Любовью чужой горят города

~ʘ~ѻ~ﮦ~ѻ~ʘ~ — Почему… — шепчет Ацуши, и по щекам его катятся слёзы, — Почему, Дазай-сан?! Осаму одет в чёрное. Будто на похороны. В принципе, эта мысль не лишена резона. В конце концов, сегодня он и правда хоронит. Хоронит Оду — окончательно. Хоронит собственную глупую надежду на то, что сможет действительно жить на свету (да хотя бы в сумерках). Хоронит неплохое, но слишком уж приметное и легко пачкающееся бежевое пальто. Хоронит глупую маску клоуна и бабника… Хотя нет. Её не хоронит. Она просто лежит неподалёку, брошенная за ненадобностью и втоптанная в грязь подошвами крепких и надёжных ботинок. Внизу раздаётся грохот, и Дазай не сдерживает улыбки. Чуя всегда был шумным — что в жизни, что на заданиях. А сейчас у него есть и отчего злиться, и что праздновать — одновременно. — Вряд ли ты поймёшь, Ацуши-кун, — голос Осаму наполнен бесконечно фальшивой патетикой, — Просто я решил не умирать молодым. — Н-но… — Накаджима давится ошеломлённым всхлипом, — Разве в агентстве… — Я же говорил, — Дазай пожимает плечами, — Ты не поймёшь. Мальчишка-тигр уже рыдает, не сдерживается. А мог хотя бы попытаться… Впрочем, его бездействие тоже не лишено смысла. Способность вернувшегося в родные пенаты исполнителя не позволит тигру вырваться. А в бою без способностей Ацуши проигрывает Осаму по всем параметрам. — Уходи, — голос Дазая звучит ровно и отстранённо. В заплаканных глазах Накаджимы — надежда. И её стремительное угасание. Дивное зрелище. Исполнитель усмехается, когда полуобратившийся тигр спрыгивает с крыши, уносясь прочь. Глупо было думать, что его решение продиктовано добротой. Просто мафии не нужны ни мальчишка, ни война с агентством, а он не Акутагава, чтобы наплевать на всё это. Вот если бы пришла Кёка… Хотя, без силы Фукудзавы она не способна ни на какие самостоятельные действия со своим демоном. А, значит, куда более полезна там, на свету. Там, где она, в отличие от Дазая, вполне сможет прижиться. Шатен делает пару шагов к парапету и замирает, ощущая, как ветер треплет волосы. Казалось бы, так просто… Просто сделать шаг, и всё исчезнет. Боль, необходимость принимать решения, чувство бессилия… Всё исчезнет. Вот только он действительно вернулся, чтобы жить, а не умирать — медленно и мучительно, в океане светлого, правильного равнодушия. — Эй, ты вроде решил покончить со всем этим? — знакомое недовольство сзади заставляет губы самопроизвольно растянуться в улыбке. — Да, — Осаму оборачивается, стоя на самом краю крыши, — Но ты же всё равно не дашь мне упасть. Верно, Чу-уя? — Да делай что хочешь, — Накахара раздражённо выдыхает и разворачивается, — Через два часа Мори-сан ждёт отчёт. Уйти он не успевает. В голосе Дазая мёд и бархат. — А если я попрошу? — звучит вкрадчиво и неожиданно действительно вопросительно. Рыжего исполнителя прошибает дрожью от этого тона. Его напарник преодолевает расстояние между ними за жалкие доли секунды и склоняется, продолжая шептать в самое ухо: — Знаешь, почему я действительно вернулся? Это всё ты виноват… — Чего?! — Чуя поворачивается так резко, что Осаму не успевает среагировать и оказывается притянут книзу за ворот рубашки, — Ты, наглая полудохлая скумбрия, предал нас, а теперь я ещё и… Погоди, что? Дазай смеётся. Звонко и рассыпчато. — Долго же до тебя доходит. Помнишь, как ты вытащил меня из воды? — В который раз? — закатывает глаза Чуя, отпуская его воротник, — Я уже перестал считать. — Когда Мори пришлось заново запускать мне сердце, — Осаму ещё улыбается, а вот с лица Накахары ухмылка сползает. — Да, — глухо отзывается он, — Помню. — А как поймал, когда я решил спрыгнуть с моста? — У тебя вечер воспоминаний, что ли? — рыжий исполнитель прячет поднявшуюся в груди боль за напускным безразличием. — А как отнёс в лазарет, когда я вскрыл себе вены? Или как снял с петли, когда я решил повеситься в своей спальне? — Дазай делает вид, что не слышит. — Естественно, помню, с-скумбрия, — шипит Чуя. — Вот ты единственный и помнишь, — Осаму горько усмехается, а через секунду получает кулаком в солнечное сплетение, выкашливая воздух из лёгких. — Если это признание в любви, то оно крайне неудачное, — цедит Накахара сквозь зубы, — Хотя я всегда подозревал, что однажды ты прибежишь назад с криками, что тебя никто не понимает. — Почти никто, — поправляют его, — Ты же понимаешь. — Столько лет вместе были… — рыжий исполнитель пожимает плечами, — Немудрено. Ты-то ничуть не изменился. Дазай поднимается на ноги. — Ты тоже, — насмешливо тянет он, — Всё такой же мелкий. Бетон у ног Чуи трескается и наливается красным свечением. — А я помню каждый раз, когда приходилось обнулять Порчу, — вдруг признаётся Осаму, — И вернулся я, потому что там больше не чувствую себя живым вообще. Даже суицид не спасает. Больше не могу… «Без тебя», — молчит он. — Слабак, — бросают ему в ответ. «Я ждал», — молчит Накахара. — Не могу думать, что кто-то вроде тебя мог занять место наследника Мори, — продолжает Дазай, прищуривая глаза. «Кресло босса уничтожит тебя», — молчит он. — Так и скажи, что просто власти захотелось, — в прокуренном голосе издевательски-бахвальские нотки. «Спасибо», — молчит Чуя. Осаму не отвечает. Только снова отходит к самому краю крыши. Там, внизу, трущобы. Новая банда, посмевшая совершить — и даже успешно — ряд мелких пакостей Портовой мафии, обитала здесь. Да, теперь в прошедшем времени. Ибо глупо и недальновидно. — Эй, скумбрия, — рыжеволосый исполнитель подходит ближе, — Ты уж реши, будешь прыгать или всё же в этот раз без эксцессов обойдёмся? — Я вернулся, потому что решил не умирать молодым, — шепчет Дазай, — И для этого мне нужен ты. — Угу, — Накахара вздыхает и тянет устало-насмешливо, — Ты хотел знать, поймаю ли я тебя. Так вот. Поймаю. Вытащу, брошу боссу на ковёр и попрошу дать мне нормального напарника. — А он откажет, потому что мы Двойной Чёрный, — Осаму смеётся. — Разумеется, — Чуя фыркает, — Вы с ним два сапога пара, оба ни черта не думаете о том, что у других на душе, ибо у самих её нет. — А что у тебя на душе, крошка Чу? — Дазай смотрит спокойно, наигранно равнодушно, но удивительно цепко. Рыжий исполнитель поднимает бровь и молча надевает шляпу. — С чего тебя это заинтересовало? — щетинится он. — Да так… — его напарник туманно крутит в воздухе ладонью. — В таком случае, не надо, — Накахара раздражённо-горько кривится, — Лучше просто приезжай, как раньше. Осаму кивает. А на лбу его собираются морщинки, словно он обдумывает какую-то очень важную мысль. — Только после отчёта боссу! — Чуя взглядом даёт понять, что разговор окончен. Он проходит ровно два шага, прежде чем Дазай срывается с места. И не сказать, что это для рыжего исполнителя неожиданность. Наоборот, именно этого он подсознательно ожидал всё время, проведённое на крыше. Потому что ну не может эта бинтованная шпала без… А потом до него доходит, что Осаму до сих пор здесь. И, мало того, не просто здесь. Он… Близко. Очень близко. Накахара сглатывает. Напарник держит его за плечи, а в карих глазах уже не просто сумасшедшинка, а самое натуральное безумие. — Чуя, если я прыгну, ты же поймаешь? Поймаешь? В голове у Дазая явно заело какую-то пластинку. И рыжий исполнитель мысленно клянёт себя таким же сумасшедшим, потому что ему совершенно не страшно и, наоборот, даже приятно от того, что Осаму так клинит именно на нём. От этого щемит где-то в груди, а в душе поднимается неуместная — не здесь, не сейчас, не с этим человеком — надежда на то, что всё может измениться к лучшему. — Поймаю, — выдыхает он на этот раз искренне, без издёвок и недомолвок. И сдавленно охает, потому что в ответ его сгребают в медвежьи объятия. — Я тебя тоже люблю, Чуя.