Северное сияние

— Как думаешь, зима будет холодной? — спросил Юра, расстилая диван на двоих. — Не знаю, — Отабек бросил взор на окно спальни, за которым шёл снег. — Включи гирлянду, пажэ, — парень достал двуспальное одеяло. — Ага, — ответил ему казах. — Я очень люблю снег, — вдруг сказал он, — Знаешь, вообще, зима — моё любимое время года. Он положил ещё одну подушку, взбивая её и, буквально валясь с ног. Отабек лёг рядом, укрывшись одеялом. — Почему именно зима? Юра повернулся на бок, тем самым пытаясь намекнуть Беку, чтобы он тоже так лёг, но парень повернул лишь свою голову. — Ненавижу праздники и всё, что с ними связано, но… — Юра лёг на спину, зевая и запрокидывая голову назад, — Знаешь, когда холодно, ты вдруг понимаешь, что никому не нужен. И это чувство облегчения. Чувство, что у тебя вся жизнь впереди. Когда за окном так красиво падают хлопья, — он накрыл своё лицо ладонью, сжимая пальцами переносицу, — Ты смотришь и думаешь: вот бы как они, просто лететь, зная, что упадешь. Это не суицидальные мысли, это знаешь, как бы так сказать… Возможность предугадать провал. Отабек лежал тихо, было слышно лишь его хрипловатое дыхание и видно как вздымается его большая и тяжёлая грудь. — А ещё, — сказал быстро он, чтобы прервать неловкое молчание, — Я очень люблю катки зимой, именно уличные. На них, конечно, много пиздюков всяких, которые ходят туда, в основном, чтобы прогулять школу, но всё-таки… Как красиво в Питере зимой. Кто вообще думал, что двадцать девятого снег пойдет? — Юр, — резко прервал его Отабек. — А? Он повернул голову, оказавшись слишком близко к лицу Бека. Их носы буквально соприкасались друг с другом. Глаза забегали по стенам комнаты, а руки стали обильно потеть. — Прости меня. — За что? Он потянулся к нему, кладя на шею руку и притягивая к себе. Его губы аккуратно накрыли Юрины, и он подавил желание страстно развить поцелуй. Огни гирлянды переливались, затухая и освещая комнату. Вторая рука Отабека коснулась щеки Юры и тот накрыл её своей. — Бек, блять… Парень прошёлся языком по его нижней губе, слегка оттягивая её зубами, слушая как Юра вздыхает в абсолютно дробящей тишине. — Юр, я… — он попытался что-то сказать, но парень потянул его на себя сверху, запрокидывая руки на спину. Ладони Отабека сжимали хрупкую талию Юры, шарясь по молочной коже тела. Тот еле сдерживал стоны, пытаясь не показаться чрезмерно возбуждённым. — Бека… Он провёл языком вдоль шеи казаха, максимально пытаясь сдерживаться. Правильно говорят: запретный плод сладок. Слишком сладок. — От тебя так вкусно пахнет моим шампунем, — Юра прикусывает нижнюю губу, когда парень снимает с себя его футболку, — Нихуя же себе… — А от тебя пахнет малиной и жасмином, — Отабек помогает Юре стянуть обтягивающую одежду, проходясь поцелуями от ключиц до нижней части живота, — А ещё ванилью и свежеиспечёнными венскими вафлями. Так и хочется укусить. — Так кусай, — выпаливает Юра, тут же заливаясь с ног до головы краской. Отабек кивает, облизывая губы. Его зубы касаются нежной кожи на плече, оттягивая её. Юра кричит, то ли от боли, то ли от удовольствия. — Блять, не могу, сука, — он ёрзает на покрывале, сжимая в кулаках покрывало, — Хочу тебя. Алтын поднимает на него глаза, медленно спускаясь дорожкой поцелуев по оголенному торсу и, также не торопясь, снимая его домашние шорты. — Знал бы ты, как я хочу тебя, — он шумно вздохнул, опуская голову в плечо Юры, — Но я не могу, малыш. Плисецкий сглатывает ком в горле. «Малыш», — раздается эхом в его голове. — Почему? — Потому что завтра я буду жалеть о случившемся. — Ты уверен? — он берет его щёку в свою крохотную и худую руку, касаясь невесомо губ, — Почему ты будешь жалеть? Я же никуда не денусь. — В этом и проблема, Юра, — парень шепчет, пытаясь не спугнуть, — Меня влечет к тебе, словно магнитом. Да и подрался я, на самом деле, из-за тебя. Но не могу я так. Не могу тебе боль причинять. — Бек, — он поднимает его подбородок, смотря в глаза, — С чего ты решил, что причинишь мне боль? Он молчал. Лежал на Юре в одних боксерах и молчал. — Ты такой… такой нежный и хрупкий, словно цветок, словно балерина на сцене, — казах свёл брови в одну точку, пытаясь правильно подобрать слова, что крутились в голове, — А я зверь, Юр. Хищник. Ты лиса, красивая и недоступная, а я волк, который хочет заполучить свою добычу со всеми её прелестями. Мне нельзя к тебе даже прикасаться. Юра молчал, всё ещё держа в своих руках его грубое лицо и, поглаживая пальцами кожу. — Мне всё равно на то, что ты хищник, — он тянет его для поцелуя, глубоко проникая своим языком в его рот, — Потому что даже у добычи есть чувства к охотнику. Они оторвались друг от друга, разрывая поцелуй. — Тебе трудно, я вижу это, — Юра запустил свои пальцы в его жёсткие волосы, — Когда ты поймёшь, что чувствуешь — буду тебя ждать. Всегда. Только если ты не разочаруешь моих ожиданий. Отабек лёг на спину, переводя дыхание. — Я буду ждать тебя, здесь, всегда, в любое время суток и года. — Я не достоин человека, вроде тебя, — говорит он, раскидывая руки по сторонам. — Достоин, — отвечает Юра, целуя его небритую щеку, — Давай лучше спать, завтра новый день, ещё и тренировка. Он кивнул и повернулся к парню лицом, рассматривая его светлые и, еле видные из-за цвета, ресницы, зелёные, как драгоценные камни, глаза и бесподобные скулы океана на щеках. — Сладких снов, Бек, — сказал Юра, обнимая его. — Доброй ночи, Юр, — ответил ему парень, целуя светлую копну приятно пахнущих волос и, зарываясь в них пальцами. *** С утра его разбудил надоедающий звук будильника. Рисковать бросать на соседнюю сторону кровати телефон — не стал, просто выключил трель и лёг на спину, зарываясь пальцами в слегка жирные корни волос. В комнате пахло яичницей с беконом и апельсиновым соком. В животе заурчало и парень поднялся, чтобы надеть на себя домашние вещи. — Уже проснулся? — спросил его молодой человек, стоявший в его вещах и фартуке сверху. — Мг, — буркнул он, завязывая своё каре в низкий пучок на затылке. — Ты бы умылся для начала сходил, — Отабек поставил перед его лицом тарелку. — Да хуй с ним, — сказал он, засовывая за щеку кусок бекона, — Поем и умоюсь. Отабек улыбнулся, ставя чайник на плиту. Его крепкая спина казалась Юре слишком сексуальной, и он давил огромнейшее желание повеситься на нем, как коала на ветку баоба. Потому что, не дай Бог спугнешь этого «волка», потом сто раз пожалеешь. Поэтому, ему оставалось довольствоваться красивыми видами, даже не произнеся ни единого слова, молча пережёвывая еду. — Ты давно встал? — прервал молчание казах. — Да как встал, так сразу и к тебе направился, — он запил кусок хлеба соком, — Короче, недавно. — Понял, — парень облокотился о столешницу, — Видел сколько за ночь снега навалило? — Да ладно? Че прям много? — Юра подскочил из-за стола, выпучивая свои глаза, — Ну ни-ху-я! Отабек засмеялся, кивая головой. Деревья были устланы белым покрывалом, словно в шубах. На козырьках старых, ещё советских, не видавших ремонта, многоэтажках свисали длинные сосульки, которые так и норовило сорвать руками, даже без перчаток. Он лучезарно улыбнулся, а Отабек словил себя на мысли, что видит его таким впервые. Юра открыл окно настежь, сгребая в ладони мокрый снег. — Ты гляди, Бека, он даже лепится, охуеть, — Плисецкий помял меж рук холодный кругляшок, резко разворачиваясь и кидая его в друга. — Ты чего? — еле увернувшись, спрашивает Отабек. Юра заливается диким смехом, скрещивая на животе руки, пытаясь не выблевать яичницу с беконом. — Видел бы ты своё лицо! — кричит сквозь смех он, пытаясь изобразить физиономию Алтына, — Вот такое. — Получишь, Юра, — смеётся парень, прикрывая ладонью глаза. — Палуцис, Юра, — передразнивает его тот. — Я не шучу. — Я не шуцю, — ещё больше смеётся парень, — Капец, Бека, — переводя дыхание, говорит парень, — Ох, давно я так не ржал. — Тебе чай какой? — он отворачивается от подростка, открывая навесной ящик. — С липой, — отвечает тот, закрывая наконец пластиковое окно. В комнате веет холодом и свежим зимним воздухом. Юра невольно ежится, но всё равно ясно улыбается, сияя во все тридцать два зуба. Отопление включили ещё неделю назад, поэтому, он безумно надеется, что примерно через пять минут, помещение прогреется и будет не так зябко. Так и случилось. Тюль он больше не опускал. Любовался видом заснеженного двора и обледеневших луж. В голове крутились мысли, о том, что теперь он не одинок на этих зимних праздниках и почему-то, Юра был в этом с точности да наоборот уверен.