Сердце

***

***

***

***

***

Никто так и не понял, почему Орочимару собирает беспризорников на улицах Ленинграда, втаскивает их в свою обитель и почему же никак не использует. Их не принуждали ни к чему, а старшие обещали, что взамен ничего и никогда не попросят. Были исключения, которые действительно расценивались как договор, который ты подписываешь аля сделку с дьяволом, но это точно не их случай. Не случай Дейдары и Обито. Итачи снял себе нормальную квартиру. На ней нельзя громко слушать музыку и дебоширить, поэтому четыре стены с высоким потолком и хрустальной люстрой в многовековой пыли стали пристанищем для подростков, которые через год устали от басов клуба и разнотравного смога. Самым тяжелым для Дейдары являлось то, что в таких домах у станции метро Елизаровская лифты только-только начинали вводить в эксплуатацию, поэтому на пятый этаж по древней парадной нужно было взбираться своим ходом. — В общем, я думаю, что Орочимару нас всех покрывает просто, потому что сам испытывал трудности в детстве, ему нас жаль, и он хочет помочь. Бескорыстно. Если не верить в такие вещи и качества, то мир покажется совсем гнилым, — каждое слово Дейдара произносил все тяжелее. Вот ему уже четырнадцать и приговор, озвученный еще в десяточку, начал, видимо, приближаться. Грохот от копыт колесницы Смерти звучал все громче, как и его отдышка. А ведь они поднялись лишь на второй этаж. Губы набирали синий оттенок, как спелая голубика, а влажные холодные пальцы вцепились в изогнутый поручень, царапая ногтями верхний слой краски, который мерзко коричневым оттенком скрывал еще десяток таких же слоев, по которым можно изучать хронологическую историю Советского союза. Сасори мягко обхватывает талию, давая дополнительную опору. Все это время парень верно шел рядом и молчаливо слушал. Стиль их общения напоминал монолог — Дейдара все время говорил. Сказать ему всегда есть что, да и еще очень много, но из-за того, что тяжело, приходилось слушать часами. И Сасори оказался из тех, кто ни в коем случае не смел перебивать, зная, какая цена у каждого слога и звука. Не хотелось торопить Дейдару или давить еще больше на постоянное чувство вины за ухудшающееся здоровье. Худшее, что может быть в общении, когда вы торопитесь. Сасори ничего не мешало просто дать ему возможность выговорить абсолютно все. От того, что он ел на завтрак, если такой вообще был, до любимого цвета. У них разные взгляды на кучу вещей. Главнейшая разница — искусство. Дей считал, что это чисто импульсивное творчество, ежесекундный миг куда важнее. Сасори понимал, что это растет опять же из того, что большая часть сознательной жизни, далеко не детской, выпала у Дейдары на осознание неминуемого конца, и, опять же, ощущение жуткой спешки. Поэтому ему важно здесь и сейчас увидеть эстетику продукта, а не годами выжидать окончания комикса или масляной картины. Сасори жил на медленной скорости и темп его вел к тому, что концептуальное масштабное искусство — вечно. И сначала у Сасори были аргументы, чтобы спорить с Дейдарой, но потом он понял, что за словами про эстетику в «моменте», парень прячет важность процесса. Все становится на свои места, когда понимаешь, что Дейдаре нравится не итоговое граффити, а высочайший эмоциональный порыв от самого процесса творчества. От сотворения искусства. Неважно, какой оно формы или какого направления. Вечность, которую любил наблюдать Сасори в Эрмитаже, рушилась как известка на стенах этой парадной и как карточный домик от любого дуновения, когда он сталкивался с живым призраком в лице самого красивого парня Питера. Красные кеды расписанные акриловыми пионами у него скребут носками потертые кроссовки Сасори, когда средь бела дня они замирают так близко к друг другу. Дейдара пахнет как бабл гам, а Сасори для него — ничем, потому что прежде, чем нюхать и замечать ароматы, нужно успокоить дыхание. Тронутый голубой взгляд осторожно встречается со взглядом мальчика напротив. Дети, какие же они еще дети. Дейдара облизывает свои розовеющие губы и кладет худые ладони с длинными пальцами прямо на торчащую из моднявой курточки шею. Сасори удрученно улыбается уголками губ — хотелось поцеловать, урвать момент такого единения, но он понимает, что большую боль причинит этим Дейдаре. Сначала Дейдаре будет приятно. Сасори уже знает, что тот имеет взаимную симпатию и сам бы хотел, но плата за тридцать секунд влюбленности и счастья, — еще долгий болезненный отход с кучей звенящих мыслей о том, что сейчас они поиграются, а завтра… Не известно. И хотя кто-то бы мог сказать: Эй. Вообще-то ты живешь последние дни на этой бренной Земле, неужели нельзя отдаться порыву? Порыву первой подростковой любви и страсти, которую утратили взрослые. Окунуться с головой в омут трепетных неловких касаний, часть из которых — познание. Для них у Сасори тоже уготовлен ответ. Насытиться любовью и выпить ее из полной чаши до дна, а потом уйти в никуда, оставив доживать свой век человека, для которого это тоже имело вес… Впрочем, Сасори понимал, что Дейдара знает, что он не такой чувственный как некоторые, что он мог бы притвориться, что он просто дает ему испытать нечто классное, а сам притуплено испытывает совсем другое и для него это не больше, чем акт дружбы. Однако, оба они уже видели между строк, что Сасори влюблен в него так чисто и светло, как никто и не ожидал. Настолько, насколько это возможно. В общем, никому нормальному не захочется так делать. Дейдара внезапно выдергивает из размышлений, целует в щеку и задорно рассмеявшись, выпутывается из его рук. Парень в шоке смаргивает и не успевает ничего предпринять — пташка вырывается и бежит вверх по лестнице. Шлепки подошвы об бетонную лестницу наполняют парадную и мысли Сасори, пока его собственное здоровое сердце делает сальто, видя, как стремительно убегает Дейдара. — Подожди! Он срывается с места, чтобы его догнать, преодолевая ступени, пролеты и закутки, скользя там, где пол выстелен черно-белой плиткой, взлетая туда, где ждет их Итачи и банда. Дыхание спирает в груди и становится жарко, а Дейдара умудряется вертеться, развивая свои красивые волосы, как волчок, дразня Сасори на площадках и взмывая снова вверх. Точно птица, точно. Шум в ушах и комок в горле, потное тело под толстовкой и облик такого недостижимого на самом верху, когда Дейдара ударяется спиной об черную лакированную дверь квартиры Итачи. Он смеется, разрумянившийся, от чего получается алое зарево на белом, как школьный картон, лице. — Ты совсем дурак? Напугал, — Сасори дыша не менее шумно, чем их несчастный сердечник, нагоняет и упирается лбом в лоб, а Дейдара стреляет глазками и обнимает его плечи. Прижимается так приятно, нежно, Сасори чувствует, как сердце стучит в его сердце и наоборот, пока они тяжело дышут, но спокойно, чтобы скорее унять дрожь в коленях и круги в глазах. Живой. Бьется. В этот день у Сасори в голове впервые появилась идея, которая навсегда свяжет их судьбы.

***

Прошло еще полгода. Дейдара спал, свернувшись клубочком под икеевским пледом и прижавшись лбом к прохладной стене в оранжевых когда-то обоях. Неделю назад они все вместе перекрасили стены в черный, стало мрачно пиздец, но Итачи остался доволен и обещал когда-нибудь познакомить их с младшим братом. Дейдара все так же курил, иногда пил со взрослыми. Сасори успел побывать у него дома — коммуналка, тараканы, мерзкая мать, которая захломила коридор и большинство пространства. Она бухает по черному, не стесняется сына, а видя его, сразу бросается с обвинениями, что он бездарный лох, что учится еле как. Хотя, она вряд ли вообще знала, что он давно на домашнем обучении, которое осталось вместе с прошлой жизнью в дедовском доме. В общем, не еле как, а никак. Так вот, она обзывала его пидором, винила во всех грехах и то, что она вырастила бабу. Она. Вырастила. Смешно. — Ты уверен в этом? — Итачи курил сигарету на балконе с рыжим другом, повесив руку на полурастегнутом кардигане и прищурив такие таинственные мрачные глаза. Сасори и Тоби все никак не могли решить — он нарик или нет? — Уверен, — кивнул Сасори без замедления и выдохнул серый дым в ночное пространство. Вокруг ни намека на красоту Санкт-Петербурга. Какие-то обшарпанные старинные заводы, трамвайные пути, закатная полоска между линиями электропередач и какие-то советские многоэтажки под научные и офисные цели. Не самый лучший район, конечно, но Итачи много и не надо. — Для начала надо его осторожно усыпить на одной из вечеринок в клубе. Что-то легкое, максимально щадящее. Звучит, конечно страшно, как в реальных историях, когда девушкам что-то подсыпают, чтобы воспользоваться ими, но у Сасори были иные цели. — Орочимару не просит никак возвращать долг за защиту, кров, еду, когда вы к нам приходите, но то, что ты задумал, придется все-таки отплатить. Это серьезные штуки, мне придется постараться, чтобы все организовать, а тебе, чтобы не спалиться перед Дейдарой. Он меня, если честно, очень раздражает, не понимаю, почему ты решил пойти на такой … Поступок. В любом случае, у тебя мало времени на финансовый вопрос или работу, поэтому скорее всего Дейдаре придется расплачиваться за оказанную тобой услугу. Сасори стоит как всегда с одной эмоцией, смотрит из-под опущенных век и все прекрасно понимает. — Я согласен, только если ты договоришься, что это не будет какая-то грязь и не отнимет у него больше года жизни, чтобы он не пострадал никаким образом и чтобы он не был использован, как вещь. — Думаю, это будет сложнее, чем если ему исполнится хотя бы восемнадцать и он сможет отбработать сам знаешь каким методом. — Поговори с Орочимару, этого нельзя допустить. Сасори закусил губу и обернулся на окно, где в золотом свете от лампы морщился во сне мальчик. Он еще больше похудел и выглядел несчастным даже во сне. Представить, что он может навсегда стать ужасным рабом в цепких лапах теневой стороны города и страны — отвратительно. — Ладно, что-нибудь придумаем. Сасори еще долго стоял на прохладном ночном воздухе, смотрел на спящего на диване Дейдару, а затем взгляд перевелся на собственное отражение. Впервые в жизни Сасори понял, как его глупая и скучная, серая натура может послужить во благо. Дело осталось за малым. Связаться с двоюродным братом, поговорить с бабушкой. И постараться не признаваться в любви.

***

Еще через месяц Дейдара надламывает план в голове Сасори. Ему становится резко хуже прямо в клубе. Чужом клубе. И Дей там был без него. Сасори примчался получив короткое смс «Мне плохо» и опираясь на дальнейшую геолокацию старенького четвертого айфона. Они договорились, что Сасори сможет ингда проверять где находится Дейдара, если ему станет плохо. Все в этому, признаться честно и шло. С каждым днем ему становилось тяжелее, они все еще не провернули то, что планировали сделать с Итачи. Сасори не помнил, как вбежал в туалет с мерцающей лампой со всех ног, показав людям на входе свою черную карточку с символом облачка. — Дейдара! — Кабинки сразу нет, домчался до подоконника окна, под которым на сером от подошв полу сидел Дей — по клубному разукрашенный, с распущенными волосами, одна только сетка на торсе и его классные любимые штанишки с цепочками. Конечно, он замерз бы и без болячек! Сасори тут же снял свой пуховик и набросил на его плечи, помогая чуть отстраниться от батареи, к которой прижался Дейдара. Господи, его мертвенно-бледная кожа напоминала полукруг новой луны, а коленки у него ходят ходуном от адской дрожи. Щеки Дейдары были совсем слизкими и лишенными жизни, а глаза смотрели совсем рассеянно. В ужасе Сасори нарал сначала Итачи, а затем и просто скорую помощь. Перебирать и приводить в действие протокол их плана не было времени, нужно хотя бы немного облегчить ситуацию. А главное, чтобы Дейдара не скоропостижнулся прямо здесь и сейчас. Пока машина ехала Сасори испугался, что его вообще нельзя беспокоить, но все же вспомнил литературу о помощи в ситуациях с сердцем, потому что, черт подери, он его любил и штудировал кучу всего, чтобы быть готовым. Он осторожно поднял почти невесомого Дейдару на подоконник, открыл форточку, чтобы в душный туалет, где на самом деле стояла жарища, прошел свежий воздух. Ноги Дея обязательно опустил вниз, чтобы болтались. Сасори знал, что у Дейдары есть в рюкзаке нитроглицерин, но это все было так скоротечно, что он просто сунул руку в карман брюк и достал лекарство на каком-то диком автомате, тут же заставляя Дейдару его принять, пока тот пытался отдышаться, а затем отбросил и крепко стиснув его дрожащие ладони, коснулся носом холодной щеки. Моменту милости помешал жуткий кашель Дея, он подставил руку и по коже растеклась кровь. Господи. Просто пиздец. — Ну все, я умираю, — прошептал Дейдара, совсем вяло прижимаясь к ледяному стеклу своим не менее ледяным ебалом. Сасори схватился за его подбородок и заставил посмотреть в глаза. — Это просто недостаточнось, ты переутомился, так бывает. Главное, что это не инфарки и что сердце твое еще не остановилось. — Скорее остановиться твое с таким ужасным другом как я… Знаешь, я много размышлял, могу ли я считать себя геем в тринадцать… В четырнадцать… И вот сейчас… — Давай ты помолчишь, — впервые Сасори попытался закрыть ему рот, пока что словесно. Ему нельзя было разговаривать, лишь оставаться в полусидящем положении и если что принять через пару минут аспирин. — Не-е-ет, я скажу, Сасори. Ты же не навидишь, когда люди заставляют ждать, но так долго меня терпишь. Ты прости. Мне все-таки нравятся парни, я убедился в этом. Пора заткнуть более актино. Осторожно скользнув по белой коленке в прорезях брюк, Сасори прижался к его губам своими. Ему больше не мешала чужая влажная ладонь, не мешал и привкус меди во рту, он хотел, чтобы эта печать осталась между ними, чтобы этот поцелуй свершился. Он не хотел, чтобы кто-либо их них умирал, так и не оставив трофейный поцелуй, хоть какой-то знак этих чувств. Сасори знал, что Дейдара просто привязался. Он чувствовал ответное, но не так, чтобы это была влюбленность, сравнимая лишь с Джеком и Розой из титаника. Сасори знал, что другого шанса может и не быть, поэтому долго и ласково целовал губы Дейдары, а Дейдара прижал свои ладони к щекам Сасори и мацал их, пока губы во всю занимались ответным поцелуем. А потом — больница. Сасори помнил, как он ждал с замиранием результаты анализов. Он запомнит на недолгое оствавшееся навсегда, когда по белому коридору прошлась черная тень. Иронично сказать — Смерть, но то был Орочимару. Он вежливо поинтересовался, выглядя совершенно не от мира сего, признался ли Сасори Дейдаре в том, что ему вообще-то восемнадцать, а не четырнадцать и далее. Сасори вежливо улыбнулся и покачал головой, чувствуя, как впервые за долгое время его тело потеет от ужаса и страха, а не от погони за Дейдарой по лестнице. Орочимару присаживается рядом, сначала раздвигает ноги по-мужски в очаровательных строгих брюках. Такого же оттенка нефти, как и его длинные спадающие волосы на плечи. Сасори впервые видел крутого мужика бандита и не только, который красил глаза в смоки-айс и вставлял линзы, но сейчас, честно говоря, на это вообще насрать. — Вот, подпишись здесь, — Орочимару протянул из портфеля, спрятанного за таким же черным пальто, планшет с кучей букв. Сасори мудро все прочитал, не нашел там какого-либо сексуального рабства и осторожно нанес ручкой царапающую подпись, потому что навесу неудобно. Орочимару убрал это к себе в портфель и улыбнулся. Жутко и странно, его руки протянулись к Сасори и мягко его обняли. — Я узнал результаты раньше, чем ты, малыш. Ты можешь стать донором, вы потрясающе сошлись. Среди загадочного парфюма, запаха мороза и химозы больничных просторов, Сасори почувствовал, как впервые за миллион лет из его глаз хлынули… Слезы? Какие-то счастливые водяные капли, потому что он был счастлив. Дейдара, который лежал под трубками и медленно загибался, потому что ему не поможет никакая операция по протезированию, получит нечто другое, что даст ему шанс на счастливую жизнь. Сасори подарит ему единственное, что только может, то, где живет вся его любовь. Свое сердце.