Пляс мотылька

      — Тебя ведь зовут, Ханджи, верно?       Ханджи обернулась, не сразу поняв, кто к ней обращается. Они с отрядом тренировали челночный бег вместе с курсом постарше, носясь туда-сюда по полю, передавая друг другу небольшие флажки, и потому попытка пообщаться хоть с кем-то показалась ей неуместной. Но рядом уже стоял высокий темноволосый юноша и явно пытался завести диалог.       — А? — Она сморщилась, убирая от лица взмокшие волосы. — Да. А тебе какое дело?        — Да ладно, не горячись, — он усмехнулся, пробегая рядом с ней по полю, передавая флажок своему товарищу. — Я просто слышал, как тебя называют хвостатой, вот и решил уточнить. Меня зовут Вильям. Я с третьего курса.       — И что?       — А то, что я хочу… — Вильям с трудом перевёл дух, останавливаясь у финиша, — завязать более близкое знакомство, так сказать. Или в вашем отряде подобное не приветствуется?        Он рассмеялся, а Ханджи нахмурилась, не в силах понять, зачем какому-то незнакомому парню, ещё и двумя курсами старше, понадобилось наладить с ней «более близкое знакомство». Впервые за полтора месяца обучения.       — Так что тебе надо? — Они двинулись к другой стороне поля, обгоняя соседей. — И в чём заключается… «знакомство»?       — Ты ведь дружишь с Верой и Тиш… верно? — Вильям побежал лицом к ней спиной вперёд. — Я знаю, что вы сидите вместе… за одним столом. И видел, что ходите втроём.       — Ближе к делу, — она рывком обогнала его, достигая финиша, и наконец сменилась со своим соигроком.       — Да вот… — Он догнал её и вновь попытался отдышаться, упираясь в колени. — Если по секрету… одна из вашей компании жутко нравится… моему приятелю. Только стеснительный он и скромный. Хочет познакомиться, а у неё, сама знаешь… взгляд тяжёлый, — Вильям устало рассмеялся, выпрямляясь. — Вот я и решил… навести мосты. И сразу начал с тебя, так сказать.       Ханджи пристально оглядела его. Высокий, с бледной кожей, на которой легко появлялась краснота: вот и сейчас его скулы пошли алыми пятнами после бега. Чёрные волосы завязаны в маленький пучок, а вот лицо — неприятное, по-красивому мерзкое. Она навидалась таких лиц ещё во времена жизни в поместье и теперь относилась к ним с недоверием.        — А, так ты о Тиш? — Ханджи убрала чёлку от лба. — Тогда твоему приятелю лучше бы поучиться держать удар. Она такая же стерва, какой кажется со стороны.       — Возможно, о ней, — Вильям дёрнул плечом. — А возможно, и о второй подружке. Или даже о тебе. Какая разница, если вы почти всегда ходите втроём?         Ханджи хмыкнула, покачав головой, но потом подумала, что это её не касается.       — От меня что надо? Познакомить вас?       — Ну, с тобой мы уже знакомы, — сказал Вильям, насмешливо оглядывая её с головы до ног, — так что мосты, грубо говоря, проведены. А тебе просто не надо их обрезать, когда я соберусь перейти на ту сторону. Договорились? Остальное я сделаю сам.        — Как хочешь, — она пожала плечами и отступила в ожидании соигрока, который уже нёсся к ней с другой стороны поля. — А теперь не отвлекай меня. Я не хочу, чтобы инструктор сделал нам выговор.        Вильям приподнял ладони, словно капитулируя, а Ханджи сосредоточилась на упражнениях. После того разговора с Эрвином Смитом у неё словно открылось второе дыхание: она вновь начала тренироваться, стараясь не забывать про отдых и воду во время долгих пробежек, нормально питалась и даже не ворочалась допоздна на койке. А если уставала недостаточно, то находила укромный уголок и занималась так, чтобы, едва голова коснулась койки, отключиться до самого утра. Иногда получалось, иногда нет, но жизнь всё равно приходила в норму. Её тело становилось сильнее и крепче. Мышцы переставали болеть, тренировки давались проще. Это и правда было сродни побегу: чем быстрее гонишься, тем труднее тебя догнать. А чем больше Ханджи утомляла себя, тем меньше оставалось в ней места для мыслей о матери, для воспоминаний о прошлом или тревоге о будущем… Усталость стала отличной возможностью спрятаться от реальности. И она успешно пользовалась ей.       Вильям решил не тянуть с наведением мостов и подошёл к их столу в тот же день прямо во время обеда. Он общался с Ханджи так, будто они старые приятели, случайно встретившиеся в столовой, а она просто кивала ему, не мешая «переходить на ту сторону».       Когда Вильям ушёл, Вера направила на неё подозрительный взгляд.        — И когда ты дружка себе завести успела, хвостатая? Я думала, ты только тренируешься без продыху и спишь, а ты уже подцепила себе приятеля?       — Да так… — Ханджи пожала плечами, изрядно устав после тренировок. — Недавно. Не знаю, чего он ко мне прилип. Может, привык быть со всеми на короткой ноге.       — Тогда его ждёт разочарование, — с манерной насмешкой ответила Тиш. Пока Вильям стоял около них, она даже не взглянула на него, а теперь вела себя так, будто его существование вообще не имело значения. — Не люблю «коротконогих». А таких слащавых — тем более.        — А по-моему, он симпатичный, — Вера игриво изогнула губы. — Высокий и довольно милый. Его напористость даже забавляет. Он говорил, чего хочет? Просто познакомиться?       — Без понятия, — Ханджи тяжело вздохнула, закончив с едой и сложив тарелки на подносе. — Если найдёт нас в следующий раз, вот и спросите, если интересно. А я в казарму.        — Опять спать? — Вера обидчиво надула губы. — Не понимаю, как ты можешь тратить время бесценного послеобеденного отдыха на такую вещь, как сон! Потом ведь проснёшься — и снова на занятия. Тебе не скучно?       — В этом и смысл, — Ханджи усмехнулась и встала с лавки. — Раз нас опять ждут занятия, то перед ними я хочу хорошенько отдохнуть.        Причуда спать после обеда появилась у неё недавно, но очень быстро вошла в привычку. Удобно сокращала день, восстанавливала тело и позволяла ненадолго окунуться в блаженное забытьё. Спала она, как правило, одна среди всей казармы. Остальные занимались делами: стиркой одежды или мытьём в душевой, разбирали вещи или болтали с соседками. И лишь Ханджи притягивалась к своей койке, как к самому желанному в мире месту, обнималась с подушкой и отключалась ровно на час.        Ей снились разные вещи. Будни с матерью после побега, беспокойные и тихие. Что-то из прошлого: разговоры с отцом и его заросшее рыжеватой бородой лицо в свете костра. Он точил колья для палатки, а Ханджи, тогда ещё маленькая, наблюдала за ним, сжав в ладонях чашку с заваренными в ней травами. Иногда ей снились старые друзья, иногда новые, а иногда… тот самый день. Когда, встав глубоко ночью, она достала из-под материнской кровати ящик с портновскими ножницами. Как пробралась из комнаты и вышла в коридор, которым пользовалась прислуга, в одной длинной ночной рубашке, и прошагала босиком по холодным полам и плитке вестибюля к мраморным лестницам. По коврам второго этажа, вдоль дверей гостиных и спален. Идя к одной-единственной, надеясь, что та не заперта. Переводя дыхание. Ступая ещё, ещё и еще…        — Ханджи?        Ханджи открыла глаза, будто не спала ни мгновения. Испытывая разочарование и облегчение одновременно — не узнала, что скрывается за той дверью. Или не хотела знать.       — Отдых кончился, — сказала соседка, собирая сумку около своей тумбочки. — Через двадцать минут у нас занятия по изучению УПМ, так что вставай. Я ведь знаю, что ты можешь совсем заспаться, если тебя не разбудить.       Учёба становилась всё интереснее. Ханджи не заметила, как начала всерьёз увлекаться тем, что касалось оружия или техники. Кадетов учили разбирать и собирать ружья, наполнять патроны порохом, смазывать и чистить детали. Постепенно познакомили и с УПМ, — и когда все остальные, глядя на нарисованную на доске схему его стальных внутренностей, обречённо вздыхали, она лишь сильнее загоралась предвкушением. Ей правда было интересно, из чего оно состоит. Как работает, что в нём заставляет людей летать, какой механизм играет решающую роль… Ханджи проявляла такой энтузиазм, расспрашивая преподавателя, что тот даже удивлялся. Обычно, по его словам, так сильно интересовались этой дисциплиной лишь мальчишки.        — А может, я в душе мальчишка? — спросила она, и когда все в классе посмеялись, хвастливо добавила: — Я и в городе ходила в штанах и рубашках. Это удобнее, чем в платьях, хочу сказать.        Ханджи лукавила, ведь ходила в них только за пару недель до отъезда, но вдруг осознала, что это бо́льшая правда, чем всё то, что ей приходилось рассказывать о себе прежде.        — Да тебе бы ещё волосы до затылка, и точно будешь мальчишкой, — иронично сказала Тиш, и хотя подруга явно говорила это в шутку, Ханджи вдруг стало неприятно. Странно… сама ведь только что смеялась над собой. — Не думала совсем обкарнаться? Будешь как наша недотрога Нанаба. Вот уж кого сзади от мальчишки не отличишь.        Все вновь посмеялись, оборачиваясь. Упомянутая сидела позади класса, в самом дальнем уголке, отрешённо глядя в окно. С тех пор, как они поссорились после перепалки в столовой, Ханджи не подходила к ней, да и не была уверена, что хочет.       — Я правда похожа на парня? — когда занятия кончились и все вышли из класса, вдруг спросила она у Тиш. Та удивлённо вздёрнула брови. — Нет, я не к тому, что ты сказала. Просто раньше… раньше только мама следила, чтобы я выглядела прилично. Ну, знаешь, волосы в косы заплетала и всё такое. Заставляла юбки носить, обувь чистить. А сейчас… — Ханджи нервно поправила затянутый на затылке хвост, — я словно вообще не уверена, что понимаю, как нужно выглядеть…       — Если ты об одежде, то тут никто не отличается разнообразием в плане юбок, если не заметила, — с недоумением сказала Тиш, кивая на их общую форму, состоящую из рубашки, куртки и белых штанов. — Какие у тебя вообще могут быть сомнения, хвостатая? Грудь есть, между ног ничего не болтается. Или тебя волнует то, как ты будешь выглядеть для других?        Ханджи слегка покраснела, со стыдом понимая, что, конечно же, в первую очередь подумала об Эрвине. Она не знала, как себя чувствовать после разговора с ним. Его существование сталкивало с привычных мест всё, что она думала о себе прежде. Как себя вести, что говорить, как выглядеть... Раньше ей казалось, что мир должен принимать её такой, какая она есть: с лохматыми волосами или грязным подолом юбки, запыхавшуюся или раскрасневшуюся после танцев, громко хохочущую или яростную, сносящую всё на пути. Люди обязаны были любить её по одному только факту существования. Даже если всего этого не смогли дать ей родители.       Особенно если не дали они.       А теперь… глядя на Эрвина, когда он шёл в казарму или на тренировочную площадку, стоящего в амуниции УПМ или прямо без рубашки, в одной только майке и вспотевший после тренировки, Ханджи испытывала отдалённую тянущую боль, которую не могла объяснить. Будто его идеальность, словно отблеск купола, селила в ней сомнение: а можно ли вообще стать равной ему? Дотянуться, приблизиться? Она уверяла себя, убеждала: можно, если стать лучшей, как он ей и завещал в прошлый раз. И потому тренировалась. Усердствовала и училась, пыталась сократить миг безделья и пустоты. День за днём, день за днём. В усердной попытке догнать солнце, сияющее на горизонте.        Тиш какое-то время скользила по ней пристальным взглядом, словно прицелом пушки, и вдруг спросила:       — Тебе что, кто-то успел понравиться? Только не говори, что это Вильям.       — О, богини, нет! — вспыхнула Ханджи и тут же рассмеялась от абсурдности этого предположения. — Нет, нет! Не обращай внимания, я… — она перевела дух и добавила спокойнее: — Я просто спрашиваю. А у кого ещё спросить?       — Ну, если хочешь моё мнение… — та дёрнула плечом и отвела взгляд в сторону, — по-моему, неважно как ты выглядишь, хвостатая. С чистыми сапогами стоишь на плацу или нет. Кому надо, тот оценит тебя и без всего этого.       Время шло, и Вильям начал подходить к ним всё чаще. Сначала в одиночестве, непринуждённо болтая о пустяках, бросая шутки, от которых Вера хихикала, а Тиш выглядела скучающей, потом начал приглашать друзей и представлять их. Ханджи не могла понять, кому конкретно из его приятелей нравится её соседка. Каждый выглядел в равной степени общительным, приветливым или улыбчивым. Кроме одного, конечно же. Какой-то из его друзей всегда оставался за своим столом, даже не делая попыток познакомиться с ними. Ханджи понятия не имела, как его зовут.       — Да ладно, инструктор довольно милый! — сказала Вера, пока Вильям рассказывал ей очередную смешную историю про минувшую тренировку. — Старый уже, правда, но милый! Он даже заявил мне, что я похожа на какую-то актрису или вроде того. И добавил, что я могу играть в театре…       — У тебя все милые, кого ни назови, — устало сказала Тиш. — Ты всех людей по одним меркам судишь? Или мило, или бесит?       — Ну да, и что? — Вера нагловато улыбнулась. — Я считаю, что оценки лучше ещё не придумали. Суть человека сразу видно издалека.       — Простота… — с усмешкой отозвалась та, а потом пытливо посмотрела на Ханджи. — А ты чего молчишь, хвостатая? Какая у тебя мерка оценки людей?       Ханджи неохотно оторвалась от записей, которые сделала во время последнего урока. Пытаясь понять механизм УПМ, устройство переключателей, движение рычажков…       — Ты о чём? Я не слышала.       — Да про людей. Вера оценивает их по первому взгляду, а ты как? Вот его, например? — Тиш указала кончиком вилки на сидящего на краешке их стола Вильяма, и тот удивлённо встрепенулся. Она редко обращала на него внимание, а особенно так. — Что ты о нём подумала, когда увидела в первый раз?       Ханджи внимательно осмотрела его, но пожала плечами. Решив, что от правды плохого не будет, ответила:       — Он мне не понравился. Я подумала, что такие лица бывают только у ублюдков, которые любят красоваться перед людьми.       — О-о! — Тиш так расхохоталась, что Вильям даже покраснел. На его скулах появились красные пятна. — Учись, Вера! А не это твоё «миленько» или «бесит». А сейчас ты что о нём думаешь? — Она дьявольски улыбнулась. — Поменяла мнение?       — Да ничего я о нём не думаю, — Ханджи протяжно выдохнула, перелистывая очередную страницу тетради. И постаралась перевести тему, видя, как Вильям недовольно хмурится после её слов: — Только о том, что ваша постоянная болтовня мешает мне заняться уроком. Вам самим не пора выполнить задания?       — Какой же ты стала занудой! — Вера закатила глаза.        — А я это даже уважаю, — сказала Тиш. — Она отнеслась к поступлению ответственней многих, да ещё и вкалывает как не в себя… А этот парниша уже вторую неделю не может понять, как аккуратно пригласить нас на их вечерние посиделки у костра. Верно, Вилли?       Она метнула на Вильяма взгляд, обманчиво прикрытый ресницами, и тот удивлённо усмехнулся.       — А я-то думал, что ты молчунья, Тиш, — иронично ответил он, — но оказалась языкастей всех троих вместе взятых!       — Да она просто притворяется тихоней, на деле — та ещё остроносая стерва, — добавила Вера, с удовольствием щурясь. — Ну что, Вилли, всё-таки пригласишь нас? Или будешь мяться ещё неделю?       Они захихикали, и Ханджи тайком улыбнулась. Вильям какое-то время делал вид, что размышляет над их предложением, а потом торжественно заявил:       — Так уж и быть, дамы, тогда приглашаю вас на нашу воскресную посиделку у третьего барака! Это за самым большим тренировочным полем.       — Мы знаем, где это, — сказала Тиш. — Вы каждые выходные там сидите. Неужели тренера разрешают?       — Да они тоже сидят. Правда, не с нами, а сами по себе, в своих казармах. Такие пьянки закатывают… — Он присвистнул. — Наши — просто мелочи.       — У вас есть алкоголь?.. — Вера подозрительно выгнула бровь. — Откуда?       — Это запрещено, но порой удаётся провезти со старшими курсами, которые ездят в город. Ну или сливаем пару-тройку рюмочек из тренерских закромов на складе. Все знают, где инструктора держат запасы. А мы разбавляем их бутылки водой или чаем, если вдруг это виски.       — Да уж… — выдохнула Ханджи, переворачивая ещё страницу, — неужели никто из них потом не чувствует, как от вас разит спиртом на плацу?       — Трудно различать спирт в другом человеке, когда в тебе самом его слишком много, хвостатая, — с удивлённой улыбкой ответил Вильям. — Да ладно тебе, это же мелочи. Никто из нас не напивается по-настоящему. Так, понемногу лакаем под видом чая, чтобы жилось проще. Кому же как не тебе знать, что жизнь в кадетке — то ещё дерьмо?       Ханджи вновь пожала плечами. Она совсем не понимала его.       Вильям заявил, что сообщит об этой новости друзьям, а ближе к выходным напомнит о посиделках, и ушёл к себе за стол.       — Никакого алкоголя, кудряшка, — Тиш тут же перевела на Веру строгий взгляд. — Я не хочу возиться с тобой, пьяной до посинения.       — Да и не собиралась я, — та недоумённо выгнула бровь. — Я что, по-твоему, дура? У меня отец пил так, что этот запашок у меня в ноздри въелся. Я спирт на дух не переношу.       — Ладно. А ты, Ханджи? — Тиш вопросительно посмотрела и на неё. — Я бы была поаккуратнее с этой компанией. Я пока им не доверяю, вроде безобидные, но чёрт их разберёт.       — Не думаю, что там будет для меня хоть какая-то угроза... в этом смысле, — Ханджи глубоко вздохнула, захлопывая тетрадь. — Никому из них я как девушка не нравлюсь. Просто пойду с вами и буду сидеть, как скучное приложение к вечеринке.       — О, а я думала, ты вообще откажешься, — удивлённо моргнула Вера. — А как же любимые тетрадки и сон по расписанию?       Поднимаясь с места и складывая вещи в рюкзак, та усмехнулась.       — Кто я такая, чтобы бросать вас на произвол судьбы?       Ханджи вышла из здания столовой. На улице пахло осенью, душистой и жаркой в свете огненного заката, и она ступила в сторону казарм, радуясь, что теперь чувствует себя куда лучше. Ситуаций с потерей сознания больше не повторялось, хотя сожаление всё-таки осталось — в тот день ей хотя бы удалось поговорить с Эрвином Смитом. И понимание, что подобная ситуация повторится ещё нескоро, сжимало тоской сердце.       Она порой наблюдала за ним издалека, как он общается с сокурсниками, как тренируется, как сидит на лавках около поля, отдыхая после пробежки, и думала: каково это — быть рядом с ним? У него было немного друзей, но они были. Самый лучший — Найл Док, тот самый, которого тренер представил им вторым номером, потом — несколько обычных парней, но не из десятки. А ещё девушки… Да, те самые, о которых Эрвин рассказывал ей в последний раз. Лучшие из лучших. Красивые и сильные, полные громоздкого, нескрываемого бахвальства. Они знали, какое им уготовлено будущее, и довольствовались этим, а Ханджи попросту завидовала им. Сгорала от желания встать на их место, хоть немного дотянуться до пьедестала! Но понимала, что это невозможно. Так, как ей хотелось бы. Эрвин ведь выпускается уже в конце года, а она…       Кто — она? И какое вообще имеет значение?       Ханджи тяжело выдохнула, идя вдоль полигона к женским баракам. Поле заливал закат, ботинки неприятно взяли в грунте. Их казарма находилась неподалёку от приёмного поста и, проходя мимо, она услышала разговор. Около входа в тренировочный лагерь стояла кака-то пожилая женщина, но вдруг воскликнула, глянув за солдата, преграждавшего ей путь:       — Девочка, девочка! — Ханджи остановилась. — Погодите, дайте я спрошу… Девочка! Ты ведь знаешь мою дочку? Она служит тут! Недавно поступила! Можешь её позвать?! Пожалуйста!       Ханджи оглянулась, чувствуя себя неловко, и в смятении посмотрела на одного из охраняющих пост.       — Иди дальше, никого не надо звать, — равнодушного вида солдат почесал подбородок, а потом сплюнул на землю. — А я вам уже всё сказал, мамаша. Только письма близким, никаких посещений. Не тратьте время, нечего вам тут находиться.       — Я знаю, но прошу вас!.. — Та вновь начала причитать, и Ханджи рассмотрела её внимательней: серый платок, накинутый на голову, а лицо, хоть и просяще-нищенское, но довольно молодое… Нет, это была совсем не старуха, а женщина возрастом примерно как у её матери. Светлая кожа, волосы с жемчужным отливом, издалека кажущиеся седыми, и заплаканные голубые глаза…       Ханджи вдруг поняла, кто может быть её дочерью.       — Вы случайно… не мать Нанабы? — тихо спросила она, а потом осознала это так ясно, что даже опешила. Конечно! Они даже похожи: острота подбородка и носа, форма губ…       — Да, пожалуйста! — просияла женщина. Ханджи вспомнила, что уже видела её на пристани вместе с Нанабой, когда уплывала из города, но совсем не запомнила рядом с огромным, суровым на вид отцом. — Мне всего на пару слов!       — Я с ней и правда знакома. Мы живём в одной казарме. Может, и правда позвать? — Она вопросительно глянула на солдата. — Мне не сложно. Я как раз туда иду.       — Не положено, — сказал он не поменявшись в лице и вновь сплюнул на землю. — Иначе в следующий раз у нас будет не дисциплина, а нашествие сердобольных мамаш. Вы чем думали, когда свою девицу сюда посылали, а? — Он хмуро глянул на женщину. — Не знали разве, какие тут порядки?       — Да я не посылала! — почти расплакалась мать Нанабы, и Ханджи вдруг стало очень жаль её. А вдруг где-то там, в Тросте, её мама тоже хотела бы встретиться с ней? Но не могла?.. — Она сама подала заявление! Сама ушла!       — Ну давайте я позову?.. — тихонько сказала Ханджи, подойдя к солдату. — Вы же видите, как она расстроена. А вдруг случилось что? Я её дочь знаю, Нанаба не станет с ней долго стоять. Скажет что-нибудь и отправит обратно. Не очень-то она и болтливая.       — Да ладно эта. Меня больше поражает вон тот, — неприязненно пробормотал солдат, кивнув куда-то за пределы забора. — Привёз её и думает, что дело сделано. Стоит и не шевелится, травинку жуёт. Мне кажется, его бабу тут пинать будут и ружьями выгонять, а этот… — он выругался и в очередной раз сплюнул на землю. — Будет стоять, как и стоит.       Ханджи вытянула шею и только теперь заметила за пределами лагеря мужчину, прислонившегося к пустой повозке, запряжённой лошадью. Сразу узнала: это отец семейства. Большой, с широкими плечами и грозным взглядом, с лицом, густо поросшим чёрной бородой, он казался недвижимым, почти безучастным к происходящему. Но это теперь значения не имело: удостоверившись, что ей всё-таки дали добро, Ханджи облегчённо улыбнулась и изо всех сил побежала через поле в казарму.       Влетев туда, обнаружила Нанабу там же, где и обычно: присев с ногами на подоконник, та подшивала свою одежду в свете уходящего солнца.       — Нанаба! — Ханджи поспешила к ней. — Заканчивай! Там… к тебе приехали!       — О чём ты? — Нанаба вдела иглу в заплатку с той же методичностью, что и секундой ранее. — Я никого не жду.       — Я знаю, но… — она почему-то рассмеялась, — мне кажется, ты будешь очень рада!       Ханджи вдруг поняла: она такая хмурая, потому что поругалась с родителями перед отъездом. Ну конечно же! Наверняка хотела пойти служить, но те запретили, и вот в семье ссоры, шум и гам… Ханджи как никому другому было знакомо, что это — сталкиваться в недопонимании с близкими, ведь Мадлен была её полной противоположностью, и эта разница будто только сильнее подстёгивала её стать иной. Безбашанней, непослушней, болтливей! Только так, Ханджи казалось, она могла выбраться из под её удушающего гнёта, из-под контроля, из-под надзора осуждающих глаз. Хоть так, но… Как же она скучала по ней! По человеку, который единственный её любил, кто заботился о ней, боялся за её жизнь и даже не хотел отпускать в кадетский корпус. Мама любила её! Конечно, любила. И в последнем письме, поздравляя с днём рождения, выразила своё беспокойство так же, как и всегда: аккуратно, скупо и без излишеств.       «Теперь тебе исполнилось шестнадцать, дочка, и я прошу только об одном: будь осторожна».       Может, поэтому Ханджи так хотелось, чтобы Нанаба увиделась со своей семьёй, перекинулась с ними хоть парой слов, ведь со своей матерью не могла. Во всяком случае, пока. Но та только кинула на неё недоверчивый хмурый взгляд.       — Ты уверена, что именно ко мне?       — Конечно! — Ханджи просияла, упираясь ладонями в подоконник. — Солдат еле разрешил мне сбегать за тобой. А то твои родители, полагаю, так и стояли бы там до ночи!       Она захихикала, когда Нанаба вдруг замерла. Пальцы её, будто ослабев, разжались, и иголка, прежде зажатая в них, упала на пол, звякнув. Ханджи удивлённо проследила за ней взглядом, потом подняла.       — Ты чего?..       Нанаба испугала её, потому что стала белее свежевыстиранного полотна. Зрачки её сузились, замерли на одной точке, но… она быстро взяла себя в руки. Выпрямила голову, поджала губы. Отложила в сторону шитьё и спрыгнула с подоконника.       — Всё в порядке? — Ханджи попыталась вглядеться в её лицо, но та только оттолкнула её, пусть и мягко, прошла мимо. Ступила к двери так, словно боялась упасть, сделала рывок: безрассудный, на последнем издыхании. Замерла у порога, положив ладонь на косяк. Опустила голову, и её короткие жемчужные волосы соскользнули с затылка на шею. И всё же ушла: выйдя на улицу, захлопнула за собой дверь.       Ханджи растерянно села на свою койку. Покрутила в пальцах иглу, которую подняла с пола, но так и не поняла, что произошло. Это плохо? То, что пришлось позвать её на пост?..       Положив иглу на подоконник, она постаралась не думать об этом, во всяком случае, без объяснения. Взяла из тумбы записи, сделанные во время урока, решила повторить. Голову подняла только тогда, когда Нанаба вернулась. Прошло не более десяти минут.       — Ну что? — улыбнулась Ханджи, но заметила, что та всё ещё бледная, но теперь ещё и раздражена. Подойдя к подоконнику, Нанаба забралась на него, взяла свое шитьё и, не разжимая челюстей, принялась работать. Ханджи попробовала снова, уже аккуратней: — Эй, всё в порядке?..       Нанаба кинула на неё острый и болезненный взгляд, будто из-за неё вытерпела то, чего не заслуживала.       — Я же сказала тебе: не лезь в чужое, особенно когда тебя не просят. — Звучало грубо, резко, но что-то дребезжало там, в её голосе. Ханджи невольно сжалась перед этим чувством: осознанием, что сделала что-то неправильное. — Почему тебе кажется, что всем нужно помочь? Что всем нужно дать совет или показать, как правильно жить?! — Она выплёвывала слова, словно яд. — Послушай меня хорошенько: не нужно. Не нужно думать, что то, что может быть важно тебе, обязательно важно остальным. Не нужно!       — Да я!.. — Ханджи даже задохнулась от растерянности и негодования. — Да я и правда помочь хотела! Что с тобой не так?!       — Всё, — Нанаба подалась ближе, и лицо её стало красным, но глаза — ярко-голубое озеро. — Всё со мной не так. Я грубая, я не желаю терпеть наглость, я не хочу видеть людей, которые мне противны, и я никогда не скажу «да», если в голове «нет». А ты поступай как хочешь, если дело не касается меня. — Отклонившись, она вновь принялась шить, но её пальцы подрагивали, кололись об острие. — И даже если моя мама вновь приедет и будет плакать, если станет валяться в ногах у солдат или ночевать прямо там, на холодной земле, замерзая до смерти, сделай то, что стоило изначально — пройди мимо. У неё больше нет дочери, а у меня нет семьи. И буду благодарна, если ты решишь, что меня здесь тоже нет.       Нанаба замолчала, а Ханджи даже не знала, что сказать. Она открывала и закрывала рот, но все слова терялись, и единственное, что оставалось в голове: сумасшедшая! Неудивительно, что с этой девчонкой никто не хочет дружить. И Ханджи понимала, что теперь тоже не желает этого. Никогда и ни за что!       — Да пожалуйста, — пробурчала она, забираясь с ногами на койку, вновь утыкаясь взглядом в свои записи. Не выдержав, добавила: — Тогда не удивляйся, что все тебя ненавидят. Это неспроста.       Нанаба ничего не ответила ей.

***

      К концу недели, когда жара немного спала и по вечерам было особенно хорошо, состоялась та самая посиделка, о которой им несколько раз рассказывал Вильям. Он говорил, что обычно все собирались на выходных после ужина, когда поздние занятия отменяли, а инструктора благосклонно закрывали глаза, если никто не переходил границ. Сидели культурно: собравшись кучками то у одного, то другого костра, разговаривая, напевая песни и потягивая заваренный травами кипяток.       — О-о, девочки! — Вильям поднялся с места, поднимая ладонь, когда Ханджи, Вера и Тиш приблизились к его компании. Там было шестеро ребят, почти всех их они уже знали, кроме одного. — Проходите, проходите. Удивлён, что не опоздали!       — С какой стати? — Тиш выгнула бровь, перешагивая через бревно. — Думали, мы станем часами прихорашиваться?       — Почему нет?       — Много чести, — Вера игриво улыбнулась, устраиваясь рядом с ней, оглядывая каждого по очереди, и вдруг остановилась на одном. — Так-так, а с тобой мы ещё не общались, наш загадочный незнакомец...       — О да, — Вильям хмыкнул, подсаживаясь к юноше, о котором шла речь, и дружески обхватил его за шею рукой. — Это мой лучший друг! Тео, познакомься с девочками. Девочки, Тео.       Ханджи, что подошла мгновением позже, села на свободное место, которое ей тут же освободил Вильям, и с интересом глянула на соседа. Тео выглядел немного старше своих друзей. Смуглый, с постриженными тёмными волосами над скуластым лицом. Взгляд — серьёзный и молчаливый, но очень внимательный. Он казался ей выходцем из южных городов, где чаще сияло солнце.       — Ох, ну и скромник, — Вильям по-приятельски потряс его, обойдя сзади. — Обычно на таких посиделках из него и слова не вытянешь! Едва уговорил прийти.       — И почему же мы не видели тебя раньше, Тео? — кокетливо спросила Вера, наклонив голову, от чего её кудряшки, словно шёлковые ленты, отразили рыжие блики костра. — Так не хотел знакомиться с нами?       — Не совсем, — ответил тот, и его голос оказался очень приятным и низким, совсем не мальчишеским. — Мне обычно нечего делать на таких встречах. Поэтому и не хожу.       — А сейчас пришёл, — похвастался Вильям. Подавшись вперёд через его плечо, шутливо спросил: — Ну, чем займёмся, девочки? Поболтаем? Поиграем во что-то? Или, может, сразу…       — Вилл! — окликнул его другой сосед, и вся компания захохотала. — Не пугай их, у нас всё прилично! Давайте просто познакомимся лучше. Как вы обычно проводите свои посиделки, девчонки? Болтаете о чём-то своём?       — Болтаем. О том, о сём, — Вера пожала плечами. — А вы о чём-то конкретно хотите узнать?       — Как попали сюда, например? — спросил один из парней. — Тут у каждого своя история. О чём ваша?       — Я просто захотела служить в гарнизоне, — устало ответила Тиш, — папа пытался устроить меня в полицию, но я отказалась.       — А у меня просто трудная ситуация в семье. Решила помочь маме льготами, — поигрывая завитком собственных волос, добавила Вера, совсем не выглядя при этом печальной. — Отец пьёт, почти не работает. А у меня ещё маленькие братишка и сестрёнка.       — О-о, благородно, — отозвался Вильям, потом перевёл игривый взгляд на Ханджи. — А ты чем похвалишься, хвостатая?       Все в ожидании уставились на неё, пока в тишине потрескивали искры костра, а позади слышались приглушённые разговоры других кадетов. Ханджи напряглась, выпрямилась. Что ей ответить? Явно не правду, что они сбежали вместе с матерью с прежнего места их работы, прежде устроив там пожар.       — Так же, как и у Веры… — уклончиво сказала она, — непростая ситуация, маму оставила в городе. Нужны были деньги, вот и подалась сюда.       — Отца нет? — спросил Тео. Так, словно они разговаривали только вдвоём.       — Нет… — Ханджи неловко улыбнулась, почесала затылок. — Он умер. Почти пять лет назад.       — О, ну давайте только не будем о грустном! — Вильям оглядел присутствующих. — Сегодня же выходной, а в выходной надо веселиться, верно? — Он достал из кармана фляжку, в которой обычно носили воду во время тренировок, и парни заметно приободрились. — Я сегодня хорошо поживился. Старик тренер привёз ещё шесть бутылок из последней поездки. Видимо, у кого-то скоро намечается большая вечеринка.       — Вроде у инструктора десятки скоро юбилей? — Его приятель кивнул куда-то в сторону, Ханджи машинально перевела взгляд… и замерла. Неподалёку от них, не более, чем в десяти метрах, среди своих сокурсников, широко улыбаясь, сидел Эрвин Смит. Отблески пламени играли в его волосах, делая их похожими на золото, и он смеялся, а на его щеках виднелись ямочки...        Она смотрела на него, ничего больше не слыша. Как вокруг разговаривали другие, как хохотали о чём-то — только гулкий звук своего сердца.       — Да ладно тебе! — громко сказал кто-то, и Ханджи резко отвернулась. Щёки пылали, но в свете костра, к её облегчению, это было легко скрыть. — Вы же знаете, какие они по этому поводу закатывают посиделки! Так что и на следующих выходных погудим. Можем даже раскошелиться и попросить кого-то из десятки привезти нам алкоголь, если поедут в центр.       — О, я тогда обращусь к Даррену, он всегда не против, — ответил Вильям. Подумав, хмыкнул: — Или к Диане. Она лапочка, всегда помогает мне за какую-нибудь мелочь.       — За какую же? — с иронией спросила Тиш. — За лишнюю котлету в столовой?       — С чего такой вывод, колючка? Всего лишь за невинный поцелуй. — Он подмигнул ей. — В щёчку.       Они посмеялись и продолжили болтать. О пустяках и о чём-то насущном, делясь сплетнями и историями. Ханджи сделала вывод, что все опасения её подруг насчёт этой компании оказались пустыми. Парни были очень спокойными, охотно шли на контакт и рассказывали им, как легче ужиться в кадетке: как вести дела, кого слушаться, кто из инструкторов делает поблажки, а с кем лучше поднажать.       — Кстати, а у тебя неплохой старт, хвостатая, — сказал Вильям, сделав маленький глоток из фляжки, потом передал соседу. — При мне наш инструктор упомянул, что у перваков способная девочка. Они недавно подводили итоги месяца, и у тебя высокий балл. Для новичка, я имею в виду.       — Ой, да она так гонится, словно уже завтра собралась попадать в десятку, — с недовольством сказала Вера. — Куда ты так гонишь, хвостатая? Кто за тобой бежит? Я уж решила недавно, что ты успокоилась, а теперь опять как с поводка сорвалась.       — Да не знаю... — Ханджи помедлила, когда фляга, миновав Тиш, которая не сделала ни глотка, перешла к ней. Задумчиво глянув в горлышко, она понюхала содержимое. — А что там? Виски? Ром? Никогда их не пробовала.       — Настойка, — сказал Тео, вдруг забирая фляжку, и, игнорируя её удивлённый вид, сделал небольшой глоток и передал другому. — Крепкая и дешёвая. Тренер пьёт только такую.       — Не думала, что ты тоже пьёшь, — Ханджи иронично оглядела его. — Не боишься за успеваемость, если начнёшь напиваться?       — Я и не напиваюсь. — Он посмотрел на неё. Глаза у него были очень тёмными, почти чёрными, но и тёплыми одновременно. — Сделал всего глоток.       — Это не считается?       — Нет. Обычно я не очень разговорчив, но… — Тео помолчал, — просто это помогает расслабиться. В определённых ситуациях.       — Я уже заметила, что ты тихоня, — игриво сказала Ханджи. — А мне почему не дал выпить? Боишься, что с хмеля начну докучать?       — Настойка очень крепкая. Не для тех, кто редко пьёт.       — Может мне хотелось попробовать.       — Не боишься за свою успеваемость? — В его взгляде появилась лукавая, как ответ на её недавнюю реплику, насмешка.       — О-о… А ты не из тех, кто лезет за словом в карман? — Ханджи рассмеялась. Это её даже позабавило. — А чего же тогда раньше к нам не подходил в столовой?       — Я просто не знаю, о чём говорить стоя у чужого стола во время обеда. — Тео отвернулся к огню. Пламя заиграло на его щеках, на прямой линии носа, на изгибе губ. — Я не любитель… болтать по пустякам.       — А мне кажется, ты отлично справляешься, — Ханджи улыбнулась. Всё то время, пока они говорили, она с неясным смущением чувствовала исходящее от него тепло. И, словно отделившись от остальных, болтают друг с другом так, будто сидят совсем вдвоём. — Тебе нравится тут, в кадетке? Ты не сказал, почему вступил сюда.       — Моя мама… тоже одна, — ответил он, и его лицо стало очень взрослым. — Младший брат ещё учится в школе, поэтому не поможет ей, если что-то случится. Она уверена, что в деньгах не нуждается, но отец уже однажды бросил нас… ни с чем. И я не хочу, чтобы с моей семьёй однажды повторилось подобное.       — Значит, пойдёшь в полицию?       — Если получится. Мне всё равно, если будут хорошо платить.       — Славно, что у тебя есть выбор… — Ханджи неловко усмехнулась. — А я… просто стараюсь учиться. Настолько, насколько получается. Пытаюсь, если быть точнее. — Она невольно глянула за плечо, но с разочарованием осознала, что Эрвина со своим курсом больше не сидит. Видимо, пошёл спать. Ханджи отвернулась обратно. — Я вообще-то та ещё недотёпа была там, в городе, когда жила с родителями. Плохо училась, плохо слушала… точнее, вообще не хотела слушать. У меня мама учительница, а это схоже с аллергией на учёбу. — Она опомнилась и вдруг рассмеялась. — Прости. Тебе, наверное, не интересно?       — Почему? — Тео слегка вскинул брови. — Интересно.       — Мне просто кажется, что люди не любят слушать о чужих проблемах.       — Смотря чьих.       — Значит, я какая-то особенная? — Ханджи лукаво улыбнулась ему. — Мои слушать получается?       — А разве твои менее важны, чем чьи-то другие?       — Ну… Мне кажется, это никого не волнует. — Она пожала плечами. — Да и для кого это вообще может быть интересным — то, что происходит в моей жизни?       — Тебе? Разве нет?       Ханджи удивлённо моргнула, запнувшись, но Тео смотрел так… будто и правда верил в то, о чём говорит. Неужели имея в виду, что если ей не кажется что-то пустяком, то и тот, кому на неё не плевать, тоже должен считать так же?.. Но почему? Она вдруг осознала, что у этого костра они сидят очень близко. И что глаза у него тёмные-тёмные, но мягкие, и слушает он её с таким вниманием, словно…       Осознание ударило по ней вспышкой жара, заставив отвернуться. И тут сидящая неподалёку Тиш встала с бревна и без стеснения провозгласила:       — Итак, мне нужно в дамскую комнату! Девчонки, кто со мной?       — Я пас, — с блаженной улыбкой ответила Вера. Она была окружена вниманием юношей, словно роза в цветнике, и не скрывала этого. — А вот Ханджи, кажется, разнервничалась. Чего так ёрзаешь? Не держи в себе, детка!       — А, да… — Ханджи резко встала, понимая, что хочет срочно прогуляться, отвлечься, охладить щёки. Сделать хоть что-нибудь, в конце концов! — Да, да, пойдём… Прости, — смущённо сказала она, обходя Тео. И лишь напоследок заметила, как Вильям шутливо пихнул его в плечо.       Какое-то время они с Тиш ступали молча, переходя огромное тренировочное поле, покрытое песком, и только потом та игриво спросила:       — Эй, а ты у нас сердцеедка? Я-то думала, в этой компании одни идиоты, а за их спинами скрывался такой самородок! Здоровый, не болтливый, да и на лицо симпатяга…       — Да хватит! — стыдливо простонала Ханджи. Нервничая, то и дело приглаживая хвост, который не хотел лежать нормально, ощущая, как зудит по телу такая нервозность, что хотелось чесаться. — Не знаю я ничего! Вильям когда со мной познакомился, сказал, что у него есть скромный друг, которому нравится одна из нас… Но я же не думала, что речь могла идти обо мне! — Осознав это ещё раз, она вдруг испугалась и побледнела. — А если это так? И тот самый «скромный приятель» — Тео?!       — И что? — Тиш недоумённо выгнула бровь. — Что тебя поражает? Или ты всё ещё думаешь, что похожа на мальчишку? Забудь! Ты девушка, и дело с концом. А девушки иногда очень нравятся парням. Какие тут вообще могут быть вопросы?       Ханджи не знала, какие, но никуда не могла от себя деться. Щёки горели, словно ей влепили пару пощечин, сердце испуганно трепыхалось под рёбрами. Она быстро шла по песку, даже быстрее, чем Тиш, и думала только об одном: бежать, бежать, бежать. От кого? От чего?! И не понимала саму себя.       — Ладно, не горячись! — Та остановила её, когда они подошли к казарме, и схватила за плечи. — Иди проветрись, что ли, попей водички, приведи себя в порядок. Чего так разволновалась? Неужели привыкла быть с парнями на короткой ноге, как приятель, а теперь кто-то глаз положил, да?..       — Хватит!       Тиш дьявольски рассмеялась, исчезая за поворотом казармы, и Ханджи прижала ледяные ладони к лицу. Пытаясь понять, что теперь вообще делать. Как дальше общаться с этим Тео, сидеть с ним перед одним костром, как отвечать на его взгляды? Что говорить?! Она шумно выдохнула, быстро-быстро ступая по тропинкам между казарм, не в силах успокоиться. Ей же никогда не нравились мальчики! Так, как это должно было быть. Все парни, с которыми она общалась раньше, были её приятелями. Арнольд, например, да и многие другие. С девочками она дружить не умела, но что может быть легче дружбы с мальчишкой? Разговоры о понятных вещах вроде жуков, грязи и игр, во время которых приходилось забираться по деревьям и залезать в чужие дворы. Никаких платьев и кукол, от которых Ханджи уже начинало тошнить в графском доме, пока она ухаживала за младшими дочерьми графа. Никакого жеманства и попыток выдать одно за другое. Обыкновенная дружба. Незатейливая, ясная и простая. А теперь!.. Что делать с этим?!       Дойдя до колодца, около которого стояло наполненное наполовину ведро, Ханджи села на корточки, смочила пылающее лицо, а потом прижалась спиной к каменной кладке. Выдохнула.       — Спокойно, спокойно, — прошептала себе под нос. — Это… ничего не значит. Просто… просто ещё один знакомый. Пустяки. Пустяки…       Какое-то время она смущённо смотрела, как тренировочное поле, озарённое сизым светом луны, простирается перед ней гладью. Где-то слышался стрекот сверчков, уханье совы в лесу, небо было полным синевы и звёзд… Опустив голову на сложенные перед собой руки, Ханджи хмыкнула. И вдруг тихонько посмеялась, испытывая нечто странное и приятное, щекочущее живот. Неужели этот Тео и правда пришёл на посиделки только ради неё? Вильям сказал, что обычно его никуда не вытащишь, а тут… Не дал ей выпить алкоголь, хотя другой бы парень, она знала, наоборот, постарался бы напоить. Спрашивал про отца и говорил, что её слова не глупости, что они важны… Вспоминая его тёплый и внимательный взгляд, Ханджи вновь улыбнулась, ощущая, как в груди разливается нечто горячее.       Тео и правда смотрел так, словно она что-то значила.       Ханджи выпрямилась, уловив приглушённые разговоры на задней тропинке. Хотела уже подняться, посмотреть, кто это, но едва заметила две тени, одна из которых прижала другую к углу казармы, быстро осела обратно. Закрыв рот руками, едва не фыркнула. Парочка! Вот это да!       — Да ладно тебе, не делай вид, что ты этого не хотел, — мурлыкала какая-то девушка с красивым низким голосом. — Ну чего? В последнее время ты какой-то странный. Это из-за учёбы, да?       — Я просто просил не делать этого на виду, — сказали в ответ, и тогда Ханджи застыла. Тело налилось тяжестью свинца. — Мы с тобой обсуждали это уже много раз, Нэсс. Я не хочу, чтобы ты показывала всем, что мы в отношениях.       И даже если бы она ослепла или оглохла, даже если бы вросла ногами в эту самую землю, даже если бы небо обрушилось, то голос Эрвина Смита ей всё равно удалось бы различить среди других. Так вот куда он ушёл от своего костра?..       — Да ладно тебе! — ответили ему, и только теперь по Ханджи повторно ударило осознание: это девушка. И наполнило гневом. — Ни для кого не секрет, что между нами что-то есть. Зачем скрывать? Таиться? Никто не лишит тебя баллов в табеле, если узнает, что ты жмёшься по углам с девчонкой из десятки, — рассмеялась та самая Нэсс. — Мне кажется, ты придаёшь этому слишком большое значение.       Эрвин молчал, пока Ханджи, продолжая таиться за колодцем, не могла деться от глубоко засевшего, проникнувшего в самую глубь, отравляющего тело… негодования. Словно весь тот ореол, которым она окружала этого человека в своих глазах, побледнел и померк в тени ночных казарм, среди которых он зажимался с кем-то. С девушкой из десятки! Но зачем?! Эрвин ведь говорил ей, что идёт к мечте, что хочет найти свою цель! И Ханджи видела, как упорно он тренируется, как почти не оставляет себе времени ни на что, как старается, а сейчас…       — Я же говорил тебе, что для меня важнее всего мои результаты, — сухо ответил Эрвин. — И делать из наших отношений балаган не намерен. Как и сегодня — ты прилюдно положила руку мне на колено. Зачем? Это нарушение… субординации.       — Субординации?! — едко хмыкнула та. — Мы трахаемся уже три года, Эрвин! О какой субординации речь?!       Ханджи чувствовала, как её тошнит. Она не хотела быть здесь, но и подняться и показать себя, спугнуть их в тишине улицы, тоже не могла. Лучше бы удавилась — но никогда не стала бы. Ни за что.       — Нэсс, не нужно…       — Ещё как нужно! — Послышался звук, будто она вырвалась, пытаясь уйти. — Ещё как! Мне это надоело, Эрвин! Сколько можно делать вид, что мы незнакомцы? Или просто друзья? Ты же понимаешь, как меня видят в обществе? Кто мой отец?! Я тоже, между прочим, забочусь о своей репу…       И замолчала. Ханджи сначала не поняла, из-за чего, а потом разом похолодела, когда послышались… звуки. Отвратительные, мерзкие. Поцелуев и шуршания одежды. Слабой, но бессмысленной борьбы. Тихого женского стона. Тошнота стала сильнее, захватила всё тело: от кончиков пальцев на руках до самых стоп. Наполнила отвращением, ощущением чего-то противоестественного, грязного, неправильного…       — Нэсс… — прошептал Эрвин, и Ханджи вздрогнула от того, каким мог быть его голос. — Ты же знаешь, что нравишься мне. Всегда нравилась. Ты… не можешь не нравиться. Потому что одна из лучших, кого я знаю, и статус твоего отца не важен — ты ценна сама по себе. Просто…       — Но тогда почему?.. — с придыханием ответила Нэсс. Слабым, уже лишённым сопротивления. — Я ведь хочу как лучше, Эрвин. И тебе, и мне. Папа поможет нам, когда мы выпустимся, даст тебе должность, если я попрошу. Ты ведь талантливый, удивительный, да кто угодно будет рад взять под крыло такого, как ты…       — Не нужно, — перебил её Эрвин. Его голос стал отчуждённым. — Я не нуждаюсь в помощи, в том числе твоего отца. И не собираюсь принимать её просто потому, что ты его дочь. — Нэсс как будто хотела ответить что-то, но он продолжил: — Я прошу только одного — не делай из наших отношений то, что можно показать другим. Я не терплю пересудов, ненавижу сплетни. А особенно слухов о том, что встречаюсь с дочерью одного из начальников полиции, лишь для того, чтобы…       — А может, лучше перестать тогда лобызаться у чужих казарм, и никаких сплетен не будет? — едко послышалось со стороны, и Ханджи вздрогнула, увидев, что из-за угла, закончив с «дамской комнатой», вышла Тиш. Руки упираются в бока, взгляд тяжёлый, полный злости. — Я уже уяснила, что претендентам на десятку можно всё, но трахаться у казарм первокурсников — перебор!       — А тебе какое дело?! — возмущённо ответила Нэсс. — Пошла вон, малолетка!       — Успокойся, — сухо сказал ей Эрвин, а после обратился к Тиш, но уже спокойней: — Ты права, это неприемлемо. Мы сейчас же уйдём. Как тебя зовут?       — Тиш.       — Эрвин!..       — Тихо. — Ханджи даже пробрала дрожь от звука его голоса, когда он оборвал Нэсс. И снова, уже мягче, продолжил: — Ещё раз прошу прощения, Тиш. Надеюсь, это останется между нами. Мы просто уйдём.       — А я надеюсь, что больше вас тут не увижу, голубки! — с наглостью, не боясь ни намёков, ни угроз, бросила та им вслед. А когда они ушли, с недоумением оглянулась на Ханджи, всё ещё сидящую на корточках около колодца. Обхватив колени, мрачно глядя в одну точку перед собой. — Эй, ты чего, хвостатая? Разогнала бы их, не терпела. — Тиш подошла к ней, нахмурилась. — Ты в норме?       — Да, — сухо ответила та, поднимаясь с места. Поправила одежду и хвост, но под языком чувствовала только горечь. И мерзость… осознания. — Просто растерялась. Не знала, что делать, а встать уже было как-то стыдно. Это ж десятка.       — И что? — Тиш хмыкнула, направляясь вместе с ней в сторону тренировочного поля, чтобы вернуться к ребятам, сидящим у костра. — Тоже мне! Десятка. Та ещё компашка, одна спесь да наглые выкидоны. А эту ты видела? Малявку Верштейн.       — Верштейн? — Ханджи хмуро посмотрела на неё. — Это которая Нэсс?       — Ага. Вообще-то её зовут Анастасия, — Тиш самоуверенно ухмыльнулась, — ростом с горшок, но носом вертит так, будто до горы им достать хочет. Мне отец как-то рассказывал про их семейку. Богачи из тех, кто пьёт чай исключительно из фарфоровых чашек и шпыняют прислугу всякий раз, если надо поднять с пола пуговицу, — она закатила глаза. — Старшие сыновья все на хороших должностях, и только эта — единственная девчонка в семье. Потому и прыгает так высоко. Точнее, пытается.       — И всё равно… выходит неплохо, — удручённо сказала Ханджи, опустив голову, глядя, как носки её сапог утопают во влажном песке. — Она ведь в десятке. Значит, есть за что туда попадать.       — Не велика заслуга. Учитывая, что отец и так бы пристроил её, куда надо, — Тиш фыркнула, явно уверенная в своих словах. И вдруг добавила с интересом: — хотя я даже представить не могла, что этот красавчик Смит зажимается с ней по углам…       — Почему? — резковато спросила Ханджи. Ей же как будто всё стало ясно: видная невеста эта Анастасия. Со связями, да ещё и одна из лучших. В десятке! Так с какой стати Эрвину не быть с ней? Эта мысль наполняла её ядовитым гневом принятия. И бессилием, которое не хотелось осознавать.       — Да не знаю, — Тиш деловито откинула волосы с лица. — Не смотрятся они вместе. Вот и всё.       Они вернулись к остальным, разогретым и смеющимся около огня. Ханджи заметила вопросительный взгляд Тео, когда уселась на своё место, но не ответила на него. Она была зла. И не понимала: почему ей вообще не всё равно на Эрвина, на его пассию? И ведь даже не помнила, как выглядит эта Анастасия, но уже представляла её как-то ужасно, почти карикатурно. С наглым лицом и вздёрнутым высоко носом, о котором упоминала Тиш, с неестественной, отталкивающей красотой, по которой всё сразу становилось понятно. Вера бы наверняка сразу сказала о ней: «Стерва!» — и оказалась права.       — Вернулись, девчонки? — спросил Вильям, и по его глупой улыбке стало понятно, что он пьян. — Не надумали всё-таки хлебнуть? У нас осталось, Питер принёс ещё из казармы.       — Нет, спасибо, — Тиш мотнула головой, усаживаясь на бревно, — я думаю, ещё часик, и мы пойдём спать. Для первого раза достаточно.       — Да ладно вам! Вон, даже десятка пьёт, — он кивнул через плечо, и Ханджи невольно, хоть и не хотела этого, перевела туда взгляд. В горле противно заскреблось. Ни Эрвина, ни его «Нэсс» у костра не было. — Если уж они расслабляются, то и нам надо. Тем более, завтра ранний подъём и сокращённый день. Забыться приятно, а иногда — очень даже полезно…       — А давай мне, — вдруг сказала Ханджи, протянув руку, и все замолчали. Решение было спонтанным, но она была уверена. — Давай-давай. Я выпью.       — Ого-о! — присвистнул Вильям. — Ну раз такое дело… тебе штраф! Три глотка сразу! За то, что не пила весь вечер.       — Эй, — осадил его Тео, направив на него мрачный взгляд. — Ты с ума сошёл? Вы даже не разбавляли.       — Да ладно тебе! Девочка сама в силах решить, что ей делать, — Вильям глумливо покачал фляжкой в воздухе. — Хотя не удивлюсь, если наша хвостатая сейчас…       И не договорил. Ханджи подалась вперёд, выхватила флягу из его ладони, запрокинула голову и в три огромных глотка, опаливших рот, горло и самую-самую душу, осушила всё до дна. Вокруг заулюлюкали, захохотали над ней, а у неё — слёзы. То ли от горечи спирта, то ли...       Кашлянув, она зажмурилась и закрыла рот ладонью. Внутри жгло. Больно, нестерпимо. И всё же… лучше, чем ничего.       — Ого, сильна! Да у тебя почти талант!       — Нормально? Жива?       — Всё… в порядке, — с усилием сказала Ханджи, кривя губы в улыбке. Лица сидящих расплывались от соли, наполнявшей глаза, и она рассмеялась, вытирая запястьем веки. — Фух... Крепкая. Зато буду хорошо спать.       — И невесело просыпаться. — Вильям забрал у неё флягу, не без сожаления глянув на то, что недавно было наполовину полным, и вздохнул. — Ладно уж… Сам сказал про три глотка. Будем считать, что это официальное посвящение в наши ряды. Итак, на чём мы прервали разговор?       Постепенно диалог вернулся в прежнее русло. Время потекло быстрее, и Ханджи повеселела, хотя и сама от себя не ожидала этого. Она начала хохотать, не стесняясь голоса, шутить, выходя за рамки, и вдруг поняла, что уже давно не чувствовала себя так свободно. Так легко! Остальные удивлялись, а ей просто хотелось злиться: они ведь даже не знают, какой она была раньше. Помнят только, что хорошо учится, что быстро бегает, что тихоня и отличница… А вот ей было плевать на это. Плевать! Ханджи поняла, что никогда не будет достаточно хороша, как эта проклятая «Нэсс», не станет дочкой большой шишки, ведь отец у неё был столяром, а потом вообще умер, оставив их с матерью в этом мире, из-за чего им пришлось пойти работать в дом графа. А той… той вообще на неё было всё равно. Просто наплевать! Мама не любила её, всегда осуждала, порицала за каждую мелочь! И даже тогда, с Феликсом… сказала… что она сама виновата во всём…       Эти мысли навалились на Ханджи, накинулись, выплясывая в бесовском свете костра, шепча что-то ей, напевая с издёвкой… Она видела их — и наполнялась темнотой. Слушала, что эти тени говорят ей, и соглашалась: конечно, да, да, да. Кому она нужна? Кому вообще на неё не всё равно?!       А вот снаружи, на людях, которые улыбались и говорили с ней, Ханджи хохотала громче. Шутила острее. Стреляла глазами. Флиртовала и заводила темы, которые не позволила бы себе раньше, давала волю тому, что прятала внутри, о чём думала, как о неестественном, постыдном и жутком. Некоторым людям ведь это нравится. Особенно таким, как Эрвин и его «Нэсс». А ей… ей…       — Ты в порядке? — шептал Тео, склонившись к её уху, и Ханджи смешливо поёжилась, когда его дыхание согрело висок. От него пахло древесной теплотой, и ей это нравилось. — Не надо было тебе так резко пить.       — Да ладно тебе… — вальяжно улыбнулась она, поднимая голову, проводя пальцем по его гладковыбритой щеке. Он смутился, но всё равно остался серьёзен. — А чего ты такой смурной? Ну выпила я, ну повеселилась! Тебе можно, а мне нельзя?..       — Ты не в себе. И уже давно. Тебе нужно вернуться в казарму, попить воды и лечь спать.       — Ой, ты такой милый! — Ханджи захихикала, а потом прижалась к его плечу, потёрлась об него, будто кошка. — Такой заботливый… Симпатичный… Скажи честно, я тебе нравлюсь?       — Нравишься-нравишься! — хмельно ответил Вильям. Другие их почти не слышали — болтали о своём. — Мы с ним друзья, а он… даже ради меня не ходит! А тут пришёл.       — Замолчи, — Тео бросил на него острый взгляд, а потом вновь посмотрел на Ханджи, но уже куда мягче и спокойней. — Давай я провожу тебя. Ты даже идти не сможешь сама.       — Эй, хвостатая, ты в порядке? — повернувшись к ним, спросила Тиш. Подняв Ханджи чёлку, положила ладонь, холодную и приятную, на её лоб, и та довольно заулыбалась. — Вся красная… Ты вообще пила когда-нибудь так много?       — Чуть-чуть, — Ханджи смешливо показала пальцами. — Папа давал пиво пробовать в детстве… и всё.       — Ох, — Тиш выпрямилась, со смятением оглянулась. Позади неё, захмелевшая не от спиртного, но от мужского внимания, вовсю веселилась и хохотала Вера. — Слушай, Тео. Ты парень хороший, я вижу, но эту блондинистую вертихвостку с твоими друзьями я оставлять не собираюсь. Без обид. Но тебе-то я могу доверять? Донесёшь Ханджи до казармы? До порога, а там она сама дойдёт.       — Конечно. — Тео впервые за вечер встал с места, и Ханджи изумлённо задрала голову. Он оказался просто огромным. — Я быстро вернусь.       — Да ладно, — Тиш как-то странно посмотрела на Ханджи, а потом усмехнулась. — Только не делай глупостей, хвостатая. А то, я вижу, тебе совсем крышу сносит от алкоголя. Но твои мозги нам всем ещё нужны — глупо будет их так скоро пропить.       — Да я только… немного! — Ханджи осеклась и взвизгнула, когда Тео поднял её на руки. Легко и просто, будто отец — уснувшего на диване ребёнка. — Эй! Я… вообще-то… тяжёлая…       Он развернулся и пошёл вместе с ней к пустому ночному полю. Тиш какое-то наблюдала за ними, а когда их фигуры исчезли, тяжело вздохнула. Вера спросила:       — Ну чего она там? — понизив голос, удивлённо добавила шёпотом: — Ханджи так надралась! Я вообще не ожидала от неё. Почему?       — Без понятия. Она вообще сама не своя стала после того, как мы вернулись от казарм.       — Может, смутилась от того, что понравилась этому парню? — Вера лукаво кивнула себе за плечо. — Ребята его очень хвалили. Говорят, он лучший на курсе. Старательный, ответственный. Метит в десятку.       — Знаю, — Тиш нахмурилась, продолжая глядеть в пустоту ночного поля, но больше ничего там не видела, кроме темноты. — Надеюсь, что всё закончится хорошо. Мне кажется, ему можно доверять.

***

      «Ты уверена?»       Шорох одеяла, гудящая голова на подушке. И боль. Всюду — боль.        «Почему нет? Или я тебе не нравлюсь?»       Что-то въедалось в тело, впитывалось в самую глубь. Выворачивало изнутри, приносило тошноту. И страх.       «Не знаю… Это как-то странно, хвостатая. Неправильно. И ты сама понимаешь, почему».       Дыхание становилось тяжелей. Беспокойней. Быстрее.       «Ничего неправильного! На пьянках же нужно развлекаться, разве нет?»       Конечности ломило. Хотелось содрать кожу, хотелось вновь ощутить себя чистой.       «Забавно, что ты спрашиваешь об этом именно у меня».       Лицо горело, и всюду пахло потом, грязью и темнотой.       «Ничего забавного. Просто ты единственный... кто оказался сейчас здесь».        Ханджи открыла глаза. Голубой свет взрезал веки, заставив зажмуриться, с трудом перекатится на бок. Раннее утро. Свет солнца ложился на тела соседок, спящих на соседних койках, заливал пол золотом, но слепил её — уставшую, больную и вспухшую, как после рыданий.       — Ауч… — Ханджи попыталась перевернуться. Услышала шорох, шаги рядом. И тихий скрип койки.       — Привет. — Голос был аккуратным и почти ласковым. Кто-то положил прохладную ладонь на её лоб, приподнял чёлку. — Ты как?       Ханджи не могла ничего понять. Во рту — сухо, в мыслях — нестерпимый звон. И тошнота — будто помоев наелась. Она с трудом раскрыла веки и вдруг поняла, что рядом сидит… Нанаба.       — Что? — Ханджи даже отпрянула от удивления. — Что ты?..       — Тихо, — успокаивающе зашептала та и взяла что-то с тумбы. — Ты, наверное, хочешь воды? — Нанаба протянула флягу, и Ханджи забыла обо всём на свете. Не важно! Она пила и пила, потом шумно выдохнула. Хорошо… но недостаточно. — Принести ещё?       — Ты… всегда такая добрая к тем… кто страдает от похмелья? — Ханджи даже попыталась рассмеяться, но вновь сморщилась. Мыслить получалось с трудом. — Чёрт… что случилось? Я не помню даже, как добралась…       — Не помнишь? — Нанаба нахмурилась. Поджав губы, помогла ей сесть и уточнила: — А как я нашла тебя, тоже не помнишь?..       — Нашла? — Ханджи попыталась удержать равновесие. Болело всё. Особенно — живот и в районе бёдер. — Где? Здесь?       — Нет. — Нанаба явно подбирала слова, говорила с осторожностью. — Ночью. Во дворе. Помнишь?       Ханджи пыталась, но ничего не могла вспомнить. В голове была лишь саднящая пустота, и что-то гудело там, стучалось изнутри, не прекращая, а во рту — лишь песок и дрянь. Она мотнула головой, отстраняя руку Нанабы, стянула одеяло, поставила ноги на пол. Одну, вторую… Сапоги? Ханджи недоумённо осмотрела себя. На ней была вчерашняя одежда, грязная, словно пришлось перед сном изваляться в луже, а штаны… Чёрт, где же её носило?..       — Неужели я так напилась? — Ей вдруг стало очень стыдно. Ханджи запустила пальцы в волосы, простонала едва слышно: — Мне так неловко… Всё было очень плохо, да? Когда ты меня нашла?       — Ты… помнишь, с кем была вчера? — спросила Нанаба, и она услышала в её голосе недоуменные сухие нотки. — Я видела тебя с парнем. Ты знакома с ним?       — С парнем? — Ханджи помедлила. В голове слегка прояснилось, но очень мутно: тёмные глаза, приятный низкий голос, смех и тёплые касания. — Хм-м. Да, кажется…       — Вы были вместе? Ты хотела, чтобы это произошло?       — Да что? — Ханджи вскинула голову, не сдержавшись, но когда спящие в казарме сонно зашевелились, болезненно зашептала: — Говори нормально! Я ничего не понимаю, какой парень, какое…       — Ханджи, — Нанаба взяла её за плечо. Взгляд у неё был очень строгим и ясным. — Я вчера увидела, как ты занималась сексом с каким-то парнем. Ночью, за казармой, прямо на улице. Ты этого хотела? Ты его вообще знала?..       Остальные её слова потонули в шуме непонимания, который наполнил мысли. Ханджи смотрела на неё, как шевелятся её губы, но… Что? Хмыкнула, улыбнулась. Качнула головой. Нет, нет…       — Всё нормально? — Нанаба запнулась. А та беззвучно смеялась, согнувшись к коленям. Плечи её тряслись, дрожали, но потом Ханджи всхлипнула... сама не зная, почему. Выпрямилась, и глаза её засияли от ужаса.       — Какой секс?.. — Она улыбнулась — губы, изрезанные весельем. — Я даже не целовалась ещё ни с кем, Нанаба. О чём ты говоришь?..       И вновь засмеялась. А потом живот наполнился холодом таким страшным, что Ханджи замолкла, побледнев. И лишь услышала сквозь леденящий гул, как Нанаба прошептала, прикрыв рот ладонями:       — О, Ханджи… Мне так жаль…       Но она молчала. Потому что себя ей жаль не было.