Метаморфозы белой фигуры

      Всем известно, что чем человек уродливее, тем ниже ценится его слово. Цзюнь У, имевший претензию на абсолютную отвратительность своего облика, с поэтичной задумчивостью гляделся в зеркало.       Сегодня был торжественный день: первый рабочий день на должности Императора. Он должен был задать тон всего последующего правления на этом посту, поэтому начать стоило с яркой, но не слишком ослепительной ноты.       Стоит отметить, что никаких особенных торжеств по поводу вхождения в новый статус не было. Все сошлись на том, что Цзюнь У должен быть Владыкой (не без манипуляций самого Цзюнь У, вроде интриг, убийств, угроз, побоев, разбойных нападений и искусной лжи — последнее в большей степени), и это было само собой разумеющимся решением (не без учёта того, что нет никого сильнее Цзюнь У, и фактов, описаных в скобках), потому никто и не думал, что на то требуются церемонии. Сам Цзюнь У относился к своим подданым тем более уничижительно, чем больше те думали, что добровольно вошли в подчинение Владыки и добровольно же поставили его над собой, ведь Владыка такой замечательный, мудрый и справедливый, тогда же как за его возвышением стояли факты, описанные в скобках, а добровольность — иллюзия. Для Цзюнь У было несколько удивительно, сколько слепых глупцов собралось вокруг него, и никто не разглядел его истинную натуру; к концу своего правления он окончательно перестанет считать своих подданых за людей, чьё мнение имеет право на существование, и, в отличие от первого рабочего дня, нисколько не будет стесняться явить им недостатки внешности. Какая разница, что о нём подумает, скажем, Пей Мин, который, подобно обезьяне, занят лишь двумя вещами — возвышением в иерархии обезьяньей стаи и поиском самки, а вовсе не тем, чтобы сомневаться в нравственности Владыки?       Уж одно то, что у него безупречная репутация, должно было заставить всех сомневаться, но, увы! Цзюнь У с удивлением, особенно в первое время, замечал, что никто не видит его истинное лицо, а следовательно — все люди вокруг него идиоты.       Получалась эдакая трагикомическая пьеса, где идиоты подчиняются сумасшедшему. Так это, или то домыслы Цзюнь У, — вопрос перспективы, с которой пьеса рассматривается. Пей Мин тоже по-своему прав и умён: это не он, в конце концов, оказался заключён под Тунлу.              Итак, пока что одна маленькая, как гонимая по ветру былинка, капля уважения присутствовала в душе Цзюнь У, и он старался, так сказать, напустить на себя солидности. К сожалению, из зеркала на него смотрел истощённый и обезображенный мужчина средних лет, судя по тусклой коже и глубоким теням под глазами, а заодно ещё три примерно таких же мужчины. Не солидно. Цзюнь У придал своей внешности свежий и здоровый вид. Мешался только взгляд, который состаривал его лет на двадцать. Он принялся раздумывать, у кого бы перенять нужное ему выражение глаз. На ум никто не приходил. Но это был очень важный день! Нельзя было начинать его с такой тоской во взгляде.              Пришлось изрядно попотеть и израсходовать весь творческий потенциал, чтобы придумать, как он должен выглядеть. Не слишком строго, но и не мягко. Образ справедливого, бесстрастного судьи подходил как нельзя лучше. Цзюнь У набросил на себя этот образ и внимательно вгляделся в своё отражение.              — Какой я важный, — с хвастливостью сказал Цзюнь У. — Я бы сам себя на должность назначил.              Владыка даже погладил себя по подбородку от чувства важности. В таком облике и с таким жестом он и правда походил на мудрого советника при императоре, который раздумывает, как бы улучшить дела Поднебесной. В общем, образ удался. К тому же, сквозь поддельный взгляд сквозил настоящий холод. На Владыку невозможно было смотреть дольше минуты, как на гремучую змею. Он оделся, украсился и взял меч с красивыми ножнами. Идя из своей спальни в зал для собраний, он не опускал плеч и головы; его осанка оставалась величественной, как будто на него смотрели все его предки с первого колена и оценивали своего потомка. Наконец он взошёл к трону и сел. Под ним простиралась толпа всех ныне находящихся на Небесах небожителей.              — Поприветсвуйте Владыку!              Цзюнь У с мягкой одобрительной улыбкой выстоял жесткий рёв тысячи голосов, как будто слушал нежную колыбельную, и сказал:              — Отныне и далее, я клянусь править мудро и справедливо…              Так мчались годы, как стрела или птица: не оставляя от своего полёта следа, бесплодно разрезая воздух и оставаясь никем не замеченными. Кажется, что тысяча лет это много, но рассказывать об этом особенно нечего, как о годе своей жизни нечего сказать сверчку, а о десяти годах — маленькому ребёнку.              Приведём для примера один день из жизни Владыки.              — Вам вознесли десять тысяч сто восемьдесят три молитвы, из которых три тысячи одна с просьбой о защите, пятьсот семьдесят с просьбой о мести…              Владыка делал вид, что слушал, прекрасно зная, что не будет разбираться со всем этим.              — …три молитвы от главных жрецов.              — Что они просят? — заинтересовался Цзюнь У.              — Просят вас снизойти до них и явить себя лично.              — Когда это было?              — Два дня назад.              — Подождут ещё неделю.              Как-то не солидно являться по первому же зову, даже если нет никаких дел.              — Скажи Линвэнь, что я ушёл по делам.              — У вас просители…              — Кто?              — Пэй Мин и пара небожителей Средних Небес.              — Обойдутся.              — Пэй Мин настаивал.              — Передай, что если запечёт в кляре и съест свой сапог прямо передо мной и душами своих предков, напевая песни Лянфу, я его выслушаю.              — Будет исполнено.              — Да постой!              Владыка вздохнул. Его марионеточные помощники были слишком несовершенны, и он так и не придумал, как научить их понимать иронию.              — Я ушёл. Так всем и скажи. И не говори про сапог. Невозможно оставаться в этом болоте дольше недели!              Цзюнь У оправил свою одежду и ушёл. Всё самое интересное происходит в мире смертных — даже не среди демонов. Никто не делает гадости на Небесах, ведь это обитель Владыки. Поэтому там до слёз стерильно. Вот, скажем, тот же Пэй Мин. Если составить пропорцию, с кем он больше всего блудит, то в большинстве окажутся обычные женщины, и примерно в одинаковых количествах демоницы и небожительницы. Что же до Владыки, то он может и одинаково проворачивал гадости везде, но поскольку пропорции естественным образом имеют перекос в сторону смертного мира, то Владыка вынужден искать развлечений именно здесь.              Цзюнь У сделался невидимым и пошёл гулять по улицам. Возле небольшого винного магазинчика он услышал разговор следующего содержания:              — Ты не представляешь, насколько тема членов важна для общества.              — Да ну?              — Вот если бы у Владыки Шэньу был маленький член, ты бы стал ему поклоняться?              — Не знаю.              — Вот видишь. Может, и стал бы, но потерял бы к нему долю уважения. А почему? Мало ли чего у него там, хоть дырка как у евнуха, если он хорошо делает свою работу.              — Это точно.              — Да ты не поддакивай. Отвечай честно: насколько у тебя испарится трепет и восторг по отношению к Владыке, если ты узнаешь, что у него два сантиметра?              — Не бывает двух сантиметров.              — Тебе показать что ли?              — Ладно, ну пропадет у меня уважение. А что такого? Тело дано нам Небом. Небо не может дать великому человеку всего два сантиметра.              — Как раз наоборот. Вот чтоб человек поменьше думал о том, что между ног болтается, Небо и забирает у него сантиметры. Вот Владыка вместо того, чтоб думать, где бы пригреть свою кроху, думает о великом. Любой знает, что даже продажные женщины не удержатся от смеха над мужской ущербностью, так что люди с маленьким членом стараются лишний раз его не доставать.              — Куда ты! У тебя уже решено, что у Владыки маленький.              — Да я предполагаю.              — Что-то я не услышал предположительного наклонения в твоих словах.              — Уши почисть.              Владыка задумался. И правда, он бы перестал себя уважать из-за ущербности в размерах, а с другой стороны, это действительно функционально. При всем при том, что слова этих незнакомых ему людей в определённом смысле наполнены мудростью, в реальности дела обстояли не так. У Цзюнь У было больше двух сантиметров, и при этом у него не возникало желания ими пользоваться. У Владыки, по сути, и друзей-то не было. Куда уж доверить свою «кроху» какому-то чужому человеку!              Владыка пошёл дальше. Возле фруктовой лавки он услышал следующее:              — А может и нет никакого Владыки.              — Это ты с чего решил? Молился о смерти хулиганья, которое ворует твои яблоки, а Владыка не побежал тут же исполнять?              — Иди ты!              Философский разговор свернул на стезю драки.              Владыка задумался. Может, и нет никакого Владыки. Есть штаб его помощников, которые сортируют, отчитываются и исполняют почти девяносто девять процентов молитв. Контролировать столько марионеток конечно тоже труд, но факт остаётся фактом. Сам Владыка сидит в Столице и светит лицом перед важными людьми.              Цзюнь У пошёл дальше. Возле книжного магазина он услышал:              — Ты никогда не думал, что все самые влиятельные люди — подкаблучники?              — А ты знаком со многими влиятельными людьми?              — Они все одинаковые — знаешь одного, знаешь всех. Вот, допустим, ты умеешь хорошо делать стулья. И ты единственный в Поднебесной хорошо делаешь стулья. Ну, может ещё пара людей, но у этой пары людей есть скорее намерения убить конкурента, чем дружить. И вот ты, мастер по стульям, встречаешь женщину, которая просто обожает стулья, а ещё больше она любит тебя. А ещё она умна, может дать совет и пригреть тебя, если ты в печали. Да ты, я ставлю весь свой бизнес, будешь пятки ей целовать, потому что ты не только единственный в Поднебесной хорошо делаешь стулья, а теперь ещё выяснилось, что ты просто единственный в Поднебесной, уникальная личность, какой больше нет.              — Это, конечно, здорово, а если это не мастер по стульям, а император, и влюбится он не просто в женщину, а в сумасшедшую женщину?              — А если нет?              — А ты хочешь рискнуть? Я считаю, что лучше вообще держаться от людей подальше. Есть риск поехать крышей.              Ладно просто поехать, так ещё и прихватить с собой весь белый свет.              Владыка задумался.              — Да что ж я думаю всё время?! — фыркнул Цзюнь У. — Отдохнуть вышел.              Он свернул к гостинице. По правде говоря, Цзюнь У любил послушать людей, и выяснял при этом очень много. Небожители как-то не задавались вопросом, что за такие важные дела решает Владыка, в чьих силах взмахом одной руки стереть всё с лица земли, что пропадает на несколько месяцев. А он гулял и слушал сплетни. Разумеется, некоторое количество дней у него уходило и на работу, о чём непременно будет замечено, но это не отнимало совсем уж колоссальное количество времени и сил, сколько должно было бы.              Прожив больше тысячилетия, Владыка утратил интерес к великому. Он стал больше обращать внимания на мелочи, когда достаточно изучил всё остальное. Он стремился послушать разговорчики, которые не пишут даже в подцензурных романах. В конце концов, он ни с кем не мог поговорить таким образом. Поскольку не было возможности хорошенько обговорить секреты о небожителях, которые знал лично, он увлекался прослушиванием чужих разговоров о чужих секретах.              Цзюнь У показался людям в измененном облике. У служки, который занимался мытьем полов, он поинтересовался:              — Скажи-ка, у вас тут тонкие стены?              — А че?              — А ничё. Говори как есть, дам денег.              Служка подобрел.              — Честно скажу, тонкие. Да и потолок течёт если ливень, но это в комнатах для тех, кто победней.              — Жрица культа Шэньу тут останавливалась?              — Ага. А чё?              — Я Цзюнь У. Хочу послушать, что она за моей спиной говорит.              — Вот чё. А я Линвэнь. Занимаюсь своим истинным женским призванием — полы мою.              Цзюнь У весело хмыкнул, сунул деньги (больше, чем собирался до шутки про Линвэнь), снял комнату и пошёл отдыхать.              За стеной жили мужчина и женщина. Цзюнь У расположился на кровати, положил голову на мягкую подушку и не применул воспользоваться острым слухом бога войны.              — …а он взял и во сне ему явился.              — А ты хотела обвести Владыку вокруг пальца? Говорить фальшивые пророчества, прикрываясь его именем, потому что тебя попросил какой-то интриган? Ты думала, что это хорошая идея?              — Кто ж знал, что Владыке не плевать, что там простая жрица говорит от его имени.              — Конечно ему плевать. Просто в итоге твои противники начали закрывать храмы Шэньу, чтоб ты не пророчествовала всякое, и Владыка от тебя отвернулся.              — И всё таки, зачем он явился ему во сне?       — Чтоб сказать, что твои пророчества фальшивые.       — Почему бы ему не припугнуть меня? Зачем сразу меня разоблачать?              — Может, ты ему не нравишься.              — Брось. Ему столько лет. Я думаю, он охладел к людям.              — Так что ты сказала?              — Что, если не сместить такого-то с его поста, то Поднебесную ждёт беда.              — И всё?              — И всё.              — Ну и делов. С другой стороны, будь я Владыкой, мне бы не нравились наглые жрецы. Даже будь мне пять тысяч лет, и я был бы холоден к людям, как лёд.              Цзюнь У впал в странную задумчивость. Сегодня у него было необычное настроение. Он подумал, что чувствует себя также, как и в ночь, когда ему приснилась гибель Уюна. Небо собиралось с ним говорить. Но он не должен был отвлекаться. Он решал, убить ли ему наглую жрицу или нет. Может, если она развлечёт его своим разговором, он сжалится.              — Такой-то хочет подкупить этого, а тот в свою очередь получает взятки от растакого-то…              «Боги, ну и постная чушь», — подумал Цзюнь У, проваливаясь в сон. — «Сейчас бы прогуляться где-нибудь… Послушать кого-нибудь интересного, как тот, который про члены рассуждал».              Цзюнь У последний раз моргнул, попытался встать и уйти и уснул. Во сне он был в каменной пустыне, напоминающей столицу Уюн. Он стоял рядом с цветком лилии, семечко которой лишь случайно было брошено средь камней на неблагодатной почве. Цзюнь У видел, что корнии её не глубоки, а камни смешаны с песком, и не могут удержать растение. Владыка ждал, когда налетит ветер; ему было ясно, что любой порыв выдернет лилию из почвы, поскольку корни её не могли закрепиться.              Ветер всё не шёл. Владыка с каким-то детским разочарованием фыркнул и хотел было уйти. Но цветок почему-то очень радовал его глаз, и он не хотел его оставлять, пусть ничего от него и не дождёшься.              Казалось, что и лилия, и почва нисколько не переживают по поводу странной ситуации. Обоим будто было всё равно, что они вместе проживают день за днем, и вовсе не замечали друг друга. Лилия была такая же красивая, как если бы она росла в чернозёме; а почва была такая же каменистая, как если бы на ней рос терновник. Не было бы слабых, тонких как нити, корешков растения, и не скажешь, что этих двоих что-то связывает.              Так, по крайней мере, показалось Цзюнь У после долгих наблюдений; да и ничего странного в таких размышлениях не было — во сне самые абсурдные мысли кажутся логичными и появляются в голове само собой. Даже Владыке снятся сны, как и всем.              — Кто посадил тебя сюда? — спросил Цзюнь У.              Лилия весело качнулась от его дыхания. Казалось, что ей тут очень хорошо, и она не знала, кто её сеятель.              Цзюнь У не стремился вмешиваться: он и не думал пересадить растение в другое место или оградить его от ветра.              Лилия радостно приветствовала солнце, сияла в лунном свете, впитывала воду после дождя. Она хорошо росла, где бы её ни посадили.              Цзюнь У долго смотрел на лилию, и вдруг на неё упала тень. Цзюнь У поднял взгляд и увидел белую фигуру.              — Красивая?              Цзюнь У кивнул.              — Но не жизнеспособная.              — Что ж, красота имеет свойство увядать. Как и всё на свете.              Поскольку оба были солидарны, разговор прервался согласным молчанием.              С приходом фигуры стал нарастать ветер и вскоре лилия не смогла удержаться в земле. Он унёс её так далеко, где Владыка уже не смог разглядеть. Фигуры хмыкнула и ушла, потеряв интерес.              Вскоре и Цзюнь У проснулся.              — …этот интригует против того, та в ссоре с тем, а тот хочет найти компромат на того…              — Боги, как же мне плевать, — пробормотал Цзюнь У, и с неведомо откуда взявшейся бодростью вскочил с постели.              Было что-то неправильное в том, что он любовался лилией или один, или с белой фигурой, и больше никто не разделил этого момента. И как она погибла тоже никто кроме них не видел. Может, потому что он больше ассоциировал себя с лилией, а не с Цзюнь У и белой фигурой.              Цзюнь У почти бежал, подгоняемый ветром, и никто не удерживал его: ни те, кто просил помощи в спорах, ни Линвэнь, у которой всегда было какое-то дело к нему, ни его собственные последователи и жрецы, которые посвящали свои короткие жизни бессмертному Владыке в надежде на опору в бедах. Все люди были всё равно что рыхлый песок, неспособный удержать его.              Дело не в почве, а в слабых корнях, ибо тысячелистник или тимьян растут и в песках. Это Цзюнь У имел природу, неприспособленную к соединению с людьми; это был его выбор, отрезать себя ото всех, когда он поставил на своего советника и забыл о других, и совершил своё преступление. Потому что в мире, в котором он заставлял себя жить, невозможно любить людей и быть добрым.              Его жизнь красива, потому что он живет в золоте и славе; но его душа не жизнеспособна, потому что живёт сама по себе и другие люди её не интересуют. И когда придёт злой ветер, всё закончится.              Цзюнь У пришел в какое-то тоскливое отчаяние. Белая фигура, его вечная спутница, никогда не даст его корням прорасти. Но у него больше нет опоры; белая фигура помогала ему жить и решать проблемы. Он не был уверен, что смог бы справляться, если бы её не было.              Цзюнь У не знал, куда себя приткнуть и что ему делать. Его ужасала собственная отчуждённость. Какой бы сложной ни была душа, которая перед ним стояла, к ней не было интереса; прекрасная душа Инь Юя его не тронет, потерянный и одинокий Му Цин не вызовет сочувствия, Се Лянь не станет полноценной личностью. Проницательный Цзюнь У видел людей насквозь, и верить, и любить их мешало вовсе не то, что он видел их пороки, — ровно как и злое, он видел в людях и доброе — а то, что он сам был плохим человеком, добровольно отвернувшимся от человеческих норм.              Нет никого хуже, чем Цзюнь У.              Владыка остановился. Его занесло к собственному храму. Это было самое лучшее здание во всей Поднебесной. Даже императорам не строили таких дворцов. Та же мысль посетила голову Цзюнь У, и он чуть не застонал от бесполезности этого грандиозного строения. Оно тем более было бесполезным, что не показывало любви людей к своему Владыке, а показывало чувство благодарности за ответы на молитвы и пожелание дальнейшего взаимовыгодного сотрудничества.              Цзюнь У прошёлся вдоль ворот. Хотя он бессознательно бежал и был грустен, он не был как загнанный в угол зверь, не чувствовал, что всё кончено. Почему же?              Цзюнь У внезапно понял. Запах в его храме так похож на запах одного его советника! Вот что повлияло на его настроение.              Пахло благовониями, бумагой, деревом, чем-то холодным, зелёным чаем и человеческой кровью.              Советник будто лишился человеческого тела и смешался с циркулирующей везде и всюду ци. Может, именно это вечное и незримое присутствие не давало Владыке отчаиваться, а он и не осознавал этого. Он и не думал, что находится на грани отчаяния, потому что внутри него всегда была твердая опора, которая не давала ему совсем потеряться.              Только когда он физически ощутил эту опору, он вспомнил о ней. Ему захотелось увидеться с Няньцином.              Владыке надо было просто отдать приказ найти его.              — Над чем задумался?              — Отойди от меня.              Появилась белая фигура.              — Я не понимаю, в чём сложность, — задумчиво сказала фигура. — Что такого, если ты с ним увидишься?              — Ты думаешь, что я с ним просто увижусь? Ты вообще видел, что у меня в голове творится? — с напускным недоумением спросил Цзюнь У.              Он продолжил курсировать возле ворот своего храма. Фигура осталась неподвижна.              — Это понятно. Но и в этом-то что такого? Не лучше ли запереть где-нибудь одного Няньцина, периодически его мучить, зато не иметь нужды ходить к Тунлу? Ты избавишь мир от своих демонов. Ценой жизни Няньцина, да и то, ты ведь не будешь его убивать? Ему просто будет неприятно сидеть взаперти…              — Заткнись.              — Просто вспомнить его лицо приятно. Насколько проще тебе станет жить, когда ты после тяжелого дня сможешь прийти и провести с ним время? К тому же, если он тебя любит, он и сам согласится помочь тебе.              — Из тебя сыпется, как из рога изобилия, тебе поговорить не с кем?              — Вообще-то да.              Цзюнь У ненадолго приостановился, а затем продолжил ходить туда-сюда.              — Я жалел тебя, потому что и без разговора о том, что у тебя на душе, ты в плачевном состоянии. Но пора бы признать, что тебе довольно одиноко. И к чему это приводит? И началось это не сегодня. Ты слишком щадил Няньцина…              Цзюнь У остановился.              — Я не щадил его. Это называется проявлением заботы.              — Нет, ты щадил его. Чтобы бедолага не расстраивался. Поэтому ты никогда ничего не говорил ему. Либо перестань щадить его и держать всё в себе, либо найди человека, на которого не жалко излить свои проблемы. Но что-то я не вижу очередь из кандидатов.              — И что же, по-твоему, значит перестать щадить его?              — Хватит носить его на руках! Покажи ему, что ты можешь быть плохим человеком. У всех есть негативные стороны. Почему ты так стесняешься своих, так ещё и не перед кем-нибудь, а перед человеком, который, по идее, должен принимать тебя любым…              — А ну-ка приостанови свой чудный анализ межличностных отношений, — с ироничной улыбкой сказал Цзюнь У. — Расшифруй, что значит «покажи ему, что можешь быть плохим человеком».              Фигура, казалось, тоже иронично улыбнулась, но под маской этого не было видно.              — Ты думаешь, я сейчас скажу, что это значит «иди укради его, посади на цепь и используй как хочешь». Однако, почему это тебе сразу пришло в голову, что показывать себя как плохого человека – это обязательно унижать Няньцина? Я не такой уж дьявол во плоти, и во мне есть понимание хорошего, — не без лести к себе сказала фигура. — Найди его, подойди к нему, скажи ему, что ты сделал за все эти годы, объясни, что ты тоже можешь ошибаться и всё, что ты хотел все эти годы — понимания. Ты ведь даже не требуешь сочувствия, я прав? Разве не плохо, если бы Няньцин понял, что в тебе просто есть что-то плохое? Оно просто есть, ничего не поделаешь. Пусть поймет это. Это ведь не сложно, и это то, что должны делать любящие люди.              Фигура помолчала, ожидая, когда Цзюнь У обдумает каждое слово, а затем продолжила:              — Вот, что я имею ввиду, когда говорю, что ты щадишь его. Ты будто Будду воспитываешь. Не дай Небо, чадо увидит недостатки суетного мира! Ты не говоришь ему самые важные вещи, которые есть в твоей душе. Ты не сказал ему, как ты решил принести жертвоприношения, а ведь это поворотный момент в твоей жизни, а твой возлюбленный профукал его, как школьник, который проспал занятие! И не думаешь ли ты, что обделяешь его? Ты не думал, что он сам хочет разделять…              Фигура не замечала этого, но постепенно в голове Цзюнь У вся эта прекрасная речь слилась в белый шум. Владыка второй раз за день подумал, что лучше бы вместо этой постной чуши ещё раз послушал бы про члены. И при этом что-то важное проснулось в Цзюнь У; один тот факт, что он твёрдо и сознательно противостоял фигуре, какие бы красивые слова она ему не говорила, пробуждал в его душе ото сна ясное и прекрасное сознание того пути, которым Владыка действительно хотел бы идти. Чувство одиночества, преследовавшее его, рассеялось; фигура отделилась от него, стала чужой; кровь на его руках на мгновение исчезла. Пусть только в один этот миг, но Цзюнь У был счастлив, и счастлив от того, что поступал правильно, отказываясь неволить Няньцина.              — А что дальше? — сказал принц.              — Хм?              — Ну расскажу я ему, какой я плохой. Он даже поймёт меня. А дальше что?              — Будете жить вместе долго и счастливо, — пожала плечами фигура.              — О, как мило. Ты веришь в это?              Фигура пристыженно замолчала. И правда, для злодея она сделала слишком наивное заявление.              — Какая же ты дрянь, — с гримасой омерзения сказал Цзюнь У. — Не появляйся передо мной.              Фигура никак особенно не отреагировала.              — Вернёмся к первому вопросу. Не понимаю, в чём сложность?              Цзюнь У вплотную подошёл к фигуре, и, хотя они были одного роста, создавалось ощущение, что Владыка нависает на Безликим Баем.              — Потому что, если до твоих ссохшихся мозгов это не доходит – когда люди друг друга любят, они не думают, что должен сделать для них возлюбленный, они думают, что они могут сделать для своего возлюбленного. И то, что я могу сделать для Няньцина, это уберечь его прекрасные глаза и уши от сведетельств всей той дряни, которую я делаю.              — Ты не понимаешь, что чем дольше ты скрываешься от него, тем больше дряни ты будешь делать?              — Нет, не думаю, потому что эта дрянь его не касается. Если он решил уйти, воля его.              — О, какое благородство! — с невероятной концетрацией яда в голосе сказала фигура. — Только хорошо от этого одному Няньцину, а весь мир страдает от того, что ты его щадишь и не можешь сказать, что ты наделал!              — Отличный аргумент, но ты как-то не подумал, что если я ещё и совершу зло Няньцину, во мне вообще ничего хорошего не останется.              Цзюнь У отмахнулся от фигуры и пошёл прочь.              — Я вижу тебя не сломать, — не меняя ядовитой тональности кричала фигура вслед Цзюнь У. — Будь добр, найди того, кого не будешь так жалеть, а то я уже устал от твоих психозов!              Через пару месяцев, по счастливой случайности, мир узнает о рождении весьма примечательной личности.              На свет появился Се Лянь.