И все, чем смерть жива

- Расскажи мне о рунах. Шурф поворачивается на бок, внимательно разглядывает близкое лицо, будто убеждаясь в серьезности просьбы, а заодно вменяемости просителя. По правде говоря, Максу удалось его удивить — снова. Впрочем, в самом этом факте как раз нет ничего необычного: можно было бы подумать, что неугомонный Вершитель поставил себе в ежедневное расписание пункт «непременно удивить сэра Шурфа Лонли-Локли», если бы одна только мысль о существовании расписания у самого непредсказуемого существа в этом Мире не казалась абсурдной. Так что единственный напрашивающийся вывод — что Макс делает это не по плану и не из-за неведомого внутреннего обязательства, а просто по вдохновению, из любви к искусству. Лестная, но, чего греха таить, временами доставляющая некоторые неудобства причина. - Какие именно руны тебя интересуют? Древний алфавит Хонхоны, умпонские скальные письмена или самая первая из известных нам версий куманской вязи? Хотя вязью ее называть на мой взгляд некорректно, поскольку только гораздо более поздние вариации этой письменности, возникшие уже после начала использования бумаги, позволяют говорить о действительно «связанных» между собой буквах, тогда как изначально... Макс улыбается — не всем лицом, одним только взглядом — и это заставляет Шурфа прерваться на середине фразы, не то чтобы забыв историю куманской письменности, просто осознав, что имеет смысл выслушать ответ, раз уж задал вопрос. Во всяком случае, раньше такой подход всегда срабатывал. До того момента, как один вихрастый мальчишка с глазами существа древнего, как само время, словно бы в шутку перевернул весь устоявшийся порядок жизни с ног на голову, а потом обратно. И с тех пор проделывает это с регулярностью, достойной лучшего применения. - Прости, - коротко говорит Шурф. - Так о чем ты хотел узнать? - Вообще-то я имел в виду некоторые конкретные руны, - Макс вслепую нашаривает лежащую поверх одеяла руку, легонько сжимает ее в своей и тянет наверх. Гладит большим пальцем тыльную сторону ладони, разглядывает ногти, чернила на которых нисколько не потускнели за две сотни лет, чуть щурится, хотя со зрением — Шурф абсолютно уверен — у него все в полном порядке. - Они же наверняка что-то обозначают. Конечно, я примерно представляю смысл в целом: защита одушевленного существа от твоих грешных Перчаток. Но у них ведь есть и какое-то отдельное значение, у каждой? И почему если они защищают руки, то ты не можешь, к примеру, почесать нос? А если нарисовать те же руны на носу, сможешь ли потереть глаз? А если расписать тебя целиком, спасет ли это от действия Перчаток, если ими воспользуется кто-то другой? - Не знал, что тебя настолько интересует эта тема, - задумчиво отвечает Шурф. - Честно говоря, вообще не предполагал, что подобные теоретические вопросы могут показаться тебе занимательными. Макс отводит глаза, потом вдруг крепко стискивает шурфову ладонь в своей. - И вовсе не теоретические, - бурчит он так смущенно, будто бы его уличили не в любопытстве, а в чем-то непристойном. - Имей в виду, даже если ты сам каким-либо образом умудришься весь изрисоваться рунами, Перчатки я тебе все равно не дам, - сухо говорит Лонли-Локли. Макс вскидывает негодующий взгляд, натыкается на откровенную ласковую усмешку во взгляде напротив и сам невольно улыбается, обезоруженный этим выражением, так редко появляющимся на лице невозмутимого сэра Лонли-Локли. - Я совсем не то имел в виду. И на милю не подойду к этим грешным варежкам, если тебя не будет рядом! - горячо заверяет он. И добавляет, подумав: - Даже если в самом деле буду покрыт защитными надписями. Я же, ты знаешь, большой специалист по невозможному — еще выяснится, что в смысле игнорирования охранных рун тоже. - Такое вполне может произойти, - кивает Шурф. - Ты будешь слушать ответы на свои вопросы или дальше рассуждать о непостижимой природе Вершителей? - Слушать, - Макс хмыкает и придвигается ближе, прижимается щекой к плечу, смотрит внимательно и заранее чуточку восторженно, будто готовится слушать сказку на ночь. Вернее, на утро — рассветные сумерки постепенно бледнеют, рассеиваясь в прохладном зимнем воздухе, хотя до восхода солнца еще есть минимум полчаса. - Как я уже неоднократно тебе говорил, всего рун одиннадцать, - обстоятельно начинает Лонли-Локли. - Десять на ногтях и одна на нёбе, - перебивает Макс с интонацией младшеклассника-отличника. - Кстати, как выглядит эта последняя, я не представляю. И как вообще можно что-то самостоятельно написать себе во рту, тоже. Ты все-таки очень могущественный колдун. Шурф только коротко вздыхает, никак больше не реагируя на довольно сомнительный, по правде говоря, комплимент. - Все руны основаны на древнем алфавите Хонхоны, хотя две из них слегка изменены тем самым сэром Махтером Фьяттом, что довел до ума Перчатки. - Какие именно? Шурф осторожно вытягивает руку из максовой хватки и демонстрирует ему мизинец и безымянный палец. - Хеб и Йина. Видишь точки в центре? Макс снова кивает, рассматривая четкие черные символы так пристально, будто они возникли только что, а не оставались неизменными две сотни, а до этого — еще шесть с половиной тысяч лет. - Что это значит? - Удвоение, в нашем случае - усиление. - Неплохо. А сами руны? - Если я начну перечислять все толкования, ты наверняка пожалеешь о своем вопросе примерно на четвертом часу моих объяснений, - невозмутимо говорит Шурф. И прежде, чем Макс успевает ужаснуться вслух, продолжает: - Но если вычленять самую суть, имеющую значение в данном случае, то Хеб — это магия, а Йина — вдохновение. - Прекрасное сочетание, - совершенно серьезно отзывается Макс. - Хотя честно говоря, не ожидал, что для обозначения этих вещей нужно две руны. По мне так это почти одно и то же, с незначительными нюансами. - Как ни странно, ты прав, - вдруг усмехается Лонли-Локли. - И пересказал сейчас в общих словах три тысячелетия философской мысли, а заодно лингвистики Хонхоны. - Это я нечаянно, - кротко отзывается Макс. - Я так и подумал. Тем не менее, к началу Эпохи Орденов эти две руны в самом деле слились в одну, а о длоттах — тех самых усиливающих точках — вовсе забыли, даже те, кто продолжал пользоваться древним алфавитом. Впрочем, таких уже много сотен лет можно пересчитать по пальцам. - Раз, - с удовольствием говорит Макс, загибая мизинец самому Шурфу. А потом тянется и коротко касается губами костяшки. - Тебе все еще интересно? - строго интересуется Лонли-Локли, и в его голосе нет ни намека на то, каким теплом внутри отозвался этот поцелуй. Кажется, нет. - Очень! - с жаром заверяет его Макс. - Рассказывай дальше, пожалуйста. - Дальше стоит сказать об этой, - Шурф вытаскивает вторую руку и кладет ее поверх одеяла так, чтобы был виден большой палец. - Тонта, жизнь. - Красивая. - И именно та, что отличает защиту одушевленного от неодушевленного. На рукавицах и шкатулке для хранения Перчаток она заменена другой, но тебя, насколько я понимаю, не слишком интересуют предметы. - С ними как-нибудь в другой раз, - кивает Макс. - Хотя я думал, что отдельного обозначения жизни тоже не потребуется, ведь магия и есть... Лонли-Локли качает головой, даже не дослушав окончание фразы. - Ты забываешь, что не стоит судить всех существ исключительно по себе. - Вообще-то я сужу не по себе, а по своему окружению. - Тем более, - был бы Шурф несколько более эмоционален, наверняка закатил бы сейчас глаза. - Людей, с которыми ты общаешься, при всем желании нельзя назвать среднестатистическими обывателями. - А некоторых даже людьми-то не очень поворачивается язык, - вздыхает Макс. - Ты, конечно, как всегда прав, а я дурак. - Вовсе нет. Когда я впервые увидел список рун, мои мысли были очень похожи на твои. Просто с тех пор у меня было довольно много времени подумать на эту тему, а у тебя едва ли больше минуты. К тому же, мне было проще — я-то всегда, с самого детства, считал себя уникальным и даже сейчас не изменил мнения, несмотря на многочисленные свидетельства обратного. - Это очень хорошо, что не изменил, - говорит Макс. - И не меняй, будь добр. У меня, между прочим, вокруг этого утверждения вообще вся личная Вселенная построена. Не хотелось бы ее переделывать, уж больно красивая получилась. - А еще тебе просто лень, - флегматично добавляет Лонли-Локли. - Ты все-таки слишком хорошо меня знаешь, - Макс сокрушенно качает головой, но тут же смеется. - Извини, я постоянно тебя перебиваю. Продолжай, пожалуйста. Шурф коротко вздыхает. - С остальными рунами все довольно просто. Лун, Альза, Крох, Кир, Руйала, Олха, Со. Воля, лед, целостность, победа, пепел, возрождение, круг. Макс шевелит губами, повторяя названия, касается всех ногтей по очереди кончиками пальцев, а когда доходит до последнего, чуть хмурится и поднимает вопросительный взгляд. - Я думал, хоть одна из них означает защиту. - Все они означают защиту в той или иной степени, а в сочетании — именно того рода, что необходима в данной ситуации. - Раз ты так говоришь, - кивает Макс. - А что насчет последней? Вернее, первой — той, что на нёбе? Шурф молчит самую чуточку дольше, чем нужно бы, и Макс приподнимается, заглядывая ему в глаза. - Смерть, - наконец коротко говорит Лонли-Локли. - Звучит не слишком здорово. - Ну почему же, напротив, это довольно интересно. К тому же, уникальный случай — в отличие от всех остальных, руна Ллой имеет единственное и очень четкое значение. Ее невозможно истолковать иначе при всем желании. - Все-таки очень мудрые люди придумали этот древний алфавит, - задумчиво говорит Макс. - За невозможность истолковать смерть как-то иначе я готов, пожалуй, простить им даже разность магии и вдохновения. - Не могу с тобой не согласиться. - Но вообще-то по-моему было бы куда логичнее первой написать ту руну, что обозначает жизнь. Чтобы ненароком не убить владельца Перчаток. Шурф едва заметно улыбается. - Это только доказывает, что ты довольно мало понимаешь в теории магии. И не делай такое виноватое лицо, это не упрек, а констатация факта, в некотором роде даже комплимент. Он глубоко вздыхает и притягивает Макса ближе, укладывая растрепанную голову себе на плечо. - Понимаешь ли, древние считали, что нести смерть и быть смертью — одно и то же. В каком-то смысле они несомненно правы. Во всяком случае, такой подход не оставляет иллюзий и дает шанс трезво относиться к самому себе, насколько человек вообще способен это делать. К тому же, первейшая задача руны на небе — отравить кровь мастера. - Мне казалось, для этого был какой-то специальный яд в чернилах. - И если бы не Ллой, он прекрасно отравил бы не кровь, а меня самого. - Резонно. Макс хмыкает, обдавая шею теплым щекотным дыханием, и разговор о смерти вдруг кажется Шурфу исключительно, вопиюще неуместным - в собственной постели, на заре ясного зимнего дня, когда притихший Ехо еще разнеженно дремлет под негромкий плеск Хурона и шепот старых вахари в саду под стенами башни. Он прижимается губами к пахнущей ветром макушке, закрывает глаза и некоторое время молчит, вслушиваясь в шелест листьев за окном. Когда Макс вздыхает в третий раз — тихонько, явно стараясь не потревожить, но разумеется нисколько не преуспевая — Лонли-Локли смиряется со своей участью. - О чем еще ты хотел узнать? - глуховато спрашивает он прямо в волосы. - Я думал, ты задремал, - голос Макса звучит виновато, но извиняться он, хвала Магистрам, и не думает. - Вряд ли я сумел бы, пока рядом со мной лежит воплощенное нетерпение. Нетерпение улыбается, ласково трется щекой о плечо и обнимает крепче. - Можно ли как-то защититься от действия Перчаток? - наконец формулирует он. - К примеру, полностью расписав себя рунами? Ты поэтому интересовался их значением? Макс молча кивает. - Теоретически это возможно, но работать будет для единственной пары. - Почему? - Видишь ли, в состав чернил для защитных рун входит в том числе кровь мастера и та субстанция, что заменяет кровь в руках, из которых делаются Перчатки. Как ты понимаешь, это уникальные вещества, к тому же, часть из них становится недоступна сразу после первых этапов ритуала, когда уничтожается все, кроме кожи. Но позволь спросить, почему ты вообще задумался на эту тему? - Если бы в Ехо объявился владелец другой пары Перчаток, я бы совершенно точно об этом знал, но за последние семьдесят лет в столице не было ни единого случая применения этого оружия никем, кроме меня самого. Макс молчит очень долго, потом перекатывается на спину, трет лицо ладонями, встряхивает ими, будто пытаясь согнать не понравившиеся мысли. - В том-то и дело, - туманно объясняет он и садится, опираясь спиной на стену. Достает сигарету из-под одеяла, рассеянно затягивается, совершенно не заботясь о том, чтобы предварительно прикурить, хотя бы для вида, смотрит в окно таким специальным отсутствующим взглядом, каким на самом деле смотрят внутрь себя, а вовсе не любуются пейзажем. Даже таким красивым, какой открывается на рассвете из спальни Великого Магистра Ордена Семилистника. Тишина в комнате становится вязкой и горчит на языке, причем табачный дым не имеет к этой горечи совершенно никакого отношения. И Шурфу с сожалением приходится признать, что ласковое ленивое утро закончилось, не успев толком начаться. Он поднимается, призывает из шкафа свежую скабу, завязывает волосы в хвост и посылает Зов повару. И только когда поднос с горячей камрой оказывается у него в руках, садится рядом с Максом. Наполняет кружки, втискивает одну из них в опустевшие уже руки своего Вершителя — и то ли от запаха пряностей, то ли от ощущения теплой керамики в ладонях тот наконец моргает и переводит взгляд на Шурфа, причем смотрит так удивленно, словно не помнит, как здесь оказался. Но, надо отдать ему должное, довольно быстро вспоминает и кто он, и где находится. И что следует делать с камрой, тем более сваренной главным поваром Ордена Семилистника — тоже, хвала Магистрам, не забыл. - А теперь рассказывай. С самого начала и по порядку. И учти, если ты хочешь защитить кого-то от меня, вполне достаточно просто об этом попросить. Одно из преимуществ моей нынешней должности — отсутствие необходимости лично убивать даже самых опасных государственных преступников. А врагов, которым я сам желал бы немедленной смерти от собственной руки, у меня с твоей помощью не осталось, - Шурф чуть склоняет голову, обозначая поклон. Макс было улыбается, оценив предложение, - и тут же хмурится, встряхивает головой, вроде бы отбрасывая с лица растрепанные волосы, но эффект получается прямо противоположный. Ловит кончик одной из прядей и задумчиво крутит в пальцах, собираясь с мыслями. - Если бы все было так просто, я бы даже не думал. А сейчас, видимо, в самом деле придется рассказывать по порядку. Знать бы, что еще в этом случае стоит считать порядком, - наконец вздыхает он и поднимает глаза. - Ну хорошо. Если я скажу тебе, что даже для меня начало одновременно находится пару дюжин дней назад, примерно лет за семьдесят до того, ну и конечно за шестьсот с хвостиком до принятия Кодекса, а для непосредственных участников — еще в полудюжине точек во времени — ты мне поверишь? - А почему я должен тебе не верить? - удивляется Лонли-Локли. - В конце концов, линейность времени — это всего лишь одна, хоть и наиболее привычная нам, концепция, не исключающая тем не менее всех остальных. - Все-таки очень мне с тобой повезло, - Макс снова улыбается, но на этот раз по-настоящему, тянется и коротко сжимает плечо Шурфа очень теплой после кружки ладонью. - Так вот, по самому большому счету для меня все началось в самом деле две... хотя нет, уже почти три дюжины дней назад. Великий Магистр, уже успевший произвести в голове нехитрые подсчеты, кивает и спокойно интересуется: - В тот самый день, когда ты вернул мне Лиса? За что тебе, кстати, еще раз спасибо. Макс морщит нос и отмахивается, будто Шурф благодарит его не всего во второй, а уже в двухсотый раз. - Ты же понимаешь, что я сделал это из сугубо эгоистических соображений. И оба улыбаются, словно получилась в самом деле смешная шутка. - Так вот знаешь, - продолжает Макс. - Там, на Мосту Времени открываются такие виды... Ох, вообще-то видами это назвать, разумеется, нельзя, скорее мыслями. Или, может, ощущениями. Которые притом исключительно материальные и плотные, как предметы, но почувствовать их можно только если ты сам тела не имеешь. Из меня, конечно, так себе рассказчик, и все-таки не думаю, что кто-то способен дать более полное определение тому, чем становится уничтоженный и рожденный заново Мир в тот момент, когда он еще только предчувствует свое возрождение и раздумывает, можно ли уже переставать кричать от отчаяния и ужаса и начинать ликовать или все же подождать еще несколько долей секунд — или несколько вечностей. И чем оказываешься ты сам, когда усилием воли подставляешь в это уравнение собственное "я" вместо "весь Мир". Я бы сказал, что это было самое кошмарное впечатление в моей жизни, если бы оно не было и самым прекрасным. Понимаешь? - и он с надеждой заглядывает Шурфу в глаза. - Думаю, не в полной мере, - честно отвечает Лонли-Локли. - Подозреваю, что подобное понимание может прийти только с личным опытом, а его, как ты знаешь, в данном случае мне недостает. Но примерное представление о подобных противоречивых ощущениях я имею. - Тогда возведи это представление в степень малой бесконечности плюс один, - невесело хмыкает Макс. Чертит пальцем какие-то узоры на одеяле, молчит. Очень долго молчит, так что Шурфу даже кажется уже, будто продолжения не последует, но Макс все же заговаривает вновь. - Я всегда думал, что переломные точки в человеческой судьбе — это такое красивое выражение, - тихо говорит он. - Мол, в какой-то момент человек делает выбор — вернее, Выбор — и его жизнь складывается каким-то определенным образом. Чушь же! С точки зрения всей жизни маленькие выборы — пойти налево или направо? Заказать на завтрак еду в трактире или отправиться туда своими ногами? Предпочесть серое или синее лоохи? - в общем, эти якобы мелочи ничем не отличаются от вроде бы больших решений — о профессии, например, или о спутнике жизни. Короче, - сердито обрывает он сам себя. - Я всего лишь хочу сказать, что каждая минута и каждый поступок имеют последствия, и не бывает трех, скажем, «переломных точек» - ну разве что только у младенцев, которые и на свете-то живут пару минут. Хотя и они уже успели решить, орать им, к примеру, или нет, да и вообще выбрали именно этот момент, чтобы родиться. Лонли-Локли слушает очень внимательно, не сводя глаз с Максова взволнованного лица, и жалеет только о том, что не может сейчас взять паузу, чтобы записать все слово в слово. - В том, что ты говоришь, есть рациональное зерно, - говорит он. - По правде сказать, я и сам придерживаюсь подобных взглядов уже примерно полторы сотни лет. - Ну надо же, - вздыхает Макс. - А я надеялся, что это только я молодой, глупый и потому могу так серьезно заблуждаться. - Хочешь сказать, что эти представления ошибочны? Макс разводит руками. - Если исходить из того, что я видел на Мосту Времени, то выходит, что у каждого из нас в самом деле есть всего несколько по-настоящему важных моментов, а все остальное — так, мишура, следствия, накручивающиеся на генеральную линию, но не меняющие общей картины. Лонли-Локли несколько секунд размышляет, потом требовательно протягивает руку. Макс хмурится, разглядывая ладонь, потом коротко хлопает себя по лбу, лезет под подушку и через мгновение вручает Шурфу пачку сигарет — новехонькую, в нетронутой вальцовке. Великий Магистр благодарно кивает, привычным движением вскрывает хрустящую пленку и закуривает, первую зажженную сигарету отдав Максу. - Правильно ли я понимаю, - наконец говорит он, когда тлеющая бумага уже почти обжигает пальцы. - Что пока ты ходил по Мосту Времени, чтобы спасти Лиса и, соответственно, меня самого, ты обнаружил еще какую-то точку в моей собственной судьбе, которую считаешь необходимым исправить? Макс кивает с таким виноватым лицом, будто его заставили признаться в заговоре против королевской династии. - И эта самая точка каким-то образом связана с Перчатками смерти, - задумчиво продолжает Лонли-Локли, доставая из пачки новую сигарету. - Но, по всей видимости, не с моими, поскольку за шестьсот лет до Эпохи Кодекса они еще не существовали. Я правильно рассуждаю? - Ну разумеется правильно, - вздыхает Макс. - Тогда мне решительно непонятно, кто в моей жизни мог быть... - Шурф осекается, успев зажечь на кончиках пальцев огонек, но так и не донеся до него сигареты. - Нет, Макс. - Что нет? - невинно интересуется тот, разливая по кружкам остатки камры. - Нет, ты не отправишься снова по Мосту Времени, чтобы каким-либо образом предотвратить или изменить обстоятельства смерти сэра Тотохатты Шломма. - Но... - НЕТ. Голос Великого Магистра тих, но Макс отчего-то ежится и бросает взгляд на приоткрытое окно. - Может быть, я хотя бы покажу тебе? - тихо спрашивает он, когда молчание становится совсем уж невыносимым. Лонли-Локли медленно вдыхает и так же медленно выдыхает, стараясь, чтобы это не прозвучало как раздраженный вздох. - Временами мне кажется, что ты появился в моей жизни для того, чтобы наглядно доказать: если я в какой-то момент решил, что способен преодолеть вроде бы непреодолимые соблазны, значит я просто до сих пор не встречался с действительно сильными, - негромко говорит Великий Магистр. Макс смущенно пожимает плечами. - И, что самое поразительное, в твоих поступках нет такой цели, - продолжает Шурф. - И ты, насколько я могу судить, искренне считаешь, что если я поддамся на твои уговоры, моя жизнь станет лучше. - Думаешь, я неправ? - лицо у Макса становится непривычно серьезным. - Но если бы я не сходил за Лисом, твоя жизнь стала бы намного... не знаю, хуже ли, но однозначно короче. - Пожалуй. - А ты мне когда-то говорил, что очень, очень дорожишь своей жизнью, - упрямо продолжает Вершитель, не отводя пристального взгляда от лица Шурфа. - Ты не думай, я мимо ушей только твои лекции о философии ранних Клакков и о ботанике при королеве Вельдхут пропускаю. А по-настоящему важные вещи и не хочешь, а слышишь, они сами в голове застревают. Иногда и рад бы от них избавиться, а не выходит. - Насколько я понимаю, в твоем нынешнем желании спасти... - Шурф осекается и на миг прикрывает глаза, словно захлебнувшись не произнесенным еще именем. - Спасти Тотохатту — в этом желании нет практической необходимости. Подожди, Макс, - он поднимает ладонь и касается чужих губ, будто останавливая поток готовых сорваться с них слов. - Я говорю о том, что что бы я ни думал о его гибели, проклясть себя я умудрился лишь однажды и не по этому поводу. А умереть только от чувства вины, — он качает головой. - Для этого я в самом деле слишком дорожу своей жизнью. Особенно теперь. Макс осторожно целует теплые пальцы, потом берет их в свои и отводит от собственного лица, но только для того, чтобы прижать к груди у самого сердца. - Но если есть возможность все же его спасти... - Такой возможности нет, - твердо отвечает Великий Магистр, и его голос звучит спокойно и ровно, будто речь идет о самых обыденных вещах. - Раз уж ты не хочешь спать, могу я предложить тебе прогуляться в Ташер? Насколько я помню, однажды тебе понравились зеленые лепешки с рыбой, которые я принес из одного крошечного местного трактира, а рассвет — то самое время, когда рыбаки возвращаются с ночного лова. Он смотрит Максу в лицо так серьезно, словно от ответа на предложение позавтракать зависит судьба, причем всего Мира сразу. И тот, помедлив несколько секунд, сдается — отводит глаза, встряхивает головой, будто пытаясь выкинуть из нее слишком прилипчивые мысли, улыбается так несмело, словно успел за последние минуты вовсе позабыть, как это делается. - А лепешки бывают только зеленые? Надо бы подсказать хозяину идею раскрашивать их в разные цвета, как считаешь? Лонли-Локли медленно кивает и позволяет себе выдохнуть — медленно и совершенно бесшумно, чтобы не было заметно со стороны. Кажется, все-таки убедил. По крайней мере, на ближайшие полчаса.