talking to the moon

day 6: he dies, i die — where can we meet?

      Это было не в стиле Мацуды — убиваться из-за чего-то и страдать так долго. Раньше все быстро кончалось, раньше он грустил вечерок, другой, а потом возвращался к своему обычному состоянию, будто ничего и не было, он улыбался, шутил, смеялся, был налегке и не нес темных мыслей в голове.       В этот раз все пошло не так с самого начала.       Он отбивался от рук еще там, на складе, не давал себя утешить, не давал себя обнять. Вечно тактильный и жадный до тепла Мацуда сбрасывал с себя чужие руки, искал взглядом что-то и был сам не свой, но тогда это не казалось странным. Тогда отличить странное от нормального не представлялось возможным, и Айзава списал это на влияние ситуации, ему самому было ничуть не легче.       А потом стало хуже.       Плохие сны и кошмары, темные тени под глазами, кофе вместо чая и вечное напряжение в теле, ни минуты покоя, ни минуты без бьющей изнутри тревоги. Это все еще можно было списать на осадок событий минувших дней, и Айзава раз за разом укладывал Мацуду рядом с собой, приглаживал растрепавшиеся волосы и успокаивал, убаюкивал, как ребенка, старался окружить заботой и просто переждать этот период, потому что дальше обязательно все станет лучше. Так всегда — чем дальше, тем лучше.       Только система сбоила в этот раз.       Тревожное состояние не покидало Мацуду, оно разъедало его изнутри, лишив покоя и уверенности в чем-либо. На все — косые взгляды, на всех — дрожь в голосе, никому нельзя было доверять и ни во что нельзя было верить. Тревога медленно, но верно становилась помешательством, и Айзава видел эти звоночки, видел все это, и он честно выдергивал Мацуду из панических атак, честно спрашивал и интересовался, выводил на нейтральную зону и пытался помочь, и каждый раз он предлагал заняться этим, и каждый раз Мацуда увиливал от этого, словно сильнее, чем самого себя, боялся излечиться.       Айзава верил — все наладится, рано или поздно, Мацуда не сломается так просто, и он не упустит переломного момента, если это случится.       Только оказалось, что Мацуда сломался еще тогда, на складе. Переломился, как от сильного ветра тонкое деревце, и Айзава не разглядел этого сразу.       Как и не сразу разглядел пистолет, в который Мацуда вцепился мертвой хваткой, до побелевших костяшек пальцев и дрожи по рукам. — Знаешь, каково это — когда в тебя стреляют из пистолета?       Он сидел в самом углу комнаты, склонив голову и не смея поднять ее, словно не считал себя достойным для того, чтобы смотреть в глаза другим людям. Айзава оглянулся, выискивая что-то, что дало бы оценку обстановке, но ничего странного, выделяющегося или непривычного не было, один только сломленный и находящийся немного не в себе Мацуда. — И я не знаю. А он знает. Сколько раз я в него выстрелил? — Тота, давай-ка... Отдай мне пистолет, все будет хорошо. — Ты говорил, что наш мозг самостоятельно избавляется от травмирующих воспоминаний, это механизм защиты, — голос Мацуды был тихим, хриплым, и он дрожал, выдавая подступающие или уже выступившие слезы. — Тогда почему я до сих пор помню это?       Действовать опрометчиво нельзя, но и медлить тоже — пистолет в руках эмоционально нестабильного человека это не то, с чем можно медлить. Что-то внутри дает окраску ситуации, учтиво напоминает Айзаве, что это не просто человек — это его Мацуда, и лучше не становится.       Пол холодный, широкое окно открыто, впуская в комнату ночной воздух, и Айзава морщится, опускаясь на колени рядом с Мацудой, подавляет желание выдернуть их обоих обратно в тепло и прекратить это все. — Я вижу его. Слышу, кажется. Так часто, так много раз. Мне интересно...       Он медленно поднимает голову, глядя Айзаве в глаза, а после запрокидывает ее и смеется. Коротко, громко, так некомфортно и так сломлено, что Айзаву пробивает дрожью. — Встречусь ли я с ним, как убийца с убийцей?       БАХ!