Пока Гефиреи катают господ-чертей на лодке

Эмильен чудом не ускорил шаг втрое. Что с ним происходило и, главное, почему, себе объяснить он не мог или просто не желал признавать за собой появление такого оживления настолько не к месту. Хотелось даже остановиться где-нибудь за углом, прислониться к стене, невзирая на страх замарать одежду, особенно со спины, и прочитать себе торжественную нотацию, подобную тем немногим, что он запомнил из детства: «Юноша, вам однозначно пора наконец перестать подолгу держать в голове одну или две мысли, доводя себя до исступления. Не перестанет же ваш ум быть пригодным оттого только, что вы позволите себе думать о чем-то бессмысленном. Гораздо хуже заставлять других думать о том, что вы бестолковый мечтатель, вечно витающий в облаках и ищущий новую рифму, пора бы это принять и понять в двадцать три года. Повторю вам еще раз, юноша: пока что в нашем грешном мире дельного человека делает его деловитый вид, и вряд ли наступят благословенные времена, когда таких людей не будет, а значит подлинно дельными будут все. Не бывает такого на свете - и всё тут. Везде и всегда есть кто-то или что-то, что если райское блаженство не заставит выглядеть дешевым кабаком, то хотя бы продемонстрирует всем запретный плод, и всё встанет на свои места»… Представив эту тираду сказанной голосами то отца, то брата, Эмильен подавил смешок. Нет, сегодня с ним однозначно творится что-то наредкость дурацкое. Впрочем, хоть изредка трезво мыслящий дурак, каким он, как ему казалось, вскоре увидит себя, лучше, чем вечный мечтатель. Одну такую возвышенную натуру молодой человек с некоторых пор неплохо знал, более того, Жан всё чаще встречался на его пути, пока они и вовсе не стали пересекаться ежедневно. Понимать друг друга они не понимали, по крайней мере, так казалось Эмильену. Жан же был неутомим в донесении до него своих воззрений, которые всё больше казалось собеседнику загадкой, достойной Сфинги. Эта головоломка уж точно помогла бы ей сожрать Эдипа, наплевав со своего обрыва на всех оракулов мира, а в их лице и на Аполлона, который был бы вынужден признать и свое поражение, и поражение своих не ведающих, что и как они делают, подопечных. Словом, Жан был человек необычный: одновременно и предсказуемый, и нет. Только вот до какой степени его приятель может удивить, Эмильен узнал только недавно. Жан проговорился, что он в добавок ко всему республиканец. Не то чтобы Эмильен подобные взгляды вовсе не разделял, но, узнав эту «новость», он не смог подчиниться своему частому правилу - «не думать о людях дурно, если сами по себе они этого не заслужили» - и в мыслях его промелькнуло что-то о безделии и том, что из-за него иногда получается. Ему просто не верилось, что Жан сказал это совершенно серьезно. Сам он бы до такого не додумался: кто они оба - если быть честным - чтобы знать, что лучше для всех и говорить об этом? Но Жан удивил его вторично, как только Эмильен все-таки рассказал ему не обидную часть своих соображений. Именно поэтому он теперь и направлялся туда, куда начал с недавних пор его зазывать приятель: поглядеть, в каком обществе мог состоять Жан. Осень пока что не казалась в полной мере осенью, но Эмильен инстинктивно укутался в сюртук, осмотрев рукава: не слишком ли протерты? Он не боялся, что о нём могут не так подумать, ткнут пальцем, но хотел сам для себя не казаться таким уж оборванцем. Молодому человеку всегда казалось, что домашний учитель может - как он сам однажды выразился в день первой в своей жизни попойки - «позволить не позволять себе вид обиженного жизнью человека», а порадоваться, что голова на плечах у него есть, и продолжить применять её всегда и без послаблений. Думать он перестанет когда умрёт, и произойдёт его смерть не в этом году - так уж он решил и постарается сдержать данное самому себе слово. Голова у него действительно была на месте, шляпа, купленная всего полтора месяца назад, на ней имелась. Оставалось только порадоваться, что она ему достаточно впору, чтобы каждое второе дуновение ветра не угрожало ее местоположению. Эмильен зевнул. Нет, сегодня даже не что-то, а очень многое идёт не так. Ночью он спал достаточно, да и сегодня свободен по случаю «чрезвычайной утомленности» своего подопечного. Действительно, девятилетний Поль Генифе был единственным, неповторимым, вечно сонным, если только ему не предстояло самостоятельно играть в своей комнате, ребёнком, и его очень подозрительная болезнь была его молодому наставнику исключительно на руку. Теперь же он чувствовал, что даже такой удачей он не может воспользоваться как следует. Что ждёт его сегодня, он понятия не имел, а все предположения он отгонял: обычно все ожидания от новых знакомств не оправдываются. Не разочаровывают, а не оправдываются, и к этому он привык. Он был готов не узнать ничего и понять, что ничего не понимает, но ни о чём не жалеет, но даже это старался прогнать из мыслей и занять их чем-то другим, хотя бы тем, что предстоит ему завтра. Вместо этого он снова зевнул и почувствовал, что на этот раз его мысли не желают подчиняться его воле. Пробудил от этого состояния его толчок в плечо. Эмильен был готов использовать тот самый язык, которым он разговаривал сам с собой - не самый учтивый тон, не самый тщательный подбор слов - но повернул голову в сторону наглеца, и понял, что сам не смотрел по сторонам, а прохожий будто куда-то торопился, и теперь остановился, чтобы отряхнуться, и будто ждал от него каких-то слов. И только теперь Эмильен действительно осознал, что выражение его лица осталось пугающе-спокойным. Молчание, пусть и недолгое, казалось даже не неловким, а раздражающим: никто из них двоих не собирался извиняться, они прекрасно понимали, что виноваты в этом пустяковом столкновении оба. Молча пойти каждый своей дорогой? По правде сказать, всякому человеку в своём уме это пришло бы в голову. Наверняка и их эта мысль не минула, но перед тем, как сделать первый медленный шаг каждый в своем направлении, слова извинения чуть не вырвались у прохожих, но Эмильен всё же решил благоразумно промолчать, а незнакомец не нашел ничего лучше, чем заявить: -Непохоже, чтобы вы были местным. -То же могу сказать и о вас, - Эмильен оглядел случайного собеседника с ног до головы, найдя, что единственным вежливым намеком на слишком маленький жилет, великоватый сюртук, слабо повязанный галстук, полное отсутствие шляпы и такие башмаки, что при взгляде на них становилось непонятно, огромные ли у человека для его роста ступни или они тоже заметно велики, будет именно этот ответ. И тут незнакомец с невозмутимым видом сказал то, чего Эмильен никак не ожидал, хоть и признал потом, что поступил бы так же, если бы кто-то со взглядом, полным подозрения, задумал поаккуратней его задеть, пусть и без надежды на успех: -Предположим, что вы правы. Но я-то хоть угадал? Повисло ещё одно молчание, на этот раз просто напряженное, причём - как оба про себя отметили - терпимое. Прервал его на этот раз Эмильен: -Угадали. Я здесь каких-то два года. «И не думаю, что когда-нибудь я перестану считать себя приезжим», - ехидно пронеслось в голове. Остатки ещё не окончательно забытой на сегодня вежливости всё же взяли верх, и Эмильен добавил: -А вы здесь давно? -Подольше, - ухмыльнулся незнакомец, - так вы не собираетесь идти куда шли? *** Эмильен идти не собирался, чему в последующие несколько месяцев был рад. Рад он был и тому, что на эти слова не ответил грубостью, хотя такой исход разговора был поправим. Но в тот день вежливость снова напомнила о своей недавней победе и - что самое главное - позволила узнать, что он и его новый знакомый росли в одном городе на юге страны. -Так ваш брат - Тома́… не знаю, впрочем, что вы сами о нём думаете, как его люди звали, не скажу, - усмехнулся собеседник. - Тогда зачем вы здесь? Не поверю, что ваша семья разорилась: торговали они, как я припоминаю, недурно - жить было можно… -И сейчас можно. А я… я гордый умный дурак, потому и здесь. Ни с кем не ссорился, - предупредил он явно назревающий у Грантэра - а именно эту фамилию собеседник и получил от своего отца, чем его наследство и исчерпывалось - вопрос, - интересно было, поверите или нет. Не дурак ли? - Эмильен поправил шляпу, хотя в этом она не нуждалась, и посмотрел на земляка, ожидая либо молчания, либо несогласия. -Дурак. И я дурак, и все мы дураки, только каждый по-разному,— за этими словами последовал горький, жутковатый смешок, и Эмильен впервые задался вопросом о том, совершенно ли этот его земляк трезв, - и ничего с этим поделать нельзя - ничего ни с чем поделать нельзя, - он слегка закинул голову назад, будто надеясь что-то рассмотреть, но его взгляд, судя по всему, ничего не зацепил. -Может быть, - Эмильен даже задумавшись не желал оставить шляпу в покое. Куда они шли, оба как будто не задумывались. Вспомнив сначала общих знакомых, а затем высказавшись о своей собственной глупости, они на минуту замолкли, прежде чем Грантэр как будто невзначай спросил: -Так куда ты шёл? Взгляд был совершенно потерянный, к слову, как будто ты сомневался до последнего. Хотя я бы сказал, что ты сомневаешься до сих пор, если уж быть совсем честным. Эмильен даже не заметил перехода на «ты», только почувствовал, как взгляд становится ещё потерянней. Взяв себя в руки и стараясь не смотреть в глаза Грантэру, ведь взгляд странно смеющихся глаз он мог почувствовать и так, он наконец нашелся: -Один мой приятель - не думаю, что вы его знаете… -Париж - город маленький. Что за приятель? Можно было ожидать такого ответа, и Эмильен, подумав, что ничего дурного не произойдет, если он с самого начала собрался недоговаривать, с кивком продолжил: -Жан Прувер, он… -… сложный случай, к сожалению. Так уж я считаю, если ты, - снова «ты», - и тут сомневаешься… -Ты, - Эмильен, кажется, этим обращением заразился, сам того не заметив, - знаешь его? -И догадываюсь, куда ты шёл: туда же, куда я намеревался опоздать, чего уж там. Скажи честно, что ты сам думаешь об этом всём? -О чём? -Обо всём том, что хотел сегодня выслушать или сделать вид, что слушаешь. Понимаю, что я будто свалился на тебя из ниоткуда, но здесь мы оба, дураки, виноваты. Впереди виделся мост с проходящими него редкими прохожими. Последняя деталь показалась Эмильену и удачным обстоятельством, и подозрительным, но по лицу Грантэра он прочитал, что на количество людей и то, может ли кто-то достаточно хорошо расслышать их разговор, он плевать хотел, если называть всё своими именами. На первый взгляд бесил оно уставившись в реку, как и собеседник, он начал: -Думаю, что ничего не понимаю. Не в том, о чём ты говорил, а во всём: вчера я думал, что Жан меня окончательно уломал прийти, но теперь я даже этого не знаю. Ты сказал, что у меня был потерянный взгляд? Теперь я объясню, почему: потому что мне кажется, что чтобы меня уломать, я должен думать, что понимаю всё на этом свете, но я всё больше понимаю, что это не так. Веришь или нет, я и тебе это говорю и не боюсь не оттого, что ты земляк или тоже туда шел, а от того, о чем уже тебе рассказал. Эмильен хотел продолжить, но был с кривоватой улыбкой перебит и вновь подумал, насколько Грантэр трезв: -А я ещё думал, что это у меня слова не заканчиваются. Оказывается, не я один такой, есть ещё на свете один учитель, который может похвастаться по меньшей мере тем же, а по-хорошему… Продолжай, по глупости встрял. Вместо слов обиды, Эмильену пришло в голову, что бы ещё было неплохо сказать ко всему прочему: -Да, я ведь ещё и учитель… Если Жан думает, что единственная моя беда - хозяйский сынишка, то на самом деле есть вот ещё что. Мадам Генифе обожает музыку, точнее, думает, что её любит. А я играю на скрипке. Понимаешь, что это значит? -Приплачивали бы тебе за такое, но ведь нет… - снова Эмильен услышал всё такой же смешок. - Я прав? -Прав, конечно. Правда - смеяться будешь - новёхонькую скрипку она мне купила. Хорошая оказалась, чтоб её черти взяли. -Кто?! -Ох, скрипка - не мадам Генифе, конечно, - Эмильен почувствовал, как улыбнулся. - Стал ли я ее - на этот раз мадам - уважать? Ничуть, даже наоборот. Нужна ли мне была скрипка? Пригодилась, не просто так ведь я на ней играю… И что мне делать: нарочно разбить скрипку только потому, что я ненавижу мадам Генифе, но в то же время назло себе? Назло отказаться от места и думать, как же невозможно жить: либо гнуть спину на брата, либо жить в подворотне, либо быть человеком-нужной вещью - вот что меня ждёт в будущем, и всякий выбор - не из лучших. И таких как я много, а ещё больше - тех, кому ещё хуже. Можно ли им что-то сделать? Со скрипом. Останутся ли такие же люди после этого? -Ещё бы нет. Окрыленный несмотря на невеселый разговор Эмильен кивнул и припечатал: -Как раз потому, что до этого люди… изменят мир именно со скрипом, и никак иначе. Всегда до этого было со скрипом, причем и недавно тоже… Тогда почему теперь все должно быть по-другому? Эмильен огляделся, будто последние слова прокричал, а не сказал шепотом, посмотрел на свои судорожно сцепленные пальцы, вновь посмотрел на немного стертые, пусть и чище чистых, рукава. Теперь он не понимал и то, почему его рукава именно такие. Наконец он поднял глаза, и ему показалось, что собеседник всё понял, а в следующую секунду эта мысль подтвердилась будто несерьёзным, но твердым «Однако». -И часто ты так думаешь? - продолжил Грантэр. - А то я уже тебя побаиваюсь, - спокойный тон не вязался с улыбкой, и Эмильен подумал, что скоро запутается не на шутку. -Зачем же побаиваться? Я ведь такой же дурак, как и все остальные. Тут задумался уже Грантэр, но, впрочем, скоро нашёлся: -Долгая история. Думаю, всё равно поймёшь, и скоро. Эмильен вновь уставился на руки и как можно незаметней, но всё равно грубее, чем можно было, заштопанные на самых кончиках пальцев перчатки и всё еще не расцепленный замок из рук. -Дурак я, - утвердительно кивнув, повторил он вслух. Грантэр не перебивал, а будто наблюдал за ним с непроницаемым - насколько это можно было в его случае - выражением лица. Впрочем, он, казалось, смотрел, но не видел перед собой ничего, и голову Эмильена вновь посетила мысль о том, насколько земляк трезв. Никто из них не заметил порыва ветра, пока Эмильен не потянулся к шляпе и не понял, что на голове её больше нет. Оглянувшись назад, молодой человек сначала даже немного обрадовался, что откатилась она не так далеко, тут же подошел, хотел нагнуться, но отчего-то замешкался. Шляпа лежала перед ним, напоминая что-то между потускневшим ведром и полумертвой рыбой на песке. Впрочем, ни ведро, ни рыба не может звать на помощь, да и шляпа на это неспособна, вот только Эмильену показалось, что этот новый неодушевленный предмет своим видом просил о помощи, но ничуть не жалобно, а с издевкой. Молодой человек вздохнул, посмотрел по сторонам то ли затем, чтобы выждать момент, когда почти никто не будет его видеть, то ли бесцельно, и сделал шаг, наступив на шляпу. Немного приложенных усилий, и она раздавлена посередине. Оглянувшись и посмотрев на земляка он будто виновато улыбнулся и одними губами шепнул: «А мне ведь сейчас совершенно на всё плевать»! Вскоре на шляпу после полуминутного молчания наступила нога то ли удивительно большая, то ли в неподходящем башмаке. Оба земляка с ухмылками ещё по несколько раз наступили на уже неопределенного назначения предмет на мосту, переглянулись и продолжили свой путь, как ни в чём не бывало находя всё новых и новых общих знакомых из того города, который они когда-то покинули, и от которых они друг о друге, впрочем, ни разу не слышали, так что Эмильен даже имени Грантэра не знал, а сам земляк его доверить ему не решился. В условленном месте, куда одного зазывал Жан Прувер, а другой ещё утром намеревался опоздать, они в тот день так и не появились, о чём пожалеть им впоследствие не довелось.