Метаморфозы белой фигуры

— Что вы все как на иголках? Страшно, когда карты биты, а денег нет. Ладно, это не для монашеской обители история. — Ну как же… Встреча с Владыкой… — И что? У нас смотрины? Я должен приглянуться ему? Нет? А чего из кожи вон лезть? Ну всё, идите погуляйте пока. Маленькие служки, одевавшие Няньцина в обрядовый костюм, беспокойно заметались и вылетели из комнаты. Няньцин спокойно пригладил волосы и почмокал губами. — Э, опять мясо в зубах застряло. Няньцин неторопливо осмотрелся, приметил подходящую иглу, которой служки быстро ушивали костюм по фигуре, и принялся также неторопливо и аккуратно, заботясь о своих зубах, выковыривать помеху. — Господин, Владыка вот-вот вас призовет, — позвал служка. — Понял, — коротко отозвался Няньцин и продолжил без спешки делать своё дело. — Владыка уже здесь… — Ух, мясо, понаготовят. Из собак, что ли, делают? Никак не убрать, — на грани слышимости ворчал Няньцин. — Сколько лет со своими зубами ходил! А тут при императоре живу, денег — море, а лет через пять от зубов ничего не останется. Няньцин закончил орудовать иглой. Он оторвал взгляд от зубов и завороженно глядел на себя в зеркало. Его поддельный облик спал сам собой, и из зеркала на Няньцина смотрело его молодое красивое лицо. Жрец так старательно приводил себя в порядок, что невольно втянулся в это занятие. Он оглядел себя с ног до головы. На нём была одежда более изысканная, чем то двенадцатислойное платье, некогда подаренное принцем. В своём настоящем облике и в этих одеждах он был прекраснее, чем цветы лилии на пике цветения, прежде чем они успели завять в императорском саду. Его кожа была чище лунного света, а нежный изгиб шеи едва прикрывался воротом, так что любому хотелось его отодвинуть и посмотреть — что под ним? А его маленькие, трогательные пальцы едва выглядывали из длинных рукавов; белые лунки ногтей поблескивали, когда жрец шевелил рукой. В этот день он выглядел лучше любого небожителя. И всё это ради рабочей встречи, которая Няньцину не нужна. Всё равно что надеть жемчуг на обед в дешёвой чайной. — Бессмысленная чушь, — злобно прошипел Няньцин и едва сдержал порыв ударить зеркало. Ему не нужно наряжаться, если это не для принца, ему не нужно быть красивым, если красоту оценивает не принц. Няньцин принял поддельный облик и мигом выбежал из комнаты с зеркалом. — Вы опоздали, — без особых эмоций сказал Владыка. Няньцин тоже не особенно беспокоился об этом и отговорился парой вежливых фраз. — «Ты ж бессмертный. Трудно подождать три минуты? Куда ты торопишься?» — подумал Няньцин, с укором глядя себе под ноги. — «А я ведь знаю, чем ты там с иглой перед зеркалом занимался», — подумал Владыка. — «Интересно, он знает, что я в зубах ковырялся? Наверное, Владыка всё-таки. Ну и что, Владыка не Владыка, а в лицо мне ничего не скажет. Ну попробуй спросить: «Тебе важнее в зубах поковыряться или со мной встретиться?» В жизни смелости не хватит. Тоже мне. Ещё сидит такой важный, аки самый главный. Малолетка, а самомнения до небес. Лицо попроще сделай», — подумал Няньцин, параллельно произнося другие вежливые фразы. — «Да чем он недоволен?» — с удивлением подумал Владыка. — «Я ж просто сижу молча, ты мне слова вставить не дал». Настала очередь Цзюнь У говорить вежливые фразы. Пока он говорил, Няньцин думал. — «Лучше б не лил воду, а делом занялся. Тоже мне, вымахал детина, вон доспехи какие, меч. А сидит бла-бла-бла, как базарная бабка. Ну давай, порадуй меня своими заготовленными фразами», — не скрывая скуки на лице, сказал Няньцин. — «Ничего себе, а ты тут что делаешь? Делом занимаешься?» — без агрессии подумал Цзюнь У. — «Вернусь, надо будет запретить подавать мясо. Ладно, просто в суп добавить, оно там хоть помягче. Челюсти уже еле ворочаются, возраст. Чего ещё? Надо Се Ляню написать пару пособий. По этикету. Вон, детина два метра ростом, а нашёлся кто-то, кто с людьми разговаривать научил,» — было не очень ясно, как согласуется рост взрослого Цзюнь У с тем, что маленького Цзюнь У кто-то научил этикету, однако Няньцину логика была ясна, и он продолжил размышлять: — «Хотя чего стараться, палками надо бить, чтоб научился. Ладно, это я из-за мяса злой. Пора уже составлять программу обучения. Эх, принца Уюна уже научил. Надо что-то менять. Хотя, мне-то что? Как пришёл, так и уйду, если что. Главное, чтоб зубочистки под рукой были. А то пришёл с зубами — уйду без. Да уж, жара ещё такая, хоть без белья ходи. А может, ходить? Кто мне что скажет? Вон сидит умница-разумница, знает же, что я его не слушаю, и хоть бы что. Я бы прям сейчас как крикнул: «А ну повтори, что я сказал!» Мда, значит, неопытный ещё, пожить надо с моё…» — «Может, на уюнском начать говорить? Интересно, он заметит?» — подумал Цзюнь У, но план реализовать не решился. Так они ещё немного полицемерили, каждый думая о своём, а ртом произнося необходимые по случаю фразы. Это вызвало у них какое-то взаимное уважение, как это бывает у незнакомых людей, когда они негласно в чём-то сходятся: например, не любят одного и того же человека, пусть во всем остальном они и различаются. И разошлись. Няньцин поведал о неплохом исходе беседы храмовым служащим и удалился к себе. Там он сел на кровать и только тогда, запоздало, ощутил приятную сладость в сердце, как будто испил горячего вина во время простуды. — Странно, — пробормотал Няньцин, потерев грудь. И вновь, запоздало, словно то же горячее вино, растеклись образы Владыки в воображении Няньцина. Он будто бы стоял перед волной, которая, пока он говорил с Владыкой, катилась из глубины моря и наращивала силу, а сейчас восстала и собиралась обрушиться на Няньцина. Почему чувства и мысли запоздали? Может, кто-то уберег Няньцина от слишком быстрого понимания, которое могло всё испортить. Если бы он всё ещё стоял перед Владыкой, а волна уже упала — что бы он сделал?.. Весь великолепно сделанный образ исчез, и жрец, инстинктивно чувствующий правду, вспоминал только то настоящее, что было во Владыке — глаза, холодные и всеведающие. Люди не живут столько, чтобы обзавестись таким взглядом. — Что это со мной? — удивился Няньцин. Ещё минуту назад он не думал о Владыке больше, чем того требовала работа. Почему-то, стоило отстраниться от повседневных забот, на него обрушились странные мысли. Он никогда никому не хотел служить и по натуре не мог подчиняться искренне, не как-то было нужно по статусу подчиненного императору или небожителю. Однако, ему не давал покоя Владыка. Сначала Няньцин думал, что это естественно — за что-то же он получил имя «Владыка». Няньцин ещё долго сидел, вспоминая глаза Цзюнь У. От них становилось сладко на душе. Вскоре стало понятно почему. — Это же Его Высочество! Не было ни одной другой причины так полагать, кроме того, что сердце Няньцина как бы встало на место, вернулось к привычным чувствам, какие жрец испытывал во времена молодости в Уюне. На жреца обрушилась головокружительная радость. Жив! Няньцин давно позабыл обиды. Никакие потери не сравнятся с тем, что он приобретал, а после встречи с Цзюнь У к нему вернулся смысл жить. Он вновь мог служить Его Высочеству как раньше, правда, теперь сменились имена, но что ж, пусть будет так. Няньцин от волнения лёг на кровать и сладко потянулся. Это обретение заполнило его существо с ног до головы. Захотелось делать всё и сразу: почитать давно откладываемый свиток, поговорить с Цзюнь У, помочь всем страждущим и нуждающимся, сыграть в карты, надеть пылящиеся серьги, попробовать новое благовоние и ещё много всего. — Как я мог быть таким вредным? — в эйфории думал Няньцин, желая расцеловать Его Высочество за то, что тот украсил его жизнь смыслом. — Какое, к черту, мясо? Он выглядит таким сильным и здоровым. Конечно, это ведь Его Высочество. Мысли Няньцина начали путаться от радости. Это было совсем нечеловеческое состояние; смертные достигают его искусственно, вводя себя в транс танцами, музыкой и ядовитыми грибами. Но Няньцин пришёл к нему совершенно естественно. Он жил в такой пустоте и бессмыслице, что обретение причин всего — существования, мира, жизни — ввело его в наркотический экстаз. Жреца потряхивало от него, перед глазами плыло, и при этом всё начало обретать контур. Ещё утром, когда он одевался, его жизнь была ветхой, блёклой и неприятной, как храм забытого божества; он шёл на встречу с Владыкой как на очередную встречу с очередным важным человеком. Никто не мог бы передать, как он устал от этих хождений, молений, вставаний, приседаний и вообще всего на свете. Иногда ему хотелось биться головой об стену от того, насколько ему плевать на всё. Что ему Владыка, если жизнь не мила? Всё теряет важность, жрец даже бросил играть в карты: победы и поражения потеряли краски. Из едва живой надежды он заставлял себя влачить своё существование дальше. Наконец-то его мытарства оправдались. Надежда не обратилась в пепел, и тут же позабылись сотни и тысячи раз, когда она не оправдывалась. Даже, казалось, наоборот, радость тем сильнее усилилась, чем слабее она была до этого. Няньцин был рад одному тому, что Его Высочество жив, что он прекрасен, как и всегда, во славе и величии, в венце власти и в лучах добродетели. Его губы изгибались в сладкой улыбке, он потерся о подушку, как кот, млеющий от кошачьей мяты. Эта радость, единожды испытанная, дала ему сил на сотни лет таких же безнадежных скитаний по миру, которые ему ещё предстояло пережить. Память о том, что надежды оправдываются, заставляла его смиряться и терпеть любую боль. И принц едва ли понимал, насколько его благополучие более важно для Няньцина, чем для него самого. Цзюнь У хотелось смеяться. — Никогда в жизни не видел людей с настолько ворчливыми мыслями! Белая фигура никак на это замечание не отозвалась. Она казалась очень вялой и еле стоящей на ногах. — Это точно он. Мир может лететь в бездну, а мой милый жрец останется моим милым жрецом. — Не пойму, чего радоваться? — вяло и тихо отозвалась фигура. — Ну он, ну что дальше? Он тебя боится и давно разлюбил. — Да его ворчания для меня слаще… — Цзюнь У хотел было поддаться радости, но осадил себя. — Пусть просто рядом будет, — довершил он. — Почему бы его не разоблачить? Рядом… Он не рядом, ты просто знаешь, где он. — Мы говорили об этом. Дай мне хоть одно доброе дело сделать, проявить к нему заботу. Фигура поникла, но на последнюю колкую фразу сил ей хватило: — О, бедный Се Лянь. Твое доброе дело будет стоить ему дорого.