Пока Гефиреи катают господ-чертей на лодке

На следующий день Эмильен проснулся, не чувствуя и малейшей тени угрызений совести. Душа не болела, болела только голова - безделье способствует страху, что мадам Генифе заметит хоть сколько-нибудь его «неподобающее» состояние, а затем - именно такому исходу наутро - и все утренние печали этим исчерпывались. Поль, по словам своей матери, всё ещё чувствовал себя вялым, и, поскольку самому себе объяснять и французскую, и какую-либо ещё из необходимых юношеству грамматику - дело поистине бессмысленное, молодой человек вскоре после завтрака откланялся и направился в бессмысленное странствие по улицам, которое по крайней мере в этот день должно было закончиться немного иначе. С Грантэром вчера они расстались на обращенных к нему словам: «Умеешь ты на человека нагнать меланхолии, нечего сказать. Если тебя всё-таки к нам затащат, надеюсь, понимаешь, куда пристраиваться и что говорить». Это казалось правдой, справедливыми словами, если не обращать внимание на тон, совсем не похожий на тот, что бывает у людей, повергнутых в меланхолию. Быть может, ему на самом деле сказать что-то, похожее на «Если я успел надоесть тебе своей болтовнёй, можешь впредь сторониться меня, и ничего дурного в этом не будет, если нет - буду не прочь снова составить тебе компанию». Эмильен на пути в место, которое по привычке не растрачивать слова, когда это не приносит ему удовольствие, он называл домом, подумал, что раз его новый знакомый был похож на человека, который думал о подобном, то смысла сторониться его нет, тем более что чтобы вызвать у Эмильена отвращение, человек должен был показаться скорее непохожим на кого-то, кто может поддержать обыкновенный разговор, и такое описание меньше всего могло подойти к Грантэру. Об этом молодой человек и думал, отходя всё дальше от - будем говорить, как и он - дома. Вместе с этим пришли и воспоминания о том, как в детстве вторичные встречи с новыми товарищами по играм казались ему скучнее из-за того, что он - так он думал - сам не мог сделать ничего, чтобы не терять тот душевный подъём, который следовал за каждым его новым знакомством. Подумав об этом, он горько вздохнул: пора бы уже забыть это и хотя бы на этот раз смотреть, куда он идёт. Так же, как вчера такое погружение в мысли закончится не могло, и гораздо умнее будет не нарываться на справедливый вопрос о том, куда он идёт, сформулированный, правда, иначе. Подумав так, он сделал несколько шагов, смотря перед и по сторонам, стараясь представить, куда идти теперь. Всё наконец-то было на своих местах и под контролем, что не могло не радовать Эмильена, ведь именно такое положение дел  - кроме хорошей беседы и даже самой простой музыки - он любил больше всего. И именно тогда проходящий рядом человек оступился на ровном месте, чуть не сбив Эмильена с ног. Прохожий как за спасительную соломинку цеплялся за трость и, кажется, не очень понимал, как случилось так, что он теперь стоит посреди улицы с трясущимися коленями. -Жеан? Это был Жан Прувер, которого неизвестно, сколько времени то ли с его молчаливого согласия, то ли вопреки нему и благодаря помощи всесильной привычке, то ли сам Жан был как-то этому поспособствовал помимо публичного признания в любви к Средневековью, звали именно Жеаном. Жан - будем звать его так, несмотря ни на что - посмотрел на Эмильена глазами, округлившимися до размеров блюдец, как будто увидел того, кого невозможно встретить на улицах города не только в этот час, но и когда-либо ещё. Казалось, что заметить идущего к нему единорога для Жана было бы чем-то более обыденным, чем случайно - пусть и так - наткнуться на своего приятеля, но Эмильен этому уже не удивлялся. Не задумываясь, он схватил его за руку и сдвинул с середины улицы, только после этого поздоровавшись. Спрашивать, что произошло, он не стал: вполне возможно, что вовсе ничего. -Эмильен… - тут Жан задумался, но продолжил уже через долю секунды, - ты был болен или твой воспитанник оказался здоров? Стоило предвидеть это: такой возвышенной натуре дурное не могло прийти в голову. Настолько, что рассказы о жизни в доме Генифе иногда не производили на него должного впечатления: что не так с хозяйкой, например, Жан так и не понял и был готов верить всем её словам, пересказанным Эмильеном. Прошлогодние размышления о том, что он, похоже, становится чем-то вроде раба, который не может не соглашаться с любыми условиями хозяев, и уже стоит радоваться свободным часам вне дома больше, чем ему казалось раньше, и о том, что взяться за воспитание Поля просто невозможно из-за нежелания - если не запрета - хозяйки и постоянных разъездов хозяина, так что и уроки продолжают быть бессмысленными, и оставаться в этом доме хочется всё меньше, были приняты не с неодобрением, но с непониманием. Прошло время, Эмильен решил, что перестать вытягивать из господ Генифе жалование, каким бы оно ни было, было бы для него только хуже, свой отрыв от людей, невозможность говорить то, что считает верным, он стал считать лишним поводом для размышлений и чем-то не таким уж и вечным. Госпожа Генифе едва не засыпает под любую скрипичную мелодию оттого, что такова её природа, но делает умный вид, а он знает самое главное: что он умнее, и этого уже достаточно не оскорбляться на ровном месте. Потом он что-нибудь придумает, и он даже почти знает, что. Знает почти так же хорошо, как и то, что хочет от него хозяйка. Нет, он не будет мстить, ему уже почти на всё наплевать - он просто определит своё будущее. Это не понравится никому в доме Генифе, но вскоре они это точно примут и переживут. Не стоит переоценивать себя: они и его потом забудут. Даже если подходящий случай не представится, он унывать не будет: в любом случае ему важнее безупречная рекомендация на новое место, а там он посмотрит, что можно делать. Правда, Поля ему было жаль, и чем дальше, тем больше: тяжело потом придется в жизни парню. И такая перемена в Эмильене осталась незамеченной, но винить Жана в этом не стоило. Можно было только честно, но не исчерпывающе, ответить: -Ни то, ни другое. Встретил земляка, разговорились, и болен я, кажется, сегодня. Жан посмотрел на приятеля с удивлением: действительно, такие слова он слышал от него впервые. Эмильен признавал, что производил впечатление раба своих правил и трезвого человека, и такой поступок явно казался Жану невозможным. Это было видно по его поджатым губам и запутавшемуся виду. -Прости, - выдохнул Эмильен совершенно искренне, боясь обидеть его как ни в чём не повинного ребёнка, но Жан уже на что-то отвлёкся, неопределенно кивнул головой и серьёзно сказал: -Держу пари, что и там  - у нас - ты найдёшь кого-нибудь из своего города. Ты ведь вырвешься? -На этот раз могу даже поклясться, - торжественно заявил Эмильен. Эти слова оправдали себя: Жан улыбнулся и не спросил, отчего он теперь так уверен в том, что сделает. -Я… верю, - лицо Жана было наредкость серьезным, но вскоре снова расплылось в улыбке. - К слову… Точнее, не к слову, я просто удивился: где твоя шляпа? -Шляпа? Я сам виноват в её отсутствии и, кажется, вместо тех нот, о которых ты мне когда-то говорил, потрачу деньги на исправление этого… недоразумения. Жан улыбнулся, Эмильен улыбнулся в ответ. Что ни говори, а вселять в Жана уверенность в собственных словах, когда говорил он не о стихах и не о древних богах, было даже приятно. -Я уж думал, что её украли, - отчего-то виновато пожал плечами юный поэт, - видел один раз на улице подозрительного… человека: неимоверно разряженный, но видно, что всё, что на нём есть - не его. Комичное зрелище, правда я сразу же отвёл взгляд и перешёл улицу: со мной были часы, и я бы не хотел их лишиться. Что удивительней: поразительная осторожность Жана или его суждения о чужом костюме, которые ему стоило применить к себе - вид эта возвышенная натура имела не сильно отличающийся, как тут же предположил Эмильен, от того типа, за исключением того, что в случае Жана всё было по размеру - решить было сложно. Стоило - напротив - одернуть себя и прекратить суждения, которые Жан уж точно не заслуживал. Поэт, между тем, уже был готов переменить тему на куда более близкую себе: -Я всё позабывал сказать: помнишь, что за гроза была третьего дня? Эмильен помнил: он тратил хозяйские свечи на ночное чтение под предлоге куда более полезных дел, но не обратил тогда на неё должного внимания. Впрочем, часовую речь о Юпитере он уже предвидел и, надо сказать, не ошибся. *** В тот же день и в тот же час в - казалось бы - населенной «приличной публикой» части города можно было найти совершенно потерянно выглядящую девушку. По её почти что полуодетому - точнее наполовину-одетому, ведь на ней не было ничего поверх обыкновенной рубахи и юбкой, которой стоило бы быть нижней в более привычном для некоторых глаз наряде - виду можно было однозначно судить, что здесь она вряд ли могла хоть за чем-то бывать, если только она не просила подаяния. Подаяния она не просила почти никогда: сначала потому, что это было ненужно, затем - потому что обычно ей давали другие поручения, а в остальное время она почти не покидала место, которое, за неимением другого, она звала домом. Понимая это, она начала считать ошибкой всё, что делала сегодня с рассвета: действительно, легче всего было сказать себе простое «если бы я только не…» и впредь думать о предстоящем возмездии за свой поступок так, чтобы оно не казалось таким уж страшным к тому моменту, когда оно её настигнет. Это она поняла уже давно, вспомнила и теперь. Забежав за угол и прижавшись к стене, она постаралась понять, как теперь выбираться отсюда при свете дня, оставшись почти незамеченной, и пришла к простому выводу: почти никак. Если бы не коварное «почти», она   была бы куда спокойней. Если бы она жила на той самой улице, где теперь стояла, она бы подумала на этот счёт так: «неудачи не пугают, когда они неизбежны». Но девушка обитала в маленькой комнатушке у Горбо, и находилось это место, очевидно, не здесь и даже не близко оттуда, поэтому всё, о чём она тогда подумала, не было для неё новостью и не прозвучало в ее голове даже смутным отголоском бранных слов. Но выход был: спасительный, если ей повезёт, и ведущий к тому самому «возмездию», которое, впрочем, следовало бы назвать иначе, в двойном размере, если удача от неё отвернется. Что делать в таких случаях, она была не просто неуверенна - она боялась их, хоть и понимала, что если она струсит и не сможет сделать ничего, лучше не будет. Девушка вновь быстро, будто не хотела ни с кем встречаться взглядом и не долю секунды, огляделась, дернула себя за тощую чёрную косичку и сделала шаг самому скромному дому, надеясь, что ото встречи с его хозяином - каким бы он ни был - её хоть что-нибудь да убережёт.