Презрение

      В доме не водилось мышей, снующих между стенами, и птицы не вили гнезда в щелях покатой крыши, но зато была огромная библиотека. Сначала древняя мать, затем праматерь, затем матери матерей собирали ее по крупицам знаний. Пыльные рукописи и обтянутые потемневшей кожей манускрипты надменно смотрели с высоких полок, уходящих в полумрак потолка.       Акарина приказала положить перед детьми библию Гро-горота, — фолиант несколько пудов, длиной с аршин, — перевернула плотную страницу, похожую на бересту, пальцами скользнув по киноварной вязи.       — Перепишите, — сдержанно приказала она, — от одного гласа до другого. — Её голос звучал, как удар посоха по мрамору, строгий и невозмутимый       Энки вздохнула: письмо давалось ей тяжко. Только взглянула на страницу, и сразу словно облако, тяжёлое от снега, село на плечи. Множество непонятных слов и таких громадных предложений, что пока читаешь до конца забываешь начало, дождевыми каплями били по голове. Но если она не перепишет, то бить будет уже мать.       С неудовольствием девочка обслюнявила гусиное перо, когда оно, словно живое, сопротивлялось её усилиям, и обмакнула его в чернильницу. «О» — кружочек, «Х» — крестик. Так Энки запоминала сложные абетки.       Псалмы похожи на камни, которые нужно поднять и перевернуть, чтобы увидеть, что под ними.       Кусая ногти и недовольно бормоча, брат мелко скреб по бересте. От его шепота огонек колыхался, заставляя тени танцевать. Энки задумался, и проклятая капля соскользнула с скошенного острия.       — Проклятье, — зашипел мальчик, ища промокашку, пытаясь исправить то, что не поддавалось исправлению.       — Давай новую найдем? — предложила Энки, ерзая на скамейке.       — Я не хочу делать это еще раз, — Энки закатил глаза. Ему легко давалась учеба, но тупому переписыванию он противился.       — Нужно быть аккуратнее, — пожала плечами сестра, кусая щеки.              Через несколько часов вернулась мать. В воздухе повис едкий запах табака, когда она, дымя трубкой, вошла в библиотеку и строго окинула глазами переписанный текст, как старая кошка хрустнув шеей. С явным раздражением Акарина дала мальчику затрещину, и от сильного удара тот едва не потерял равновесие, пошатнувшись.       — Это твое отношение, да?! Бестолочь! — голос ее был холоден, как сквозняк из-под ставни.       — Здесь всего одно пятнышко, — прошептал Энки, так тихо, словно надеялся, что его слова растворятся в спертом воздухе, не дойдя до матери. Хотел, чтобы она не услышала его страха.       — Тупица, — Акарина впилась таким злобным взглядом, что казалось, он мог бы расплавиться от ее гнева. Энки замер каменным истуканом и не смел склонить голову. — Я учу вас, но вы оба совсем не слушаете. Вам лишь бы заниматься чем угодно — играми, суетой, — но не учебой. Боги не прощают ошибок! Они сдерут с вас кожу, если будете так себя вести. Или вы понимаете только когда я вас луплю?!       — Прости, матушка, — Энки поклонилась с готовой покорностью. — Этого не повторится.       — И обязательно повториться, — хмыкнула Акарина, махнув рукой.       Она развернулась, подолом робы взметнув паутину в углу, и пошла прочь, оставив после себя легко тянущийся дымок и тяжелую тень ее слов.       — Не плачь, — Энки ласково обняла застывшего брата, чувствуя, как тот с готовностью поддался ей.       — Не плачу, — дрожаще прошептал он.       — Вот и не плачь.       — Я не плачу… — он потерся горящей щекой о ее плечо.       Из всех книг в библиотеке интересными дети могли назвать только атлас по анатомии, потому что на каждом развороте в нем от руки нарисовали картинки. Забираясь в бархатное кресло поближе к окну, они клали книгу на колени и подолгу разглядывали пахнущие прелостью и сеном страницы.       Энки перелистнула несколько страниц и вдруг запнулась. То, что она там увидела не понравилось ей сразу по нескольким причинам. Начать хоть с того, что там изображен обнаженный ниже пояса мужчина без кожи. Еще рядом с ним на том же рисунке находилась голенная женщина, что тоже побуждало не самые приятные ассоциации. Все это было бы терпимо, если бы она разглядывала атлас одна.       Она попыталась как-нибудь закрыть страницу, хотя понимала, что брат уже все видел. Энки покрылась легким румянцем смущения и волнения: в свои шесть лет она знала, что взрослые люди могут спать вместе, что детей не поднимают из земли, как упырей, что мать не просто так не показывала им магию Сильвиан… Но вот соотнести обрывочные и знания и тот факт, что смотреть на обнаженные рисунки стыдно, Энки не могла. Ну, там она, конечно, Энки не знала…       — Значит это так ты выглядишь? — Энки указала пальцем на мужчину. Мальчик отстраненно пожал плечами. — А так я. Странно получается, что внешне мы похожи, а тут разные.       Когда Энки и Энки поменялись одеждой, никто не заметил разницы. Более того — им не нужно было меняться одеждой. Бледные лица с запекшимися губами большими серыми очами все путали. Правда девочка еще давно подметила, что и у них, и у матери глаза темные, без блеска. В зрачках ничего не отражалось даже если поднести огонь. Очень странные, словно тьма поселилась в них… И ресницы у нее с братом куцые, длинные. Волосы тонкие и сухие, похожие на светло-седые нити ртути. Если в них и было отличие от мертвяка, то лишь в том, что они мертвы всегда.       — Получается, что ты моя худшая версия, — задумчиво произнес Энки.       — Почему это? — возмутилась девочка. — Может, наоборот? Я детей смогу родить, а ты пустоцвет.       — Дура!       — Сам такой!       Энки ударил сестру и, не дожидаясь пока она ответит, вскочил на подоконник и выпрыгнул с окна, приземлившись в наметенный сугроб. Сестра прыгнула за ним. Забежала вперед, толкнула кулачками в грудь. Энки схватил ее за плечи и подсек правой ногой — и девочка оказалась на лопатках. В голове зазвенело, будто в колокола ударили. Вскочила быстро, сощурилась, обхватила брата крест-накрест, прижала его к животу. В суставе у мальчика что-то хрустнуло и он охнул. Руки его разжались, а Энки скрипнула зубами, схватила за длинные волосы и ткнула носом в снег.       Подрались, как кошки. Волосы выдрали друг другу, в грязи извалялись.       Девочка толкнула брата, тот поскользнулся на припорошенном льду и упал плашмя. Энки вытерла кровь с губ и произнесла:       — Пусть тебе вороны живот расклюют.        Ушла в дом, спряталась там за жарко натопленной печкой на кухне. Вроде Энки к ней потом пришел и молча сел рядом на поленья.       Кухарка, заметившая их, всплеснула руками:       — Батюшки! Что же вы! Да кто же вас!       — Тише, — Энки прижала палец к губам, — а то матушка услышит.       Женщина всплеснула руками, закудахтала, как наседка, и уже через несколько минут рубашки остались лежать в стопке тряпья, а сами они сидели в медном тазу, наполненном горячей водой. От клубистого пара кожа раскраснелась, пот прошиб спину.       Энки потер наливающийся на боку рваный синяк, мельком увидел, как наливалась под ногтем кровь. Сестра потирала макушку, и в ее ладонях оставались вырванные волосы. Они падали в воду, плавали там, как легкие отражения, создавая рябь на поверхности. Невольно Энки застыл взглядом на сестре, скосив глаза чуть ниже: в действительности они почти ничем не различались. В сознании мелькнуло какое-то странное, детское любопытство, без каких-либо иных чувств.       — И совсем ты не похожа на ту картинку, — пробормотал он, переваливаясь грудью через край таза. Жар уже порядком вымотал его.       — На себя посмотри, — фыркнула она, плеснув в него водой.