Влекомые ветром

      — Хоно! Позаботься о теле своего командира, — произнес Хьюга Хиаши, не отрывая хмурого взгляда от двух вражеских фигур, возвышавшихся далеко впереди. Оттуда доносился голос одного из Учиха, развязавших войну, полный угрозы и злобной решимости. Этот голос перекрывал даже рычание огромного монстра, кое-как ворочавшего угловатым туловищем и извивающимися конечностями — Десятихвостого Зверя. Хиаши добавил грозно: — Теперь я поведу клан.       Хьюга Хоно со смешанным чувством ужаса, восторга и скорби принял задание и бросился его выполнять, однако вынужден был остановиться на почтительном расстоянии от своего командира и ждать, пока с ним попрощаются его друзья.       Какая-то куноичи низко склонилась над рукой Хьюга Неджи. Она застыла на пару секунд, и лицо ее было таким серым, даже по сравнению с самим Неджи, что можно было засомневаться, кто из них двоих по-настоящему мертв. Но вот куноичи выпустила его руку и поднялась. Бледные губы дрогнули, но с них не слетело ни слова, лицо изменилось, сделавшись похожим на грозовую тучу. Куноичи сорвалась с места и умчалась так быстро, что Хоно, оказавшись на ее пути, едва успел отскочить в сторону.       Короткая передышка закончилась: шиноби стягивались вокруг Узумаки Наруто, готовясь атаковать Десятихвостого Зверя. Чунин поспешно подхватил командира на руки и как можно быстрее побежал прочь. Где-то в отдалении, в стороне от линии фронта, были рассредоточены палатки медиков. Они прятались в рощицах, под холмами, в ущельях рек за несколько километров от очага военных действий. Какие-то отчаянные ирьенины из младшего состава сновали между палатками и полем боя, вынося на себе раненных, ежесекундно рискуя жизнью ради тех, кто нуждался в помощи.       Хоно, пересекая заваленную трупами, залитую кровью и взрытую заостренными деревяшками равнину, несколько раз встречал грязных и измученных ниндзя-медиков возрастом немногим старше него, которые разыскивали выживших под смертельным дождем копий Джуби, ориентируясь на стоны или пульсации чакры. Одна девушка с повязкой ирьенина на рукаве, смерив Хьюга Неджи сочувственным взглядом, сказала Хоно:       — Мне жаль, но твоего друга уже не спасти. Оставь его и возвращайся на поле боя, если сам не ранен.       Чунин смутился и едва подобрал слова для разъяснения. В конце он даже осмелился спросить дорогу.       Куноичи-медик устало махнула рукой, указывая направление. Она смотрела вслед юноше с недоумением и осуждением. Прошедшие сутки научили ее, что не стоит тратить свои силы на мертвых: их едва хватает на живых.       У Хоно было уже не так много сил, — он не восстановился до конца после бессонной ночи, — и его бьякуган видел отчетливо лишь в радиусе нескольких сот метров, поэтому приходилось бежать вперед, не имея четкой цели, в направлении, подсказанном ирьенином. Копья Джуби остались позади, тел погибших встречалось все меньше. Вытоптанная равнина тянулась вперед еще на пару километров, а дальнейший обзор загораживали холмы и рощи. Нужно было поднажать, несмотря на усталость: Хоно надеялся вернуться в строй и быть полезным клану, родной деревне и объединенной армии.       Минут через десять чунин остановился, бережно опустил тело Неджи-сана на прибитую к земле сухую траву и, сложив печать, активировал бьякуган.       — Никого… — сорвалось с его пересохших губ.       В этот момент юноше показалось, что в спину бьет солнце. Хоно обернулся и изумленно уставился на линию горизонта, вдоль которой виднелось ярко-оранжевое зарево. Чунин мог наблюдать его, несмотря на слабость своего особого зрения. Он не понимал, что это. Хоно уже давно потерялся во времени, и все же ему казалось, что час рассвета еще не настал. Над миром расстилался сумрак. Небо казалось темным, иссиня-серым. Хотя поле основного сражения осталось позади, земля все еще гудела под ногами. От зарева отделилось большое продолговатое пятно, которое мелькнуло на небосклоне, а затем снова слилось с линией горизонта.       Хоно вздохнул и деактивировал особое зрение: силы его были на исходе. Если бы он знал, что в этот момент Узумаки Наруто, светлая надежда Объединенной Армии, разделил чакру Лиса с союзниками, может, у юноши открылось бы второе дыхание. Однако пока ему приходилось искать другие источники воодушевления, кроме надежды.       Осторожно подхватив на руки тело командира, Хоно вновь побежал. Равнина перестала быть плоской и то бугрилась всхолмьями, то перемежалась неглубокими оврагами и островками непроходимого кустарника.       Сделав еще одну остановку, чунин обнаружил в пятистах метрах от себя палатку медиков, прильнувшую к дальнему склону холма, и одновременно увидел позади вспышку невероятной силы. Это был настоящий огонь, созданный мощнейшей чакрой. Пламя, поднявшееся на десятки метров к небу, уничтожало все на поле боя и за его пределами и подходило все ближе.       Хоно испуганно вскрикнул и невольно пригнулся к земле. Подхватив тело командира, он быстрыми прыжками помчался прочь. При мысли о том, что могло случиться с оставшимися в зоне поражения, чунин заплакал. Он кусал губы, стараясь сдержаться, а по щекам его сами собой катились слезы. Та девушка, указавшая ему дорогу… Хоно как будто видел ее силуэт: тонкую фигурку, согнувшуюся под тяжестью раненного шиноби, на которую обрушивается волна огня… Другие ирьенины, мальчики и девочки, пытающиеся помочь… Боевые товарищи, оказавшиеся в самом пекле…       Он хотел вернуться к остальным Хьюга. Будет ли, куда возвращаться? Может, все закончится прямо сейчас?..       Слезы застилали глаза, отчаяние теснило грудь, усталость брала свое — Хоно споткнулся и завалился вперед. Все еще прижимая тело командира, словно ребенка, к себе, чунин упал на него сверху. Поспешно вытащив из-под тела обе руки, Хоно выпрямился.       Почему он нес командира именно так, на руках, прижимая к груди? Из почтительности? Но ведь это так неудобно… Считается грубостью обращаться с живыми, как с мертвыми, а с мертвыми, как с живыми. Должен ли Хоно беспокоиться об этом сейчас?..       Хоно закинул командира к себе на спину, как раненного товарища. Неджи-сан был высоким и крепким. Его голова свешивалась через плечо чунина. Темно-русые волосы качались на ветру. Хоно спустил безжизненные руки командира к себе на грудь и связал их бинтом. Тут юноша заметил, что его собственная правая рука кровоточит: он разбил локоть и ссадил кожу, когда упал. В текущих обстоятельствах рана казалась ничтожной, так что Хоно не стал тратить на нее время, сцепил руки за спиной, подсадив тело командира повыше, кое-как поднялся на ноги и побежал.       Зарево пожара на горизонте угасло.       На палатке цвета земли и листьев краской был выведен символ «медицина», а рядом — знак S, означавший прием тяжело раненных. Перед палаткой, немного в стороне, был расстелен кусок брезента, на котором лежали тела, сложенные в ряд, накрытые сверху клеенчатой тканью. Хотя ткань не была прозрачной, Хоно без труда догадался о том, что под ней скрывается. Отвернувшись, он плечом и головой отодвинул полог и вошел в палатку.       На столе лежал раненный, до шеи накрытый простыней. Лицо его было повернуто к стене, сквозь простыню проступали кровавые пятнышки, но грудь, похоже, еще вздымалась. У противоположной стены стоял такой же походный операционный стол, а в другом конце палатки — ящики, два складных стула и стол с контейнерами. Какой-то хрупкий юноша обрабатывал и укладывал в них медицинские инструменты. Рядом с ним на складном стуле расположился человек в форме чунина и белом халате поверх нее.       — Доктор, я должен отдать вам на хранение тело одного из командиров. Это Хьюга Неджи-сан. Хиаши-сама, глава клана Хьюга, поручил мне доставить тело и убедиться, что оно будет запечатано.       Хоно замолчал на секунду, глядя на обращенное к нему серьезное лицо, затем добавил несколько смущенно:       — Если я обратился не по адресу, прошу прощения… И будьте добры, подскажите, где найти медиков Листа…       Доктор поднялся на ноги. Из-за широких плеч и крепкого корпуса он казался выше, пока сидел, а оказался ростом ниже среднего. Ему можно было дать на вид лет сорок или чуть больше, но коротко стриженная голова его уже сделалась белоснежно-седой, а брови все еще оставались черными. В целом доктор был скорее красивым мужчиной, с темными глазами и смугловатым оттенком кожи, но от левого уголка рта до самого уха тянулся сожженный когда-то участок кожи, рыхлый и бордовый. От левой ушной раковины целыми остались только верхние две трети.       — Проходите, молодой человек, и присаживайтесь, а то сейчас упадете. Что это у вас, кровь на рукаве?       — Да так, ссадина. Я должен позаботиться о теле командира.       — Положите его на стол. Что требуется? Запечатать его в свиток?       — Если это возможно…       — Прямо сейчас — нет. Я сделаю это позднее. Можете оставить тело здесь. В режиме экономии чакры и в текущих обстоятельствах мы запечатываем только высший состав.       — Это командир всех Хьюга и четвертого батальона Второй Дивизии, джонин Листа и племянник главы клана, Хьюга Неджи, — поспешно объяснил Хоно.       Тем временем доктор, усадив его на складной стул, закатывал рукав и обрабатывал ссадину.       — Я понял. Меня зовут доктор Рьюи Гадзай, и я позабочусь о Хьюга Неджи-сама. Сынок, — обратился доктор к юноше в белом халате, — подай-ка мне пластырь.       — Не нужно, — пробормотал Хоно. — Я должен возвращаться на поле боя…       — Думаешь, я занимаюсь этой царапиной, потому что она угрожает твоему здоровью? Я просто позволяю усталому бойцу спокойно посидеть. Дай себе минут десять — поверь, они тебе необходимы.       — Спасибо… А можно воды?       Юноша в белом халате поднес чунину воды. Он так пристально разглядывал Хоно, что тот подумал, уж не встречались ли они раньше. Но белое, усыпанное мелкими веснушками лицо юноши с вострым носом и глазами болотисто-зеленого цвета было Хоно совершенно незнакомо.       Доктор тем временем подошел осмотреть Хьюга Неджи.       — О, — только сказал он и едва ли прикоснулся к телу.       — А когда вы сможете запечатать его? — напившись воды, спросил Хоно.       — Я только что провел сложную операцию, так что у меня осталось не так много чакры. — Лицо доктора как будто сделалось суровее. — А между тем война еще не окончена.       — Простите… — Чунин поднялся со стула. — Я уже отдохнул, мне нужно возвращаться.       — Удачи.       — До свидания и благодарю вас, господин доктор Рьюи Гадзай! — Хоно низко поклонился.       Полог всколыхнулся, и чунин исчез. Ученик доктора выскользнул из палатки, бесшумно оббежал вокруг холма и с любопытством смотрел на удаляющийся силуэт до тех пор, пока тот не слился с сумерками.       Гадзай тем временем накрыл тело Неджи простыней и вернулся к столу.       — Ну где ты там, Паппи? — повысил он голос.       Голова ученика высунулась из-за полога.       — Заберем Хьюга в свою коллекцию?       Доктор раздраженно пожал плечами в ответ на этот вопрос.       — Я уже собрал сегодня свой урожай белых глаз. Чем этот Хьюга лучше других? То, что он командир, лишь помеха. Если его тело исчезнет, его, возможно, станут искать.       — Я могу его заменить. Своей рукой или ногой… — Ученик вбежал в палатку и принялся скакать на одной ножке, как ребенок. — Левой… или правой… или левой… — повторял он, перепрыгивая с одной ноги на другую.       — Ну хватит. У нас тут раненный как-никак.       — Ничего страшного, если он не выживет, — заметил юноша, останавливаясь.       — Еще чего! Я убил на него два часа времени и добрую четверть моей чакры. Пусть живет.       В это время палатка заходила ходуном, словно начиналось землетрясение.       — Глянь-ка, Паппи, что там такое. Может, нам уже пора сворачиваться…       Ученик доктора выскочил наружу и взбежал на вершину холма, у подножия которого располагалась палатка. Со стороны поля боя дул сильный ветер, где-то там сбились в плотную пелену низкие черные тучи, между небом и землей то и дело били молнии, равнина на линии горизонта словно вспучилась. Ближайшие рощи и заросли кустарников волновались под порывами ветра, но холму и палатке пока ничто не угрожало. Паппи вернулся и рассказал доктору о том, что увидел.       — Ясно. Я устал, черт возьми, но хочется знать, чем все закончится.       — А Хьюга? Запечатаешь его в свиток? — Юноша отдернул простыню и наклонился, пристально глядя в лицо покойнику. Потыкав его пальцем в щеку, Паппи подобрал прядь темных волос, поднял ее и тут же выпустил. Волосы упали на глаза. Повторив этот трюк еще три раза, юноша заметил: — Красивые волосы. Блестящие, гладкие, падают, как скошенные колоски.       — Можно и запечатать, — отозвался Гадзай. — Если у меня останутся свободные свитки. Не хочу, чтобы АНБУ Листа насторожились и шли по моему следу.       Доктор сидел на ящике. Он наклонился и извлек из-под стола широкий чемодан, обитый коричневой кожей. Водрузив его к себе на колени и набрав нужный шифр, Гадзай откинул крышку и принялся перебирать свитки.       — А может, заберем еще одну пару глаз? — спросил Паппи, двигая пальцем веко Неджи. — Они похожи на белые пушистые одуванчики. Дунешь — и нет их, улетели высоко-высоко… — Юноша подул в лицо покойника, а потом уставился на него, словно и в самом деле ожидал, что глазные яблоки выплывут из-под век, распадутся на белые парашютики и разлетятся по ветру. — Все белое мне нравится. Я тоже белый. Как одуванчик.       — Хм, еще четыре места, — задумчиво произнес Гадзай, не обращая внимания на болтовню ученика. Он достал из жилета блокнот и карандаш, а из нагрудного кармана халата — очки. Водрузив очки на нос — доктор плохо видел вблизи, — он принялся что-то подсчитывать и записывать в несколько столбиков.       Гадзай просидел так достаточно долго, так что Паппи, оставив тело Неджи в покое, успел еще несколько раз сбегать на вершину холма и обратно.       — Где-то в конце неба вырос огромный цветок, — сообщил он. — Такой красивый и сильный…       — Ясно, — равнодушно отозвался Гадзай. — Послушай, вынеси-ка тело этого Хьюга наружу, к остальным. Я решил, что все-таки не стану тратить на него чакру.       Паппи чуть ли не подпрыгнул на месте, затем одним движением сорвал с покойника простыню и закинул его к себе на плечо с недюжинной для столь щуплого юноши силой.       Доктор оторвался от блокнота и взглянул на своего ученика поверх очков. Проводив его взглядом почти до самого выхода, Гадзай вдруг сказал:        — Постой-ка. Что это он такой… мягкий? Сколько он уже тут валяется? Мне казалось, прошло больше времени.       Паппи, стоя на носках, покачался влево-вправо, забавляясь тем, как болтается голова Хьюга и как разлетаются его волосы от встречного потока воздуха.       — Смотри, дядя Гадзай, у него рот открылся. Я же говорил, что это интересный труп.       — Положи-ка его обратно на стол: надо убедиться в необратимости процессов. Я бы не простил себе, упусти я нечто любопытное.       Доктор подошел и, приподняв веко покойного, взглянул на его неподвижный глаз без видимого зрачка.       — Хм, а роговица не сохнет... — Гадзай на всякий случай прощупал сонную артерию, но пульса не обнаружил. Тогда он надрезал кожу над большим пальцем Хьюга. Засочилась кровь. Оттолкнув ученика в сторону, сдернув очки с носа, Гадзай принялся осматривать и ощупывать тело Хьюга с пристальным вниманием. Он расстегнул его жилет и разрезал рубашку, обнажив окровавленные грудь и живот.       — Ничего не чувствуешь? Чакру его не чувствуешь?       Паппи покачал головой.       Доктор приподнял руку Неджи.       — Посмотри сюда: кровь сворачивается. Она должна была свернуться в теле после смерти, а спустя несколько часов снова сделаться жидкой и потерять способность к свертыванию. Так сколько, думаешь, часов этому "трупу"?       Гадзай прижал ладонь к груди Хьюга в области сердца и выпустил немного чакры. Словно прислушиваясь к чему-то, он одновременно обратился к Паппи:       — Видишь эти штуки? Его пронзило пятью предметами, почти круглыми в сечении. Чем-то вроде корней или веток. Кстати, их кто-то срезал спереди и сзади. Раны заткнуты, кровотечение прекратилось. Глаза и тело ни на что не реагируют, рефлексов нет и пульс не прощупывается… Но... О! Прямо сейчас сердце бьется. Редкие, едва уловимые сокращения мышцы. Оно угасает.       — Я не понимаю… Так он жив или мертв?       — Ни то и ни другое. Важнейший признак жизни — наличие чакры. Пока шиноби жив, даже если он при смерти, его тело сосредотачивает и смешивает энергии, обращая их в чакру. Единственное, что может остановить этот процесс, — смерть. Тело этого Хьюга не вырабатывает чакру, следовательно, он должен быть мертв. Его нижние ребра пробиты, а внутренние органы имеют критические повреждения. Однако тело не разрушается, и все процессы в нем максимально замедлены… Это невозможно…       — Может, он растение? — задумчиво произнес Паппи.       Длинные пальцы Гадзая еще раз прошлись по поверхности тела возле ран. Положив ладонь на солнечное сплетение Неджи и накрыв ее второй ладонью, доктор попытался воздействовать на него собственной чакрой. Прошла минута, лицо Гадзая помрачнело.       — Все равно что деревяшку лечить.       — Так он растение?!       — И все же это не труп. — Продолжая хмуриться, доктор выпрямился. — Кажется, я понял… Это необычное дерево: оно явно было пропитано какой-то нечеловеческой чакрой. Эта чакра выжгла очаг чакры самого Хьюга — не осталось ни капли. Уверен, он отключился сразу же. Воодушевленный шиноби может еще протянуть какое-то время даже с такими страшными ранами и дождаться медицинской помощи. А этому никто не помог. Подумай-ка: командиру батальона, племяннику главы клана!       — Нехорошо получилось, — вставил Паппи.       — От его чакры ничего не осталось, поэтому ты ее не чувствуешь. Чакрооборот нарушен и не восстанавливается из-за критических повреждений тела. Я не могу подлить ему своей чакры и вылечить его. Он обречен. Тело поборется какое-то время, но надолго его не хватит. Чтобы восстановить оборот чакры, надо вылечить тело, но тело невозможно вылечить, так как оборота чакры нет. Я впечатлен!       — Напишете об этом статью?       — Когда-нибудь непременно. — Гадзай принялся вытирать руки о кусок белого полотна, все еще глядя на тело Хьюга. — Даже печать исчезла, надо же… Все-таки она реагирует на чакру, а не на биение сердца. Это логично, иначе все Хьюга с остановкой сердца оказались бы без бьякугана. Когда совсем не остается чакры — это смерть. Но какое упорное тело! Гениальное тело!       — Может, сделаешь ему операцию, и он все-таки поправится?       — Нет такой операции, которая вернула бы на место два куска легких, кусок печени и… ну ладно, этот сбоку прошел, а этот — между желудком и кишечником… Возможно, почку задело.       — А если бы он был растением, то просто заменил бы себе одни клетки другими, как я.       Доктор посмотрел на ученика. Черные глаза его блеснули.       — Паппи! Мы же с тобой имели дело со столькими трупами. Сколько новых глаз ты вырастил, а? Рук, ног, мозгов, сердец? Почему бы тебе не вырастить недостающие клетки этому телу? Оно все равно что мертвое.       — Но это будут мои клетки. Чтобы получились его, нужна хоть капля его чакры. И то сработает лишь на время.       — А мы его не лечим. Мы восстанавливаем целостность.       — Тогда я готов.       Доктор, вооружившись инструментами, принялся извлекать остатки ветвей Джуби из ран. Как только появлялось небольшое отверстие, Паппи просовывал в него истончившиеся пальцы и наращивал стенки сосудов, поврежденные части органов, мышцы, кожу, кости. Когда его рука была погружена в одну из верхних ран, от предплечья Паппи отделилась еще одна худая кисть. Ладонь раскрылась, и на ней оказались осколки поврежденных ребер Хьюга.       — Это ему больше не нужно, так что я решил их вытянуть.       — Молодец, Паппи, продолжай.       Через некоторое время тело Хьюга было восстановлено, а раны закрыты. На груди яркой белизной выделялись два круглых пятна, на животе осталось три пятна побольше.       — Вот теперь это идеально целый труп, — заметил юноша.       — Это не труп. — Гадзай неотрывно смотрел на лицо и грудь Хьюга, ожидая появления новых признаков жизни. — Давай же! Ты же хотел жить! Не знаю, Паппи, это сумасшествие. Подумай только: Хьюга с бьякуганом, живой, без печати… Разве я смею надеяться на такой подарок судьбы?       — А что бы ты сделал, дядя Гадзай? Вернулся бы к своей диссертации?       — На этот раз ты попал в точку. Именно такого объекта мне не хватало для завершения работы. Запечатанных бьякуганов у меня в руках побывало достаточно. А вот запечатанного бьякугана внутри живого Хьюга… Это было бы…       — А сейчас я ее чувствую, — заметил Паппи, касаясь груди Неджи. — Чакра. Не так много, конечно, только первые капли… Скапливается, как роса на лепестках поутру. А что, дядя Гадзай, теперь мы и мертвых лечим, выходит?       Доктор усмехнулся. Руки его задрожали от возбуждения.       — Давай-ка, скопируй чакру и сделай эти клетки более подходящими.       Тело ученика заволновалось, потеряло прежнюю форму и вытянулось, копируя Хьюга Неджи. Он по очереди дотронулся до каждого белого пятна и постепенно видоизменил их. Они сделались телесного цвета.       — Теперь чакра будет восстанавливаться быстрее. Поздравляю, Паппи: больной очнется через несколько часов! Собирай-ка вещички, нам пора. Ничего более интересного сегодня уже не произойдет. Я не прощу себе, если мы потеряем уникальный объект. Все-таки не зря мы тратили здесь время, латая шиноби Объединенной Армии! Хм, что это? Какие-то чудовищные раскаты грома…       Приняв прежнюю форму, ученик доктора выбежал из палатки и увидел всполохи белых и фиолетовых молний, а также гигантскую тень... Гадзай тем временем сделал Хьюга укол, чтобы погрузить его в глубокий сон и максимально замедлить возвращение чакры. Сделав шаг прочь от операционного стола, доктор вдруг замер на месте с использованным шприцем в руках.       Паппи с изумлением узрел, как полная луна, проплывавшая высоко над линией горизонта, окрасилась в кровавый цвет с черными пятнами.       — О нет! А где же Цветок?! Какой странный свет — не думаю, что Красная Луна полезна для растений. Пойду скажу дяде Гадзаю…       Доктор все еще стоял неподвижно, со взглядом, прикованным к небу, которого он не мог видеть. В глазах его отражалась Красная Луна.       Паппи попрыгал вокруг доктора, заглянул ему в лицо, потрогал руки.       — Дядя, ты стал цветком?       Юноша подбежал к телу Хьюга, приподнял ему одно веко и увидел багровые блики — отражение Красной Луны. То же было и со вторым раненным.       — Этот свет всех превращает в растения? — Паппи задумчиво потер подбородок. — Надеюсь, когда луна закатится, все вернется на свои места, а пока… я за главного?       По веснушчатому лицу проскользнула довольная усмешка, затем юноша вдруг сорвался с места и бросился к одному из ящиков с медикаментами. Разворошив содержимое, Паппи извлек несколько упаковок тонизирующих пилюль, разорвал их и принялся горстями закидывать в рот кисло-сладкое драже. Какое-то время он так сидел, наслаждаясь витаминами и самостоятельностью, причмокивая от удовольствия, а потом обернулся на шорох: в палатку вползали три мощных стебля. Они потянулись к доктору и двум раненным шиноби и завернули каждого в непроницаемый бледно-зеленый кокон.       — О, привет! Давай знакомиться! Я — Паппи, Белый Одуванчик, а ты? Ты не очень-то дружелюбен, не так ли? Думаешь, я позволю тебе сосать чакру из моего дяди Гадзая? — Паппи попрыгал вокруг кокона, а затем, отрастив на обеих руках длинные белые когти, вонзил их в стебель и разорвал его. Жгуты-когти вспороли плотную оболочку и вытащили на свет обмякшее тело доктора.       Одной рукой юноша сдерживал взвившийся стебель, вновь потянувшийся к Гадзаю, а другую превратил в живое полотно, чтобы обернуть доктора в собственное подобие кокона. Защищенный слоем клеток Паппи, Гадзай сделался неинтересен щупальцу Древа-Бога, и оно медленно выползло из палатки и отправилось на поиски новой жертвы.       — Дядя, ты слишком хорош для удобрения. Даже я тебя не съел в свое время. Не беспокойся, я знаю, что делать, а ты спи под светом Красной Луны, пока она не закатится.       Паппи таким же образом освободил Хьюга Неджи и спрятал его внутри своей второй руки.       — Я не могу оставить здесь объект исследования.       Отрастив третью и четвертую руки, юноша собрал и запер чемодан дяди, засунул в рот остатки витаминок, затем с сомнением воззрился на третий кокон, в котором покоился какой-то тяжело раненный шиноби.       — Насчет этого парня приказов не поступало. Спокойной ночи, — с этими словами Паппи закинул на плечи два белых кокона из собственной плоти с доктором и Хьюга внутри, а затем, прикрепив ремнями чемодан к спине, вышел из палатки.       Казалось, наступил рассвет: небо побелело, но вместо солнца на нем сиял огромный бордовый глаз, изливающий розовый свет на весь мир.       — Поищем местечка, в котором можно укрыться от этих снотворных лучей, — сказал Паппи и, сорвавшись с места, длинными прыжками поскакал на восток.              Хьюга Неджи открыл глаза. Последний раз он был в сознании в объятиях Наруто на поле боя Четвертой войны, затем Неджи погрузился во мрак и безмолвие. Это был провал, пустота, о которой молодой джонин ничего не помнил. Очнулся он, не осознавая истинного положения вещей, внутри прекрасной иллюзии, в которой его отец родился на несколько секунд раньше Хиаши-сама и возглавлял клан Хьюга. Неджи был его наследником, всеми уважаемым и превозносимым. Однако высокое положение не сделало сына главы клана высокомерным — наоборот, он ратовал за справедливость и опекал любимых младших сестер.       Во главе отряда из нескольких Хьюга Неджи удалось отбить атаку Акацки на Деревню Звездопада. Это было масштабное и кровопролитное сражение; судьба Звездопада висела на волоске, но мастерство и лидерские качества Неджи спасли ситуацию. Глава Деревни написала Хизаши-сама пышное письмо и намекнула на возможность заключения брака между наследником клана и принцессой Звездопада.       Неджи подумывал отказаться от помолвки, наслаждаясь тем, что волен поступать, как ему вздумается.       А затем снова наступил провал.       Когда Хьюга Неджи открыл глаза, его сознание пребывало в растерянности, цепляясь то за одну действительность, то за другую. Иллюзия и воспоминания были одинаково реальны. Неджи понял только, что находится в абсолютном мраке.       «Я не вижу», — подумал он и в это же мгновение вспомнил, как угасало его зрение, пока тело умирало на руках у Наруто. Одна из двух реальностей внезапно обрела резкость.       Сердце сделало несколько сильных, болезненных ударов. Неджи дернулся и вздохнул. Он чувствовал, что лежит на земле — холод подбирался к его спине даже сквозь подстилку, — руки нащупали ткань плаща или что-то наподобие. Ноги не двигались, их словно не было.       «Где я? Я выжил? Но мой бьякуган… — Лицо Неджи исказила гримаса горечи. — Проклятая печать уничтожила его… Я должен был умереть, я чувствовал, что умираю… Так я выжил? Ослепнув из-за Проклятой печати?!»       Хьюга задышал чаще и заметался, вцепившись в плащ, на котором лежал. Нелепость и ужас происходящего шокировали его.       — Спокойно, — раздался вдруг голос откуда-то справа, с расстояния в десять-пятнадцать шагов. — Не повреди это тело: оно теперь мое.       Неджи вздрогнул и застыл. Подобная реплика не могла исходить от друга. Неужели Хьюга в плену?       «Война! — Эта мысль молнией озарила сознание Неджи. — Война закончилась?!»       — Кто ты? — хрипло спросил он, невольно поворачивая голову чуть вправо. — И зачем я тебе?       — Я — тот, кому, возможно, суждено раскрыть секреты бьякугана. А ты — ценнейший объект для изучения.       «Объект для изучения? — повторил про себя Неджи, стискивая зубы. — Мое тело — объект?! Как же все плохо, если никто не позаботился о нем: ни Хината-сама, ни Хиаши-сама, ни один из Хьюга… Как они могли позволить захватить меня в плен? Должно быть, все настолько плохо…»       — Война закончилась?       — Судя по всему, еще два дня тому назад. Как и следовало ожидать, альянс шиноби одержал победу. Плохо продуманные и из рук вон плохо подготовленные планы никогда не оправдывают себя. Война… — Гадзай хмыкнул. — Чтобы победить, надо учесть слишком много факторов. Не так-то это просто — усмирить хаос. Мир целиком и полностью как он есть не поддается управлению. Уж я-то знаю, как сложно бывает организовать хороший эксперимент. А ведь у меня под рукой все нужные инструменты и реактивы, и то иной раз процесс выходит из-под контроля.       — Ты ученый? Ученый Деревни Листа?       «У кого еще мог быть доступ к изучению тайн бьякугана? — думал Неджи. — Какой-нибудь сошедший с ума работник медицинской лаборатории… Но раз я жив, непосредственной опасности нет. Можно ли ему верить насчет победы в войне? Если это правда, как я мог оказаться здесь…»       — Ну уж нет. В вашей деревне не питают особого уважения к исследовательскому труду на поприще медицины. С теорией еще куда ни шло, но когда доходит до практики…       — Почему бьякуган?       — Я с этого начинал, на этом и закончу. У каждого ученого есть тема, которая лейтмотивом проходит через всю его карьеру.       — Так откуда ты? — разозлившись, нетерпеливо выпалил Неджи.       В сложившихся обстоятельствах было трудно владеть собой, а тьма, в которой по собственным ощущениям находился Хьюга, казалась покровом, приглушающим все уродства, в том числе нравственные. Это касалось и несдержанности.       — Я свободный ученый. Но вообще-то родом из Кумо, если это тебе так важно.       «Деревня Облака? — Неджи стиснул зубы. — Бьякуган всегда был их больной фантазией. Но знает ли он, что мои глаза запечатаны навсегда? Знает ли он, что я слеп?»       — Что с моими ногами?       — А, это мой ученик перестарался. Ему нравится делать уколы.       — Что?.. — приглушенным тоном ледяной ярости переспросил Хьюга.       — Я велел ему сделать тебе пару уколов, чтобы ноги онемели и ты не мог убежать и навредить себе. Мы в лесу, а для слепого пересеченная местность представляет дополнительные препятствия.       — Если ты знаешь, что я слеп, за каким чертом тебе мое тело?!       — О… Мой дорогой подопытный, не хочу тебя обнадеживать, но, возможно, доктор Рьюи Гадзай сможет вернуть твое зрение и распечатать силу бьякугана.       Неджи на несколько секунд забыл, как дышать. Он твердил себе мысленно, что имеет дело с сумасшедшим, которому нельзя доверять, но…       — Ничего не выйдет.       — Кто знает. Я обязан попробовать. Вот поэтому мы и нейтрализовали твои нижние конечности: чтобы ты не начал трепыхаться раньше, чем я прибегну к твоему здравому смыслу. А теперь ты понимаешь, что в твоих интересах быть послушным.       «Быть послушным», — с отвращением повторил про себя Неджи.       Он дотронулся до груди: жилета не было, была лишь рубашка, продырявленная в нескольких местах. Хьюга просунул под нее руку и ощупал свое тело.       «Где же раны? Где те ужасные раны?»       — Да-да, — сказал Гадзай. — Давай-ка я тебе расскажу, что с тобой произошло, пока Паппи не вернулся. Я отправил его за провизией и новостями.       Неджи лежал, слушал и одновременно размышлял. Он находился в плену у противника, охотящегося за секретами клана Хьюга. Надеяться распечатать бьякуган мог только психически нездоровый человек, так что с этой стороны секретам клана вряд ли угрожала реальная опасность. Судя по всему, война закончилась и тело Неджи было каким-то образом похищено с поля боя. Мог ли Хьюга рассчитывать на помощь? Станут ли его искать? Знают ли о том, что он жив? Или, что вполне вероятно, всем было не до него в суматохе боевых действий, в череде ужасающих событий?       «Так я жив…» — снова подумал Неджи, вдыхая глубже и пытаясь почувствовать все свое тело.       Он коснулся лица, век, лба. Выслушав объяснения доктора, Хьюга еще раз ощупал грудь и нашел те участки, о которых говорил Гадзай: они были очень гладкими, непохожими на собственную кожу Неджи. Хьюга нахмурился, напряженно размышляя.       — Этот Паппи — Зецу?       У доктора вырвалось восхищенное восклицание.       — Похоже, передо мной выдающийся представитель носителей бьякугана. Какая проделана чудесная аналитическая работа! Да, Паппи очень похож на Белых Зецу, однако он и отличается от них. Возможно, это более ранний или побочный вариант их развития.       — Ты сказал, что занимаешься изучением бьякугана. Как это возможно?       — Хочешь знать, где я беру материалы?       Лицо Неджи исказила гримаса отвращения.       «Если клану угрожает опасность, я должен об этом знать…»       — Да.       — Ну, я уже лет восемь не имел дела с настоящим бьякуганом — с тех пор, как покинул Кумогакуре. Мне пришлось забросить диссертацию и помогать другому ученому в его изысканиях. Я обставлял для него лаборатории, а потом, познакомившись с Паппи, добывал разного рода материалы. Зачастую это были тела или отдельные части тел умерших. Уникальная способность моего подопечного — копировать чакру и ДНК любого человека. Однако его клетки способны видоизменяться лишь на время. Скажем, я могу подменить какой-нибудь труп отростком Паппи, если знаю, что он будет погребен в течение хотя бы недели. Если ждать дольше, клетки вернутся к своей исходной форме и подлог будет раскрыт. Впрочем, такого еще не было.       — Восемь лет назад ты трудился в лабораториях Деревни Облака? — нахмурившись, уточнил Неджи. — Откуда у них мог взяться бьякуган?       — Со времен Третьей войны, конечно. Наши шиноби приносили с поля боя белые глаза в качестве трофеев. Однако, увы, все они оказывались запечатанными. Однажды, уже после заключения мира, привезли тело одного высокопоставленного Хьюга. Мы надеялись заполучить в свои руки образец чистейшего бьякугана, но обманулись. Точнее, были обмануты.       — Когда?.. — хрипло спросил Неджи. — Когда это было?       — Давно. Лет тринадцать-четырнадцать тому назад.       Вот уже пару минут как Хьюга начал чувствовать свои ноги. Ощущение было отвратительным: словно с него слой за слоем сдирали сначала кожу, потом плоть, добираясь до костей, а кости кололи множеством иголок. Неджи стоило огромных усилий скрывать боль и судорожные подергивания в мышцах ног. Но откровения доктора отвлекли его от физической боли и заставили испытать нравственную.       — Ты работал с этим телом? Что ты делал с ним?       — Меня интересовали в первую очередь глаза, но нервы и мозг я тоже изучал довольно подробно.       Неджи изо всех сил вцепился в складки плаща и стиснул зубы. Этот голос, говоривший с ним… Больше всего на свете Неджи хотелось добраться до его источника и раздавить его, как насекомое. Глаза зажгло. Хьюга сомкнул веки.       Он помнил отца мертвым. Помнил его бледность и застывшее лицо. Холодные щеки. Но только спустя десять лет Неджи узнал о том, какой поступок совершил Хьюга Хизаши, узнал о его жертве.       «Какая насмешка судьбы… — ощущая в груди закипающую ненависть, вкус которой он, казалось, уже забыл, говорил про себя Неджи. — Я хотел быть похожим на него, повторить его путь. Думал ли я, что окажусь в руках того же человека, который истязал тело моего отца?! Эта мразь касалась его своими грязными лапами… Отец…»       Чтобы скрыть лицо от Гадзая, Неджи отвернулся. Вцепившись рукой в рубашку на груди, крепко зажмурившись, Хьюга пытался сдержать подступившие к горлу рыдания и лишь беззвучно глотал слезы. Неджи не мог видеть окружавшие его деревья, холмы и небо над ними, но перед его мысленным взором вставало лицо Хизаши: мертвенное, окровавленное. Герой клана и Деревни, которому не воздали почести, которого даже не погребли… Что он получил за свою жертву? Сознание выполненного долга?..       «Что я получил?.. Слепоту?! Слабость, которую невозможно преодолеть? После всех усилий... разве это справедливо? Разве справедливо, что нам суждено было вот так отдать себя… Как какое-то удобрение для мира, для новой жизни, для людей, которые не способны даже с почтением отнестись к нашим телам?! Где эта справедливость? Есть ли она? Или вся жизнь — горькая насмешка над нами? Над нашими идеалами и представлениями о долге…»       — Дай мне воды, — овладев собой, холодно обратился Неджи к Гадзаю.       Доктор бросил ему флягу, которая приземлилась на складки плаща сбоку от его правой руки. Приподнявшись на локтях, делая вид, что его ноги все еще не двигаются, Неджи кое-как напился, а затем швырнул флягу обратно.       «Пространство между нами свободно по крайней мере на этой высоте, — думал Хьюга. — Мои ноги, кажется, снова меня слушаются… Всего лишь несколько шагов — и моя Воздушная ладонь сможет достать до него!»       Чакры должно было хватить. Неджи чувствовал слабость, но чакры хватило бы на короткую атаку.       В голове опять всплыли непрошенные воспоминания, на этот раз о поминальной службе.       «Мальчик слишком мал…»       «Столько высидеть в его возрасте…»       «Несколько часов…»       Его ноги тогда тоже совершенно онемели, но Неджи терпел. Терпел, хотя ему не было и пяти лет. Ничто не могло сравниться с горем, которое он ощущал, никакая физическая боль не могла терзать его столь нещадно.       Когда служба закончилась, Неджи попытался встать и завалился на бок. Его подняли и тащили под руки. Это было унизительно — Неджи вырывался. Просидев на коленях, как взрослый, несколько часов, он хотел тем самым почтить память отца, показать свое уважение и любовь к нему. Разве это не стоило того? Разве мог он считать это жертвой? Не плакать, не кричать, вырываться, зло и молча, — вот что было настоящей жертвой. Терпеть унижения, чтобы не нарушить приличий; не выказывать ненависти раньше времени, а взращивать ее внутри себя годами, как зверя в неволе, вскармливать непролившимися слезами.       «Сейчас!» — подумал Неджи и в тот же миг вскочил с земли и прыгнул в сторону доктора, готовясь применить Воздушную ладонь. Если бы не сила жгучей ненависти, обретшей четкую цель, Хьюга было бы трудно сходу задействовать ноги и не потерять равновесие.       Что-то хлестнуло его в полете и сбило с намеченной траектории. Неджи упал на какой-то кустарник, но тут же снова попытался встать. Плотный жгут обвился вокруг его талии и рывком поднял с земли.       — Удар телом! — Хьюга выпустил чакру из тенкетсу в области торса и разорвал жгут в клочья.       — Ай! — завопил кто-то тонким голосом. — Он кусается! Кусается!       — Прекрати дурачиться, Паппи! — резко прикрикнул Гадзай. — Я знаю, что тебе не так уж больно.       — Ладно, в самом деле…       Паппи снова отрастил щупальце и перехватил Неджи, и вновь пострадал от его чакры. Тогда, отрастив еще три щупальца, юноша начал хвататься ими за пленника по очереди: то за торс, то за ноги или руки. Неджи быстро выдохся и не смог больше использовать высвобождение чакры. Тогда Паппи начал швырять его из стороны в сторону, как куклу, а затем бить об деревья и землю, хлестать об кусты. Хьюга совершенно потерялся в пространстве и лишь, обхватив голову руками, пытался закрыться от новых ударов.       — Тебя, видимо, ввел в заблуждение мой дружественный тон, — холодно заметил Гадзай. — И ты решил, что я собираюсь с тобой договариваться о чем-то. Но это не так. Ты — всего лишь подопытная крыса, от которой мне нужны послушание и покорность. Хочешь огрызаться? Нападать? Причинить вред мне или моему помощнику? В этот раз Паппи проучит тебя нежно, а в следующий я просто отрежу тебе ноги: они для моих опытов не нужны. Могу отрезать также руки, если предпочитаешь… Так что не дергайся зазря, а то мне придется пожалеть, что я похвалил твой ум. Хватит, Паппи, он, кажется, понял.       Неджи, почти оглушенный, упал на землю. На его теле не осталось живого места: повсюду были ушибы, царапины, содранная кожа. Голова кружилась, мутило. Левая рука, разбитая о ствол дерева, скрючилась, онемела и горела огнем.       — Через неделю мы встретимся с одним человеком, у которого я выменяю на собранные материалы ограничитель использования чакры — и тогда я тебя скую. А пока… я предупредил, что последует в ответ на следующую вспышку с твоей стороны. Дай ему поесть, Паппи.       Рядом с Неджи на землю упал какой-то сверток, пахнущий рыбой и рисом. Лицо Хьюга исказила гримаса отвращения.       — Не будь лицемером. Ты же пил воду, которую я тебе дал, значит нет смысла отказываться и от еды. Если только ты не хочешь обессилить. Что ж, посадим тебя на капельницу. Вполне приемлемый вариант.       — Ешь, — вполне дружелюбным тоном предложил Паппи. — Всему живому нужно питаться. А за свои клетки не переживай: они восстановятся достаточно быстро.       Неджи, ошеломленный болью, неудачей и перепадами настроений своих врагов, продолжал лежать на земле, ощупывая поврежденную руку. Тогда Паппи подсунул сверток пленнику чуть ли не под нос. И в этот момент внутри Хьюга все перевернулось. Он отворотился в сторону, приподнявшись на руках, и его стошнило.       — Кажется, он не голоден, — заметил Паппи, с любопытством разглядывая потеки слюны и желчи на пожухлой траве.       — Дай ему воды.       Когда Неджи подносил к губам флягу с водой, его руку забила крупная дрожь. Невозможно было смириться с собственной беспомощностью! Но...       Разве он не проходил уже этот путь? Разве впервой ему было лелеять ненависть внутри, выжидая удобного момента для мести? Ведь он умел ненавидеть: подспудно, долго, плодотворно, черпая из ненависти силу. Да, за последние три года он размяк, размягчился душой, позволил проникнуть в нее привязанностям и симпатиям. Неджи хотел стать человечнее, обернуться к свету, а теперь погряз во тьме, которую ничем не избыть. Одна лишь мысль о том, что он больше никогда — никогда! — не увидит солнечного света, неба, горизонта, луны, не увидит тех картин, что трогали его душу и находили выражение в скромных акварельных набросках, сводила его с ума.       Цвета… их больше нет для него. Сможет ли он вообразить каждый из тех цветов и оттенков, что знал раньше? Не слишком ли это жестоко: лишать зрения человека, который видел так много? Или его слепота — расплата за прежние безграничные возможности?       «Нет! Это не судьба… Это не сама жизнь, это законы клана Хьюга! Вот из-за чего я лишился своих глаз. Проклятая печать… Какая нелепость…»       Неджи задыхался. Он боролся с собой и с собственным отчаянием, пытаясь принять мысль о том, что в один миг стал несравнимо слабее и потерял то, что делало его особенным. Но вот лицо его сделалось жестким, а рука перестала дрожать. Хьюга отпил воды и вернул флягу Паппи.       — Дай мне еды, — холодно сказал он.       — Это правильно, это правильно, — начал повторять Паппи, разворачивая бумагу и подавая пленнику рисовые шарики. — Не все же мне тебя таскать, скоро сможешь идти сам. Только ешь.       Неджи ел. Он не чувствовал вкуса еды, не видел света. Перед его внутренним взором стояла тень, которую Хьюга мысленно именовал Судьбой.       «Я избавился от твоей метки. Я возвысился над тобой однажды и сделаю это снова, даже будучи слеп! Я переживу это, я вынесу все. И дождусь той минуты, когда смогу отомстить за глумление над телом моего отца и за мое собственное унижение!»