Презрение

      — Быстрей! Быстрей, идем! Сейчас будет!       Спотыкаясь и отталкивая друг друга плечами, школяры забежали в конюшню, тяжело переводя дыхание. Их там не видно, а им видно все. Пихаясь, как куры у кормушки, они преподали к щели в деревянных досках, стараясь поудобнее примоститься, приладиться, приподняться и, поглощенные трепещущим в горле волнением, ждали.       Мимо проходящий мужчина в широкополой соломенной шляпе недоуменно уставился на них, будто даже забыл, куда держал путь, а заметившие его школяры зашушукались, замахали ему:       — Не ходите туда! Тут этот лежит!       — Кто? — еще больше удивился мужчина.       — А, вы не местный! — догадался самый старший из школяров. — Долго объяснять, но это нужно увидеть.       — Что увидеть?       — Цирк с конями, — фыркнул мальчик. — сейчас увидите. Вы главное не так прямо пяльтесь! Бочком, бочком       Мужчина недоверчиво хмыкнул, но свернул в конюшню       …а посреди улицы в луже лежал Энки: скрюченный, плечистый, очень худой. Те немногие прохожие, которые осмеливались пересекать улицу, старательно его обходили, однако почти все разворачивались едва только заметив ворох черной ткани на брусчатке и старательно делали вид, что их совершенно не волнует это. Люди в домах наглухо закрыли ставни и заткнули щели тряпками, как в лютый мороз.       Энки, будто стараясь еще больше измазаться суглинком и соломой, перевернулся на другой бок так, что можно было разглядеть его изнеможенное бледностью и голодом лицо.       — Он выглядит больным, — с сомнением произнес странник, потирая бороду. — может нам стоит…       — Не стоит, — зло зашипел старший мальчик. — его нельзя будить. Кто его разбудит, того он проклянет! Этот злой как собака…       Прятавшиеся школяры резко прекратили невнятную сумятицу и тоже затаились мышами, почти не дыша. Все глаза обратились к тихо звенящим серебряным колокольчикам: то неторопливо шла знатная женщина в многослойном одеянии высшей жрицы, сшитой из черного полотна. На поясах, что подчеркивали линию груди и талии, позвякивали амулеты и медальоны. За жрицей поспешали девочки-послушницы, придерживавшие длинный шлейф госпожи. Лицо ее скрывало покрывало.       Они медленно направлялись к Энки.       — Вот сейчас, вот сейчас! — радостно шептали школяры.       Жрица откинула покрывало, шуршащее как новая бумага, и даже с того расстояния замеревший странник заметил, что лица у них совершенно одинаковые, как отражение в стоячей воде.       — Это, — пораженный странник не мог найти слов.       — Да, — кивнул старший мальчик. — это сестра его. Она за ним пришла.       Госпожа с призывным жестом протянула руку, скрытую в длинном рукаве, и ей с поклоном поднесли чугунный чайничек. Она несколько секунд его держала на весу, будто раздумывая, затем подняла повыше и выплеснула воду.       — Вставай, свинья, — с ледяным укром произнесла жрица.       — Кто? — Энки болезненно дернулся от холода. Трудно описать, какая злоба, изумление и единственная мысль «убью!» отпечатались на его скривившимся лице. Он неуклюже сел, оглядываясь так, будто не понимал где он, но заметив сестру он мгновенно обмяк. — А, ты. Который час?       — Полдень, — выплюнула она, поджав треснутые губы. — Скотина, ты где был?       Энки пытался подняться, искал опору и хотел схватиться за жрицу, но она с омерзением отдернула руку. Так и не найдя за что зацепиться, Энки снова упал. Жрица закрывала ладонью покрасневшее от стыда лицо.       — Глаза б мои тебя не видели. Ты пропал на целую неделю!       Но Энки совсем не до нее: он встал на четвереньки, пытаясь не запачкать длинные волосы тошнотой, конвульсивно содрогавшей его грудь.       — Мне казалось, что ты умер! — продолжала сестра, стараясь даже не смотреть на него. — И это было бы благословением для нашей семьи! Что сказала бы мать, увидев тебя?       Наконец сумев совладать с собой, Энки вытер рукавом кривящийся рот и посмотрел на нее: даже так он умудрялся делать это сверху вниз.       — Сомневаюсь, что она бы здесь была, — он пытался звучать внушительно, но его мутило, и от того слова получались сдавленными, неуверенными.       — Конечно она бы здесь не была. Она бы просто оставила тебя здесь захлебываться! Тебе не стыдно? Я отчитываю тебя посреди улицы!       Пересев поудобнее, Энки поджал колени в расслабленной позе. Откинул слипшиеся пряди и начал раздраженно хлопать по карманам, ища трубку.       — Ах, черт! Какая тебе разница? Ты мне не мать!       — Я обещала нашей матери, что буду нести ответственность, — отчеканила жрица.       Энки опять ее слышал: он шарил пальцами по грязи, зачерпывал ее и снова отпускал, цокая языком, в тщетных попытках отыскать трубку       — Имей совесть смотреть на меня, когда я тебя отчитываю.       — Хватит тявкать, ты мне мешаешь! — рассерженно отмахнулся он, попадая грязью на чистую робу сестры.       …школяры гаденько засмеялись, едва не надрываясь.       — Это и впрямь выглядит смешно, но это же грустно, — со вздохом произнес странник.       — А нам что с того? Никто не может на него повлиять. Даже сестра.       Взбешенно ругаясь, жрица отдала приказание взять его и поволочь за собой по тротуару.