей родиной. И пожертвовать ради неё собой.       Женская казарма оказалась просторной. Девушек в этом году вступило много, но сильнее Ханджи удивляло то, что она вновь повстречалась с той самой Нанабой. А ведь её могли распределить совсем в другое училище, в другой барак... Да ещё и их койки были неподалёку друг от друга, у маленького окошка, выходящего во двор. Совпадение, но приятное, учитывая, что они были из одного города.       Ханджи ещё в первый день попыталась завести с ней разговор:        — Привет. — Нанаба, застилающая постель, посмотрела на неё с хмурым непониманием. Ханджи продолжила: — Ты ведь из Троста, верно? Я видела тебя, когда мы садились на паром. Запомнила, потому что у меня был такой же рюкзак, — она кивнула себе через плечо, но та даже не улыбнулась. И только медленно выпрямилась. — И ещё видела твоих родителей на пристани. Родители ведь? Мать и отец. У них довольно строгий вид. Мне показалось, или вы даже умудрились поругаться перед отъез…       — Тебя это не касается, — отрезала Нанаба, отворачиваясь к своей койке. — Можешь не утруждаться и не делать вид, что тебя интересует моя жизнь. Я тут не ради веселья. И дружбы не ищу.       Ханджи моргнула. Она и не думала по-настоящему сближаться с кем-то, просто проявляла участие, но эти слова кольнули её по самолюбию.       — Ты не поняла, — напряжённо улыбнулась Ханджи. — Я просто любезничаю. Или ты против знакомства с теми, с кем будешь жить ближайшие четыре года? Не хочешь ведь, чтобы я называла тебя «эй, блондиночка»? — Нанаба негодующе замерла, услышав это, и та хмыкнула. Значит, задело. — Вот и вот. Так как тебя зовут?       — Нанаба, — с неохотой ответила та, вновь выпрямляясь, и Ханджи призналась себе, что иногда природа создает очень… красивых людей. Нанаба была утончённой, с белой кожей и тонкими запястьями, с красивым носом и со светлыми прядями волос, пусть и остриженными, как у мальчишки. Интересно, почему она вообще пошла в армию? Из-за денег? Желания служить стране? — Ты теперь довольна? Оставишь меня в покое?       — Довольна, — Ханджи хмыкнула, отклоняясь назад. — А если у тебя пройдёт фаза «я не ищу приятелей и вся такая одиночка», то обращайся. Мы ведь из одного города. А здесь, раз уж застряли надолго, каждому нужны друзья. — Она ушла, уверенная в том, что сделала всё правильно. Ханджи всегда умела находить общий язык с людьми и настроить их на нужный лад.       Только Нанаба… больше так и не обратилась к ней.

***

      Дальнейшие дни неслись то слишком быстро, то мучительно замедлялись. Особенно в часы тренировок: изматывающих, доводящих до изнеможения. До трясущихся ног и тяжёлого дыхания, которое всему их отряду новеньких приходилось переживать. Территория училища и бараков была большой, но первокурсники занимались на отдельных территориях, не допускаясь к тренировкам с УПМ. Ханджи нередко слышала, ужиная или обедая в столовой, как парни с восторгом обсуждают это устройство. Иногда спрашивала: что это такое? Как оно работает, по какому принципу, какой механизм?.. А через пару недель ей наконец-то удалось увидеть УПМ. Их отряд начали водить на чужие территории, прилегающие к лесу, поглазеть на тренировки старших курсов, где между огромных сосен, словно мошки, летали будущие выпускники. Ханджи заворожённо смотрела на них. Ей было трудно понять, как именно они держатся, что помогает им сохранять равновесие… И непонимание разжигало в ней азарт любопытства.         — А сколько нужно тренироваться, чтобы достигнуть такого мастерства, инструктор? — спросил кто-то, и подтянутый бодрый мужчина, который отвечал за их курс, улыбнулся.        — О, эти ребята тренируются тут последний год, они лучшие из лучших. Кандидаты в десятку. — Он обернулся к лесам с отеческой гордостью. — Давно у нас не было таких удачных выпускников. Все как на подбор, но те, кто окажутся на первых местах, вне конкуренции. Если вам повезёт и вы будете много трудиться, то тоже туда попадёте через несколько лет!       — Чтобы просто пойти в разведкорпус? — насмешливо послышалось позади, и группа зафыркала, соглашаясь. Многие поступили в кадетское из-за льгот, и какое-либо целеполагание казалось теперь абсурдным. — А потом сразу в пасть гигантам прямо на УПМ…       — Кхм! — Тренер прочистил горло, глянув на них с суровостью. — Отставить! Неважно, куда вы потом пойдёте, важнее — обрести навык. Летать на УПМ надо уметь и полицейским, и гарнизону, но особенно — разведчикам. Это неизменный элемент службы, и чем ловчее вы научитесь управляться с тросами, тем легче будет потом. Эй! — гаркнул он в лес. Тёмная фигура, замершая у одной из веток, остановилась. — Позови кого-нибудь из десятки! Найла, Анастасию, всё равно!       Фигура исчезла, и тренер самодовольно улыбнулся.        — Сейчас вы сможете поговорить с будущими профи, дебютантами в искусстве боя и владении УПМ. Мы кратко называем их «десяткой», так как уже давно ясно, кто из них в неё попадёт.        — И насколько сложно туда попасть? — спросила Ханджи, хотя и сама не поняла, для чего. Десятка ей не грозит в любом случае, да и толку: тешить себя мыслью, что в другой жизни смогла бы вступить в полицию и жить спокойно, а не гулять под пастями титанов, как разведчица?       — Можете спросить у них сами, если интересно. — Увидев, как кто-то спустился, тренер кивнул: — О, вот и первый.        На землю, всколыхнув сапогами пыль, приземлился юноша. С тёмными всклокоченными волосами, с простым и понятным лицом, открытым каждому, словно книга. Тренер подвёл его к кадетам, приветливо хлопнув по плечу, и представил:       — Вот, это один из десятки лучших. Знакомьтесь, дети, Найл Док. — Юноша удивлённо улыбнулся, здороваясь со всеми взглядом. — Кандидат на второе место. Точнее, я бы сказал, уже закреплённый за этим пьедесталом человек. Как проходит тренировка, Док?        — Все отлично, инструктор, — ответил тот, пока Ханджи разглядывала его. Внешность Найла не была красивой или отталкивающей, в ней вообще не было ничего особенного. Обыкновенный парень. Хоть и, судя по всему, очень способный на тренировках. — Что-то случилось? Или вы хотели просто покрасоваться перед молодняком?        — Ты угадал, — посмеиваясь, сказал инструктор, а потом задал ему пару вопросов про упражнения, про состояние тросов и погоду, про здоровье кого-то из кадетов. Найл отвечал серьёзно и добросовестно. Сразу стало ясно, почему он у тренера на хорошем счету. — Так, ребятишки, теперь кто-то из вас хочет полюбопытствовать? По поводу полётов, по поводу занятий?        Сначала все молчали, переглядываясь, но потом пара человек всё-таки задали несколько вопросов. И вдруг кто-то выкрикнул:        — А почему второй номер, тренер? Если вы хотели показать нам лучших, тогда уж покажите первого! — И хотя сказано это было с беззлобным ехидством, инструктор всё равно нахмурился. — Даже интересно посмотреть на этого уникума!       — Ну что ж… Позови своего приятеля, — сказал неохотно он, кивая в сторону леса. Найл согласно отбежал и взлетел в воздух. Тренер продолжил: — Это неважно, первый ты или второй номер, дети. Десятка лучших на то и десятка, что в ней состоят лучшие. Споров тут не может быть никаких.        — А как вообще нарабатываются баллы? — спросила Ханджи. — Только на общих тренировках? Или можно как-то ещё, отдельно?        — Баллы нарабатываются в конце каждого учебного года, наподобие экзаменов, а потом плюсуются к самому последнему, выпускному, — начал пояснять тренер. — В выпускной год кадеты собирают баллы разными способами: на тренировках, как вы правильно подметили, в самостоятельных упражнениях под присмотром инструктора или на проводящихся иногда местечковых соревнованиях. Также учитываются знания теории, сбора и разбора УПМ, наземных тренировок… Возможностей много, но трудиться надо усердно. Лучшими хотят быть все, а подготовка тяжела, поэтому стоит иметь много упорства, чтобы в свободное время посещать ещё и дополнительные занятия. Обычно кадеты отдыхают, восстанавливаются в такие часы. Понимают, что десятка — недостижимый идеал.        — Тем не менее кто-то его всё-таки достиг, — пробормотала Ханджи, с прищуром глядя на мелькающие между сосен точки выпускников, слыша свист воздуха и задорные крики, шум впивающихся в кору тросов где-то там, в чаще. А потом заметила, что с самой вершины к ним спускается человек. И даже издалека увидела его сияющие в свете солнца волосы.       Тренер обернулся, махнул рукой. Молодые кадеты смотрели, как к ним, спрыгнув на землю, приближается юноша. Широкоплечий, плотно и крепко сложенный, с зачёсанными набок волосами, как у аристократа. Его лицо уже не казалось Ханджи таким понятным, как у Найла Дока. Оно было сдержанным, почти строгим… А улыбка, что едва-едва появилась на его губах, — вежливой и холодной. Он словно не скрывал, что его отвлекли по абсолютно пустой причине, но явился сюда специально, чтобы и все остальные успели это понять.       Кадеты замолкли под его взглядом, тренер откашлялся. А Ханджи досадовала на то, что её ухудшившееся зрение не позволяло в полной мере его рассмотреть. Было ясно только одно: этот юноша очень красив.        — Дети, представляю вам лучшего выпускника курса, бесспорного кандидата на первое место, юного господина Смита, — представил его инструктор, в этот раз почему-то не похлопав по плечу, а потом сдержанно убрал руки за спину. — Высшие баллы по всем дисциплинам, самые лучшие показатели полёта и экономии газа, интересные техники владения клинками. Как проходит занятие, Эрвин?       Эрвин. Теперь она знала его имя.       — Всё хорошо, тренер, — кивнул он, со спокойной улыбкой оглядывая кадетов. — Каждая тренировка имеет большое значение, поэтому я стараюсь, чтобы они не были похожими друг на друга. — Выдержав паузу, добавил: — Я имею в виду, что я выкладываюсь в последнюю так же, как и в первую.        — А разве вы не устаёте? — спросил кто-то. Эрвин встал прямее, отвечая так, как отвечал бы на уроке отличник:        — Усталость — часть тренировочного процесса. Это нормально, и я привык к этому.       — Вы тоже пойдёте после выпуска в полицию?       — Почти все из нашей десятки, не считая пары человек, собираются строить своё будущее там. Я не стану каким-то особенным.         — Но всё же вы… особенный, — с усмешкой сказала Ханджи, и тогда он направил на неё взгляд. Она вдруг осознала, что у него яркие голубые глаза, широкие брови и обрисованный крупный рот. Эрвин был молод, хоть и старше её, но сейчас Ханджи понимала только одно: она никогда не видела подобных ему людей. Он смотрел так, словно немедленно ждал ответа, и эта необъяснимая сила, которая ощущалась в каждом его движении, в каждом слове… завораживала. Ханджи видела, что не она одна цепенела от этой силы. Почти все вокруг сжались, оседая от его влияния.       — Особенный? — Эрвин иронично вскинул брови. — О нет, я такой же, как и остальные. Особенным нас делает дорога, по которой мы идём, а я ещё только в начале пути. И потому особенный не больше, чем каждый из вас.        — Как видите, наш гениальный выпускник, ко всему прочему, ещё и невероятно скромен! — с усмешкой сказал инструктор, а потом кивнул ему в сторону леса. — Ладно, не будем и дальше отвлекать тебя, Эрвин. Возвращайся к тренировке.       Тот кивнул, но напоследок скользнул взглядом по лицам, что стояли в толпе, словно желая запомнить каждое. И каждому казалось, что на него смотрят в отдельности, но Ханджи… Едва она увидела, как его глаза задержались на ней, её прошибло жаром, бросило в пот. Мгновение — и его взгляд ушёл, словно не было, а она всё стояла, словно прибитая гвоздями к сухому песку, чувствуя, как тело пробирает пламенной канонадой. Что-то раскатывалось по мышцам, вонзалось в самую глубь.       — Ты чего застряла, хвостатая? — иронично спросил кто-то, когда тренер закончил показывать им занятия с УПМ. — Испугалась перспективы полётов? Или боишься высоты?        Ханджи лишь покачала головой, вспоминая, что почти ничего не боялась в жизни. Ни осуждающих взглядов матери, ни холодного тона отца. Но сейчас страшилась рухнуть с той вышины, на которую, сам того не ведая, подцепил острием своего внимания этот человек.        А ей только и оставалось, что с беспокойством смотреть вниз. Не зная, когда придётся сделать первый шаг.

***

      С тех пор она часто лежала допоздна, ворочаясь на койке среди спящих соседок. Закрывая глаза, почему-то вспоминая его лицо, и этот внимательный, пронзающий взгляд, делающий значимым всякого, на кого он был направлен. Ханджи пыталась представить: какой он человек, этот Эрвин Смит? О чём думает? Чего хочет от жизни? К чему стремится, не считая службы в полиции? Подолгу металась так, мучаясь от жары в сердце, а потом, не выдерживая, вставала и выходила на улицу. Ходила кругами, дышала глубоко. Это было похоже на помешательство, на сумасшествие, которого она не знала, и мысль об этом заставляла кровь нагреваться, как налитую в котелок над костром.       Она старалась справиться с этим, выбросить лишние мысли. Отвлекая себя чем угодно: тренировками и учёбой, заданиями и болтовнёй. Даже успела прибиться к компании двух девчонок, с которыми у неё не было ничего общего: разные интересы, разные взгляды, разные желания. Но почему-то они посчитали, что с ними ей самое место, и просто начали усаживаться вместе с ней в столовой, ходить в душевые и за водой.       — Да ладно, Дик Хантер тоже хорошенький, — игриво говорила одна из них, пока они в очередной раз сидели за одним столом во время обеда. Вера, кудрявая блондинка с волосами до плеч и высоким кокетливым голосом. — Третий курс, а какие ноги… Я уверена, что через год он будет метить в десятку лучших. Я заметила, как он смотрел на меня, когда я шла вместе с тренером по полю.       — Да на тебя, тебе кажется, смотрят все вокруг, — отвечала ей девушка по имени Тиш. У неё был тяжелый взгляд, прямые чёрные волосы и узкое бледное лицо. — Ты бы лучше больше о тренировках думала, чем о мужиках. Они выпустятся и о тебе забудут, а ты что делать будешь? Задом дальше крутить? — Тиш едко хмыкнула и обернулась. — Вот нашу хвостатую это вообще не волнует, верно?       Ханджи моргнула, подняв голову. Это прозвище прицепилось к ней в последний месяц, но особо не мешало. Ещё во времена службы в доме графа она привыкла сносить разные оскорбления, а подобная кличка была мелочью по сравнению с тем, как называл её графский сын.        — А? — переспросила она, склонив голову. — Что именно?        — Мужики, — с хищной улыбкой ответила Тиш, закусывая кончик вилки. — Я говорю, что Вера — пустоголовая вертихвостка, раз смотрит на каждого повстречавшегося ей парнишку. А вот тебе всё равно. Как живёшь своей жизнью, так и живёшь.        Ханджи хмыкнула, покачивая головой.       — Что ж, если тебе так кажется, то пусть будет.        — Да не интересует её ничего, — отмахнулась Вера, сморщив обсыпанный веснушками нос. — Только тренируется, словно бешеная, будто уже сейчас хочет в десятку залететь. С ума сошла так гнаться? В тот раз ты так улетела на пробежке, что я подумала, что мимо меня пронеслась гончая.        — Я просто… быстро бегаю, — ответила Ханджи, пожав плечами. Заметив, что это особо никого не убедило, устало добавила: — Я всегда быстро бегала. И раньше много танцевала, а для этого нужна выносливость, поэтому мне не так сложно как вам, наверное. Всё наверстаете.        — Ещё чего, — Тиш хмыкнула, с надменной леностью оглядывая столовую. — Я вообще не планирую в десятку. Папа уже предлагал попросить кого-то из своих продвинуть меня в полицию после выпуска. Я отказалась. Эти полицейские… меня от них тошнит. Гарнизон, и дело с концом.       В зале раздался какой-то шум, звон тарелок. Все замолчали, вытянув головы, а потом мимо стола, за которым сидела Ханджи с соседками, пролетела ещё одна девочка из из казармы, рыжеволосая Эрин. И несла свой поднос с таким видом, словно едва удерживалась от того, чтобы не ударить им кого-то по лицу.       — У-у… очередная жертва? — Тиш насмешливо вскинула брови, глядя ей вслед. — И когда все поймут, что к этой сумасшедшей лучше не приближаться?        — Ты про кого? — Ханджи оглянулась. — С кем это так она?        — А ты что, в первый раз видишь? — Тиш указала вилкой на самый дальний столик в конце столовой. — Так это же наша нелюдимая девочка, блондинка Нанаба. До сих пор не могу понять, что с ней не так? Злая, как кучка бешеных псов.       Ханджи только тогда осознала, о ком речь, и впала в ступор. Со своими переживаниями и учёбой она успела забыть о той, с кем пыталась подружиться ещё в первый день в училище, но теперь Нанаба сидела через три стола от них, склонив к тарелке голову. Совершенно одна. Ханджи вспомнила: её ведь действительно часто сажали за чистку овощей и мытьё посуды, нагружали дополнительными занятиями или уборкой, делали выговоры… Нанаба оказалась конфликтной. Ей не было важно, юноша это, девушка из казармы или даже инструктор, — если что-то задевало её, то стычки было не избежать. Она оставалась такой же холодной и неприступной, как в первый день обучения.       — Она меня раздражает, — сморщилась Вера, недовольно поглядывая на неё со своего места. — У неё вечно такое лицо, будто я полная дура. Это меня бесит.        — Так может, ты и есть дура? — хмыкнула Тиш.        — Даже если я и дура, то не надо показывать мне этого, ничего не говоря, — та закатила глаза, — ненавижу недосказанность.       Вера скривила губы, взяла со своей тарелки тушёную горошину и сунула в рот. А потом, неожиданно для всех, взяла вторую… и, усмехнувшись, кинула Нанабе прямо в затылок. Горошина попала, отскочив пружиной, и по столовой разнеслась дрожь приглушённого смеха.       — Вера! — шикнула на неё Ханджи.       — Что?! — воскликнула та, даже не пытаясь понизить голос. — Ей значит можно раздражать людей, а мне нельзя? — Вера кинула ещё одну, и хотя Ханджи успела перехватить её за запястье, горошина попала в нужный стол. Отскочила, упала на пол. И тогда Нанаба встала с места. Перешагнув через свою лавку, направилась к их столу и остановилась. Кадеты вокруг замолкли, предвкушая стычку.       — Тебе кажется, что это смешно? — спросила она, сложив руки и угрожающе сузив глаза. — Или считаешь, что я стерплю? Буду просто сносить это дерьмо?       — Не понимаю, о чём ты, — холодно ответила Вера. Её лицо приняло выражение тщеславного равнодушия. — С чего ты взяла, что это я? Потому что я сказала, что ты раздражающая? Это так. Говорила прямо сейчас, за этим самым столом. — Она кивнула перед собой, не скрываясь. — А если тебе кажется, что ты такая особенная, раз имеешь право грубить всем подряд, это не значит, что я тоже стану это сносить. И не буду скрывать, что считаю тебя заносчивой, спесивой, высокомерной сукой, которой стоило бы надеть на лицо всю тарелку с обедом.       Она холодно улыбнулась, беря ещё одну горошину и засовывая себе в рот. Нанаба наклонилась, упираясь ладонями в край стола.       — Уверена, кудряшка? — прошептала она, угрожающе понизив голос. — Тогда, как думаешь, долго тебе придётся вытаскивать горох из своих волос, когда эта тарелка окажется на твоей голове?        Вера уже сморщилась, чтобы ответить, когда Ханджи прервала их:       — Прекращайте. — Она недовольно нахмурилась, ковыряясь в своём обеде. — О чём спор? Хотите затеять драку из-за пары горошин?       — За свои поступки нужно отвечать, — сказала Нанаба, выпрямившись. — А ты, судя по всему, решила выгородить подружку, хвостатая? Или возьмешь вину на себя, раз решила строить святую?       — Может и возьму, — ответила Ханджи, подняв голову, — горох тут в каждой тарелке, так что это могла сделать и я. А если хочешь обсудить, давай выйдем. — Она кивнула на улицу и встала. — Столовая не место для девчачьих разборок.        Нанаба нахмурилась и отступила, когда та направилась в сторону выхода. Мрачно глянула на Веру, но развернулась и пошла следом. Двери скрипнули и закрылись. Столовая постепенно возобновила удивленный гул.       — Я так и знала, — тяжело вздыхая, сказала Тиш. — Ещё одна сумасшедшая.       И зал вновь наполнился неразборчивым бормотанием.       Ханджи какое-то время шла вдоль казарм по сухой пыли тропинки, зная, что Нанаба ступает за ней. На улице было жарко, и хотя самым её обожаемым временем года было лето, здесь, в кадетском корпусе, из-за недосыпа и тренировок… ей становилось дурно от каждого пустяка.       Взойдя под тень одной из казарм, Ханджи вытерла влажный лоб и обернулась.       — И что это было? — хмуро спросила Нанаба, встав напротив. — Зачем ты меня вытащила оттуда?        — Как — зачем? Не хотела, чтобы у тебя вновь были проблемы, — возмущённо ответила она. — Я просто не понимаю, чего ты хочешь добиться? Зачем ты вообще нагрубила Эрин, что она тебе сделала? Разве ты не понимаешь, что люди просто пытаются… общаться с тобой? Дружить?       — Я же сказала, что не ищу друзей, — равнодушно сказала Нанаба, на удивление быстро придя в себя после стычки. — Мне не нужны их расспросы и их интерес. Я хочу дать понять, что лучше меня не трогать. И представлять, будто здесь меня вообще нет.       — Тогда ты слишком громко возмущаешься для того, кого не существует. Если хочешь быть незаметной, то стоит стать скучной и тихой, а не злой. Ты реагируешь так, будто люди посягают на твою личную территорию, только у тебя больше нет личной территории, Нанаба. Ты в училище! Люди просто начнут чураться тебя, как прокажённой, или усилят напор издёвок. Что именно тебе нравится?       — Пусть чураются, — холодно ответила та, глянув в сторону, и ветер шевельнул её светлые волосы. — Пусть боятся меня, если хотят. Шарахаются, как от больной, пытаются задеть, но я никому… — она помолчала, сойдя до шёпота, — никому больше не позволю трогать себя. И если попытаются тысячу раз, я тысячу раз дам сдачи. Даже ценой выговоров, отработок и наказаний.        Ханджи тяжело вздохнула, не понимая, зачем вообще ввязалась в это. Ради чего? Потому что Нанаба была родом из её города, и она — единственное, что связывает её с памятью о прошлом? Потому что они плыли на одном пароме? Потому что, петляя меж очередей, людских очертаний и выкриков, по-особенному запомнила именно её лицо? Потому что чувствовала в ней ту отчужденность и одиночество… которое видела в самой себе? В этом дело?       — Слушай… — пытаясь смягчиться, начала она, — ты можешь считать меня подхалимкой или подлизой, но мне правда неприятно, если у тебя будут проблемы. Особенно по пустякам. Это того не стоит, понимаешь?       — А тебе-то что? — мрачно перебила её Нанаба. — Почему меня должно трогать твоё отношение или твоё беспокойство? Думаешь, я не заметила? — Она сделала шаг, и Ханджи невольно попятилась. — Тебе вообще плевать, с кем общаться. Ты готова в любую дыру проникнуть, только бы везде оказаться своей. В любое отверстие, в любую щель… Даже туда, куда никто не хочет заглядывать, зная, что им откусят по локоть руку. Так для кого ты пытаешься показаться хорошей? Для своих новых подружек? Для инструкторов? Или для меня? — Нанаба презрительно сморщилась. — Зачем? Если тебе, по большей части, всё равно, что выслушивать, как тебя называют и с кем находиться за одним столом? Так, хвостатая?       Она развернулась и пошла по тропинке, пока Ханджи молча стояла позади, потеряв дар речи. Она не могла понять: какого чёрта?! И вдруг ясно и чётко осознала: так вот почему все считают эту девчонку сумасшедшей.       — И никогда не бери на себя чужую вину, если не просят, — мрачно добавила Нанаба, заворачивая за барак, — потому что незаслуженное милосердие… ещё хуже непрошеной жалости.

***

      Ханджи быстро начала осознавать, что интенсивный старт с тренировками не пошёл ей на пользу. Молодым кадетам не давали поблажек, не всегда даже позволяя отдохнуть в течение дня, и непривычно плотный график бил по её здоровью. Она не могла представить, на каком топливе занимаются те уникумы, что попадают в десятку. Неужели на силе трёх богинь?       Сложности отражались не только на ней: многие девушки шептались в казармах, что у них пропали месячные. А потом добавляли, что это даже хорошо — те ужасные белые штаны, в которых все тренировались, явно не были созданы для грязной работы. Ханджи была абсолютно согласна с ними. Эту форму придумали или извращенцы, или дилетанты, или безмозглые идиоты, других вариантов у неё не было. Хотя тренер утверждал, что когда они научатся летать и сражаться, проблем быть не должно. Кровь титанов испаряется, а если тебя сильно поранят, последнее, о чём будешь беспокоиться, — идеальная белизна штанов.        — Ровнее строй! — крикнул инструктор, когда они пробегали очередной круг по огромному полигону. Стояла жара, пекло солнце. Отряд превратился в стонущее, едва дышащее, еле передвигающее лапами существо с мокрыми волосами и потом, лезущим в глаза. — Ну, что за смехота! Ровнее, я сказал! Бодрее, ребятки!       — Он смерти нашей… хочет, — хрипло выдавил кто-то, плетясь сзади, — сколько можно?.. Только первый месяц учений, а мы уже гоним… как на четвёртом…       — Как будто ты знаешь, что там на четвёртом… — смешливо протянула Ханджи, переводя дух. Было не столько жарко, сколько душно: после стольких кругов по гигантскому полю даже малейшее движение отзывалось дурнотой и головной болью. Времена, когда она обгоняла других при пробежке, пришлось отложить на потом. — Может, они стараются ещё больше?..        — Да ничего они там… не стараются, — с недовольством сказала бегущая рядом девочка, — я вообще слышала, что у них остались только тренировки с УПМ. Даже борьбы больше нет… И знакомый со старших курсов сказал, что лучших вообще иногда отпускают в город вне отпусков…        — Серьёзно?! — возмутилась Ханджи. Вот несправедливость! А ведь инструктора утверждали, что отгулы дают кадетам только раз в полгода на праздники, а в остальное время — лишь письма близким. Неужели таких отличников, как Эрвин Смит и Найл Док, отпускают вне этих дней? — Да уж, ещё одна мотивация попасть в десятку!       — Не знаю, какая там у вас мотивация, но я… — простонал едва перебирающий ногами парень, — я… сейчас… помру…       — Отдых! — громко скомандовал тренер, и, когда все по очереди, словно фишки, рухнули на землю, усмехнулся: — Слабоваты ещё, малышня! По сравнению с УПМ бегать по полю — как пешком ходить. С нетерпением жду, когда вы возьмётесь за тренировки на тросах!       Посмеиваясь, он пошёл куда-то в сторону, но Ханджи остановила его:       — Тренер! Я забыла свою воду в казарме… Я могу сходить?       — Ага, — ответил тот, делая глоток из своей фляжки, которую всегда держал у пояса. Учитывая его постоянно хорошее настроение, среди кадетов ходили слухи, что там находилась далеко не вода. — Только не задерживайся, Зоэ. Сейчас эти дохлики отсохнут, полежат и снова на пробежку. Дышим! Дышим, малышня!       Ханджи поднялась с места, отряхивая испачканные в земле штаны. Не без труда добравшись до казармы, нашла в тумбе воду и махом влила в себя всё содержимое, но поняла, что этого мало. Решив набрать ещё в колодце неподалёку, вышла на улицу, медленно спустилась по ступеням… и тут же осела, прислонившись холодным виском к перилам. Слабость. Перед глазами темень, в ушах — гул. Ханджи тряхнула головой, но это не помогло. Потёрла лоб, но даже не почувствовала касания. Неужели обморок? Или тепловой удар?..       Она опустила лицо в ладони, постаралась дышать… Раз-два, раз-два… Тренировки, плохой сон и слабый аппетит не улучшили ситуацию, а постоянные мысли о матери и прошлом тревожили. Как она там? Не нашла ли маму полиция?.. И не едут ли они сейчас сюда, в этот корпус?..       Ханджи какое-то время сидела так, укачивая себя, возвращая себе ощущение тела, а потом мир стал тёмным. Медленно подняв голову, она прищурилась, когда в лицо ударил блик солнца… и тут же распахнула глаза. Над ней, стоя в одной тренировочной майке с открытыми руками, с горделивым и спокойным лицом, накрытым тенью, с влажными волосами, забранными назад, стоял Эрвин Смит. И протягивал ей фляжку колодезной воды.       Ханджи сразу отринула это: невозможно. Невозможно! Наверняка это сон, пришедший к ней в забытьи, полоумный и нереальный, полный безумия. С какой стати Эрвину Смиту быть тут?! Старшие курсы почти не занимаются в этой части корпуса! Нет, конечно же, это сон. И всё равно она поражённо смотрела на него, не в силах поверить самой себе, а потом поняла, что его губы шевелятся. Что-то говорит ей?.. Снова протянул флягу. Предлагал попить?..       — У тебя солнечный удар? — услышала Ханджи гулкое, словно издалека. — Я тебя помню. Ты же первокурсница? Возьми. Сегодня жарко.       И тут она осознала с абсолютной точностью: это правда! Ханджи так и замерла с наполовину протянутой ладонью, а когда Эрвин почти вложил в её пальцы флягу, вздрогнула. Он тут!       — Сп… спасибо… — едва слышно прошептала она, прикладывая горлышко к губам. Глотая, глотая, глотая, жмурясь. Вода приводила в чувство, остужала желудок, но в сердце всё равно было горячо. — А вы…       — У нас тут тренировка неподалёку, — Эрвин облокотился на край перил, под которыми она сидела, и небрежно зачесал чёлку, глядя куда-то в сторону. Красивый. Даже слишком. — Сходил набрать воды к вашему колодцу и увидел тебя. Всё в порядке? Ещё налить?       — Нет, нет… — Ханджи не знала, как можно, оставаясь минуту назад смертельно бледной, в один миг наполниться жаром, но щёки пылали, как от пощёчин. — Я… в порядке. — Сглотнув, она попыталась прийти в себя. — Плохо чувствую себя… в последнее время. Дурно сплю, мало ем.       — Это плохо, — Эрвин нахмурился, словно наставник, отдающий указания ученику. — Новичкам особенно стоит следить за рационом и режимом сна. Ваше тело ещё не привыкло, с трудом восстанавливается, и, если не заботиться о себе, будет худо. — Он внимательно оглядел её. — Ты из недавнего набора. Приходили к нам на полигон пару дней назад.       — Да… да… — кивала и кивала она. Хотя понимание, что он запомнил её, заставляло пульс заглушать мысли. — Я стараюсь соблюдать режим, но… не знаю. Пока сложно. Скучаю по маме и… — Ханджи не понимала, зачем всё это рассказывает ему. Нервы? Слабость? Или неудачная попытка удержать то, что давно сидело внутри? — Знаете, я ведь вообще не хотела сюда поступать… изначально. Просто нужны были деньги. И я пошла. А вы?..       Она подняла голову, испугавшись, что сказала глупость, но Эрвин смотрел на неё — внимательно, неотрывно и очень серьёзно. Так, будто ему действительно важно, что она говорит.       — Я тоже. — Он уселся рядом, словно решив передохнуть после тренировки, и Ханджи едва не вздрогнула, ощутив его тепло своим плечом. — Все мы тут по каким-то причинам, но большая часть — по нужде. — Эрвин взял у неё свою фляжку, сделал глоток, и её обожгло мыслью: его губы касаются фляги там, где недавно был её рот. — И как тебе здесь? Девочке, которая раньше и не думала пойти в армию, наверняка непросто влиться в службу, верно?       А вот здесь ей стало обидно.       — Не такая уж я и слабая, — пробормотала Ханджи. — И не такая уж «девочка». Мне шестнадцать. — Она даже решила скостить себе немного времени до дня рождения, который должен был наступить через неделю. — А вам?..       — Двадцать, — он так красиво улыбнулся, что у неё свело в животе. — Не обижайся. Я видел здесь много сильных девушек, но всегда жалею их. Мне кажется, не для этого они созданы… хотя в десятке, кстати, их целых две.       — Целых две? — Ханджи фыркнула. Вот это статистика. — Обнадёживает. Что ж, вы невысокого мнения о женщинах, так?       — Напротив. Самого достойного.       — А вот я бы не ожидала иного от человека, которого все считают «особенным». — Она изобразила кавычки в воздухе. — Наверняка все, кто вас окружают, для вас сплошные вторые места и слабаки?       — Это не так, — он нахмурился, глядя себе под ноги, — я тоже слабак, в какой-то степени. Для себя самого.       — Ну да, конечно. — Возмущение придало ей былой игривости. — Вы себя видели? Первый из десятки лучших, выносливый и несравненный Эрвин Смит. Слышали, как о вас говорит тренер? Или другие кадеты? А мы, новички, даже пяти кругов по полигону не можем пробежать, не выдохшись с концами. — Она обречённо покачала головой, убрав мокрую чёлку с лица. — И так день за днём… Какой тогда разговор о том, достойны вы этого звания или нет? Если всем очевидно, что это правда?       Ханджи думала развеселить его, позабавить, но Эрвин… почему-то молчал. Ей даже показалось, что она задела его, попала в слабое место, и эта мысль невольно вскружила ей голову. Предвкушением… и страхом.       — Неважно, что я сделал, — сухо сказал он. — Нас создаёт дорога, по которой мы идём, но иногда… сколько бы ты ни делал, сколько бы ни гнался, этого недостаточно. — Эрвин поднял лицо, всматриваясь в горизонт. — Лишь мечта, виднеющаяся вдалеке, даёт нам понять, что мы ступаем вперёд. Она приближается — значит, ты бежишь. Но если стоит — значит, ничего из того, что ты делал прежде, не имеет значения.       — А вы… уже нашли свою мечту? — тихонько спросила Ханджи, заворожённая его силой духа, и он по-мальчишески, лукаво улыбнулся.       — Нет, не нашёл. В этом и проблема, — пожав плечами, снова сделал глоток. — Есть цель выпуститься отсюда, стать лучшим, поступить в полицию. Но это стремление, а не мечта. Мечта — только впереди, мне ещё неизвестная. А ты? Нашла свою?       Она замерла под его внимательным взглядом, полного голубого пламени, подсвеченным светом дня, и чувствовала, как плавится изнутри. Не зная, что ответить, выпалила:       — Да. Я тоже хочу, — а когда вспомнила, что полиция ей не светит, смущённо и торопливо пояснила: — Тоже хочу стать лучшей, конечно же. Выпуститься с отличием, войти в десятку. А дальше… как пойдёт, верно?       — Верно, — Эрвин одобрительно хмыкнул. — Тогда дам тебе совет. Если ты начнёшь делать успехи, тебя в любом случае заметят. У местных тренеров это хобби — делать ставки на тех, кто может стать лучшим. Одно из развлечений. Если повезёт, кто-то из них может предложить тебе дополнительные занятия или даже стать наставником. Если предложат, соглашайся. Это хороший способ заработать баллы и подняться в табеле.       — Тебе тоже предлагали? — удивлённо спросила Ханджи.       — Да, — он поднялся со ступеней, отряхнул тренировочные штаны. — В середине первого курса.       — И что, есть кто-то из инструкторов, кого ты можешь посоветовать? — выпалила она, не зная, как ещё удержать его, как растянуть это мгновение. Понимая, что скоро ему придёт конец.       — Хаггард хорош. Только если встретишь его, не навязывайся. Старик такого не любит.       — А как же мне ещё обратить на себя внимание? — в смятении бросила Ханджи. — Если не навязываться?       — Быть лучшей, — обернулся Эрвин, и солнце подсветило золото его волос, — это всё, что тебе потребуется. А остальное сделают за тебя.       Ханджи не помнила, как они попрощались, не разобрала, что он сказал ей перед уходом. И лишь смотрела, как Эрвин удаляется в сторону своей тренировочной площадки, такой же ослепительный в пламени предзакатного света, как и в самый первый день их встречи. А она сидела на крыльце казармы, такая же прибитая к половицам, глядя ему вслед. Как на идеал, который невозможно достигнуть, как на мечту, которая всегда останется вдалеке.