Полярия

— Есть возможность перевестись на второй курс, но тогда мой выпуск отложат на год. Чтобы пройти заново теневые основы, — Арсений подает Эду ножницы, стоит ему махнуть на свою сумку, — Либо пытаться нагнать экстерном, но для этого придется брать репетитора. На практику. — Насчет репетитора не знаю, но одного практика взять можно. Эд хитро подмигивает, и Егор, режущий рядом свет с водостока, укоряюще цокает. Непонятно, как Егор и Эд сошлись. Эд буквально кофе «Монах». Монах… Это сразу все говорит о вкусе кофе. А Егор — лавандовый раф с рисунком сердечка от баристы-бисексуала. И как они только могли сойтись? Глядя на такое, хочется верить, что и у них с Антоном может сложиться. Но не как карточный домик, на который сели задницей; а как складываются созвездия — неотвратимо. Хотя Антон может сесть на него задницей — Арсений не возражает. Какой там. Он волонтер. С их вторничного (и второго тоже) свидания проходит три дня, долгие, потому что Антон уехал в Воронеж к бабушке, и Арсений получил шанс всё хорошенько в голове переварить — даже если ингредиенты у него были только для окрошки. Не нуждающиеся в повторном переваривании, то есть. В Избушке все прошло хорошо. Арсений не стрессовал, и всего один раз перевернул салфетницу. А еще, напросился на миллион фоток у окошка. Антон, на удивление, даже не закатил глаз. Стойко выдержал все пять минут по (пыток) дождаться, пока на фоне пройдут люди. Потом они поехали на трамвайчике, и Арсений погрел руки в чужих рукавах. Уже у самой общаги оба получили урывочные поцелуи в нос. — Мы пока не пара. — А уже бы пора. — Ты так говоришь, потому что он заступился за меня. Эд, бросивший в банку лоскут чернил, кидает на Арсения такой взгляд, будто тот предложил принять постриг, уехать в глушь и стать отшельником. — Не, я так говорю, потому что я его друг. А не потому, что он тебя, жопу, как цветочек выхаживает. Арсений морщится. Только Эд может в одном предложении совместить романтику и туалетную тему. — Так как жопу или как цветочек? — Арсюх. В чем теперь беда? Арсений утыкается в свое ведро. Это первый раз, когда ему позволяют выйти на практику к теневикам. А все потому, что он говорил с Утяшевой о переводе. Антон тоже говорил — и им дали выбор пройти курс заново. Однако на практику обоих выпустили. Арсению, например, даже выдали учебные ножницы и плащ с начесом, чтобы не отморозить почки повторно. Егор на крыше сидит в качестве команды поддержки Эду, а тот то и дело роняет на Арсения пласты теней. Лицо последнего напоминает пародию на трубочиста двадцатого века. Сегодня их контролирует Дусмухаметов — то есть уничтожает бутерброды на мансарде и периодически просит группу проверять страховку. Такую выдают, чтобы никто взаправду не свалился в чей-то дымоход. — Не знаю. Быстро это всё происходит. — Ага. Быстро. Ты два года на нем латентно залипаешь. — Неправда. — У тя его скрины его постов в галерее. — Я учился шутить. — …и ты хранишь его кепку в шкафу. Это правда — Антон на первом курсе одолжил, потому что Арсению на лбу нарисовали хуй (это сделал Эд), и Арс так разнервничался, что Шастун всучил ему свою кепку. С тех пор она так и не вернулась к владельцу. — Это вообще ничего не значит! Эд щелкает ножницами — и на голову Арсения падает жирный шмоток тени. Он холодный и склизкий, поэтому Попов как никогда близок к убийству. — А теперь просто ответь. Ты Антона вообще любишь? Егор, в этот момент хлебнувший чай, резко закашливается. Арсений замирает. Кажется, даже Варнава на соседней крыше перестает бить свою застывшую кисть об антенну. Не сказать, что на такие мысли дум не было. Они были. Но Арсений боялся вот так прямо это признавать. Потому что Антона хочется просто видеть (даже когда он чихает соплями в руку) и от Антона хочется слушать прогноз погоды (дождь пускают по расписанию), а еще его хочется изучать как тот ситком с бесконечным числом сезонов и серий (отвести для этого отдельный террабайт мозга). С Антоном хочется сплетать руки в кинотеатре, ноги на кровати и судьбы. Может, не в паспорте, но в нем тоже. В мире же еще есть самолеты без окон и Канады. В плане. Брак сейчас не такая и проблема. Если думать в перспективе. Но вслух он этого произносить не хочет. Потому что такие провалы в другого человека — просто катастрофа. С Русланом так не было. С Русланом хотелось обсудить дурацкий день (потому что Эд на смене), попить кофе (одному невкусно) и уточнить меню в столовке (идти на второй этаж лень). Наверное, на лице Арсения всё это отражается, потому что Эд сочувственно хлопает его по плечу — не так, будто у Арсения умерла рыбка, а так, будто ему нужно принять выбор посложнее, чем политическая позиция в мире, где все кувырком. — Влюбленность и любовь — разные вещи, — говорит не очень уверенно. — И всё же? С высоты всех фактов. — Мне просто нравится его бейсболка. Какие факты… Эд и Егор смотрят на него как на почечную недостаточность, закрученную в банке — что-то блевотное и неисправимое. Наверное, они что-то знают про валентинки (конечно, шуточные) и про залипания на Антоне (у него просто икры выраженные). А может, просто со стороны виднее? Арсений тушуется. Любить можно и макароны по-флотски, но Шаст лучше всех макаронов и флотов мира. Потому что — какой ужас — Арсений его бы только и пробовал, все эти годы заставляя от укуса запретного отказаться — и всё равно становясь Евой. Соскребает с челки моток краски, шмякая его, расплывшееся как рыбу-каплю, в свое ведро. — Люблю, — говорит и замирает — так правильно это звучит. Замирает и Егор. И Эд. И Варнава, подошедшая одолжить ножницы. — Если что, то я ничего не слышала… И если что, то я ничего не знаю о том, что у Антона в картежнице твоя фотка. Кажется, их сводит уже весь курс. Теперь вспоминается и вечер после сессии в июне — горлышко бутылки слишком часто указывало на Арсения, чтобы не заподозрить подвоха. С лестницы спрыгивает Егор, передавая Варнаве ножницы. — А ещё, он всегда голосует за неделю с куриным бульоном вместо ухи в поварском чате. — У нас есть такой чат? — это не удивляет, хоть он знает только о чате с мемами, где он своего рода звезда. — Только для старост. — Антон не староста. — Но Дима — да. Арсений упирает руки в бока. Он похож на котика из старого мема — такой же черный и злой. — Так. И что я ещё не знаю? Все трое переглядываются. Эд мигом переключает внимание на свою страховку. Егор вдруг интересуется катышками на идеальной толстовке, а Варнава поправляет шнурок на кроссовке. Понятно всё с ними. Предатели. — …на самом деле. Антон знал, что это ты ему подкидывал купоны из Картошки. Такое было. Два раза. Работникам раз в год положен сертификат, чтобы накормить трех персон — а Арсения от меню тошнит. Поэтому он сбагривал свои купоны Антону. Не лично, разумеется, а через шкафчик. И не потому, что симпатизировал двухметровой шпале, разумеется. Только потому, что Антона хотелось покормить. Как сбитого машиной голубя. Это жалость, а не симпатия. — Это просто купоны. — Не, Арсюх, они ж на бесплатный обед. А путь к сердцу Шастуна… Арсений поджимает губы. Потому что он долбаеб. Ему Антон с первой пары нравился, и чтобы чувство задушить, он приучил себя его на дух не переносить. Да так приучил, что приручил. И злиться можно только на себя. Потому что с идентификацией чувств Арсений остался на детсадовском уровне. Он запускает пальцы в челку и шерудит. — Так. Господа-пересмешники. Не надо говорить Антону, что вы сказали мне, что у него есть моя фотка. И про купоны. И вообще про любые другие штуки. Мы сами разберемся. — Еще через два года? — уточняет уже Димка, его голова торчит с торца здания, пока сам он висит на страховке у водостока. Кажется, люди вокруг появляются почкованием. — Катя тоже при тебе? — Не, она ж солнечная, — и помахивая краем малярной кисти, — со мной Кос. Рядом и правда мелькает второй затылок, но Кос только показывает большой палец — и продолжает щелкать ножницами. Арсений смотрит так, будто ему подали селедку под шубой, но шуба оказалась не майонезной, а настоящей — и из тарелки глядит чья-то шерсть. Он даже не может возмутиться. И нажаловаться Антону. Потому что Антон чух-чухает где-то у Москвы сейчас, и, его бы сейчас встретить на вокзале, а не вот эта вот всё. К счастью, «это вот всё» обрывает Дусмухаметов, который вываливается с мансарды. Так как половина группы что-то забыла на крыше, которую отвели Эду и Арсению, и собирать всех не нужно, Дусмухаметов радостно хлопает в ладоши. — Ребятня. Пары в понедельник, как и обещано, отменены. Завтра — отсыпной. Но! Взамен едем на экскурсию в жаровню. Оттуда Училищу поступило одобрение, — Вячеслав Зарлыканович говорит с воодушевлением диабетика, нашедшего пончик в холодильнике, — Мы его год ждали. Руслан, прошу. Если лицо Арсения выставить в ряд с простынями, то прачка по ошибке проедется по нему утюгом. Тот даже не слышит, как его окликает Эд, и как вываливаются из рук Варнавы ножницы. Попытка держать лицо такая же жалкая, как оплата за доширак картой, на которой нет средств. Из люка на мансарду вылазит Руслан. Внешне он все такой же слащаво-сексуальный — все так же задирает подбородок, когда осматривает их группу, перемазанную в тенях, кивает каким-то своим мыслям и выходит с документами в центр крыши. — Всем доброй полуночи. Пришел лично раздать всем документы на неразглашение данных о жаровне. Все, как всегда. В том числе техника безопасности. Прочтите дома и подпишите. Стопка согласий быстро худеет. Почти со скоростью нервной системы Попова. Руслан раздает всем, но, выцепив Арсения взглядом, вручает с нарочито медленным жестом, будто подает милостыню бомжу. Болеющему бомжу. В принципе, вид Арсения бы любого сподвиг поискать в кармане конфетку или жетон на метро. Интересно, их вообще еще чеканят? — Арсений. Жду тебя в понедельник на показательной дуэли. Надеюсь, за год твои почки пришли в норму? Этот диалог слышат все, кроме Дусмухаметова. Тот уже потерян для крыши и найден для пачки крекеров. Арсений выдирает лист из чужих пальцев и смотрит так, будто готов надеть на чужую голову спутниковую тарелку. — Надеюсь, твоя репутация не сильно подмокла после вторника? Руслан сжимает губы в полоску. Арсений недобро щурится. По-хорошему, им бы действительно подраться и разойтись в стороны. Чтобы отцепиться уже друг от друга. Но куда там — одного задели за гордость, а второго затриггерили. Антону не нужно побеждать семерых бывших Арсения как в той игре. Антону нужно сподвигнуть Арсения этих семерых бывших перерасти. Причем шесть из них — чувства вроде недоверия. Руслан в самом конце пищевой цепочки, седьмой. По важности что-то вроде собачки, у которой есть игрушка, а у той — пылевой клещ. Вот место Руслана. — Не забудь своего спутника. Уверен, он оценит твое искусство. Внутри у Арсения что-то леденеет. Пылевые клещи плохо сказываются на здоровье аллергиков. А Антон аллергик. Плохо скрываемая угроза в лице Руслана разворачивается. Отмирает Арсений только после того, как его за плечо трогает Эд. Наверное, он что-то говорил даже, но в голове все это время шипели помехи. Как будто кто-то тряс под ушами огромными маракасами с рисом. — Его нельзя туда пускать. — Антона?.. Арсюх, это ж не дуэль насмерть… Арсений, пробежавшийся глазами по согласию, мотает головой. Руслан свою облитую рубашку не простил. И приперся с визитом. И те выкинутые рубашки из окон, наверное, не простил тоже. Почему злость Белого измеряется в испорченных рубашках... — Он меня изничтожит. Втопчет в грязь. Перед ним. — Эт не факт. Ты ж не хуйней страдал. — А чем? Я не могу даже поджечь фонарик. Какой бой иллюзий?! Егор, Варнава, Дима и Кос одновременно отводят глаза от развернувшейся сцены. Все в курсе о трех китах их группы. Антон влюблен в Арсения — это аксиома. Арсений не владеет солнечными иллюзиями. Это тоже кит. И на обед нельзя брать вишневый компот — это уже догма. *** Симпатии, влюбленности и любови — всё разное. Всё дробится на части. Разве это имеет значение? Арсений думает об этом, пока поднимается на перрон Московского вокзала, усеянного такими же ожидающими. Поезд прибывает на первую. Нельзя же проморгать свою собственную симпатию? Да, Арсений ждал Антона весь первый курс в столовой, ведь Шастун больше разговаривает чем жует, машет своими ручищами, потому что в его истории появилась чайка или самолет, а еда стынет, зато все смеются; Ждал его почти всю осень и весну у края дороги, пока тот путался со шнурками, высунув от усилия язык, а вся их компашка уже перешла светофор; И сейчас, в первом семестре он ждет его у перрона, потому что Антон проспал приезд и сначала забыл отдать белье, а потом — сумку на второй полке — и пришлось дважды говорить до свидания проводнице. Арсений ждет его, когда Антон умывается в привокзальной Картошке и ждет его уже в общаге, на кухоньке, примостившись на диване между пятном от кофе и навалом подушек. Но разве вся влюбленность вырастает из ожидания? Антон бухается рядом, прерывая цепочку мыслей. Без слов он утыкается носом в арсеньевский сгиб шеи; его нос холодный, и он как никогда напоминает кота. Прилив нежности затапливает так внезапно, что глупые мысли-туристы захлебываются, и их бы спасать-спасать-спасать, да службы спасения недоступны. — Ну как твоя бабушка? — Арсений осторожно склоняет голову, потираясь подбородком об антонову челку. Эти жесты — в новинку, но почему-то с Антоном хочется вот так не торопиться. — Плохо. — Ничем нельзя помочь? — Она под присмотром сейчас, врачи говорят, выберется, но это уже второй инсульт. Она… она плохо говорит. Они молчат. За это время рука Арсения зарывается в волосы Антона, шерудит как кота. Стандартные мне-так-жаль ничем не помогут. И все, что можно сделать — показать, что он рядом. — Эд сказал, завтра у нас экскурсия по жаровне? — Антон сам переводит тему, отстраняясь и прикипая к чайке с чаем. На улице похолодало. — И больше ничего не говорил? — Только то, что мне нужно за каким-то фигом ее прогулять. И в этом замешан ты. Ну какая Эд сова? Он крыса. Арсений отводит взгляд на ленту-липучку с мухами, чувствуя себя в такой же ловушке. Но Антон чересчур требовательно поворачивает его лицо за подбородок к себе. Может, этого всегда Арсению не хватало в других людях? Внутреннего стержня. И в Антоне их столько, что можно вбивать в Арсеньевское болото и строить на сваях новый Рим, такой сильный Рим, что не содрогнется после удара ядеркой. — Рассказывай. — Антон… — Я знаю, что Белый работает в пресс-службе на жаровне. И знаю, что Училищу почти полгода не давали пропуск на экскурсию. И вот, просто волшебство какое-то!.. — Шаст серпает из кружки, стукая ей по столу, — стоит столкнуться с твоим бывшим, как он заявляется на крышу и лично раздает доки всей группе. В голосе Антона слышится что-то новое. Закипающее. Арсений бы даже сказал, ревностное, но какие могут быть ревности? С таким же успехом можно ревновать к африканцу, который сшил его конверсы. Но в отличие от Руслана африканцу Арсений хотя бы благодарен. — Шаст. Ты не так всё понимаешь, — свою кружку он тоже отставляет. Расстояние между ними на диване растет, — Ты не был на прошлой экскурсии в апреле. — И? — В жаровне есть традиция. Студента вызывают на иллюзорную дуэль. Конечно, это просто игра солнечника и теневика, но Руслан в прошлом году… он вызвал меня… и всё было не так красиво, как на презентациях с другими курсами. — Что произошло? — Ничего такого, за что можно привлечь к ответственности, если ты подписал бумагу. — Арсений. — Помнишь, я неделю после этого не посещал занятия? Так вот. Я отморозил почки. — Отморозил? Или… Их отморозили? — Это был честный бой. Теперь между ними весь диван. И закипающее недовольство. Чем-то похоже на жизнь Пи — только кто из них тигр, а кто — мальчик, который того по голове веслом — вопрос. Возможно, они оба мальчики с веслами, и оба стукают друг друга по лбу. — Честный бой? Выпускника со второкурсником? Обиженкой бывшим? Теневиком А-класса и солнечником с тройкой по иллюзиям? Теперь Антон вспыхивает. И снова мотает руками. Как надувной человечек на заправках. Он даже задевает стол — и чашка на нем жалобно звякает. Арсений обиженно сипит. Да, у него тройка, и да, это тройка только за конфеты с коньяком, но он на нее наработал! Он обошел все алкашки города, чтобы найти вяленую вишню в шоколаде. — Он снова меня вызовет, — приходится игнорировать чужую вспышку злости. Первый раз что ли? — …и я не хочу, чтобы ты смотрел. Если бы Арсений принес крысу с помойки и подарил Антону на день автомобилиста — лицо Шаста выражало бы меньше ахуя, чем сейчас. — Не хочу? — от ступора голос падает на тон ниже, — Арс, серьезно? Серьезности в Арсении хватит на маленькое государство. Такое, без флага, системы здравоохранения и общественных туалетов. — Да. — Пизда, — Шастун, хлебнув из чашки, возвращает взгляд на Арсения. И по буквам. Чтобы понял, — Я еду. Тут вспыхивает уже Арсений. Не как спичка, а скорее, как пустая зажигалка — на последнем издыхании, потому что сил что-то жечь нет, но на колесико давят, мечтая, наверное, взорвать. Пародия на жизнь Пи заканчивается. Арсений вскакивает с дивана в попытке казаться выше. И указательным пальцем тыкает в воздух. — Мы сейчас поссоримся. — Мы уже ссоримся. Ответ такой холодный, что Арсений психует. Почему у них всё так? Единственный раз, когда нужно решить проблему — оба упираются рогом. А они еще даже не встречаются! Он не вертит ситуацию с двух сторон — Антон, конечно, намерен всё предотвратить, а Арсений не хочет с размаху влететь перед ним в грязь — в его случае в госпиталь. Хотя их госпиталь в Училище все равно что грязь. Там даже уборщицы брезгуют наниматься. Гложет мысль, что Шастун влезет — а он точно влезет — и огребет уже не Арсений, а Антон. И скорее Попов следующий месяц будет лечить цистит, чем позволит хоть на миг предоставить Антона на больничной койке. Это все выше его сил. Арсений пыхтит, хватая пачку крекеров со стола, а у самых дверей из кухни оборачивается. Откусанная рыбка тычет в Шастуна, так и сидящего на диванчике. — Надеюсь, меня завтра прикончат. Чтобы я больше так не страдал. Брови Антона подлетают вверх двумя хлебцами из тостера. Видно, как он сжимает губы, но Арсений не дает шанса что-то ему бросить вослед. Настоящая королева драмы, жаль, что не клубника. Вместо комнаты он забирается на чердак и долго растит из краски солнечные шары. Но самый большой и жаркий даже на четверть не так хорош, как капелька тени. Случайно брошенная, она тут же вырастает в стальную звездочку. Это провал. Он же потратил полжизни на то, в чем плох. И одну секунду на то, в чем гений. Он игнорирует звонки Эда как настоящая драма-квин и ночует на чердаке в позе креветки. В этой же позе он спускается посреди ночи в комнату, огребает за пропущенные от взбешенного Выграновского и спит оставшиеся два часа так и не стирая краску с рук. В Училище они едут на метро без Антона — того вообще нет на горизонте, как и пропущенных, их общий чат пуст, как ад по Достоевскому. Хочется верить, что Антон решил не ехать, что уступил, но знакомая фигура стоит у арендованного автобуса маяком среди шлюпок — и Арсений мысленно идет ко дну, потому что проебывает спасительный свет и предпочитает напороться на рифы. Их диалог не тянет на Оскар, он не тянет даже на Золотую малину, потому что жизнь малиной не кажется, если в ней Антон. — Я тебя просил. — А я тебя не спрашивал. Антон выдыхает ответ как яд, в принципе, яд двойной — потому что Шастун курит и курит, это его вторая сигарета. Они ссорятся не впервые, но впервые после всего, что заварили — Арсений проходит, задевая его плечом у самого автобуса. Как ребенок. Неприятно, но терпимо. Стоило всё же разобрать Руслана по косточкам — не в питерском расчлененном смысле — а обговорить, что между ними с Арсением было, о дуэли упомянуть и о том, как она прошла. Антона тогда не было. После всего пришлось три дня отлеживаться в госпитале с отмороженными почками из-за особенностей «мурманской краски», которая может остановить кровоток и буквально свести в могилу. Он бегал в туалет каждый час — и тем фактом, что Училище не прознало унизительную развязку, он обязан Эду. Тот наплел, что Арсений отделался легкой простудой. Но сегодняшний холод в глазах Шастуна щемит сердце двумя бетонными плитами. Арсений надеялся, что они померятся, но, похоже, этому не бывать. Потому что Антон бросает бычок в урну и запрыгивает в автобус. И даже не спрашивает, хочет ли Арсений сесть к окошку. Потому что сидеть с ним не намерен. — Слуш, — рука Эда ложится на плечо, — Дай ему остыть. Он с вечера бесится. — Да за что? У Эда вид матери, которую спросили — а почему небо голубое? И по виду Эда кажется, что ответом послужит не физическая лекция, а физическая расправа. — Арсюх. Ты тупик. Он хочет возмутиться. Потому что он как минимум — баклан или удод, обидного в их названиях больше, а Арсений обидного заслужил на две холодные порции — и без соли. Но приходится влезть в автобус, демонстративно завалиться на задние кресла и уткнуться в окно. Антон даже не посмотрел на него, когда Арсений прошмыгнул мимо — примостился себе слева на колесе. Руслан, севший рядом с водителем, заставляет нервно сглотнуть. Антон хоть и сидит за пять кресел от него, но сомнения в безопасности присутствуют. Особенно, когда тот отлипает от кресла и лично склоняется над Антоном. Ошибки быть не может — Арсений видит это через прорези спинок. — Хочется посмотреть на отлитие Веги? — и протягивая руку Антону, — Руслан Белый. Очень приятно. Раньше как будто не виделись. Тот жест игнорирует. — Дружите? Арсений так мало с кем-то общается, неужели стал более коммуникабельным? — Руслан ведет диалог как бы невзначай, но шаг назад делает — Попов сверкает глазищами из-за кресел так угрожающе, все равно что охранник в парфюмерном. — Это не твоего ума дело, — выдыхает Шастун. Выйти в проход не удается — куда там, если его заняли две пубертатные язвы. Руслан усмехается. — Надеюсь, ты не пропустишь сегодняшнюю лекцию в актовом? Я покажу, как применять тени, чтобы обездвижить соперника. Антон парирует. — Надеюсь, ты выберешь себе достойного противника, а не какого-нибудь иллюзорного двоечника? Иначе грош цена твоему уроку. Голос сочится ядом. Белый не отвечает, но маска дружелюбия наконец-то спадает — и у него на лице теперь ходят желваки. Арсений тоже трескается. Вот как. Он в чеках Антона стоит грош. Интересно, какой курс гроша к полудохлому рублю? На доллар даже рассчитывать смешно. Чем ближе к сердцу стрелок, тем глубже вонзается в него стрела. Так, наверное, пишут в пацанских группах? И если их жизнь — мем из вк, то Антон подобрался к сердечку так близко, что может убить теперь зубочисткой. На выходе из автобуса, когда тот паркуется в промзоне, он выдыхает это в лицо Антону. Не пацанскую цитату. На такое настроения нет. Одно лишь расстроение. — Надеюсь, ты тоже найдешь себе человека.., — В голосе мешается не обида, а разочарование. Такое же острое, как зубочистка в сердце, — У которого не двойка по взаимоотношениям со внешним миром. Доселе хмурые брови дрогают, как и зрачки. Очень хочется словесно дать под дых, и судя по лицу Антона, Арсений забил страйк. Только вот радости от этого никакой — они не в его любимой игре с кеглями. Как там ее? Буллинг. Шастун хочет что-то сказать, но Арсений по-сучьи топает вперед, разве что волосами в лицо не хлестает. — Арс, я не просто так это сказал. — У оскорблений теперь есть цель? Группа семенит к конвейеру, где отливают шипы для Веги — Антона и Арсения обступают так же, как поток воды — торчащие скалы. Все это безобразие обходит в том числе Матвиенко, курирующий сегодня технику безопасности. Кажется, им нужно дать ответ относительно того вечера в церкви — и вздернутые брови Сергея это только подтверждают. Только вот до дел житейских явно нет дела Шастуну. — Ты не лучший солнечник, но ты выдающийся теневик. Ты душный вариант для всех, но невъебенный для меня. Это тоже оскорбление? Арсений смотрит так, будто все в мире лимоны исчезли, а вместо них продают жопки муравьёв. И кладут в чай. И пирог делают не лимонник — а муравейник. Или такой уже есть? — Шастун, что ты вообще несешь? — Что есть. — Так. Давай отдохнем друг от друга. — Типа, ты меня отшиваешь? Арсений поднимает глаза в каком-то оленьем ужасе. Том самом, с каким несколько минут назад на него глядел Антон. Два оленя смотрят друг на друга. Никто из них не поезд, чтобы сносить рога и копыта. — Типа, я попросил тебя не ездить, а ты как обычно. Что всё будет по-твоему! — А что ты хотел? Чтобы я остался в общаге, пока тебя твой бывший дрючит? — Да! — Манда, блять. Наверное, выходит очень громко — на них неодобрительно косится Дима и Катя, да и в принципе все дальние ряды — только Дрон продолжает показывать молот с наковальней, а Белый — следить за лентой конвейера. Тем не менее Арсений снова закипает. Его изнутри сейчас как звезду разорвет. Антон вдыхает и выдыхает. Не хватает только таблички, что он очень зол. — Хочешь, чтобы я отстал? — это звучит несколько обреченно, и Арсений притормаживает. Что именно имеет в виду Антон — глобально или локально? — Нет. Да. Я эту ночь не спал… — Эд сказал, ты сбежал на чердак. — Почему мы все решаем через Эда? — Потому что, если бы я заявился на чердак, то ты бы меня отпиздил. В этом есть зерно правды. Но только если одно. Среди пшеничного поля здравомыслия. Арсений закатывает глаза. — Все, что я хочу сейчас… Это твой ответ, — Арсений кивает на Матвиенко, вросшего в стену поодаль с ловкостью опенка, — Что мы решаем? С их масонским клубом. На лице Антона воодушевления столько же, как если бы он увидел дохлую крысу возле мусорки. Вроде бы, они обсуждают их, а Арсений опять обсуждает нас, хых и сас. — Мне кажется, — Антон понижает голос до едва слышимого шепота, — Поздно давать заднюю. А ты? По жаровне разносится звон — и группа одновременно ахает. Кажется, в кузне начали отливку лучей Веги. Арсений трет кончик носа. И вдруг вымученно улыбается. — Что сыр там был зачетный. Антон цокает, но без недовольства, скорее, журяще. Между ними все еще чувствуется накал, но не такой жгучий, как у автобуса. — Я все еще злюсь на тебя, — зачем-то добавляет Арсений. Антон, поцелуй солнца и ошибка природы — потому что не рожден звездой или капелью — посылает неуверенную улыбку, ее хватит, чтобы обезоружить роту солдат. — Арс. Я же сказал. Хуй он тебя тронет, — и, сжимая чужую руку, — К другому прикопается. К кому именно — Арсений спросить не успевает. В колокол бьют — и в жаровне становится горячее — по конвейеру едет рыжая от накала пластина металла. Вперед выходит мужчина в обмундировке, на плечо его закатаны щипцы. — …ковать нужно не только лучи, но и тросы. Их нити прочнее звездных, чтобы выдержать вес любой из них… Что-то мелькает в голове. Тросы. Нити. Строительный кран, крюком держащий Сириус за один из лучей. И отчеты МСТиТа, где все до единого тросы оказались отсегнуты. Арсений поднимает руку. — Выходит, тросы куются так, чтобы быть слитыми в звезды одним целым? Их нельзя открепить от самого шара? — Никак. Только от крана. В этом и заключается безопасность, сейчас мы следим за этим особенно тщательно. Выражение лица Антона меняется. Он поворачивает лицо на Арсения. — Звезды не падают с тросов. — …их роняют с кранов. — А на кранах работают.? Оба поворачивают голову на Матвиенко. Тот сверлит их взглядом, не таким безнадежно дружелюбным, как за стаканчиком игристого в Исаакиевском. Мститовцы. На многомиллионных кранах, держащих многотонные звезды, выдутые из радия, металла и золота, облитые солнцем и электричеством, поднятые на несколько километров ввысь, работают мститовцы. А значит, звезды не падают. Их отстегивают. *** Шастун бродит по цеху неупокоенным духом, даже руки по швам держит — а на Арсения взгляды кидает настолько сложные, будто решает уравнения через дискриминант. Любое обращение Руслана подогревает их котел недовольства ситуацией. Особенно, когда тот мурлычет о дуэли на каждом углу, даже остановившись у сортиров. В этом котле злости варится только Арсений, Антон больше плавает капибаркой с апельсином на голове. Беспросветный оптимист. Все что не жопа — уже хорошо, а если и жопа, то нужно ловить и лапать. В целом Попова накрывает ощущение этакой прилюдной казни, причем забить Арсения должны не камнями, а помидорами. Какое унижение. Группа пытается протиснуться в дверь актового зала с успехом зубной пасты из засохшего тюбика. В этой давке Арсений теряется, а когда находится, то видит макушку Антона за десять рядов от себя. Наверное, тот его тоже взглядом ищет, но Арсений не спешит махать руками. Лучше так. Чтобы он был подальше. Может, лучше вообще бы никогда не был ближе. Очередной загон. Жаль, что мысли не овечки, чтобы его преодолеть. Был бы Антон подальше — было бы лучше? Стоило попросить отстать? Руслан поднимается на сцену. На ней полукруглом возвышается стол с банками — пара ночных и теневых, несколько ощипанных кистей и аптечка первой помощи. Лучше бы в Минздраве вместо аптечек с йодом включили в обязательный список газировку. — В завершение нашей экскурсии… Руслан щебечет речь, Арсений пропускает мимо ушей. Нужно хотя бы попытаться атаковать. Шары же выдуваются? Конечно, с тем же успехом можно стрелять в снайпера мыльными пузырями. Но это лучше, чем снять футболку, нарисовать мишень на груди и сказать «бей». Антон увидит недодуэль, поймет, что Арсений солнечный импотент — и бросит его. Нет, сначала придумает мем, потом нажмет кнопку «разослать всей школе», а потом бросит. И плевать, что они даже не встречались. — С солнечниками мы сражались в прошлом семестре, — Руслан тем временем вальяжно ведет рукой по импровизированной арене, свет приглушая, — Думаю, сейчас нам нужен хороший теневик. Сердце Арсения падает. Он же не теневик. Чужие глаза утыкаются в список, вынутый из нагрудного кармашка. Но не бегают, это Арсений видит хорошо, сжимая в руке кулон с чернильной краской. Другого у него с собой нет. — Надо же. У нас новый отличник по итогам прошлого семестра. Антон Шастун. Не окажете ли честь? Теперь сердце пробивает желудок, потому что дальше падать некуда. Арсения тошнит. Он кидает взгляд на другой конец залы, где примостился Эд и Антон. Оба сидят в третьем ряду, но макушку Шастуна видно как Лахта-центр — со всех точек обзора. Тот не хмурится. Напротив, подскакивает как волейбольный мячик, со всей силы брошенный в пол. Видно, как Эд хватает его за руку и что-то шепчет на ухо. И осознание пронзает оборванное сердце — Антон подстроил это. Нарвался, навязался, вызвался. Чтобы не шел Арсений. Потому что Антон всегда таким был. Всепрощающим. Лучистым. Он же как все иконы Исаакиевского — вечно вдохновлен и вечно сияет. И для Арсения он тоже такой. Даже когда Арсений тушил о него свои слова-сигареты, хлопал дверью перед носом и перманентно отталкивал. Арсений переводит взгляд на Руслана — и видит, как тот ухмыляется. — Мне всегда было интересно, так ли хороши отличники в практике, как и на теории, — и все это смотря в лицо. Так прямо и так вызывающе — брошенная в лицо перчатка. И все это сносить сил никаких нет. Еще до того, как Шастун вылезает из ряда кресел, Арсений завязывает желудок узлом и ставит на место кровоточащее сердце. Все это не имеет значения. Если он боится осуждения, косых взглядов, собственной тени, описаться в кровати, жить с катетером или провалиться как солнечник — то разве это жизнь? Разве можно все время прятаться? — Руслан Викторович, — голос такой низкий, что о него можно споткнуться, — у вас старый список. Антон не теневик. Он солнечник. Класс замирает. По задним рядам проносится шепоток. Замирает и Антон, его рука остаётся на спинке чужого стула, а нога так и зависает в воздухе. Взгляд выражает такой ахуй, будто его не в другую группу перевели, а как минимум — через дорогу, приняв за дедульку. Костенеет и ухмылка на лице Руслана. Он врезается глазами в Арсения, как бур-машина в основу звезд. Но взгляд этот выдерживают. — Вы уверены? У меня проверенная информация. Весь класс следит за перекидом реплик как свора собак — за резиновым мячиком. На это не имеет право никто. Арсений скорее выйдет нагим на эту сцену вшивую и плюнет Руслану в лицо, чем даст в обиду шпалу эту невозможную, с глазищами своими болотными; топкими настолько, что за возможность побыть лягушкой Арс отдаст все краски мира. Да, он подрагивает от напряжения, как девятка в ту звездную ночь на пятой передаче; Антон продирается через кресла — и Арсений кидает чистый умоляющий взгляд, заставляя того затормозить у края сцены. В нем — одно сплошное раскаяние. За то, что между ними все складывается. Как карточные домики. Шастун порывается снова, но его Эд силой дергает вниз. В ту дуэль хотелось позор с себя смыть, спрятаться, отшутиться, никогда больше не сталкиваться. Выставить на рожон кого угодно, лишь бы не себя. Но приоритеты сменились. В голове и сердце церковный переворот. Кажется, все религии мира не стоят ничего, если они отрицают Антона в его голове. Антона в его сердце. Антона так много, что он вытесняет здравые мысли. И все это Арсений прощает. Прощает авансом все дальнейшее — куда бы это их не привело. В яму, в госпереворот, в больничную палату. В морг или на вершину мира. Подведет это все их под статью или под венец. Если не выбирать сердцем, то проживи хоть сто лет — но вкус жизни будет полон песка. Никто не тронет Антона. С вызовом, мелькнувшем в прямой спине, откинутой сумке и уверенным шагом в круг света, Арсений кивает. Кивает — и сжимает кулон с угольком в кармане. Выбор иногда заключается в том, чтобы не выбирать. — Уверен. Приказ подписан, — и добивая, — с сегодняшнего дня я занял место Антона Шастуна в группе теневых. По классу снова проносится шепоток. Руслан не может его не слышать, но, кажется, он что-то для себя решает. Потому что губы растягивает в улыбке и приглашающе машет на сцену. Арсений не видит, как силой к скамье Эд пригвождает Антона. Не слышит, как Крид шипит на Эда и требует объяснить весь спектакль. Не чувствует, как во взгляде Антона мешается беспокойство и злость, как он рвется и пытается что-то выкрикнуть. — Если ты теперь теневик, то, стало быть, краской тебя снабжать не надо? Арсений, поднявшийся на сцену, вынимает кулон угля. У Белого слегка меркнет улыбка, в глазах проносится сомнение. — Сегодня налегке. — Неплохо, Арсений. Никаких звонков или хлопков не звучит. Все просто начинается. По сцене проносится тень — перебирая лапами, в ногу Арсения врезается полуметровый паук. Иллюзия, сотворенная из «мурманской» — одной из холоднейших красок — пронизывает до костей, заставляя Арсения до боли сжать зубы. В этом и проблема дуэльных красок — их собирают в Оймяконе, Мурманске и в Якутии, температура их настолько резкая, что главные артерии могут застыть — и тогда здоровье пошатнется. В тот раз через спину пронеслась ворона. Оба ее крыла точнехонько врезались в почки. — Первое правило, класс. Используйте самые холодные тени, чтобы сбить соперника. Ногу сводит судорогой. Арсений с трудом остается на свои двух. Голова работает как мотор девятки, из которой водитель выжимает сто двадцать при максимуме в пятьдесят пять. На периферии зрения Арсений видит мельтешение в третьем ряду — Антона держат уже двое напару с Эдом. Если он прорвется, то Арсений всё проебал. Не отстоял ни честь, ни гордость, ни предубеждение. Ни ногу свою раненую и ни почки свои застуженные. А какой тогда смысл? Столько трусить, чтобы стать в итоге белым флагом? Перед парнем, которому он сердце открыл? За которого сердца готов лишиться? Пацанские цитаты два ноль. Он вскидывает руку, быстро и точно, как учил Антон, тогда, на крыше. Формулирует мысль. Ее, как тетиву, натягивает цель, а пускает собственное чувство достоинства. В руке Арсения плавится уголек, самая живительная краска. Из нее не сделать оружия априори — все равно что бить врага зеленкой или бинтами. И Антон это знает. Знает — и следит безотрывно. Этот взгляд Арсений чувствует кожей. Такое редко у кого выходит, но иногда чужие энергии такие тесные, что рождают импульсы. У них это происходит. Химия, о которой не пишут в учебниках. Из пальцев рисуется лук. Для такого нужно исхитриться, но на деле все проще — убить человека можно и зеленкой, если знать, как ее применить во вред. В этом и лежит гений человека — высечь из камня огонь, а из земли получить хлеб. И Антон, прикипевший взглядом к кистям Арсения, восторженно выдыхает. Еще мгновение — и в руках появляется стрела. Тетиву теневик резко отпускает, нацелив на чужое сердце. Лицо Руслана вытягивается. С него пропадает ухмылка. Иллюзия стрелы прорезает его тело насквозь. Только вот стрелок из Арсения непутевый. У него же тремор. И косоглазие. Он слишком часто залипал на Антона. Поэтому стрела, пущенная в сердце, прорезает джинсы в районе паха и вылетает, замедленная, к стене. Там она бьется и стекает, обращаясь в лужу. Класс замирает. Руслан хватается за пах, судорожно вдыхая и выдыхая. Все знают, что тени не несут того же смысла, что и настоящие предметы. Другое дело, что подобное не проходит бесследно — Мягкова после удара солнечной шпагой в грудь с неделю не могла отдышаться на лестнице. Заяц, получивший топором в голову, целый месяц жаловался на мигрень. Лицо Руслана выражает что-то похожее. Возможно, он месяц не сможет звать девушек на просмотр звездных войн. Но единственная доступная война — это холодная, которая между ними. — Тебе пизда. Этого никто не слышит, но Арсений читает по губам. Читает — и одним взмахом колдует новый лук. И улыбка, хищная и злая, трогает его губы. — Хуй тебе. Одновременно сцена погружается во мрак — между фигурами возникает месиво из теней и красок, Арсений резво отпрыгивает от первых грифов, взметнувшихся на него с потолка. Его стрелы, созданные из целительной краски, пронзают двух птиц насквозь, и вложенная энергия разрушения и мести заставляет обеих птиц рухнуть на пол, размазываясь на кляксы. На передней лавке кто-то вскрикивает. Задние ряды начинают покачиваться, но все, на чем сосредотачивается Арсений — хмурый взгляд Руслана и черные руки, по локоть опущенные в краску. Это не по правилам. За, перед и сзади падают и вспархивают образы. Почти всегда Руслан колдовал неоправданно большие иллюзии, но сейчас он превосходит себя, выбрасывая дворового пса с цепью на шее. Иллюзия одна, но ее повторов так много, что Арсений теряется, пронзая стрелой то лапу, то морды, все равно что иголками тыкая. Псы только свирепеют. Одна из собак фантомно прокусывает его запястье, вызывая судорогу до самого плеча. Лук падает, стрелы рассыпаются в три коротких полосы. Силы становятся неравными. Хотя вряд ли они были равны. Руслан теневик А-класса. А у Арсения из «А» только первая буква имени. Собака подступает ближе. С ее пасти стекает черная пена. — Арс! Капель! — крик Антона наконец-то разрезает муть сознания. Почему-то одно слово заставляет схватить подсказку на лету. Возможно, из «А» у Арсения не только его буква в имени. Арсений взметает ладонь вверх. С пальцев брызгает краской. На лету они формируются в крошечные осколки, мысль звенит в ушах — и в морду собаки прилетает шрапнель, колкая, как щетина Антона после дня без бритвы. Пес воет об боли, отступает на несколько шагов, и Арсений, пользуясь замешательством Руслана, быстро и точно, не позволяя себе передумать, взмахивает руками. Перед ним, вылепляясь из лука, растет та самая пантера. Образ выходит пугающим и до ужаса правдоподобным. Кошка, как и в аудитории, дыбит загривок, мотает вспененным от недостатка краски хвостом. На ее клыках поблескивает черная слюна. Конечно, она немного плешивая. Силы то на исходе. Но все еще одуряюще большая. Теперь вздох проносится по всему актовому залу. Пантера, ведомая творцом, в один прыжок падает на собаку. Пригвождая ее к полу. Тени мешаются. Схлопываются. У Арсения стучит в голове — знакомое ощущение падающих сил. За шиворот стекает капля пота. В куртке у него осталась шоколадка, но до нее он просто не дойдет. Пантера и последняя собака мешаются в один ком. Арсений сжимает ладонь в кулак. Пасть его иллюзии смыкается на шее дворняжки. До такого он в битвах не доходил, поэтому все последующее действо берет на себя пантера. Иллюзия встает в остатки «мурманской» и холодная краска напитывает ее шерсть. Руслан делает шаг назад в попытке окунуть руку в банку. Но путь ему перерезает солнечный всплеск. Приглядевшись, Арсений видит того же феникса, какой бросился в аудитории на его бешеную пантеру. Птица метет крыльями возле самого носа Белого — и тот ожидаемо отступает, закрывая руками лицо. От ужаса Белый с грохотом валится на пол. В сердце Арсения закрадывается быстрая мысль — он вертит головой по залу, но Антона ожидаемо не видно. Феникс же рассеивается, а злющая пантера впритык к Белому крадется. По ее спине «мурманская» змеится как электрический ток. — И второе правило на дуэлях, студенты, — Арсений, крутящий в руке пустой бутылек уголька, настигает Руслана. Класс замирает, внимая не сколько голосу Арсения, сколько его позе. Кончики его пальцев проносятся по загривку пантеры, цепляя морозную краску. Она жжется так сильно, что рука немеет. Руслан теряет улыбку. Хочется верить, что честь и самообладание тоже. — … мы не пытаемся друг друга убить. Пальцы Арсения делают жест брызг, будто он отряхивает руки. Борода Руслана и его волосы мгновенно покрываются инеем. От холода пол под ногами обрастает коркой льда. Надо будет запомнить. И устроить им в общаге каток. К декабрю. Арсений утирает нос ладонью. На ней остается полоса крови. И это немногим лучше, чем упавший в крови сахар. — Доебешься до Антона еще раз, — он наклоняется ниже, чтобы выдохнуть в самое лицо. Зрачки сталкиваются, губы обоих белеют, — и она тебе хуй отгрызет, — Арсений говорит тихо, но кажется, что в этой тишине слышит не только весь класс, но и вся жаровня. Конечно, это образно. Иллюзии пока никому органов не отгрызали. Но эрективная дисфункция при злоупотреблении тенями такая же реальная, как цистит. Пантера наступает лапой на бедро Руслана, туда, где проходит бедренная артерия. И это больнее, чем уронить гантель на стопу. Белый шипит от холода, его кровь наверняка сгущается и стынет. — Понял? — Иллюзия перемещает лапу и на вторую ногу, заставляя содрогнуться, — Не слышу. — Да. Арсений второй раз утирает кровь. Контролировать объем краски выходит с натугом. Взмахом руки он рассеивает пантеру, расслаивая ту. От уголька почти ничего не остается. Он испарился от вложенной силы. И это досадно. Перед глазами все снова вертится, но в этот раз Арсений не падает. Только без конца шмыгает носом, слезая со сцены и планируя доковылять до туалета. Там можно умыться. До гардеробной все равно дольше. Но сахар так нужен, что хоть стены лижи. Однако ему не дают ступить и шагу от сцены. Подхватывают теплые руки, они же поворачивают за подбородок на себя. И в этот раз Арсений не нервничает, что выглядит плохо. Он знает, что выглядит плохо. — Не запрокидывай голову. Эд? Быстро. Дай мою куртку. Рядом вырастает Эд и макушка Крида. — Арсюх, шо за пиздец… Арсюха слабо кивает головой и оглядывается. Руслан покинул сцену, в зале его тоже не видно. Хочется верить, что это конец. И как славно, что не его личности. Антон вытрясает свои карманы и прикладывает к носу Арсения салфетку. Тот принимает и сам закручивает в обе ноздри. А ведь уже накапал на любимую рубашку. Не в грязь лицом так носом в кровь. — Всё в порядке, — он больше говорит Антону, который смотрит беспокойно и держит руку на его запястье. Считает пульс. Его буквально впихивают в кресло, но Арсений безостановочно цепляется за рукава Антона, как котеночек за футболку, — Шаст… Антон, — Арсений глотает кровь, через силу садится на кресло. — Это просто перенапряжение… — Да нет же. Прости меня, — с двумя затычками в носу Арсений больше похож на мамонта, он снова цапает Антона за воротник — и заставляет посмотреть в глаза. Эд тянет Егора назад. Они здесь такие лишние, что могут конкурировать с гландами или зубами мудрости. — Мы ща за дежурным врачом смотаемся. Или за батончиками сладкими. Че ближе. Пять минут. Актовый пустеет — Катя организованно выводит всех, но парочку их не трогает. Антон утягивается вниз, его брови сложены домиком, а руки перепачканы чужой кровью; но он наклоняется над Арсением, и сердце болит. Глаза Шаста робкие, одна ладонь накрывает колено Арсения, вторая — ложится на щеку. — Арс. Ты не двоечник. Я не хотел это говорить, — видно, что слова не даются с трудом, а медленно Антон говорит только потому, что формулирует мысль правильно. А то за свою конвейерную огреб, — Я хотел, чтобы он отъебался. А надо было просто врезать. Арсений не сдерживает смешок — и одна из салфеток вылетает из носа, как ядро из пушки. Антон невозмутимо сворачивает новую и уже сам, придерживая за подбородок, вкручивает в ноздрю. Жест заставляет покраснеть. — …и если ты двоечник, то я — нулевщик. И мне не нужно искать никого другого… Даже с двойкой по взаимоотношениям. Даже с пятеркой. Да хоть с красным дипломом. Пальцы Антона — в крови. Как жаль, что он взаправду с Русланом не дрался. Это была бы романтика, достойная она-любит-тебя-да-она-не-может-любить-меня. — Антон. — Арсений? Арсений со своими салфетками в носу всё ещё похож на саблезубого тигра, которого стая изгнала за излишнюю уродливость. Он вообще не выглядит на соточку, скорее, его такого только кому под соточку и захотеть можно. Но момент кажется эмоционально правильным. — Могу я стать твоим парнем? — выдыхает и замирает. У Антона сбивается дыхание. И наверняка пульс. А еще, он очаровательно едет в улыбке. Плывет, как крыша у домика в наводнение — далеко-далеко. — Как это… романтично. Это и правда романтично. Кровь из Арсения всё ещё бьет — салфетка рискует окончательно размокнуть. А ещё он гнусавит. И немножечко путает слова. — Зато я сказал это до потери сознания, — Антон, открывший было рот, укоризненно тыкает Арсения под бочок. — Можешь, — Арсений приподнимает бровь, потому что падать в обморок он не хочет, но только если Антон поймает. Тот замешательство видит и уточняет теперь как нужно, — Я тоже хочу стать твоим парнем. — Хочешь или станешь? — И хочу. И уже стал. Антон чмокает Арсения в губы, хоть тот пытается увернуться — он же по себе кровь размазал, а Антон ведет себя так, будто вылез из задачки по вич — тот самый чел, который попьет из чужой чашки и попытается лизнуть унитаз. Шастун, однако, хихикает, вылавливая губы Арсения — кажется, они уравновешивают друг друга — врожденная брезгливость Арсения и искренний похуизм Антона к блевательному. Так ведут себя борзые с мраморной говядиной на завтрак, но растрепавшие в тайне от хозяина дохлую крысу. — Это ведь был ты? Твоя иллюзия — феникс? — Возможно. — Но значит, тогда в аудитории… Антон поднимает глаза. В них мешается много всего, но больше в них — решимости. — Да, — и чуть погодя, — Это вышло ненамеренно. Я испугался. За тебя. — А может за одногруппников? — Не-е… У них лица не такие охуевшие были. А вот твое… Арсений корчит недовольную моську, с учетом салфеток в носу он похож на злого мамонтенка на льдинке. — А краска? Где ты взял? — лучистость в глазах Антона гаснет. Покряхтывая, он все-таки опускается на колени, с его ростом голова все равно ложится точнехонько под руку Арсения на кресле. — Ну… Ты будешь ворчать. — Я буду ворчать, если не скажешь. Вместо ответа Антон вынимает из кармана руку — в ней оказывается тот самый кулон, который Арсений оставил в полицейском участке после падения в Фонтанку. После реки в нем точно не осталось краски, поэтому непонимания в Арсении хватит на несколько вопросов. — Я тебя ждал в комнате. Залил из твоей краски еще до кладбища звезд. Хотел вернуть, раз ты свой резерв потратил… Эд мне помог выдвинуть твои запасы, — Антон очаровательно смотрит из-под ресниц. На него такого котячьего злиться не получается. Выходит, он не просто зарулил в Картошку для извинений. Он их готовил. Причем, не как обычно — с горящей сковородкой и эвакуацией общаги. — Так. А почему тогда ты не отдал? — Потому что это не твое. Бля.., — Шастун мотает головой, в трогательной попытке не оскорбить чувства солнечных, — Я про то, что ты загруженный был. И я подумал, что тень лучше ляжет в руку… По наитию поступил. В последний момент отдал свой кулон. Просто понял, что так правильнее. Это кажется действительно трогательным. Настолько, что Арсений только бы Антона трогал, и трогал, и трогал… — Не злишься? — А смотря, о чем ты. Если о прыжке в Фонтанку… — Ну, А-а-арс… — Не злюсь. Ну, может, вот только на капельку, — Арсений показывает свободной рукой жест чуть-чуть, и Антон потирается щекой о его колено. С ума сойти. Он же как большущий кот. — Ты из капельки сегодня такие фокусы выдул. — Какие? Антон осторожно выпрямляется, но вместо поцелуя крадет одну из салфеток из ноздри. Арсений чуть-чуть морщится, но выглядит все таким же смущенным школьником. — Охуенные. Эду и Егору приходится еще с минуту бродить под дверями актового с бутылкой колы в кармане. А спустя один поцелуй они все же хлопают дверью и намеренно громко топают между кресел. Чтобы Антон и Арсений слышали их приближение. И хотя бы в уважение к храму науки отлипли друг от друга. Хотя бы на минуточку.