Rumors

All the eyes on me in the center of the ring

Just like a circus

Britney Spears — Circus

      Наверное, многим знакомо нежелание просыпаться, смотреть на этот бренный, тошнотворно счастливый солнечный мир по утрам и куда-либо выбираться из дома, переживая многокилометровые пробки в час пик, ругательства водителей в адрес друг друг друга и орущих детей под окнами, которые не меньше твоего не хотят идти куда-то.       Конкретно они — в детский садик, или куда ещё сдают своих чадушек родители на большую часть дня.       За исключением того, что из детского садика так-то давно вырос, а в школу больше ходить за знаниями не придётся, кроме как за младшей сестрой, да и то без особого желания: слишком много пубертатных подростков на квадратный метр — напрягают, вызывают желание спрятаться от буйства гормонов и никогда этого не видеть. И уж тем более не вспоминать самого себя, невыносимого и раздражающегося из-за слишком громкого акта соития мух в два часа ночи в соседней комнате. Вопиющий максимализм и бунтарскую натуру во всех выкрученных на максимум проявлениях.       Другое дело колледж: сборище сонных, растрёпанных и нередко с похмелья студентов, некоторые из которых даже не знают, как их туда занесло (особенно на бюджет с тем грузом знаний и возложенной ответственности). Как и для чего они просиживают четыре года в бело-красных стенах, перемещаются из одного корпуса в другой, получают какие-то знания, уносящиеся попутным ветром из непонятно чем — только не учёбой — забитых голов через пару часов. Как тратят свою жизнь на учёбу после учёбы, потом, возможно, снова учёбу в другом учебном заведении, и, наконец, на работу — то, ради чего вся эта круговерть с бесконечной нервотрёпкой, депрессантами и антидепрессантами начиналась.       Совсем иное — неблагодарное и отстойное дело — совмещать учёбу с работой, успевая и там, и там, и получая средства к существованию, пока тебя морально (иногда не только) имеют без смазки, растаптывают и совсем не жалеют некоторые преподаватели и не закрывают глаза на уважительные причины пропустить их пары — непрофильные даже предметы, которые «на хрен не упёрлись даже после четырёхлетней ебатории».       Так говорит Мэй, возмущающаяся первые два года не проставленным автоматам на сессии по идиотским дисциплинам по типу философии и английского языка, потому что она будущий юрист, а не учитель начальных классов (и философ после трёх бутылок коньяка из неё лучше некоторых) и не лингвист, а подрабатывала официанткой только потому, что, во-первых, сидеть на шее у своей матери в восемнадцать ей дико стыдно и побыстрее бы съехать от прозорливой женщины и её сожительницы (на сегодняшний день — мачехи), а во-вторых, потому что там проводил время её ухажёр, получивший от Дань Хэна по лицу просто из принципа: тронешь любимую засранку и доведёшь до слёз — пропишет двоечку.       Главное, чтобы потом не прописали троечку в ответ, но то второстепенное дело.       А прописать её очень хочется не потому, что всё с самого утра из рук валится: соседи за стенкой сверлили с четырёх часов, едва глаза закрылись после прихода домой с вечеринки Цзин Юаня, не давали спать, в процессе двухлетнего ремонта (Дань Хэн считал, Дань Хэн знает весь ужас тонких «картонных» стен и даже может книгу написать с прозаичным и точным «Как не убить соседа его же сверлом, сохранить относительно здравую психику и не съехать обратно в дом родительский») умудрялись трижды выяснить, кто из влюблённой пары — пары идиотов — глава семейства и даже предаться соитию, судя по грохоту кастрюль и упавших сковородок, на кухонном гарнитуре под что-то из девяностых по радио.       И не потому всё так хреново внутри от недостатка крепкого сна, разбившейся нервной чаши фальцетом из стонов, почему-то напоминающих лютую смесь порно и ужастика, за стеной и визгом перфоратора после дрели. Отдельный вид мазохизма и ещё одна причина протестировать на соседях-затейниках постановку сифонной клизмы: гарантированные десять литров садистски-мазохистского «удовольствия» отобьют желание мешать спать другим.       Но это не точно.       И не потому, что приходится, стоя в многокилометровой пробке, прижав к уху телефон плечом и вцепившись до побелевших костяшек в руль, выслушивать причитания матушки на извечную тему, вытрепавшую больше всего нервов и ставшую той самой причиной, почему в дом родительский даже под дулом пистолета не хочется возвращаться.       Там не спокойно, им и не пахнет: заведётся одна и та же шарманка лилейным голосочком, ведь как же так вышло-то, что у кучи её подружек доченьки свободные, добрые, красивые и хозяйственные, невинные овечки (вся суть которых раскрывается спустя пару часов общения, когда что-нибудь резко всплывает из прошлых переписок), бери и знакомься. Годы идут, молодость не вечна. А он, неблагодарный сын, хочет оставить мать без невестки и без внуков и скатиться по наклонной дальше во грех.       Какой позор! Как ещё со стыда не сгорел — непонятно, но не слишком интересно.       И не объяснишь ведь, что не интересуют его отношения с дочками подружек матери, не отличающимися покладистым характером и чистой совестью, как и сама родительница сплетни по району разносит быстрее высокоскоростного интернета, а вся бисексуальность Дань Хэна держится на соплях и клонится в сторону приоритета мужских задниц всё сильнее и сильнее окончательно с каждым прожитым мгновением.       Как же раздражает…       И пока матушка рассказывает про какую-то из дочек очередной подруги с преувеличенным интересом, ему, стиснув зубы и вздыхая в зеркало заднего однотипного, размытого из-за минус полтора в диоптриях вида, очень сильно хочется ругаться вслух, а не только в мыслях с отсчётом с десяти до одного, собрать в кулак всю стрессоустойчивость, какая должна быть присуща будущим медицинским работникам, и…       Выкинуть её к чёрту, послать родительницу ещё дальше и постараться не швырнуть телефон, купленный на честно заработанные, в окно по ходу черепашьего движения в этой блядской пробке.       Но блядское тут только утро после вечеринки у блядского Цзин Юаня, вся блядушность которого заключается не столько в вечном недотрахе, сколько в ухмылке и наглости, с которой у его подруги счёты особые, но в подробности лучше не вдаваться.       Не расскажет, отшутившись привычно, дав понять: не нужно ворошить осиное гнездо прошлого, чтобы целее филейная часть осталась. Лишь упомянет, что началось всё ещё до колледжа, на одной из приветственных вечеринок, устраиваемых старшим братом Цзин Юаня, куда Мэй занесло только из-за желания ощутить на себе все прелести будущей учебной жизни и, возможно, воочию увидеть клишированных качков-баскетболистов — звёзд колледжа.       Но это не точно. Мэй ни за что не признается в этом, а Дань Хэну подтверждение не нужно. Прекрасно же понимает всплеск гормонов и нарывающуюся на порку девчонку ещё с детства. Понимает любопытство, любовь к новым знакомствам и льющийся через край оптимизм, с течением времени превратившийся в редкие вспышки чёрного юмора, «Не подходи — член оторву и запихаю в твою глотку вместе со сводом законов» в глазах всё чаще и разочарование.       Знакомое чувство. Интересно, почему?       Восемь-ноль две по местному. В это время некоторые люди всё ещё спят в уютных постелях, а не гасят в себе убийственные порывы, после которых даже юрист не отмажет от правосудия и неба в клеточку с одеждой в полосочку.       Хуже уже быть не может.       — Сегодня с сестрой посидишь, у меня дел куча, а отец не сможет — корпоратив на работе, приползёт поздно весь угашенный и уснёт среди астр на клумбе, — видимо, всё же возможно пробить дно отвратительности октябрьского утра понедельника по шкале в минус бесконечность и обратно на хрен.       — У меня пары до вечера, я освобожусь поздно. Попроси соседку, мам, она тебе не откажет, — попытка намекнуть, пока что только намекнуть, что дела тоже имеются и он не просто так учится в колледже и старается хоть немного вывозить груз предоставляемых знаний из теории и практических навыков не для того, чтобы вместо домашних заданий быть бесплатной нянькой младшей сестры.       Но, видимо, ретроградный Меркурий сегодня в особой фазе — фазе тотального игнорирования и двести пятидесяти сброшенных тоннах тротила на иссекающее с каждой секундой терпение.       Ведь вздох — тяжкий и осуждающий — на том конце трубки Дань Хэну не слишком нравится, как и следующая, бьющая наотмашь, фраза:       — Ты совсем никого не любишь, кроме себя! Вырастила эгоиста на свою голову и теперь пожинаю плоды! Ни девушки, ни сострадания, ни мыслей о будущем, ни любви к своей сестре, а она, между прочим, тебя всегда ждёт и спрашивает, когда же ты к ней придёшь! Неблагодарный!       — Ну мам…       — Не мамкай! Заедешь за Байлу к четырём, она заканчивает уроки в это время.       Что за поганая привычка бросать трубки, не давая даже слово вставить и заявить, что, вообще-то, согласия никакого не было и она может просить кого угодно, чтобы за Байлу присмотрели, ведь двенадцатилетняя девочка в развитии подобна младенцу и точно самостоятельно не сделает трёх шагов до автобусной остановки.       Гудки режут слух и стучат в висках дрелью перфоратора, возводя раздражение в сотую степень, вынуждая всё же откинуть телефон на пассажирское кресло заместо лобового стекла и вдарить ладонью по кнопке подачи звукового сигнала, чтобы чёрный «Мерседес» впереди ещё больше не вымораживал своим видом и хотя бы на дюйм продвинулся вперёд, иначе педаль газа вдавится в пол и будет ещё хуже.       Ему точно. Гудок разрывает пространство, кажется упавшей наковальней на всё ещё с трудом сохраняющую здравость после вечеринки голову, а самому Дань Хэну чудится уже белый свет в конце тоннеля за излишнюю вспыльчивость и проклятие всех успевших выбесить. Даже попадает мысленно в персональную тетрадь смерти Цзин Юань, спокойно объехавший затор на своём дорогом корыте (со слов Мэй, опять же, до жути раздражённой, когда дело касается этого парня), припарковавшийся на излюбленном месте напротив главного корпуса, если обойти который налево, пройти по небольшой аллее с лавочками и столами для отдыха и времяпровождения студентов, то можно попасть в спортивный зал — святую святых, откуда этот любитель девиц (и не только, наверное) в коротких юбках вместе со своим другом — капитаном баскетболистов — не вылезает.       Самое противное, что только от одной мысли о Блэйде в животе скручивает гадкая тяжёлая пружина и вибрирует не туда, куда нужно, сжимается под рёбрами сладостной истомой расплавленное золото и течёт по венам в мозги, плавя их до желе.       Весь маршрут до свободного парковочного места на стоянке возле колледжа превращается в бесконтрольную пытку.       Мерзко транслировать перед глазами прошлый вечер, воспроизводить воспоминаниями собственное прижатое к полу тело капитаном баскетболистов, вусмерть пьяным, явно не запомнившим его покрасневшее и ошалевшее лицо.       Ещё противнее в голове прокручивать эти губы, без зазрения совести скользившие по шее.       До сих пор саднящий укус под пластырем пинком отправляет всё дальше и дальше, развивая фантазию полётом в те места, откуда возвращаться только с эрекцией и мозолями на пальцах, указывающих либо на умелые руки, либо на частоту влажных фантазий, вкупе дающих лузера в квадрате, засунутый в задницу язык и нелюбовь к вечеринкам, всегда заканчивающихся дерьмово по шкале от одного в сторону сотни стремительно.       Больше никаких вечеринок.       Вчерашней хватило на следующие тридцать лет, а после пятидесяти нет смысла собирать дома наклюкавшихся до бревна пенсионеров. Оказывать первую помощь придётся, а в планах Дань Хэна не входило скатывание в ещё большую помойную яму с пунктом «обзавестись пивным пузом, найти себе сговорчивую послушную жену-домохозяйку с выкрученным на максимум неуважением к себе, потому что так все делают: круглосуточно на диване лежат да бейсбол смотрят, пока вокруг прыгают с пылесосом и тряпкой двадцать четыре на семь».       Одному жить проще. Помимо отсутствия раздражающих факторов, не считая телефонных звонков от матери, нуждающейся в бесплатной рабочей силе в ретроградный Меркурий, полная свобода действий, стены не кажутся сужающимися по сантиметру в минуту, и тишина не давит. Наоборот — кажется приятной и расслабляющей мелодией для ушей, давление на которые оказывалось с самого детства либо приказным тоном, либо руганью по пустякам, либо — сравнением с другими детьми, преуспевшими там, где у Дань Хэна косяки да падения в промозглые лужи, на которые адекватные родители с капелькой эмпатии скажут: «Отсутствие результата — тоже результат, со временем всё обязательно получится», а не частое, режущее без ножа: «Как можно быть таким криворуким? А вот у твоего кузена Дань Фэна всегда всё получается с первого раза!».       Именно по этой причине в приоритете собственный комфорт, а не чужой, с наступлением совершеннолетия предпочтение жизни одному и желательно подальше района на три, а с родителями только по каким-нибудь большим праздникам видеться, и то — не всегда. Велик шанс нарваться на нравоучения и любопытство родственников, отъезда которых желаешь сильнее автоматов за экзамены. Почву сначала необходимо прощупать через Байлу, узнать, в каком настроении мать и что нужно принести на стол из магазина при таких встречах, чтобы так сильно уши не резало непрошенными советами и руганью.       Чаще всего — вино, чем дороже, тем лучше, и без разницы, что влетает за сотню баксов за бутылку. Это кто-то другой позволить себе хоть пять таких может в силу огромной любви на грани перехода в зависимость от виноградной кислинки под языком без зазрения совести, а Дань Хэн понять этого не может и всякий раз зубами скрипит, стоит знакомым этикеткам на мутно-зелёном стекле попасть в пределы видимости вместе с ценником. Раздражает до ругательств, но деваться некуда, а жаба жирная квакает громче обычного и душит изощрённо.       Здоровые нервы — их остаток — важнее, ведь холод и нежелание контактировать с источниками выкачивания позитивной энергии со временем заменяются подобием ненависти, просачивающейся в вены, по артериям и сосудам бегущей к сердцу и поселяющейся там до тех пор, пока время по местам не расставит или жизнь не раскидает по разные стороны непробиваемой ледяной стены.       Проще смириться и по течению плыть, мимо ушей пропуская гадкую болтовню, вот только до автоматизма выработалось бежать от такой родни как можно дальше, все разговоры в голове прокручивать, цепляясь за разнокалиберные детальки и зацикливаясь, пока желание спать не пересилит орущий дурниной здравый смысл и не накроет крепким сном.       А лучше бы накрыло сейчас, надолго, или навсегда.       И вовсе не от того, что каждый шаг в сторону корпуса лечебников по жёлто-серому гравию кажется пробежкой по битому стеклу с привязанными к ногам гирями от тяжести взглядов, бросаемых встречными студентами, говорящими громче всяких слов.       Что-то не так.       Проебался. Но где?       Или вчерашняя вечеринка всё же произвела фурор и попала в топы блога новостей, перебив очередную сплетню об Ахерон, которую бросила Лебедь, а через пять минут сошлась обратно от скуки, и об Цзин Юане, переспавшем с очередной чирлидершой в качестве акта своеобразного посвящения (в ряды придурков), понятного мало кому, но это уже не удивляет.       Иначе бы не глазели так, словно перед ними восьмое чудо света или сбежавший из цирка артист во всём своём великолепии: в костюме, с красным носом и трёхкилограммовыми ботинками, туго перевязанными разноцветными кислотными шнурками выше щиколоток на здоровенный бантик.       Дань Хэн эту неуютность из щекочущих затылок взглядов ощущает всеми фибрами, глушит в себе порыв провалиться сквозь землю да в магме сгореть. Или забраться под плед, словно в детстве от подкроватных монстров, в настоящем — гложимых любопытством и падких на слухи студентов, благодаря которым по колледжу разлетятся ещё более дикие подробности со злосчастной вечеринки. Даже пытается улыбнуться как ни в чём не бывало, подходя к своему шкафчику, почему-то обклеенному газетными вырезками и многострочными статьями.       Как позже выяснилось — отрывками из фанфика. К его дичайшему стыду. Кто-то и до такой чуши докатился, во всех подробностях расписывая, как же ему приятно оказаться под крепким парнем ростом выше сто восьмидесяти, выгибаться в немыслимых конвульсиях и срывать голос от умелого рта…       Кто написал эту чушь?! Не было такого!       Если только в мыслях.        Но это не считается!       Она летит в мусорную корзину под чей-то искажённый долбёжкой в висках смешок, щёки покрасневшие оказываются спрятаны в недрах шкафчика среди учебников и канцелярии, отодвинув которые в сторону, Дань Хэн обнаруживает халат и вздыхает с облегчением, что не придётся возвращаться за свёртком белой плотной ткани домой.       Иначе не пустят в аудиторию и придётся больше полутора часов проводить на лавочках во дворе за священным ничегонеделанием, подставлять лицо всё ещё тёплому солнышку для заряда серотонина, так не хватающего измученному недосыпом организму, и стараться в дебри размышлений о всяком вечном не уплывать, а то есть риск заснуть и оказаться в рядах лузеров с фаллическим символом на лбу.       Такое случается не только на вечеринках в пьяном угаре, а фантазия человеческая границ не знает, как и совесть не со всеми дружбу водит, подкидывая неадекватного шутника с чешущимися руками, прогуливающего пары.       Пусть говорят, что наглость зовётся вторым счастьем. Дань Хэн против таких сюрпризов, всякие члены на лбу вызывают не слишком приятные воспоминания с посещений тусовок на первом курсе, чьи-то фантазии о нём с Блэйдом в виде фанфиков на дверце шкафчика тоже, пожалуйста, мимо как-нибудь, а после трёх прочитанных из любопытства начинают дёргаться оба глаза. Одновременно.       Нет, и всё-таки, кому руки оторвать и эту писанину запихать в одно конкретное место? Долго гадать не придётся, наверное, это чувствуется весь путь до аудитории с самой нудной лекцией по психологии, объединённой с юристами, что неудивительно: бзики администрации, составляющей расписание занятий, тоже бельмо на глазу и весомая причина в колледж не ходить во время предчувствий какой-нибудь гадости.       Главное — кое-как пережить взрыв, утыкаясь в библиотечный учебник, пока ищет нужную дверь, отсиживает полтора часа с перерывами и спокойно прячется в кафетерии на виду у всех, ведь там, в потоке студентов, затеряться гораздо проще.       Поэтому спасение утопающего — самый дальний столик за широкими спинами с Мэй, такой же сонной и растрёпанной, словно после вечеринки у неё случилось продолжение банкета в более приятной компании и за чем-то покрепче. Запах вина и цитрусов бьёт в ноздри, на бледном от недосыпа лице недовольство и молчаливое «да за что мне это дерьмо?» за стёклами солнечных очков: мешки умело прячет не только за консилером. Дань Хэн тут же отгоняет от себя мысль стащить у неё тюбик и вылить на себя весь.       Тоже скрыть. Но красноту щёк — нездоровую и гадкую, хоть сейчас бекон с яичницей на скулах жарь и иди играть томат в школьной постановке на Хэллоуин. Байлу порадуется, определённо.       Но пока остаётся лишь молча слушать что-то про отвратительно прошедшую тренировку, дурацких качков, кидающихся носками в раздевалке, рассказываемую самым несчастным тоном на свете, успокаивающе приобнять бубнившую во время рассказа матерные посылы всем окружающим Мэй, всё ещё пребывающую не в совсем трезвом состоянии, и с её позволения ткнуться в костлявое плечо носом, как она вчерашним вечером, тут же попадая в персональный Рай, ощущающийся домом куда больше, чем имеет место быть в реальном мире.       Тянет курить нестерпимо. Нервное напряжение, висящее в воздухе тяжёлым грозовым облаком, сказывается, но Дань Хэн терпит, опасаясь занесения этого поступка в личное дело. Не хватало ещё испортить себе аттестат и нарваться на контроль от администрации и директора, не упускающего возможности прочитать статью о вреде курения и прижучить тех, кто попадался за этим в неположенном месте. Но ему везёт, всегда в курилку идёт, где иной раз даже можно заметить за порчей лёгких молоденьких практикантов, вызывающий высокий спрос у девочек-первокурсниц, не упускающих возможности привлечь красивым личиком и короткой юбкой.       — Ты фанфики на своём шкафчике видел? — от вопроса Мэй глаз дёргается автоматически, и она, заметив это, оглядывается по сторонам и понижает голос до шёпота, склонившись к нему. — Прикол, скажи же. Но читабельный. Правда, я бы пару моментов там подредактировала или убрала совсем. Всю картину портят и мешают восприятию акта соития двух дураков в раздевалке.       — Ты… что?! Ни разу не читабельный! Стыдоба какая, — ещё немного, и он точно начнёт убивать, и первой в очереди окажется именно эта нахалка, хихикающая, видимо — уже близко к своему трезвому состоянию, а не вялому полену. — Позорище, Мэй. Просто позорище.       — А, то есть статью ты ещё не видел? Упс, как неловко вышло-то.       Поняв, что именно сказала и что сейчас ей явно будет плохо, судя по тому, как глаз Дань Хэна задёргался, а рука потянулась к подносу, Мэй с нервным смешком поднимает ладони в примирительном жесте и пытается улыбнуться, но получается совсем ужасно: гнев обрушивается и наказывает за длинный язык. Увернувшись кое-как от обычной ручки, случайно угодившей в широкую спину сидящего за соседним столиком Бутхилла, тут же начавшего искать виновника, отвлёкшего от важного дела — скроллинга ленты Инстаграма, — она крутит пальцем у виска.       — Полегче, дорогуша. Иначе выведешь из себя Бутхилла, а он тебя бейсбольными мячиками на месте расстреляет. Нам никому здесь это не нужно, ну. Не нам, так хотя бы себе добро сделай, Дань Хэн, — успокаивающе бицепс сжимает, и гнев тонет в тактильном контакте, заменяясь чем-то… тёплым.       Может, всё же упоминание бейсбола срабатывает на ура, а может — сила убеждения будущего юриста действует, но становится реально легче, без порыва воткнуть карандаш в чей-то глаз и оторвать чьи-то руки, выливающие сексуальные фантазии о нём и капитане баскетболистов на всеобщее обозрение.       Дань Хэн вздыхает, стараясь в руки себя взять, порывисто жмётся лбом в столешницу, благо — столик самый дальний, в углу, и никто внимания не обращает. От нервного напряжения сердце колотится втрое быстрее, будто под адреналином и стимуляторами, с губ срывается тихий скулёж и глушится также быстро в сделавшейся громче болтовне чирлидерш через столик, а Мэй безо всяких слов сжимает его ладонь и гневно — чувствует кожей — замахивается вилкой на одногруппницу, проходившую мимо сказавшую колкую фразочку в его сторону.       — Отвали, Миранда. Не до тебя сейчас.       Но девушку это не останавливает. Надо же разнести новую сплетню, а чем же плох отчаянно чуть ли не бьющийся лбом об столик Дань Хэн, ставший «звездой» в топах блога колледжа, и его «подружка», с кем его видят чаще, чем с кем-то ещё, словно приклеенные друг к дружке.       Красотка-чирлидерша и лузер с лечебного отделения — звучит интересно, будто в клишированном подростковом романе. Два плюс два не нужно складывать, так как в большинстве случаев, по странной логике вещей, дружбы между парнем и девушкой не бывает — только горизонтальная плоскость.       — А то что, Лин? — цедит она фамилию Мэй, словно ругательство и очередной повод подействовать на нервы. — Нашлёшь на меня порчу на запор? Проклянёшь? Или укусишь? Ты же вечно голодная ходишь, скоро как корова станешь и в дверь не пройдёшь, шарлатанка.       Атмосфера меняется, накалившись до предела, и, чёрт, привлекает внимание большинства студентов залитого светом октябрьского, ещё тёплого солнца, кафетерия. Ощущение, будто тучи сгущаются и в любой момент ударят молнией, обрушивая гнев небес на грешную землю, инстинкты воют «бить или бежать». Напрягшись всем телом, Дань Хэн голову от столешницы отрывает и чувствует, что слухов станет гораздо больше, соответственно — больше проблем, а вместе с ними — кучи ненужного внимания.       Этот учебный год будет адски весёлым.       — А ты у нас, смотрю, заделалась в праведницы, Миранда, — фраза Мэй, отчего-то спокойной, как удав, в наступившей тишине и замершем в моменте времени кажется слишком громкой и резкой, вызвавшей табун мурашек. Означает только то, что сейчас грянет взрыв: не полезет за словом в карман, а Дань Хэну придётся либо краснеть за её длинный язык, либо разнимать драку, пока та лицо кому-то не расцарапала длинными ногтями. — С каких пор тебя так мой вес заинтересовал? Ах, точно, я забыла, — прищурившись, она склоняет голову набок, став напоминать любопытного ребёнка, застукавшего родителей за непотребствами, и теперь детский разум жаждет выяснить подробности. — Ты у нас любительница свои комплексы перекладывать на других, чтобы на их фоне казаться лучше. Вот ты к нам с Дань Хэном и цепляешься, потому что личной жизни нет, а питаешься ты преимущественно сплетнями. Поумерь аппетит, что ли, а то ты точно не пролезешь в дверь.       И как в воду глядел: по кафетерию разносится дружное «Оу-у-у» из гула студенческих голосов, сравнимых по громкости с актом соития мух под ухом в час ночи после похмелья. Дань Хэн мысленно бьётся головой о стену упрямства Мэй, вставшей напротив одногруппницы и скрестившей руки на груди, словно показывающей, что из себя её выведет только чудо, зовущееся либо Цзин Юанем, либо её отцом, променявшим жену на молодую любовницу, и он немного завидует тому факту, что даже после дикой попойки ей удаётся плыть по течению и острить, в то время как ему пришлось бы долго думать, подбирать слова и пытаться не мямлить.       Неуверенность чаще всего — самое страшное наказание, с которым живёшь бок о бок так долго, что привыкаешь. Она приедается и становится неотъемлемой частью тебя, и когда это совершенно не нужно, имеет свойство появляться и всё портить. Дань Хэн терпеть её не может и старается избавиться всеми способами, но это качество продолжает жить внутри и проявлять себя прямо сейчас.       Все слова застревают, вертятся на языке, но произнестись не могут — слишком сильное давление со всех сторон множит неуверенность в квадрат.              На Мирнаду тоже смотреть жалко. Губы с алой помадой надуты, глаз гневно дёргается, а рука в кулак сжата — вот-вот ударит, верша акт возмездия за подбитую самооценку от неудавшейся попытки задеть. Вот поэтому сразу, никто ничего не успевает понять, в голове срабатывает тумблер, и под напряжённую, оглушающую тишину поднос оказывается перевёрнут ни разу не изящно и опрокинут на чирлидерскую форму Мэй, из-за влаги облегающую её тело как второй кожей.       Сдавленный звук застревает в горле и вырывается сиплым выдохом. Вновь что-то надламывается, отвратительное ощущение неправильности расщепляет на анатомы и швыряет в бездонную яму. Уши горят — точно со стыда и злости, щёки пылают, и под возобновившиеся звуки, проникающие в уши роем удивлённых возгласов, Дань Хэн оказывается рядом с Мэй, на чьём лице что-то вроде минутного удивления и кривой улыбки, пока придирчиво рассматривает вылитый на неё суп с картофельным пюре, приправленные липким соусом и водой, кажущиеся неуместными на красной форме.       Отвратительное зрелище.       — Язык проглотила? — вызывающе поднимает бровь Миранда, самодовольно улыбаясь проделанной пакостью, и не волнует, что за порчу имущества, если Лин нажалуется, могут взыскать штраф.       — А что тут говорить? Ну, хуй, Миранда, завёрнутый в газету, ты мне преподнесла, а на большее ты и не способна. Проблемы с фантазией, как обычно, — оглядевшись вокруг и устало вздохнув, будто всё вокруг разом перестало казаться от остатков алкоголя ярким и красочным, Мэй проводит рукой по груди, стряхивая жижу на пол, не беспокоясь, что попадает на кеды, подцепляет края форменной кофты на широких бретелях и… резко тянет вверх.       Вновь гробовая тишина и чей-то грубый кашель. Кажется, какой-то несчастный умудряется подавиться едой, и Дань Хэн не может не согласиться, приподнятыми от удивления бровями глядя на творившееся безобразие.       Ещё ни разу на его памяти ни один студент не участвовал в акте обнажения в стенах учебного заведения, не считая раздевалки, так ещё и в кафетерии, на глазах более чем сорока человек.       Но эта засранка и тут успела отличиться. Он уже предчувствует новую сплетню и свежую статью, в которой во всех подробностях, отчасти приукрашенных, будет рассказано о вылившейся в стриптиз словесной потасовке двух будущих юристок, у одной из которых в пупке сверкает колечко пирсинга и часть цветочного орнамента, линиями татуировки скользящего от низа груди в кружевном топе по боку, уходит под запачканную ткань плиссированной юбки, что с лёгкой подачи чирлидерши тоже оказывается снятой.       Но к счастью — и разочарованию многих представителей мужского пола — под ней оказываются шорты, поэтому угроза сильного опошления грядущих событий успешно миновала.       А ведь кто-то, чёрт возьми, сутками любуется на тату на её теле, и сейчас половина местных как минимум раздевают глазами и хотят впасть в безумие с этой девчонкой.       Нисколько не смущаясь своего не очень одетого внешнего вида, Мэй с лёгкой улыбкой кидает снятую форму в руки несколько удивлённой — больше обалдевшей от публичной обнажёнки и отсутствию какой-либо бурной реакции со стороны Лин — Миранде.       — Постираешь и завтра отдашь. Это о-о-очень дорогая форма, напоминаю. Всем остальным — приятного аппетита, — а затем, действуя на контрастах с уверенностью, Мэй коротко смеётся и покидает кафетерий под гробовую тишину, не обратив внимания на накинутую олимпийку на её плечи с лёгкой подачи показавшегося в дверях Цзин Юаня…       Ну и какого чёрта это, блять, было?!       Шок от произошедшего сменяется очередной волной красноты и того самого, не слишком приятного ощущения, будто глазами раздевают и цепкими лапками выискивают изъяны, чтобы растрепать о них на всю округу и на смех поднять в очередной раз, что не есть хорошо. Дань Хэн выжигает на подкорке, на носу зарубает, да что угодно, лишь бы переключить внимание на что-то другое и отгородиться за твёрдой стеной от повышенного внимания.       И жаль, что плавающая в супе муха — верх идиотизма и закон подлости — не способна стать той самой точкой, отвлекающей от болтовни, а звучащее несколько раз его имя в разговоре радости не прибавляет вообще. Надоели, честно.       Поняв, что аппетит окончательно испорчен и проще переждать эмоциональную бурю где-нибудь на улице, и лицо скривив, Дань Хэн берёт поднос, не забыв закинуть рюкзак на плечо, чтобы не возвращаться за ним обратно, относит лениво жующей булочку с изюмом поварихе, которую произошедшее минутами ранее шоу не слишком интересует, затем покидает кафетерий.       Но за дверями уже не сдерживается, вскидывая средний палец и тем самым часть раздражения выплёскивая на ни в чём неповинные серо-голубые стены, увитые оставленными временем трещинками, специально завешанные большими квадратными стендами с фотографиями, на которых запечатлены достижения того или иного выпуска.       Отвратительно, минус десять по пятибалльной и просто ужасно.       Такими темпами можно смело заказывать себе на будущее койку в палате с белыми стенами и надеяться на чудо, способное избавить от эмоциональной мясорубки, слухов и сплетен, летающих теперь не только вокруг него с Блэйдом, но и вокруг Мэй, чья фигурка теперь красуется вместе с ним на первой полосе блога. Дань Хэн глазами бегает по быстро написанной статье, каждому слову Серебряного Волка, успевшей за пятнадцать минут всё красочно оформить и выложить в сеть.       Даже фотографии прилагаются в качестве доказательства того, что «Юристы нынче безобразники и шалуны», да и Мэй Лин, в принципе, «никогда не создавала впечатление примерной девочки, была желанной гостьей многих вечеринок и влажной мечтой большинства парней, так и не получивших доступ к этой неприступной скале…».       Судя по всему, фанфики тоже её рук дело, уж больно стиль письма знакомый. Мелкая, метр с кепкой, докатилась до массового распространения непотребств! Какой позор… Самое противное, что прийти с претензиями нельзя — с Кафкой дружит, а где Кафка, там и испорченная репутация и ещё парочка причин не очень жаловать «сильных мира сего», делающих жизнь лузеров вроде него невыносимой. Не сказать, что сильно душит чувство некоторой неправильности от несправедливости такого расклада, но всё же не слишком уютно чувствовать себя в стенах учебного заведения в эти моменты.       Дань Хэн поэтому листает блог ниже, намеренно обходя стороной статью о нём. От приложенного фото с ним, лежавшим в гостиной Цзин Юаня на полу, под Блэйдом, тянет очистить желудок, но трясущийся палец всё равно предательски нажимает на три точки справа и кликает «Сохранить в галерею».       Чтобы ужаснуться и держаться от вечеринок подальше, — напоминает себе мысленно, обманывая себя в очередной раз, и это чертовски раздражает.       Чтобы за тренировками не наблюдать безмолвной тенью, а сразу идти домой после занятий, прекратив затишьем появление целой пачки новых и новых статей.       Чтобы больше не впадать в зону высокого напряжения, не кривить лицо в недовольстве и не слышать в след всякие бредни о Дань Хэне, изменившем Мэй с Блэйдом на той вечеринке, выводящие из себя сильнее дурацких предъяв матери.       Чтобы не игнорировать и как следует разозлиться до того, что слова злые сорвутся с губ и обрушатся молнией на распускающих сплетни придурков и покарают. Пусть знают, что несмотря на неуверенность и некоторую зажатость, Дань Хэн может быть злым и страшным драконом, способным откусить не только руку, но и пустые головы, лишённые серого вещества таким подходом к жизни.       Чтобы от него, в конце-концов, отстали, а вся жизнь в учебном заведении вернулась в мирную колею, когда о нём мало кто знал, а если что, то всё сводилось исключительно к его якобы интрижке с Мэй, таскающейся с ним с первого курса.       А не вылилась в любовный многоугольник, где Дань Хэн — главный шейх, не способный определиться с выбором между гибким чирлидерским телом с мягкостью, где необходимо, и твёрдостью литых мышц под кожей и широкой спиной, за которой всё же иногда по-детски хочется от невзгод этого дурацкого мира спрятаться.       Но Блэйд не оценит порыва использовать его в качестве стены. Он вообще вряд ли доволен дошедшими сплетнями до него, хотя, со слов подруги, нашедшей Дань Хэна на лавке в курилке, баскетболист не в настроении был ещё до вчерашней вечеринки, а сейчас ничего не поменялось. Так передала Кафка, занявшая место капитана чирлидерш заместо ушедшей в академический отпуск Яэ Мико, а Мэй с ней, вроде бы, в не самых плохих отношениях.       — Ты вообще как, держишься? — подсев рядом и подмяв под себя пропахший табаком и сыростью после дождя чужой плед, Мэй смотрит на него с искренним беспокойством. Одежду где-то раздобыла и теперь красуется безразмерной футболкой с мужского плеча, подпоясанной в области талии рукавами олимпийки, тоже мужской. Раздела кого-то из команды, не иначе. — Люди чокнутые. Этот год — год кармы. Будут гадить меньше прожиточного минимума.       — Да уж, это точно, — качнув головой, Дань Хэн выуживает из рюкзака сигареты, вытягивает из ладони девушки зажигалку и закуривает, впервые за весь день чувствуя себя настоящим человеком, а не размазанным по кафелю осьминогом. — А ты сама? Или демонстрация стриптиза никак не повлияла?       Вопрос имеет место быть. Какой бы подруга не была крутой и как бы не строила из себя непрошибаемую скалу, подобную своей матери, от которой и переняла все черты характера, включая упрямство и лёгкое бесстыдство, Дань Хэн знает: Мэй может быть слабой, не всегда это показывает и доводит ситуацию до критической отметки, пока не поймёт, что не вывозит без моральной поддержки. Слухи тоже оставляют на ней отпечаток, и ей проще взорваться, выставить себя ещё более самоуверенной стервой, породить новые сплетни и переключить внимание с одной темы массового обсуждения на другую.       Иногда это, видимо, работает лучше Швейцарских часов, раз за все годы их дружбы Дань Хэн не видел ни одного случая её впадения в апатию, обещаний нагадать расстройства кишечника или повесить на них особо тяжкие по окончании колледжа.       — Как тебе сказать, дорогуша: Миранда получила своё так или иначе, а всё остальное не имеет значение, ведь выплачивать штраф за заляпанную той жижей форму буду не я, — откинувшись назад и найдя опору в виде кирпичной кладки стены, куда врезается пепельным затылком, Мэй улыбается с шаловливыми искорками за бликами очков, и почему-то от этого становится сразу легче. — Я в порядке. Честное слово, Дань Хэн. Плакать в подушку не буду, мстить этой дуре тоже не собираюсь. Зачем? Какой в этом смысл? Она сама себя наказала, когда рот открывала в мою сторону. И я же осталась в плюсе: Кафка мне разрешила не идти на тренировку после четвёртой пары, поэтому — больше свободного времени на сериалы. Придёшь ко мне сегодня? Вместе посмотрим на рыжий тупой рэд флаг, Байхэн как раз вино из командировки привезла… Ни на какие вечеринки мы не пойдём, это я гарантирую!       — Звучит заманчиво, — улыбка сама просится на лицо, но тускнеет от подкинутых рациональной частью мозга утренних событий, — но вряд ли получится. Надо забрать Байлу из школы и посидеть с ней. До вечера в лучшем случае.       — Твоя мать точно не получит премию «Идеального родителя года», — Мэй поджимает губы, расстроившись срыву времяпровождения, но сжать успокаивающе ладонь друга ей это не мешает. — А давай твою сестрёнку возьмём с собой ко мне? Твоим предкам же всё равно, где ты с ней будешь, а так совместим приятное с полезным. Как идея, а?       — Я не против, — пожав плечами, ведь лучше уж Байлу притащить в заваленную цветастым тряпьём комнату чирлидерши, чем в его однотипные стены цвета пожухлой листвы, Дань Хэн роняет голову в изгиб тонкой женской шеи, наглея и на ласку напрашиваясь голодным котом. — Ты нравишься Байлу, тебе она будет рада больше, чем мне.       Не сказать, что это плохо, но так действительно кажется очень часто и вертится в черепной коробке навязчивой дурной мыслью, воспроизводимой постоянно на повторе. Байлу с самого детства привязана к Дань Хэну, и как бы обоим не было трудно с их десятилетней разницей в возрасте, она тянулась и продолжает тянуться к брату, не поддаваясь причитаниям матери, способным опустить его в чужих глазах ниже плинтуса.       — Ой, вот не надо только нагонять негатив, день и так дерьмовый, — цыкает Мэй, закатив глаза на уничижительную реплику. — Сестра тебя любит, а я просто людям нравлюсь. Красивое личико, знаешь ли, делает своё дело и всякое такое… Всё будет хорошо, слышишь? В противном случае я настучу тебе баскетбольным мячом по макушке.       — Да-да, красотка ты наша, на позитиве работаешь, — увернувшись от шутливого замаха на подзатыльник, Дань Хэн не упускает возможности сжать острое девичье колено, ощущая тактильно череду еле заметных шрамов от падений. Сам может похвастаться такими же по всему телу, а под рубашкой в клетку их полно: от частых полётов то с качелей, то со скейтборда, то ещё откуда-нибудь, где раньше в детстве доводилось проводить время. — Лучше ответь какого несчастного баскетболиста ты раздела. Не припомню у тебя такую футболку.       — Ах, это, — взгляд Мэй несколько тускнеет от реплики, губы сжимаются до тонкой линии, размазывая винного цвета помаду в уголках рта. — В Цзин Юане с какой-то стати проснулось благородство. Представляешь? Этот белобрысый чёрт зажал меня в женской, сука, раздевалке, ну и я, чтобы уж совсем не казаться неблагодарной курицей, кроющей его матом при любом удобном случае, согласилась взять во временное пользование, цитирую, «счастливую футболку, мне в ней всегда и везде везёт» и бла-бла-бла… Странный он какой-то. Я всё ещё хочу отправить его поплавать с милыми пираньями, но, блин, в этот раз не от всего сердца.       Пьяная, наверное, всё ещё вчерашним-сегодняшним вином и ощущением лёгкой победы от устроенного шоу в кафетерии, раз Цзин Юань в её понимании уже не бабник, у которого такими темпами член отвалится и никто ему не даст, а просто «странный». Иронично. Будет о чём подумать на досуге как-нибудь. Ведь никогда такого не было, чтобы мнение подруги менялось: оно всегда стабильное и прямое, как рельсы с летящим по ним скорым поездом.       Главное — самому там скоропостижно не оказаться. И ни в коем случае не показывать никому галерею с той самой сохранённой фотографией.       Дань Хэн понимает, что это мерзко. Мерзко не для тех, кто может это случайно увидеть и посчитать его странным, хотя, скорее всего, уже считают.       Мерзко для Блэйда, которого это напрямую касается, который это может увидеть, что маловероятно, но имеет место быть, если Серебряный Волк каким-то необъяснимым образом взломает его телефон и всё сольёт баскетболисту.       Возможно, это уже паранойя и разыгравшееся не на шутку воображение. Дань Хэн прикрывает глаза, вдыхая запах табак, выдыхаемый закурившей молча Мэй.       Проще действительно смириться со слухами, гуляющими вокруг них троих, а то и четверых, взять себя в руки или распрощаться с остатками гордости и в присутствии Блэйда продолжать мямлить, смотря глазами побитого щенка.       Ведь ничего же такого не случилось!       Подумаешь, баскетболист напился и свалился с барной стойки на какого-то лузера. Подумаешь, облапал немного, всякое ж бывает. Подумаешь, облизал всю чужую шею, будучи в неадеквате, и укусил.       По-ду-ма-ешь.       Радоваться, наверное, этому нужно, что волею случая удалось оказаться под парнем мечты, но Дань Хэн же не может быть таким бессовестным, чтобы вот так нагло и открыто восторгаться! Реакция Блэйда волнует его куда больше, волнуют возможные проблемы и подмоченная слухами репутация, что может сказаться на финальной игре против сборной Центрального университета в следующем месяце.       Не очень хочется, чтобы ненавидели. Лучше уж незнание друг друга, чем лютая злоба в ликорисовых радужках.       — Не загоняйся, — под нос бурчит Мэй, толкая в плечо. — Блэйд не ненавидит тебя.       — Откуда такая уверенность? — шипит Дань Хэн, потирая ушибленное место. — Он лично тебя уведомил?       — Кафка сказала.       Ах, ну если сказала сама Её Величество с тридцатью сантиметрами пыток, то всё нормально, конечно же. И нет никакого желания спросить прямиком, что же тех двоих связывает. Вовсе нет. Мэй коршуном вцепится и будет дразнить до выпуска из колледжа, а он точно успеет наслушаться на десять лет вперёд, что она же говорила, а он, дурной, не послушал.       А пока остаётся только ждать окончание этого дурацкого учебного дня, так непохожего на остальные, тянущиеся черепашьим шагом, будни и надеяться, что больше никаких стриптизов без заявок, новых статей и «Вы трахаетесь втроём? А как же Цзин Юань?!» не предвидится.       Хотя бы на сегодня.       

***

      Возможно, Дань Хэн действительно ошибался, когда надеялся найти что-то позитивное в этом отвратительнейшем дне и самостоятельно не скатиться в ещё большую помойку на тридцать три метра несчастья, пусть даже с чужой помощью. Либо это всё происки магнитных бурь, либо он действительно в прошлой жизни перешёл кому-то дорогу и теперь расплачивается, либо же всё гораздо прозаичнее: окружают странные люди. Ну, или он сам немного не от мира сего.       Из плюсов — Байлу хотя бы рада видеть его. Маленькими пухленькими ручками обвивает его шею, прижимаясь розовой от быстрого шага щекой к его скуле, с улыбкой щебеча о том, как же сильно она скучала, как ей надоела эта дурацкая школа и какие же мальчишки в пубертате отвратительные. Мэй, стоя рядом и протягивая к ней руки, в чьи объятия сестрёнка ныряет гиперактивным визжащим дракончиком, соглашается с этим утверждением и даёт пару советов на будущее, каких парней лучше избегать и на пушечный выстрел не подпускать к себе.       В своём репертуаре, но в целом — ничего криминального в простой прогулке по парку нет, даже если они втроём со стороны напоминают молодую семейную пару с ребёнком, шагающим вприпрыжку между ними, чьи ладошки обхватывают их руки. Ощущение неловкости растворяется в прохладном воздухе и запахе мороженого из раскрашенного яркими красками фургончика в нескольких метрах около центральной извилистой тропинки из выкрашенного в жёлтый гравия, так напоминающего летнее солнце.       Рядом с Байлу всё вокруг всегда кажется уютным и тёплым. Все границы времён года стираются, заменяя промозглость осени на жар лета. Тают ледники не только в глазах, но и в душе, тонкая корочка из наипрозрачнейшего стекла на сердце идёт трещинами и исчезает в её присутствии, выпуская наружу наслаждение каждым моментом окружающего мира, каким бы отвратительным и злобным он не ощущался.       Даже на миг забывается сегодняшний день с утра до четырёх дня, словно его и не было никогда, а учёба пролетела мимо скоростным поездом. Дань Хэн впервые за долгие часы искренне улыбается и с головой окунается в общение с младшей сестрой, мило липнувшей к его боку мягоньким пушистым облаком из сиреневой сахарной ваты.       Ценность таких моментов в том, что они вообще существуют. Рядом с близкими чувствуешь себя как за каменной стеной, сердце греется в лучах любви и нежности в ответ на ласку, даримую безвозмездно и искренне. От тепла родных рук тянет кричать в голос, срываясь до хрипа, делиться радостью с миром, что рядом есть такие замечательные люди, перед которыми не нужно казаться лучше, чем он есть, прыгать выше головы и доставать никому не нужные звёзды с небесного купола.       Ведь Байлу присутствие Дань Хэна главнее каких-то там небесных светил. И желательно его красивую подружку с помпонам вместе с ним, ибо Мэй не смотрит на неё как на глупого несмышлёныша, кем она давно не является, пусть и многие мирские истины ей ещё слишком рано знать, не общается как с грудным ребёнком и косые взгляды не бросает. Наоборот, глаза загораются неподдельным интересом, стоит Байлу попытаться повторить увиденное в комедии про студентов колесо назад и, естественно, растянуться на густой траве от неудачной попытки. Улыбаясь, Мэй демонстрирует чудеса пластичности и приземляется рядом, радуясь таким мелочам по-детски искренне.       Что-то действительно попало в глаз. Дань Хэн на пару секунд отворачивается, чтобы успокоить сдающие нервы и не показывать, что трогает до слёз, и картина двух близких ему дам сердца не помогает сделать ситуацию лучше, несмотря на то, что это слишком мило и прекрасно, чтобы быть правдой.       С ним ведь так ни разу не нянчились, не учили чему-то, кроме как якобы хорошим манерам, требующим презирать большинство меньшинств и конфессий, потому что они ненормальные люди, в отличие от их семьи, от которой осталось только одно название да штамп в паспорте.       Острова надежды на лучшее будущее давно не существует, а после рождения Байлу — лучика солнца во тьме — всё окончательно скатилось в пропасть, воздвигнута стена между родителями и детьми, и одна лишь мысль об этом больно бьёт по сердцу.       К счастью, есть Мэй, и в ней иной раз растворяется без остатка, понимая, что они всё же из разных Вселенных, способных пересечься в конкретных точках, а в той самой, завязанной на отношениях друг с другом, не суждено никогда. Хоть и пытались поцеловаться по глупости и проверить одну тупую теорию, напившись в шестнадцать вина из заначки её матери.       Дань Хэн до сих пор помнит волну нервозности, клубничную гигиеничку на её губах, отпечатавшуюся на нём. Пять секунд неловкого движения губ казались вечностью и провалом в бездонную яму, сменились первоначальные ощущения порывом отстраниться поспешно и вытереть лицо там, где касались тонкие пальцы. Не от отвращения, а от… неправильности и странного чувства стыда, будто ему это не нужно вообще и чуждо.       Или дело было лишь в отношении Мэй, кто под литрами апероля или под самым сильным наркотиком будет восприниматься воспалёнными мозгами всего лишь близкой подругой, почти сестрой.       А хорошие братья с сёстрами не целуются в губы.       Никогда. Ни за что.       Так и поняли, что Дань Хэн больше по парням, как и сказала в тот вечер Мэй, уснувшая на его коленях в её доме. Тогда она казалась действительно хорошенькой, идеальной даже с прыщами от весёлого пубертата, с синяками от падений на танцах, куда и его пыталась затащить, но после трёх па пришла к выводу, что проще заставить слона жонглировать, чем научить друга чечётке.       Однако к вальсу приспособить удалось, и на выпускном из старшей школы как два дурака друг к дружке жались, оставшись без партнёров, чтобы после полуночи стащить ключи от подаренной отцом Мэй машины, под старую добрую Бритни задеть фонарный столб, потому что пьяные, с заслуженными дипломами, одинокие, но чертовски счастливые в своём порыве всепрощающей юности.       И пусть от воспоминаний кружит голову и на миг выбрасывает из реальности, Дань Хэн всё ещё чувствует себя жутко довольным.       — Знаешь, на кого мы похожи? — когда Байлу прыгает ему на спину с намёком покружить, что он и делает, стараясь самому на траву не упасть и не раздавить столь гиперактивного ребёнка, Мэй, на эту картину глядя с улыбкой, пожимает плечами и почти шёпотом добавляет. — На придурковатых родителей, с которых ребёнок берёт пример, чтобы вырасти директором цирка.       А ведь действительно, что-то в её словах есть правдивое. Может, в том, что Байлу никогда не выглядела такой счастливой со своей матерью, считающей все игры глупостью, и с отцом, воспринимающего всерьёз только свою работу, а рядом с Дань Хэном уголки её рта подняты в неподдельной восторженной улыбке, вот и носится вокруг неугомонной каруселью до рези в глазах.       — Не правда! — на миг остановившись для того, чтобы оттолкнуться и неловко, но старательно подпрыгнуть с поджатыми к груди ногами, Байлу оббегает вокруг Мэй и обхватывает её за талию. — Я хочу стать такой же красивой и гибкой, прямо как ты, Мэй-Мэй. И такой же умной, как братик Дань Хэн. Буду лечить вредных дядек и тётек, чтобы они не были грустными и злыми! — добавляет она, глядя на них огромными глазами, в которых света больше, чем в самой яркой звезде во Вселенной, океан любви и детской очаровательной непосредственности, присущей многим в её возрасте.       Будет замечательно, если она не потеряет этого с возрастом и не озлобится подобно матери.       — Обязательно станешь, Байлу, — присаживаясь на корточки перед ней, чтобы посмотреть прямо в глаза и показать свою искренность, Дань Хэн с любовью гладит её по голове, утопая ладонью в приятной мягкости детских волос, пахнувших яблоком и персиками, что вкупе даёт подходящее сестре сочетание. — У тебя обязательно всё получится. Я в тебя верю. Точнее, мы с Мэй-Мэй надеемся на твой успех.       — Да-да, ты обязательно исполнишь свои мечты, дракоша, — присев напротив, Мэй повторяет жест Дань Хэна, тем самым вызывая тихий смешок Байлу, напоминающий со стороны котёночное фырканье. — Ты же умница.       Необязательно ей пока знать про тернии на каждом пути, ведущие к звёздам при исполнении любой, даже самой маленькой мечты. С возрастом Байлу поймёт это самостоятельно, научившись выбираться из самых сложных ситуаций. В неё Дань Хэн действительно верит гораздо сильнее, чем иногда в самого себя, не жалея, что привязан к этому комочку теплоты, озаряющего всё вокруг внутренним светом.       Но из недостатков, пожалуй, любопытства не в меру, и о чём он действительно жалеет, так это о незакрывшемся вовремя рте и излишней доброте, благодаря которой из Дань Хэна можно верёвки вить, а Байлу этим внаглую пользуется, глаза сощурив и набок голову склонив, растрепав косички, до этого свисающие аккуратными прядями до поясницы, ещё сильнее, чуть высунув кончик юркого языка и задавая вопрос, выбивший почву из-под ног, прямо в лоб:       — А когда вы с Мэй-Мэй поженитесь?       Снова.       Поперхнувшись скопившимся в горле комком из слюны и удивления, сменившегося привычной тяжёлой усталостью, когда суть вопроса доходит до восприятия и находятся мучительно долгие секунды на его обработку, Дань Хэн, не сдерживаясь, ударяет себя ладонью по лбу, — а всё так хорошо начиналось.       И смотрит Байлу ещё так невинно, будто не ошарашила только что двух взрослых людей, вынудив одного из них некультурно упасть на задницу, приоткрыть рот со слегка смазанной помадой и захлопать глазами с потёкшим там макияжем.       Видимо, Мэй всё же умеет удивляться, и карты ей такого не говорили.       — Ну…       — Э-э-э…       — И мне тоже интересно.       Трава уходит из-под ног, качнув пространство финтом американских горок неожиданным вмешательством ещё одного лица в картине «Ошарашь брата полностью» режиссёрства Байлу, роняя куда-то резко назад до не самого приятного ощущения встречи позвоночника с твёрдостью.       Серьёзно?! Опять?!       Странное чувство дежавю не проходит, и подняв глаза и кое-как проморгавшись, чтобы окончательно убедиться в отсутствии галлюцинаций, Дань Хэн с ужасом в расфокусе узнаёт знакомые спортивные кроссовки на длинных ногах, обтянутых чёрной джинсой так, что на подкаченные бёдра невозможно не залипнуть неприлично надолго. Ещё и майка злосчастная белая и чуть влажная едва ли отвлекает от дурацких ключиц, словно выставленных напоказ специально.       Чёртов капитан баскетболистов и в парке решил закошмарить, сделав ситуацию ещё более неловкой, чтобы вся продуктивность, возрождающаяся по крупицам из пепла гордость и хорошее настроение скатились на весёлые буквы и в причинное место.       Шея фантомно ноет в месте укуса.       И восторженные глазки Байлу не помогают вообще.       На хер. Просто. На хер.       Дань Хэну не грустно и не радостно. Дань Хэн всё ещё в шоке, в эмоциональной яме и хочет курить, провалиться под землю и проснуться у себя в кровати ранним утром прошлого четверга до всей этой вакханалии и наслоения одного тотального кошмара на другой в одном месте.       В висках раздаются ритмом саксофона удары сердца, пустившегося в пляс, стоит себя пересилить и всё же подняться с травы, чтобы джинсы новые выкидывать не пришлось, не подхватить простатит и просто не казаться слишком идиотом в чужих глазах.       Не стоило ему слушать мать, — мысль долбит в черепной коробке наравне с аритмией. Сидел бы дома и не тревожился, что прямо сейчас явно происходит какое-то непонимание, а Блэйд вот-вот посчитает его молодым горе-отцом, что, конечно же, глупо, так как Байлу выглядит на свои двенадцать, если приглядеться и пообщаться дольше трёх минут, а учитывая вереницу слухов, собравших в кучу всё, включая его и Мэй, наличие рядом ребёнка, задавшего уже надоевший за несколько лет вопрос неприлично громко…       Кажется, кто-то точно хлопнется в обморок и укатится на карете скорой помощи в дурку в столь раннем возрасте.       — Ты это, держись. Мой номер ты наизусть знаешь, если что — звони, — коснувшись его мизинца своим в жесте небольшой поддержки, на которую только можно быть способной в такой нестандартной ситуации, Мэй шепчет это куда-то в его затылок, вызывая мурашки поверх старых.       Снова на хер. Можно и дальше. Сговорились там Наверху все, да? На отрицательный ответ можно не надеяться.       Словно в цирке.       Ещё и Лин мягко, но настойчиво сжимает ладошку любопытно оглядывающейся на Блэйда Байлу и идёт к выходу из парка, поцеловав напоследок Дань Хэна куда-то в лоб (нарочно, скорее всего) и оставив с прикрытым лицом ладонями.       Сердце бьётся слишком громко и быстро вовсе не от ласкового дружеского жеста. Скорее, от взгляда Блэйда, кажущегося тяжёлым и плотным маревом, текущего по коже вместе с нездоровым румянцем, выкрученным на максимум порывом провалиться следом за остатками гордости, зарытыми на три метра до уровня неба под землю.       Кинули все, кто только можно.       Просто прелестно. И дальше что?       — Покурим, Дань Хэн?       Ничего дерьмовее этого быть уже не может.       Наверное.