Rumors

      Почему я пью водку из бумажного стаканчика?

Что со мной (что со мной), что со мной (что со мной)?

Пошлая Молли — Типичная вечеринка с бассейном

      Есть вещи, достойные того, чтобы их ненавидели.       Ненавидели так, чтобы с чувством сильным, с желанием стереть вызывающий безумное количество негатива источник с лица планеты и никогда — ни при каких обстоятельствах! — не пересекаться ни в одной плоскости с данным событием. Даже если все планеты Солнечной системы выстроятся в ряд и устроят разрушение всего старого на благо нового, а местные дураки резко поумнеют из-за происков магнитных бурь или инопланетного вторжения, так или иначе влияющего на когнитивные функции, без которых человеческая личность теряется.       Человеческая натура — интересная вещь, не всегда понятная, как пары по философии, где в последнее время как раз-таки рассматриваются вовсю сущностные характеристики человека, отличающие его от других существ и несводимые ко всем иным формам и родам бытия, словно понять друг друга это как-то поможет.       На собственном опыте доказано: ни-хре-на это не работает. Ни философия, что сама по себе мутная и нудная, ни психология, которая, по идее, должна заставлять мозги работать, анализировать личностные качества и поиски правильного подхода к дебрям чужого разума, — не помогают разобраться и ответить на давно интересующие вопросы.       Например, почему многие люди, в особенности пубертатные подростки и студенты в большинстве своём, вырвавшиеся из-под родительского крылышка с наступлением совершеннолетия, сходят с ума по весне, ведут себя как повёрнутые на сношении и этиловом спирте фрики и не дают излишней настойчивостью жить тем самым интровертам-лохам, кто предпочитает стабильность во всём, спокойствие внешнее и внутреннее и комфортную обстановку где бы то ни было.       Которая уж точно не включает в себя нахождение непонятно где и непонятно с кем среди плотно прижатых трущихся друг об дружку тел среди гостиной, к полуночи превратившейся в бардак, под клубную музыку из портативной колонки, вибрирующей в такт басам.       В висках потому пульсирует не менее сильно, голова раскалывается до слёз, пока внутри горит и разливается вместе с водкой «для храбрости», оказавшейся явно лишней, желание покинуть эту вечеринку, пока она плавно не перетекла в настоящий блядушник и не окунула в омут разврата его самого.       Дань Хэну ужасно некомфортно и неприятно среди сборища незнакомцев, замкнувших световое кольцо, изгибаясь под ритм барабанов в невозможных позах: непонятно, где чья рука находится, что происходит в чужих головах в такие моменты и каким сильным окажется похмелье наутро перед парами, идти на которые всё же придётся во избежание отработок и «никакого автомата на сессии».       Просто дайте возможность уменьшиться в размерах до молекулы и спрятаться от большого мира, растворившись в пространстве, чтобы никто не трогал и не касался никоим образом, погружая в мёртвую тишину и полную темноту с отсутствием малейшего раздражителя, что сдерёт защитную корочку с заживающей раны и занесёт в кровь заразу, пустившую по капиллярам отравляющий сепсис.       Но не суждено слиться с красной обивкой мебели и притвориться, что ничего вокруг не касается, не имеет смысла и не воспламенится от брошенной в бензин спички, взметнув в воздух двухэтажный дом, переполненный студентами разной степени трезвости, включающий в себя бассейн.       Типичная вечеринка с бассейном, куда обязательно прыгают в одежде в надежде на секс самые отчаянные, окутывая столпом брызг всех близ сидящих в радиусе пяти метров под оглушительный визг и очередь проклятий.       Типичная вечеринка с бассейном, запретить бы которую на законодательном уровне, чтобы легче дышалось и туда хотя бы не затаскивали, используя тысячи и одну причину, звучащие так логично, что не остаётся аргументов «против».       Та самая вечеринка, на которую не приглашают неудачников, но ты всё равно там оказываешься через шесть рукопожатий, и именно в такие моменты начинается лютая мясорубка с полётами в воду (к счастью, с подогревом), с художественной самодеятельностью на открытых частях тела, оставленных без присмотра: случайно уснёшь в какой-нибудь комнате — проснёшься с фаллическим символом на щеке, и оттереть его стоит большого мотка нервов, а если маркер перманентный — пиздец автоматически и ещё одна причина ненависти к студенческим собраниям в неформальной обстановке с алкоголем и травкой.       Дань Хэн — тот самый неудачник, занесённый сюда попутным ветром с красивым именем и не менее красивой напрашивающейся на плётку упругой задницей в чирлидерской юбке. Неудачник, повёдшийся на ангельские глазки и мягкий умоляющий голосок, до этого вообще не собираясь составлять никому компанию, чтобы Мэй не чувствовала себя одиноко «в доме одного придурка, задолжавшего мне сотку за расклад». Неудачник, кто ненавидит вечеринки и всё с ними связанное просто потому что это не его стезя: слишком шумно, музыка на весь район играет, народа толпится куча, количество незнакомцев и разврата превышает все допустимые нормы, какие способен выдержать нормальный человек, а завтра по расписанию стоит контрольная, и на неё надо явиться со свежей головой и чистыми мыслями, где хоть что-то должно было остаться с недавней лекции по терапии.       Но в голове ничего хорошего и со знаниями медицины общего нет. Среди серых извилин гуляет попутный ветер, разгоняет мысли о никотиновой дозе, не получаемой организмом около шести часов, а сейчас идеальная возможность выйти во двор и выкурить пару сигарет, пока никто не трогает и вопросов лишних не задаёт.       Впускать в свою жизнь кого-то нового нет никакого желания и смысла: люди приходят и уходят, надолго не задерживаясь, и поминай как звали и существовал ли этот человек вообще, занося тебя в чёрный список просто так, хотя связываться с контактами из прошлого себе дороже и нервы целее будут. Да и в большинстве своём знакомство на любых вечеринках сводится либо к постельным утехам, оборачиваясь холодной незнакомой постелью с измятыми простынями, следами укусов и засосов на обнажённом теле и морозом внутри от чужого безразличия и наплевательского отношения, как к вещи. Знаем — проходили этап нахождения рядом с собой не менее смятой купюры — «платы» за отвратительный оргазм, — летевшей в лицо с откровенным выражением издёвки на нём, испытывая целый спектр скопившейся внутри мерзости и подавляемого намерения швырнуть чем-то тяжёлым в голову. В пустую, судя по всему: нормальные люди думают, прежде чем поголовно грести всех посетителей ночных клубов под одну гребёнку дешёвых проституток и предлагать деньги за оказанные «услуги», и не удивляются, почему в их сторону так агрессируют, что аж синяк под глазом или расцарапанное лицо в качестве трофея оставляют, а дверью хлопают слишком уж громко.       А есть отдельная категория «своего нет, так одолжу»: чаще это парни, дошедшие до нужной кондиции, вообще не стоя твёрдо на ногах или ползком, выпрашивают «косячок покурить» и посылают в пешее эротическое без пожеланий приятной дороги в случае отрицательного ответа или путёвки в обратном направлении.       Такими темпами можно было бы давно стать миллионером или элитным эскортом, жить в Лас-Вегасе и спускать все деньги на казино под стать Авантюрину, ни о чём не беспокоясь, но реалии суровы: вечер набирает обороты, становясь оживлённее, музыка давно играет другая, подначивая устроить пижамную вечеринку с пикантным продолжением на диване, пунш больше не главный напиток на журнальном столике в окружении полупустых упаковок из-под чипсов. Его заменяют на отвратительно крепкое и гадкое пойло, сводящее мышцы рта и заставляющее глаза слезиться, и не нужно быть гением или алкоголиком, чтобы понять содержимое прозрачной бутылки, вызвавшее довольный гвалт, ударивший по барабанным перепонкам.       Отвратительно.       Однако ожидание чуда во мраке ещё отвратительнее.       Дань Хэн потому и глушит водку из бумажного стаканчика маленькими глоточками, не показательно морщится от скопившейся во рту сорокоградусной горечи, разбавление которой апельсиновым соком сделало лишь хуже — на оценку минус десять по пятибалльной, подавляет рвотный рефлекс, едва пространство качается каруселью из-за рухнувшего на диван Цзин Юаня. Прямо вплотную, ненамеренно касаясь ладонью колена, отчего легко можно ощутить жар чужих подкаченных бёдер под кожаными скрипучими штанами.       Застесняться можно, не залипнуть на лучшую задницу спортфака ещё сложнее, будучи неискушённым зрителем интима на чёрно-оранжевом сайте или в комиксах младшей сестры, или просто ценителем прекрасного (а что может быть лучше красивой подтянутой ягодичной мышцы не менее красивого парня?), но Дань Хэн другого мнения. В гробу он все эти касания и перепихоны (да и не факт, что вообще предложат) под градусом видал, а Цзин Юань по всем признакам в хлам: золотые глаза весёленько блестят на фоне алых щёк, координация движений нарушена, голос громче обычного не из-за попыток перекричать музыку и что-то сказать — без неё всё прекрасно слышно. Только и остаётся на состояние нестояния на ногах посочувствовать мысленно, ободряюще улыбнуться, кивнув головой в знак приветствия, — как-никак знакомы четвёртый год и не в таких уж ужасных отношениях, не то что со многими со спортивного отделения, считающегося в многопрофильном учебном заведении самым элитным, куда просто так не попадёшь без кучи денег и таланта, или имея хотя бы первого.       Чаще пачки купюр бывает достаточно, чтобы пробиться в топы учащихся (не всегда по успеваемости), возглавить верхушку студенческой элиты и устанавливать свои правила, в большинстве случаев просто понтуясь богатенькими родителями, сидящими в комитете, привыкшими закрывать глаза на выходки своих чадушек. А те и рады чувствовать вседозволенность и играть во взрослые грязные игры посредством манипуляций, взяточничества и откровенных издевательств над слабым звеном, кто ответить не может в силу мягкого характера, а кому-то моральные принципы и воспитание не позволяют с более жёстким ответом влезать в эту круговерть, которая, как казалось Дань Хэну, должна была закончиться ещё в выпускном классе старшей школы и кануть в Лету, но никак не продолжаться в колледже.       Иначе давно бы некоторые нелюди отчислились от публичного унижения и моральной травмы, нанесённой тихоней с лечебки.       Как говорит после трёх бутылок коньяка проснувшийся философ в теле Мэй: «В тихом омуте Дань Хэна голодные драконы водятся и жрут всё, что плохо лежит в холодильнике. И всё, что не лежит, тоже жрут», а со-капитан баскетбольной команды хотя бы не лезет с издёвками и как тварь себя не ведёт с окружающими, отличников, «ботанов» и тихонь не задирает, и на этом спасибо.       Однако шутки кончаются и становится не до веселья. Скосив глаза в сторону, Дань Хэн резко вскакивает с дивана, расплескав добрую половину стакана, завидев ловкие женские пальчики, потянувшие за собачку на молнии чужих штанов вниз, откинувшуюся назад светловолосую голову баскетболиста и приоткрытый в блаженном стоне рот, стоит Цзин Юаню зарыться пальцами в длинные фиолетовые волосы девушки, в которой смутно узнаётся одна из чирлидерш, и резко прижать лицом к своему паху.       Хлюпающий звук под аккомпанемент стона и чавканья — гвоздь в крышку гроба, удар по психике и причина поскорее убраться подальше, чуя запах надвигающегося секса. Дань Хэн не хочет знать, сколько сантиметров достоинства у со-капитана на самом деле и вообще видеть его в глаза не хочет, считая, что разврату предаваться можно где угодно, лишь бы не на виду у доброй половины колледжа, падкой на слухи, что разлетятся со скоростью звуковых волн, принеся больше проблем, чем пользы.       Через несколько часов все точно узнают об ещё одной чирлидерше, переспавшей с Цзин Юанем под градусом.       Через несколько часов эта новость дойдёт и до самого со-капитана, но Цзин Юань не сделает абсолютно ничего: на слухи ему всё равно, личная жизнь давно не личная и многие в курсе, какой он ходок и сердцеед, не затащивший в свою постель только лучшего друга, да и то по той простой причине, что Блэйд старается не афишировать свои предпочтения и ориентацию, порождая новое количество игнорируемых слухов.       И это ещё одна из причин как можно быстрее убраться из этого дома.       Не потому что Блэйд злой и страшный серый волк, хотя руку оттяпать по локоть может, и даже ведь не подавится, если довести до белого каления. В праведном гневе — лютый, от тяжёлого взгляда ликорисовых глаз, в тёмной глубине которых на кострах ведьм сжигают, морозом и мурашками вдоль шейных позвонков пробирает до самых косточек, а как мяч под крепкой рукой окажется — сто раз подумай, прежде чем открывать рот или делать выводящие капитана из себя глупости, и таким людям остаётся только посочувствовать и пожелать купить инстинкт самосохранения и дополнительные конечности заместо оторванных и засунутых в задний проход.       Особенно на тренировках, особенно на баскетболе, в котором Дань Хэн плавает также, как в математике с физикой со времён школы, но посещать — посещает спортивный зал в плохую погоду и стадион в хорошую, присутствуя безмолвно на каждой, если расписание пар позволяет, стараясь убедить прежде всего себя, чем кого-то другого, что всё делается, во-первых, ради интереса и развеивания скуки, а во-вторых, ради лучшей подруги — очередной причины длительных слухов и уставшего подниматься среднего пальца, — кто рядом и в горе, и в радости.       Кто, как бы странно ни звучало, знает всю подноготную от и до, кучу компромата имеет (возможно), дёргает умело рычаги давления заправским кукловодом, а ты и рад стараться — поддаёшься, за многие годы так и не выработав иммунитет к женским штучкам. И при этом поддерживает лучше всяких психологов совершенно бесплатно, приезжая среди ночи в любом состоянии с обязательной бутылкой вина и неизменной колодой карт, считается одной из первых красавиц юридического и твоей девушкой, хотя вы на один горшок в детском саду ходили и дрались за внимание старшеклассников и иногда старшеклассниц, и станете встречаться друг с другом только в случае вымирания всего человечества — по приколу.       Но никак не по приколу на самом деле понимать истинную причину, по которой безмолвной тенью приходится следовать за капитаном баскетболистов, любоваться красивым профилем, остающимся прекрасным в любом освещении, скользить глазами по высокой фигуре, за широкими плечами которого можно спрятаться как за каменной стеной, и наслаждаться одним лишь видом ведущего мяч по полю Блэйда, руководящего «черепахами-инвалидами» Блэйда или уставшего Блэйда, на чьём лице крупным шрифтом и бегущей строкой «я заебался».       Совершенного в своей решительности, горячего, как жерло вулкана, топящего корабли спокойствия и уверенности, будоража кровь и играя на рецепторах дорогой туалетной водой и нотками опасности с аурой неприступности. Считающегося тёмной лошадкой и одним из адекватных людей местной элиты, про кого известно не так много, кроме того факта, что Блэйд неприступный красавчик, отличный капитан и любимчик тренера с первого курса, чья команда ни разу не проигрывала.       А борьба здравого смысла с сердцем безнадёжно слита в минус.       Дань Хэн поэтому пробирается к выходу как можно скорее, расталкивая локтями толпу и не обращая внимание на недовольство за оттоптанные ноги, перед кем-то даже извиняясь, но не от всего сердца — автоматически и сухо. Не до формальностей. Надоели на учёбе и не важны, когда в приоритете свежий воздух и доза ядовитых примесей, без которых внутри тяжко и слишком пусто, а странное чувство неправильности и предвкушения чего-то намечающегося не собирается отпускать, намертво вцепившись когтями в лодыжки, вынуждая притормозить у барной стойки, что оказывается наиотвратительнейшей идеей, какая только может прийти в голову трезвому наполовину студенту.       Пол уходит из-под ног мгновенно, качнув пространство финтом американских горок и роняя куда-то в пропасть резко до боли в затылке и танца звёздной пыли перед глазами, едва под чей-то крик и грохот электрогитар сверху приземляется что-то тяжёлое, выбивая воздух из лёгких в горящей огнём грудной клетке, скосив взгляд на которую, Дань Хэн узнаёт в расфокусе тёмно-синие с отливом в красный на концах волосы, собранные в хвост, в падении растрепавшиеся, и пальцы на чистых рефлексах по старой привычке тянутся зарыться в это великолепие, утонув в приятной мягкости.       Слишком мягко. Гладкие пряди струятся по пальцам нежнейшим щёлком, стоит оттянуть их у корней и пустить по коже электрический ток сдавленным рычанием в разлёт ключиц с колючими мурашками. По рецепторам ударяет послевкусием из морского бриза и ментола — хорошо знакомый аромат, преследующий на тренировках и в коридорах главного корпуса, в потоке туда-сюда снующих студентов, узнаваемый даже в приглушённом виде.       Не нужно быть экстрасенсом, чтобы догадаться, но доходит долго под затянувшееся молчание и стрекот сверчков в голове.       Страшно посмотреть прямо. Страшно оглянуться по сторонам, пока шестое чувство намекает на стандартную схему: все пялятся. Сейчас полезут за телефонами, а утром Дань Хэн точно увидит своё фото в блоге колледжа на первой полосе раздела «Скандалы и сплетни», опустившись ниже Цзин Юаня с чирлидершами и «расставания» главной парочки колледжа, которые только лишь и делают, что вводят всех в заблуждение своими ссорами и уходом в закат одиночества по три разу на дню на пустом месте — Ахерон и Чёрному Лебедю слишком нравится потешаться над реакциями любопытных студентов.       Страшно посмотреть на обладателя этих волос, кто прямо сейчас явно не в восторге от пристального внимания и гула пробежавшего шепотка среди окруживших студентов. Дань Хэну откровенно не по себе, пошевелиться не может из-за тяжести в силу разницы комплекций: куда уж ему со своими метр семьдесят до натренированного Блэйда, возвышающегося над ним на целые полторы головы, оседлавшего бёдра коленями, словно это адекватно и вообще уместно.       Словно понимает прекрасно, какую реакцию вызывает, и веселится от этого, откровенно широко улыбаясь на чужую беспомощность и не собираясь подниматься с нагретой «подушки». Или просто пьян и весел, голова не соображает под градусом, и в это очень сильно хочется поверить, а то можно надумать лишнего и принять прикосновения на свой счёт, а не на Кафку, Серебряного Волка, или про кого там ещё слухи ходят.       В висках раздаются ритмом саксофона удары сердца, пустившегося в пляс, стоит себя пересилить и всё же посмотреть на нарушителя спокойствия.       Невозможно сексуального нарушителя спокойствия — причины мозолей на руках и горящих щёк со стыда за собственные нехорошие мыслишки, какие, Дань Хэн уверен, в отношении Блэйда у многих в головах проигрываются на повторе и растёт необходимость оказаться вот так. Кожа к коже.       Оказаться под Блэйдом — влажная мечта многих, воплотившаяся из сладких грёз в реальность именно у какого-то неудачника по чистой случайности.       Прямо сейчас чувствующего себя на седьмом небе от осознания хватки на запястьях, что прижаты к полу над головой, лишив шанса вырваться и убежать подальше с возможностью кричать в подушку от переизбытка всех эмоций сразу. Хочется заорать в голос, спросить какого хрена вообще происходит, долго это будет продолжаться и почему Блэйд всё ещё на нём, но Дань Хэн и звука издать не может. Язык намертво прилип к нёбу, руки держат крепко, поглаживая тонкие запястья пальцами аккуратно, играя на контрасте, бёдра в местах контакта горят под чужими бёдрами вместе со щеками, наливающимися краснотой со скоростью ультразвука, разжигая настоящий пожар внутри.       Блэйд опасно близко. Неправильно близко, но Дань Хэн не очень-то и против, если говорить откровенно. Потому что Блэйд смотрит пристально, упивается собственным превосходством, скользит жгучими глазами по румяным щекам, спускается на приоткрывшиеся в попытках набрать больше воздуха в лёгкие губы, тянет широкую улыбку и всё же заглядывает в глаза, утонув в изумрудах глубоких озёр под оглушительное молчание на фоне.       Время, места и события перестают иметь значение, заключая в узкое световое кольцо и отрезая от всего остального мира горячим жидким маревом, окутавшим тело до лёгкости, до ощущения полёта в невесомости и резкого падения в пропасть, стоит ощутить скользнувшую вниз, огладившую тазовые косточки, ладонь и губы на шее — Дань Хэн шире глаза открывает и не может сдержать удивлённый вздох, всё же понимая, что Блэйд на полном серьёзе лижет и посасывает кожу, куда тут же приходится укус. Сильный, болезненный настолько, что невозможно сдержаться и не заорать в голос, тем самым возвращаясь в суровую реальность.       — Блять!       К сожалению.       Блэйд вздрагивает, отстраняясь и отползая назад. К своему ужасу, в глазах баскетболиста непонимания столько, что хватит на целую команду и плюсом ещё на две сверху, а вид такой, словно его поймали с поличным и это вовсе не он свалился на кого-то, до белого каления не довёл и не укусил, и теперь не слизывает капельки крови с губ, пока Дань Хэн собирает себя по кусочкам, потирая зудящую шею, и пытается понять намёки от судьбы с её издевательствами и отрезвляющими пощёчинами.       Одна из таких пощёчин возвращает в реальность, возобновляя движение комнаты вверх по вертикали и звуки донося полноценно — нереально громко и раздражающе, ярко от светомузыки, разбросанных пачек из-под чипсов и пёстрых нарядов гостей вечеринки.       — Ну нихуя себе мужицкий дождь!       Реплика Мэй, довольной, как голодные лисы, самая громкая, самая оглушающая и самая противная до невозможности, означает только то, что живьём не слезет, налетит коршуном и выколупает клювом мозги из черепной коробки, действуя на нервы так, как будущий юрист умеет: с извращённым чувством дотошности, с намерением докопаться до правды и найти деталь, какая зацепит и устроит те ещё эмоциональные качели. У неё — от радости за друга, хотя особо нет причин на это (после сегодняшнего так точно), у Дань Хэна — головную боль от очередных безумных планов по захвату капитанского сердечка и капитанской постели на постоянке соответственно.       И как в воду глядел: в гостиной тут же поднимается гул из одобрительных — мужских и недовольных — женских возгласов, по громкости сравнимых с шумом перфоратора по воскресеньям в пять утра у соседа (придушить бы и его тоже). Дань Хэн мысленно отвешивает плёткой по наглой заднице Мэй, мельтешившей ярким фиолетово-розовым пятном рядышком, даже вызывается помогать: подаёт руку, за которую он тут же хватается, поднимаясь на ноги с дичайшей ломотой в теле, когда каждая косточка протестующе хрустит под ноющими от падения мышцами, чуть покачивается, а эта девчонка — метр шестьдесят восемь и заноза в заднице — тем временем суетится вокруг, отряхивая и поправляя ему волосы заботливо, не забывая покрикивать на зевак, чтобы «съебались отсюда, шоу не бесплатное — пятьсот баксов за один концерт мне на карту».       Что-то надламывается внутри от такой заботы, летит в пропасть и распадается на анатомы. Уши горят — ко стыду или кто-то вспоминает, щёки пылают не меньше до сих — отвратительно. На Блэйда смотреть сложно, а тот и не собирается что-либо объяснять, скрываясь в толпе, и почему-то на это обидеться очень даже хочется. И рассердиться. Шея огнём горит в месте укуса, утром там нальётся приличный синяк, напоминая о событиях на типичной вечеринке с бассейном, и это ещё одна из причин для ненависти: непонятно что происходит и как на них реагировать адекватно.       Хотя какая может быть адекватность на студенческих вечеринках, которые всегда заканчиваются одинаково?       Дань Хэн уже знает, зарубает на носу, выжигает на клетчатке больше не идти на поводу подруги, как бы та не обещала наслать на него порчу и испортить карму, забыть дорогу на вечеринки. Особенно в дом Цзин Юаня, пока его родители в отпуске, дав сыну карт-бланш на секс, травку, рок-н-ролл и все вытекающие. Особенно, если там присутствует Кафка, одна из тех, с кем у Блэйда якобы интрижка, и никто не знает, правда ли это — слухи и тут гуляют со скоростью спешащего за пивом студента в магазин за пять минут до закрытия. Потому что рядом с ней невольно чувствуешь себя ещё большим лохом и неудачником из-за флюидов доминантности и дичайшей уверенности в своём превосходстве — похоронит под тридцатью сантиметрами пыток, пройдясь по распластанному трупу дорогими туфлями, задушит тугими бёдрами и авторитетом задавит.       «Не подходи — убьёт», — про таких девушек говорят именно так, и нет ничего удивительного в том, что у них с Блэйдом, ни чуть не уступающим капитану чирлидерш, могло (или сейчас есть) что-то завертеться.       Но лучше об этом не думать, иначе есть риск накрутить, расстроиться и больше загнаться от тяжких мыслей.       Дань Хэну вовсе не грустно. Дань Хэн всё ещё хочет курить — в этот раз сильнее, а Мэй понимает всё без слов и ободряюще улыбается. Ведёт за собой, с кем-то даже здоровается, но не задерживается поболтать со знакомыми, решительно отмахивается от неизвестного парня, решившего пофлиртовать, ещё не зная, что окажется послан по известному маршруту без пожелания приятной дороги очень решительно и жёстко.       Иногда Дань Хэн ей не завидует, больше сочувствует повышенному вниманию, а оно Мэй нужно так же, как пятая нога собаке или спасательной круг ведущей полуводный образ жизни выдре. Чирлидерши — отдельная категория, тяжёлый люкс, и почёт с кучей восторженных од под окнами. Не так уж просто к ним попасть, не имея хоть каких-то умений и хороших внешних данных; вечно ходят вместе, даже в кафетерии у них свой отдельный столик, встречаться с одной из них значит быть крутым, «кто смог закадрить гибкую красотку с помпонами».       К Мэй парни клеятся не потому что она Мэй — девочка-пиздец, любительница гаданий на картах, турецких сериалов и комиксов с крепкой дружбой и потерей анальной девственности; не потому что шутит по-чёрному, идёт на красный диплом, пьёт вино в огромных количествах, когда плохо, заразительно громко смеётся и ради друзей разорвёт в клочья любого, кто сделает им больно. К ней клеятся только из-за статуса, не видя, что она себя представляет на самом деле, — ни характер, ни интересы, ни переживания не интересуют потенциальных ухажёров, главное — личико красивое и послушность, чего в ней не водится, кроме чертей в тихом омуте.       Поэтому слывёт стервой, предпочитающей доминировать над ботаниками вроде Дань Хэна, предпочитающего оказаться от этих людей подальше, не видеть эти пьяные рожи, не дышать перегаром и не спотыкаться о валяющиеся тут и там тела в отрубе. Не интересует, оказаться на их месте: утром очнуться помятым, лохматым и пожёванным, как из задницы, такая себе перспектива варить антипохмельный суп и собирать свою расколовшуюся на части голову и воспоминания из неё, иначе есть риск узнать от кого-то ещё и сгореть от стыда за пьяные выходки.       Отвратительно, минус десять по пятибалльной и просто ужасно. Нет-нет-нет, не сегодня.       — Да ты в ударе, дорогуша, — оказавшись на заднем дворе, подальше от веселья и проклятого бассейна, с которым у них есть неприятные воспоминания, Мэй со смешком устраивается на качелях, подмяв под себя подушку, и ничего не остаётся, кроме как сесть рядом и очень недовольно ткнуть в плечо пальцем (не средним — указательным). — Проснёшься знаменитым лузером, которого покусал пьяный капитан баскетболистов, которого последний раз видели хотя бы держащимся за ручку… никогда.       — Не каркай, — скривив лицо, Дань Хэн тянется в карман за сигаретами и, не найдя ни пачки, ни зажигалки, разочарованно стонет. — Одолжишь? Я знаю, в твоей сумочке можно найти что угодно: от презервативов на баскетбольную команду до руководства «Как испортить жизнь своему бывшему и быть счастливой» на тысячу страниц, так что сигареты у тебя точно имеются.       — Как ты угадал, что я счастлива после того, как потрепала Шнайдеру нервы напоследок? — на полном серьёзе спрашивает, запуская руку в клатч и чем-то гремя, как бутылкой, и становится интересно, не носит ли Мэй с собой вино на постоянной основе в ёмкости поменьше для снятия стресса, а то было бы очень неплохо скинуть с себя горькое послевкусие водки и разочарования сегодняшним вечером, плавно перетёкшим в звёздную ночь.       — Я тебя просто хорошо знаю. Что ты сделала? Написала на стенах его дома, что он тварь дрожащая и не умеет обращаться с девушками? — улыбка сама лезет на лицо.       — Мне жаль его маму, которой бы пришлось это увидеть и отмывать следы очевидного позора, так что нет. Нервы бедной женщины целы и невредимы, — когда сигареты всё же найдены, а из недр сумки показывается телефон и зажигалка, прикурив от которой и затянувшись, Мэй щёлкает серебристым прямоугольников с изображённой там змеёй у его лица, запустив по венам процесс убивания организма никотином и ядами. Прекрасно. — Всего лишь закинула его номер телефона на сайт проституток, разбила тачку и забросала её тухлыми яйцами и рыбой не первой свежести. Ну типа, блин, я понимаю, что поступила не очень, меня даже немного совесть терзает… шучу, мне плевать на его самочувствие и возможную моральную травму.       Ужас от услышанного рассказа сменяется шоком от выходок Мэй, улыбающейся во все тридцать два так, будто не знает последствий в случае жалобы со стороны Освальдо в полицию за порчу личного имущества, однако понимает, что у бывшего парня подруги кишка тонка заявиться в правоохранительные органы: тёмные делишки свои с наркотиками рассекретить может, старается держаться подальше от людей в форме и тех же юристов, хотя с одной из них встречался больше четырёх месяцев.       Странные люди, никакой логики, никакого смысла, сами себе жизнь усложняют, влезая в неприятности, а если вспомнить причину, почему Мэй пришлось пойти на столь радикальный метод…       — Я знаю, о чём ты думаешь, но не надо говорить что он не заслужил. Нечего было мне изменять, а потом предъявить, что со мной, видите ли, скучно, так как у меня соревнования, а у него инстинкты играют и сексу хочется. Зато Освальдо будет весело пытаться избавиться от запаха в машине, ха-ха-ха, — выдохнув клуб дыма прямо ему лицо, вынудив чуть сморщиться и чисто из вредности выдохнуть ещё больше ответно, Мэй заинтересованно подаётся вперёд, касаясь плеча своим. — А ты тему не переводи! Лучше расскажи: каково это — оказаться под Блэйдом.       А улыбка, мама дорогая, сучья: хитрая, с кострами, вокруг которых ведьмы пляшут, в красно-коричневых глазах, прищуренных по-лисьи. От такого не по себе, хочется спрятаться, скрыться, лишь бы не наседала, вытаскивая взглядом душу, но у Дань Хэна к этому иммунитет, хотя иногда пробирает до дрожи. А сейчас так вообще ударяет сковородкой и заставляет потянуться за ещё одной в пачке, лишь бы потянуть время. Мэй, видя его манипуляции, подпаливает кончик никотиновой палочки, но ничего не говорит, и это молчание хуже всего. Ты не понимаешь, о чём она думает, какие мысли в пепельноволосой голове и что она дальше выкинет, даже если знакомы восемнадцать лет.       Почти всю жизнь.       Однако, сколько бы лет ни прошло, в голове Дань Хэна Мэй так и остаётся засранкой. По факту. Понимающей, самой лучшей, но всё же засранкой, и никуда от этого не денешься.       — Ну… — когда больше нет сил, да и неприлично, гипнотизировать взглядом куст роз и разлёгшегося под ним кота, старательно вылизывающего себя, Дань Хэн не видит смысла молчать дальше. В голове — сумбур, мысли прыгают одна к другой, путаются клубками и укатываются в углы, пульс долбит под кожей, а лицо само по себе предательски краснеет от воспоминаний сидящего на нём Блэйда, от жара крепкого тела и силы, с какой сжимали запястья, пустившей током мурашки по позвонкам. — Необычно.       — И всё?! Ты лежал под самым желанным парнем колледжа, по которому ты сохнешь не первый год, пускаешь на него слюни и натираешь мозоли по ночам, и всё, что ты мне говоришь, — это «Необычно». Серьёзно?! — во взгляде её легко прочитать всё, что она о нём думает: ничего хорошего, но Дань Хэну крайне неловко говорить, что ему не просто понравилось, а охуеть как понравилось, и он не против повторения банкета, Блэйд слишком соблазнительный чёрт, но Мэй и так понимает по его красному лицу. Не слепая, вся в мать, такую же прозорливую и властную, и это больше минус, чем плюс. — Всё с тобой понятно, скрытник ты мой. Но тебе хотя бы понравилось? Повторить хочешь также на трезвую? Или пошёл он куда подальше, найдёшь другого?       — А ты как думаешь, Шерлок? — переходит на язвительный шёпот, шипя, заметив вышедшего на крыльцо Цзин Юаня. Явно довольного. Издалека трудно разобрать, но опечаленным парень не кажется, да и если вспомнить издаваемые им стоны…       Что ж, кто-то в ударе.       — Элементарно, Ватсон. Ты испытал десять микроинфарктов, четыре потери сознания и почти поехал крышей. Не умер от отвращения, от стыда и стояка, а это главное. Хотя знаешь… Я прямо сейчас смотрю на со-капитана и хочу откусить ему лицо.       — Что?! Почему? — уставившись во все глаза на Мэй, от удивления аж закашлявшись, Дань Хэн не ожидал услышать от неё, всегда относившейся к Цзин Юаню с уважением и как минимум отлично, нечто подобное. — Он же тебе нравился.       — Я тебя умоляю, не смеши мои тапки, нравился он мне, ха, — фыркает Мэй, ловким движением наманикюренных длинных пальцев отправляя дотлевшую сигарету в недалеко стоявшую урну, и принимается за вторую, прикрывая глаза с застывшим там микрокосмосом. — Ошибка молодости, детские мечты, поиск своего идеала в парнях и дичайшее разочарование в процессе социализации. Социальная интеракция прошла безуспешно. Не знаю, Дань Хэн, почему так выходит, что я хочу утопить Цзин Юаня в бассейне с пираньями и посмотреть его процесс побега от этих милейших созданий… Считай, что взрослая жизнь за жопу укусила, а я просто пьяная. Да, я чертовски пьяна, пиздец.       Пьяна, напившись вина из заначки Цзин Юаня, которого хочет скормить пираньям. Иронично. Будет, о чём подумать утром, что наступит уже совсем скоро. Рассвет сменится восходом солнца, осветит город золотисто-красным сиянием, ознаменовав новый продуктивный день, который не будет отличаться от предыдущего — рутина из раннего подъёма, восьми-девяти часов на учёбе, где идиллия умело сочетается с драмами и цирком в оперном театре, домашнем задании и возвращением домой, что встретит тишиной и одиночеством, напоминая о бесконечно-вечном насущном вопросе с дальнейшими перспективами в туманном будущем.       Жить отдельно — прерогатива ответственных, но себя Дань Хэн таковым не ощущает, к почти двадцати двум годам поняв, что ни разу не такой, каким его считали и до сих пор считают родители, отправив в свободное плавание. Ответственный, помимо самостоятельной оплаты коммунальных услуг деньгами с летних подработок и стипендии, хотя бы знает, где будет работать после окончания учёбы, как будет проходить его дальнейшая жизнь, думать о счастливом будущем и делать всё для его реализации.       Но вместо этого мысли не о том. Голова забита домашкой, мишурой и калейдоскопом из размытых образов, никак нескладывающихся в единое целое понятное полотно, оставляя кусочки ткани в разных уголках разума без возможности склеить их в ближайшее время. Не изобретён такой клей, способный собрать кусочки из разных паззлов в один единый целый и получить в процессе что-то нормальное, а не пародию на абстракционизм из-под кисти алкаша под «Люсей», «Молли», «крокодилом» и другими товарищами, так или иначе разрушающими с особым извращённым, больным удовольствием человеческий разум.       А ещё как не спиться с такой подругой, не сойти с ума от озверевших преподавателей, уже в начале года заваливших домашней работой по горло не по профильным предметам, которые неизвестно зачем студентам медицинского на четвёртом, сука, курсе. Лечить стариков они с помощью английского и философии будут, иногда что-то вбрасывая из уроков милосердия? Судя по количеству часов в плане на эти предметы, то да. Латынь нынче не в почёте? Или терапия с реаниматологией соснули и ушли в закат, уступив место математике с информатикой? Программировать будут на вызовах, а сбивать давление знанием отличий десятичной системы счисления от двоичного кода?       Кроме возмущений, Дань Хэн не может нормальных слов подобрать и не ругаться на поехавшую крышей систему образования, да и не собирается останавливаться и не поливать грязью всех этих личностей. Только октябрь, а он уже хочет закончить это дерьмо, не сдохнуть (иногда очень хочется) и выпуститься как можно скорее, забывая по щелчку пальцев лица половины одногруппников, местной элиты, не становиться участником сплетен и слухов в стенах колледжа и уж тем более не думать о Блэйде.       И уж тем более об этом человеке не думать.       Стереть из памяти.       Забыть как кошмарно-сладостный сон, просматриваемый с садо-мазохистским удовольствием на повторе до дыр в голове, до тахикардии вовсе не из-за кофе с энергетиками и чернеющих лёгких в раскуроченной шипами терновника грудной клетке.       А пока что туман.       И касательно будущего, и в мыслях, и по земле стелется лёгким дымчатым облачком прямо сейчас, кусая за ноги прохладой и вынуждая кутаться в толстовку сильнее, приобнять рукой прижавшуюся к тёплому боку Мэй, устроившую голову на плече доверительно-нежно и засопевшую в плечо сытой дикой кошкой (наглой, к слову), затянуться привычно от зажигалки и всё же прийти к выводу, что есть в этом всём происходящем вокруг что-то такое… романтичное. Не романтизированное воспалёнными из-за учёбы кипевшими мозгами и сдающими от усталости нервами, а «годами до начала среднего возраста» — молодостью и совсем немного глупостью.       А простит она потом, не простит — не так уж важно.       Главное — это всё же вернуться домой, урвать три-четыре часа на сон, не завалить блядскую контрольную и не прибить никого, если статьи всё же выйдут, разлетятся и принесут проблем выше крыши.       А они будут. Дань Хэн уверен в этом также, как в своей интуиции, ни разу не подводившей, что этот понедельник и вся последующая неделя принесут седые волосы, траты не невролога и новые маты, которые обязательно пригодятся, чтобы доходчиво объяснить некоторым людям, что лучше не злить будущего медика.       А то есть риск когда-нибудь попасть к нему на приём.       После одной вечеринки с бассейном в ком-то реально проснётся злой и страшный, злопамятный дракон.