Теряя контроль

— Ты беспокойно спал, — слегка хрипловатый женский голос мягко звучит рядом с ухом. Я с трудом разлепляю глаза. В противоположных застывает вопрос. Зоэ понимает, что уточнять причину не имеет смысла. Понимает и улыбается уголком губ, чуть сощурившись.  — Бывает, — только и удаётся изречь. — Доброе утро.  — Воистину. Я успела выпить столько воды, сколько не пила после студенческих попоек вкупе, — усмехается она.  — Стареешь, — улыбаясь, шепчу я. Зоэ цыкает, закатывая глаза. — К слову, который час?  — Полдень, наверное, — офицер ловко устраивается у меня на грудине. Холодные пальцы касаются лба. Я перехватываю их, поднося к губам. — Давай сходим сегодня куда-нибудь… Я хоть и училась в Нью-Йорке, но кроме баров и самых популярных музеев ничего не знаю. Может, здесь есть какие-нибудь местечки, известные только коренным жителям?  — Я не американец, ровно как и ты.  — О как! Если быть откровенной, то ты выглядишь как воплощение снобизма родом из Франции или… не знаю, — Ханджи пожимает плечами, продолжая что-то бурчать под нос. — Кушель тоже выглядит довольно экзотично среди классических американцев. Очень изящные черты лица… Такая осанка, можно позавидовать. Она точно не была балериной или фигуристкой?  — Она была танцовщицей в одной из резиденций на юге Франции. Танцовщица по праздникам и… флорист? Не знаю, как правильно выразиться. В будние дни она ухаживала за садом при резиденции.  — Занятно… а твой отец? Кушель познакомилась с ним на одном из приёмов, да?  — Думаешь, всё случилось, как в головокружительных романах, и парнишка из аристократической-снобистской верхушки влюбился в простолюдинку? — я улыбаюсь сказанному.  — Почему бы и нет…  — Отец был на порядок старше, да ещё и женат. Конечно, десять лет разницы – это, будем откровенны, не так много, но наличие жены стало более весомым фактором. Углубляться во все интриги не хочу. Может, Кушель когда-нибудь и поделится с тобой всей историей.  — Ты виделся с ним?.. — боязливо, будто предугадывая ответ, уточняет Зоэ. — Да, пока он был жив, — не до конца уверен, но нечто, напоминающее боль утраты, потихоньку скапливается в горле. — Несмотря на то, что его семья так и не приняла ни мою мать, ни меня, отец продолжал поддерживать общение всеми возможными способами.  — Должно быть, он был хорошим человеком. Ну, по отношению к тебе, наверняка… Слушай, а, — фраза обрывается. Ханджи виновато отводит взгляд. Естественно, её интересует кончина отца.        Настойчивая вибрация заставляет приложить усилие и, поборов лень, взять телефон. Зоэ приподнимает бровь и кивает, тем самым желая узнать, кто же так рьяно пытается дозвониться.  — Эми, — потирая глаза, шепчу я. Ладонь тут же проникает в шевелюру офицера. Такая вот привычка завелась. Копаться в голове очкастой. Копаться во всех смыслах.        Понять, почему столь умная и роскошная женщина подпустила к себе такого, как Олдбрайн. Почему не получила запрет на приближение сразу?        Так прошёл практически месяц. Месяц душевных терзаний и наравне с ними причудливых волнений, вернувших меня в те годы, когда я обрёл первую любовь. Бесспорно, она была прекрасна… но ключевое здесь в том, что она «была». Сравнивать первые и имеющиеся отношения явно не то, на что я готов тратить время.        Хочется верить в перспективность наших с Зоэ отношений. В который раз я убедился, что мы нашли приют и спасение друг в друге. Она… её улыбка, родинки, еле заметные морщинки в уголках глаз, татуировки. Всё, что есть у неё, делает уже не существование, а жизнь – прекрасней.        Кажется, это действительно любовь, ведь всё, чего я жаждал и боялся, сейчас здесь, в моих руках. 

***

— Флаги Конфедераций, — с усмешкой начинаю я, — естественно. В городе за такой и морду начистить могут.  — Смотри на дорогу, — недовольное кряхтение доносится с соседнего сиденья.  — Был коротышкой, стал старикашкой. И вообще, почему такой угрюмый?  — Заебался, — а кто нет? Что ж, краткость – сестра таланта… но хотелось бы получить более развёрнутый ответ. Все мы изрядно устали за последний месяц. — Хочу предложить тебе уехать на рождественские каникулы в Таплоу. — Я похожа на физическую карту? — оголяя зубы в улыбке и на пару тонов тише, уточняю я.  — Одна из твоих прелестей такая же, скажем, объёмная, как и карта. Таплоу находится в Англии.  — Межконтинентальный перелёт… Я за любой движ, но… — Ни слова о работе.  — Дело не столько в этом. Родители приедут в Нью-Йорк на Рождество, и было бы славно, ну, — я чуть заминаюсь, неловко заправляя чёлку за ухо, — увидеться с ними.  — Ты хотела сказать познакомить меня с ними?  — Не вгоняй меня в краску подобными высказываниями, хорошо? — румянец распространяется по всему лицу. Сожаления о ненанесённом тональном креме, что хоть немного может скрыть помидорность, присоединяются.        Аккерман усмехается, ни проронив более ни слова. Его забавляет моя детскость. Забавляет и умиляет. Такие вещи, как знакомство с родителями, не должны смущать взрослую девушку, верно? Верно. Только я по сей день то ли стесняюсь, то ли побаиваюсь подобных шагов. И если быть до конца откровенной, то Ривай будет первым парнем, которого я представлю отцу и матери воочию.  — Может потрахаемся? Песня располагающая, — смещая вектор серьёзности на задние сиденья, выдаю я. — Не вгоняй меня в краску подобными высказываниями, — в попытке изобразить женский голос, отвечает капитан. — Неудобно и мы, напомню, находимся при исполнении.        Ох уж это «при исполнении». Сам ведь понимает, что подобная фраза имеет один исход.  — Но первым пунктом ты обозначил «неудобность», — я ухмыляюсь. К удивлению каждого, рука с рычага коробки передач движется в сторону другой шайтан-палки.  — Побойся Бога, очкастая, — шипит Ривай, — за руль больше не пущу. Убирай руку.  — Повинуюсь, капитан Аккерман, — театрально вздыхая, я следую указаниям начальника.        Уголок рта подрагивает в улыбке. Вспоминая первый день в участке… так бы и не подумала, что отношения власть-подчинения дойдут до совместного проживания и варварских домогательств с моей стороны.               Оставшиеся двадцать минут дороги проходят в молчании. В одностороннем порядке. Я говорю, капитан мрачно наблюдает за манерой моего вождения.  — Пиздец, — не стесняясь в выражениях, шепчу я. — Спасибо, что в заморозке, а не рядом с батареей или обогревателем. Всё равно запашок тот ещё.  — Офицер, — Аккерман косится на меня, попутно надевая перчатки, — осмотри сарай на заднем дворе вместе с Фишером.  — Почему мы вообще выехали на этот вызов?        Ривай игнорирует вопрос, продолжая доставать ящики из морозильной камеры. Человеческие останки в виде костей, присыпанных кошачьим наполнителем, и «свежих голов» судя по степени разложения в условиях отрицательных температур. Содержание ящиков моментально подвергается съёмке фотографом-криминалистом.  «Звуки камеры, увековечивающей ещё один труп. Усталый вдох, аналогичный выдох. Я не прощу себе ещё одно убийство…» — невольно проносится в голове.        В ответ я поджимаю губы. Самобичевание ни к чему хорошему не приведёт.        Кивая собственным мыслям, держу путь в указанное капитаном место. И вновь щелчки камеры эхом отдают в каждом уголке сознания, вырисовывая труп девушки, так пытавшейся походить на меня.  «— Похоже, сходство погибшей со мной его ни капли не смутило…» — кажется, началось.  Стоит только слегка подтолкнуть дверь в сарай, как резкий трупный запах ударяет в нос, вырывая меня из раздумий. На пользу.        Фишер кривится и моментально прижимает предплечье к носу. Я следую его примеру.       Определить, из какой части помещения исходит зловонный запах, не составляет труда. Медленно продвигаясь к привлекающему внимание люку в полу, я ощущаю подкатывающую к горлу тошноту. — Отойди в сторонку, — из благородных побуждений коллега огибает меня и, ухватившись за рукоять люка, тянет её вверх.       Я застываю, потрясённая представшей картиной. Человеческая голова, утопающая в дерьме и, боюсь предположить чьём, фарше. Глазницы, разинутый рот и нос оккупированы опарышами. А запах... сероводород и аммиак. Глаза того и гляди начнут слезиться.       Удивление сменяется не испытанным до того чувством сильнейшего шока. Сердцебиение учащается. Холодок проходит по спине. Что-то новое. За прошедшее время я успела увидеть множество трупов. Ни черта не понимаю. — Ханджи, ты... всё в норме? — участливо интересуется Фишер. — Отойдём, — внезапное и твёрдое указание капитана заставляет меня сдвинуться с места.       Дважды просить меня покинуть подобное место не приходится. Глаза на мокром месте то ли от трупного запашка, то ли от непонятно откуда восставших эмоций. — Не нужно расстраиваться, — более нежно добавляет он, касаясь поясницы, как бы подталкивая вперёд, — Ханджи. Постарайся взять себя в руки, хорошо? Ты же понимаешь, что излишняя эмоциональность нам ни к чему. — Я не могу принять все эти трупы за данность, — я шмыгаю носом и виновато опускаю взгляд в пол.   — Но сейчас это данность. Это то, с чем нам нужно работать.  — М-мне… мне хреново. Я побуду в машине. Буквально пару минут, — веки тяжелеют с каждым словом. Непреодолимое желание провалиться в сон прямо на траве охватывает всё крепче. — Немного полежать.        Туман в голове и ощущение, что последнюю сжали невидимые тиски.       Пара минут растягивается. Лучше не становится ни через час, ни через два. К слабости прибавляется желание смешать себя с дерьмом. Обвинить в бездействии. Во всех смертях. И вновь слёзы. Безучастно стекающие по лицу слёзы. Натянутые, словно струна, нервы скоро оборвутся и срыв не заставит себя долго ждать.        Я не знала, что будет настолько тяжело. Я не думала, что буду настолько эмоционально относится к происходящему и прогонять все убийства через себя.  — Ханджи, — утыкаясь носом в мою макушку, начинает капитан, — с чего ты решила, что в этом есть твоя вина? М?  — …        В попытке проронить хоть слово, я вновь плачу. Просматривая смешные видео с котиками, я плачу. Стоит Аккерману вернуться в постель с любимой едой, как я запускаю маховик истерии, сквозь слёзы и сопли благодаря капитана за заботу.        Сказать, что глава Департамента полиции Нью-Йорка в растерянности и понятия не имеет, как привести меня в адекватное состояние – значит ничего не сказать.  — Завтра у тебя выходной. Возражения не принимаются. Сходи куда-нибудь с Нанабой или пригласи её к нам, — Аккерман гладит меня по волосам и вновь оставляет поцелуй на макушке.        Пару раз шмыгнув носом, я тихо соглашаюсь с Риваем.        Утро следующего дня начинается в уединении, но стоит очкам прояснить «картину», как к одиночеству присоединяется тошнота. Рука опасливо открывает календарь в телефоне.        Еле заметно на тесте проступает вторая полоска. Тошнота вновь подкатывает к горлу. Хочется обвинить во всём его, всецело перекладывая ответственность. Я касаюсь ладонью лба, упираясь локтями в стол. Взгляд мечется между «радостной новостью» и номером Аккермана на телефоне.        Я не собираюсь оставлять ребёнка. Не сейчас. Леви прекрасно знает об этом.        Стоит ли в таком случае в принципе сообщать Риваю о сложившейся ситуации?.. Можно принять таблетку и продолжить жить дальше, как ни в чём не бывало.  — Совесть сожрёт, — тихо выдыхаю я, — и сделает это максимально медленно.        Дожидаться Аккермана с работы оставшиеся восемь или более часов будет невыносимо. Звонить, отвлекая от всё той же работы – аналогично. В любом случае капитан будет просто поставлен перед фактом наличия нежелательной беременности и желательного аборта.  — Выпью таблетку и дело с концом. Не последний залёт, — шумно приземляясь на диван, выдаю я и, не успевая продолжить рефлексировать над сложившейся ситуацией, замечаю входящий от Нанабы. — С совестью что-нибудь сообразим. Наверное…  — Принимаю поздравления, дорогая, на Рождество меня будут трахать в Аспене! — ни здрасьте, ни… впрочем, не каждый день подобные радости случаются.  — Я, конечно, рада за тебя, но не от всей души, — усмехаясь, закидываю одну ногу на другую, нервно перебирая шнуровку штанов, — Но, отбросив подколки, хочу подробности. Как предложил? Какой отель? Надолго ли?  — Думаю, в Аспене нет плохих отелей… И вот ещё что! Нью-Йорк ведь настолько тесен, что наши мужики оказались хорошими знакомыми, так почему бы вам, голубки, не присоединиться?  — Готова поделиться своим двухметровым-хорошо-трахающим? — теперь усмехается Нанаба. — Если серьёзно, понятия не имею, чем мы будем заняты ближе к Рождеству. Сама понимаешь, работа, как и жизнь, сейчас напоминает минное поле. Не знаешь, откуда звезданёт. Родители приезжают, у Аккермана День рождения…  — Стоп-стоп-стоп, а вот это твоё «как и жизнь»? — перебивает подруга. — В приезде родных и Дне рождения вроде нет ничего плохого.  — Угу, двухнедельная задержка вынудила меня потратить пару баксов на тест.  — Судя по интонации, положительный… таблетки дали осечку?  — Н-ну, скорее осечку дала я. Несколько раз пропускала приём, так как была в хламину, а мешать алкоголь с таблетками не очень хотелось, — запрокидывая голову, выдыхаю я. — Теперь моральная дилемма: говорить Аккерману о случившемся или нет?  — У него крепче стоит на беременных?  — Я бы пошутила, что на детей, но это будет слишком, а так… да. Определённые отголоски прошлого довольно сильно повлияли на его трепетное отношение к созданию семьи и, в частности, детям.  — Дорогая, вы – взрослые люди. По крайней мере, Ривай точно. Он видит твои профессиональные амбиции и понимает, что в ближайшие несколько лет ему лучше самостоятельно контролировать приём таблеток и что ещё лучше – начать пользоваться резинками. Аккерман без лишних вопросов должен принять твой выбор пойти на аборт.        Последнее слово звучит довольно… довольно устрашающе? Нет. Вроде обыденность, а вроде и первый залёт. До капитана я не решалась на секс без защиты.  — Справедливо, но я знаешь о чём подумала, — носок ступни начинает сольное выступление в такт музыке на фоне, — это ж, наверное, так славненько валяться в кровати до обеда, ходить на всякие йоги для беременных, высыпаться и ничего не делать.  — Угу, а потом обмазываться детскими соплями, ещё чем похуже и просыпаться каждые два часа, чтобы соски, которые от кормления стали в разы чувствительнее, искусали. Наслаждайся молодостью и возможностью посвятить себя себе.        Если беспристрастно подойти к решению сложившейся ситуации, то суждения Нанабы как нельзя верны. Ривай сможет войти в моё положение. Я только-только устроилась на работу и втянулась в расследование… и что может быть хуже, чем ребёнок, которого не хотели? Возможно, в будущем я пожалею о решении сделать аборт, но лучше быть несчастной в одиночку, чем обделять любовью беззащитного человечка.        Остаток дня проходит на удивление спокойно, без совестливых разговоров с самой собой. Кажется, я отпустила ситуацию, но звук открывающейся двери возвращает всё на места. Тут вам и тошнота, и нервозность.  — Дышать, — шепчу я, продвигаясь в прихожую.        Капитан приветствует меня объятиями и поцелуем. Расспрашивает о самочувствии и том, как я провела день.        Предпринятая попытка рассказать о беременности проваливается. За ужином я изъявляю желание взять небольшой больничный. Буквально на пару дней.  — Хорошо, — Аккерман замирает лишь на мгновение. Старается задействовать минимальное количество мышц на лице и остаётся вроде как беспристрастным, — но больничный – это больничный, Ханджи. То есть ты не тащишь рабочие материалы домой.        С каждой секундой вид капитана становится всё мрачнее. Не мог же он раскусить меня так быстро.  — Ривай? — боязливо и чуть опасливо я кладу руку на его. — Всё…  — Пойду покурю, — убрав ладонь и не удостоив меня даже взглядом, отвечает Аккерман. — Ложись, скоро буду.        Кажется, настроение портится и довольно расшатанный гормональный фон заставляет меня, сдерживая слёзы, уйти в ванную. Уйти и дать волю эмоциям там.  — Дурак! — вкладывая в это слово «уёбок, гандон, сволочь» и другие прелестнейшие слова, как бы кричу я. На деле приходится понизить голос на несколько тонов. — Пиздюк, мог же ответить нормально и не строить эти хмурые рожи.        В расход идёт сухое полотенце, ответственно принимающее воду и другие неорганические вещества, которыми наполнены мои слёзы. Может, сейчас получится сказать обо всём? Мне наверняка станет легче, н-но Ривай…  — Ханджи? У нас всё хорошо?        Рука касается лба.  «Хорошо ли?..» – я сглатываю и поднимаю взгляд вверх, пытаясь собраться. Выдыхаю.  — Д-да! Да… т-ты можешь заварить чай? С ежевикой и малиной. Пожалуйста, — дабы спровадить Аккермана в противоположное от ванной направление, отвечаю я.        Принятие заказа. Чуть слышно капитан удаляется в сторону кухни. Приведя себя в чувства и хоть немного скрыв следы раскрасневшегося от слёз лица и глаз, я забираюсь под одеяло. По привычке беру телефон в руки, но тут же, нецензурно выразившись, убираю последний в тумбочку. В последнее время число людей, которым от меня что-либо нужно, неприлично возросло. Собственно, никто и не заставлял меня заняться научной деятельностью при университете…        Н-да, где был здравый смысл, когда я согласилась принять участие во всей криминалистической содомии, которую придётся разжёвывать второкурсникам?  — Не хмурь лоб, — довольно ласково доносится со стороны. — Что случилось?  — Можно я покурю в кровати?  — Всё настолько серьёзно? — значит, нет.  — Да всё тоже, — бурчу я, — сам знаешь. Ещё и университетская возня в придачу. Завтра утром нужно ехать на, прости, Господи, пары. Я думала, что больше не столкнусь с этим.  — В следующий раз ответственнее подойдешь к решению подобных вопросов. Нужно было отказаться за тебя от этой затеи, — Аккерман не сводит взгляд с экрана телефона, попутно хмурясь. — Предупреждая твои последующие действия…        Попытка пресечь «последующие действия» проваливается. Без промедления я стягиваю футболку, оставаясь в одном атрибуте нижнего белья. Приблизившись на четвереньках к капитану, прижимаюсь оголённой грудью прямиком к паху.  — Я более чем уверена, что мы сможем договориться, — чуть опустившись и ухватившись зубами за шнуровку на домашних штанах, мурчу я.        Молчит. Улыбка и мягкое касание ладонью моей головы определяются как согласие.  — Договориться… Я больше не читаю лекции, ты это прекрасно знаешь.  — Мне ты лекции читаешь только в путь, — закатив глаза, шепчу я.  — Это нравоучения, — с этими словами Аккерман перехватывает инициативу и подминает меня под себя.        Грубо сминая бедро, его рука оказывается под моим коленом, уже более деликатно приподнимая ногу и отводя её в сторону. Румянец обступает лицо со всех сторон. Я улыбаюсь, мягко закусывая нижнюю губу и, кажется, всё то, что тревожило буквально пару минут назад, сходит на нет.  — Всё хорошо? — пытливый взгляд задерживается лишь на мгновение. Дыхание же, наоборот, продолжает опалять шею. И не больше, ведь губы капитана так и не коснулись кожи.  — М-мне… — зардевшись, словно мне пятнадцать, я пытаюсь ответить, — мне нравится, как ты разводишь мои ноги и заводишь руки за голову.        Кисти рук действительно сжаты ладонью Аккермана прямо сейчас. Он отирается носом и щекой с чуть проступившей щетиной о мою шею. Я кожей ощущаю улыбку на лице капитана. Мурашки собираются на каждом участке тела, эхом заставляя соски затвердеть. Влажное тепло концентрируется между ног. Истома овладевает мной.        Ривай плавно проводит ладонью от бедра к груди. Сжимает её так, словно оценивает мягкость и после игривых ласк пальцами он приникает губами к соскам, всё также лишая меня поцелуя.  — Инквизиция какая-то…  — Инквизиция? — томно протягивает он, начиная двигать бёдрами.  — Думаю, лучше делать это без штанов. — Да ну, — ухмыляясь, отвечает Ривай. Улыбка Чеширского кота задерживается на его лице дольше обычного. — У меня есть кое-что для тебя.        Перед тем, как подняться с кровати, Аккерман мягко целует меня в лоб и прикрывает наготу одеялом. Я заинтересованно приподнимаюсь, наблюдая за последующими телодвижениями капитана. Взгляд останавливается на его спине, торсе. Жилистое, крепко тело, покрытое шрамами… Это может прозвучать довольно извращённо, но я бы, словно кошка, хотела зализать эти раны. Серебряный свет извне смотрится на Ривае как нельзя кстати. Блики на смольных волосах и теле. Без внимания не остаётся бугор, красующийся в районе паха. Я непроизвольно улыбаюсь.        Капитан преподносит мне часы в качестве подарка. 

      

Вечер следующего дня

      Удивлённо хлопая глазами, приподнимаю бровь. В участок пожаловал не кто иной, как «Бэтмен». Своими криками мужчина заявляет о необходимости очистить улицы Нью-Йорка от скверны, нечисти, а в особенности проституток и заднеприводных. Стаканчик с кофе замирает у рта, как только новоиспечённый «чёрный плащ» заявляет, что это он совершил серию убийств. Последнее ставится мной под вполне обоснованное сомнение. С тем портретом, что рисуют профайлеры, картинка явно не сходится. — Что ж, побеседуем немного… — заинтересованно наблюдая за классическим скручиванием не пресса, а мужчины лет сорока, я набираю Аккерману краткое смс, в котором обрисовываю ситуацию. — Занимательно.        Я первой приступаю к допросу новоиспечённого Брюса Уэйна. Миную все бюрократические нюансы. Естественно, за это последуют определённые санкции со стороны капитана… н-но зная, что они будут носить непристойный характер внутри всё стягивается в приятный узел.  — Итак, как я могу к Вам обращаться? — по сей час личность вершителя человеческих судеб остаётся не установленной, а утверждение о том, что мужик идентифицирует себя с Воландом, подвергается критике.  — Воланд!  — О, так Вы сошли со страниц романа? И как оно в Москве? — только задержанный приоткрывает рот в попытке начать повествование, как я прерываю его. — Впрочем, это риторические вопросы. Лучше на них не отвечать. Не будем тратить время на философствования. Лучше поведайте мне о ваших…  — Об очищении!  — Угу...       Сегодня я впервые увидела капитана в образе «плохого полицейского». По выражению его лица стало понятно, что Ривай не собирается тратить и часа на допрос мужчины. В ходе беседы он не скупился на нецензурщину и давление. Психологическое давление. Было ли иное? Предположу, что да. Почему предположу? Ближе к концу допроса атмосфера накалилась не на шутку… и меня отправили за кофе. Испытывать терпение капитана намерения не было. Пришлось послушно удалиться, а по возвращении застать уже не такого решительного Воланда. Слёзы, сопли и лужа под металлическим стулом, постепенно ширящаяся в размерах.  «Закончили», — накидывая пиджак, подытожил капитан и отдал распоряжение о дальнейших манипуляциях в отношении мужчины.        Что до настоящего времени, то я успешно расправляюсь с отчётом, которым с вероятностью девяносто девять и девять в периоде подотрётся начальник, и направляюсь на поиски последнего. — Ривай? — окликаю капитана, докуривающего сигарету. Дым последней ударяет в нос, вызывая рвотный рефлекс. Хмурюсь в попытке подавить тошноту. — Я могу уйти пораньше? Потом отработаю.  — М? — Аккерман приподнимает бровь, обращая на меня внимание и потихоньку выпуская дым. — Рабочий день закончился час назад.        Порой чувство времени обходит меня стороной. С лёгким удивлением я поглядываю на наручные часы. И правда…        Злосчастная больница. Злосчастный кабинет и аппарат ультразвука. Только Дэя, словно лучик солнца, приветствует меня искренней белоснежной улыбкой. Просит не волноваться, попутно обрисовывая всевозможные варианты прерывания беременности, если таковая имеет место.        Кажется, подруга говорит что-то ещё, но слова не просто не влетают в одно ухо и вылетают из другого… они будто становятся белым шумом.  — М-м, да. Шесть недель, — поджимая губы и поправляя очки, подруга подтверждает беременность. — Могу предложить таблетку или вакуум. «Дерьмо случается», — только и проносится в голове. Шум, наконец, рассеивается.        Чувства смешанные. До ультразвука я ещё питала надежды о дефекте тестов. Теперь сомнения отошли на второй план. Страх, злость, сомнения… что из? Может, ни того и ни другого.  — Я ведь ещё смогу забеременеть? — тяжело выдыхая, я приподнимаюсь на кушетке. Салфетка касается живота, убирая гель. — У мамы абортов не было, сама знаешь, что я была долгожданным ребёнком.  — Как обстояли дела у бабушки?         Устроив разбор истории абортов бабушки, прабабушки и всех генетически связанных со мной женщин, Дея приходит к следующему выводу:  — Не думаю, что нам есть о чём беспокоиться, да и срок небольшой. Ты говорила Риваю?  — Нет и вряд ли скажу. Мне кажется, что он догадывается, но не хочет давить на меня… а я боюсь. Боюсь его реакции.  — Догадывается? — Я ещё не отказала ему, оправдываясь красным днём календаря, — чуть слышный звук уведомления заставляет отвлечься.  «Скорее всего, вернусь за полночь. Ложись без меня. Я позвоню, как только появится возможность»  — Снова задерживается… — шепчу я.        Всё чаще капитан стал пропадать в ночи. После работы он отвозит меня домой и уезжает, всё также утверждая, что дожидаться его к ужину или готовить на него последний не нужно. «Ложись без меня» я слышу чуть ли не через день. Мысли об измене не закрадываются. Зато воображение ярко рисует труп бывшего, прогоняя заключение судмедэксперта. До сих пор я не знаю ни черта про мужчину, предложившего несчастную конфету. То, что он последовал за Иисусом, не оставляет сомнения, но…  — Вакуум или таблетка? — вопрос обрывает раздумья.        Я с удивлением и оцепенением перевожу взгляд на Дею.  — Э-э, вакуум. Не хочу, ну… отправлять ребёнка в путешествие по городской канализации, — извилисто отвечаю я. — Мне ведь сделают общую анестезию?  — Противопоказаний нет. Наркоз сделают. 

***

— Мы в дерьме. По уши, — нервно стряхивая пепел сигареты, выдыхает Зоэ. Возрастающую от напряжённой работы нервозность сдержать более не удалось. Очкастая вернулась в пышущий «здоровьем» кружок.        «Курево – редкостная дрянь, которую по кой то хер решили ещё и сексуализировать», — так я думал до того, как в первый раз увидел Ханджи с сигаретой. Отлично помню тот день. На будущем офицере было чёрное платье-карандаш. Зоэ была малость худее. Впалые щёки, тоненькие пальцы и талия, которую можно сломать одним лишь взглядом. Неловко забранные волосы и обрамляющие лицо пряди чёлки. Сигаретный дым однозначно пришёлся к лицу будущего офицера.        Ханджи стала первой женщиной в моей жизни, которой «шло» курение.  — Будешь кофе? — не придавая значения переживаниям очкастой, уточняю я.  — Ты слышишь меня? — увлажнённые губы приоткрываются. Недовольный выдох сигаретного дыма. Такой естественный, без лишней спеси и пафосности. Ханджи запускает руку в волосы и, упирая вторую в бок, смотрит на меня. — Буду… Стоишь как зачарованный, честное слово.        Щелбан по лбу помогает отвлечься и улыбнуться. На мгновение.       Я моментально притягиваю Зоэ обратно, дабы поставить на место. Попутно достаю из кармана брюк телефон.  — Ты не в том положении, офицер Ханджи, — несколько касаний экрана заставляют четырёхглазую дрогнуть, — Зоэ.  — В следующий раз мы засунем что-нибудь в тебя, капитан Аккерман.        Зачарованность не покидает меня и под конец рабочего дня. Нет, я однозначно не в восторге и ни разу не в предвкушении того момента, когда любимая засунет что-нибудь мне в задницу.        Даже усталость никогда не была настолько приятной. И кажется, будто я никогда не ценил или попросту не замечал столь мимолётных знаков внимания. Не придавал особого значения тому, как Ханджи укладывает голову мне на плечо, рассказывая об очередных зацепках и подвижках. Как вскользь целует в щёку или шею, тем самым довершая доклад. Может, Зоэ добавила что-то в утренний чай? Я впервые доверил ей чайную церемонию. Однако не учёл, что пуэр довольно капризен и к его завариванию нужно подходить крайне скрупулёзно.        Сосредоточиться на «шедевральных» отчётах офицера удаётся с трудом. — Аккерман, когда ты последний раз был в отпуске? Нормальном отпуске.  — Когда ты заканчивала школу, наверное, — я хмурюсь, накрывая ладонью лицо. Истерический смешок. — Х-ханджи…  — Ты чё, над моим отчётом ржёшь, да?  — Не-а, анекдот смешной вспомнил, — откидываясь на спинку стула, скрещиваю руки на груди. Улыбка никак не покинет лицо. — Вот за это, — кивая в сторону отчётов, продолжаю я, — уволю. И никакой отсос тебя не спасёт.  — Я сосу от большой любви, а не за тем, чтобы ты меня ссаными тряпками не выгнал из участка… и вообще, хочу отдохнуть. В отпуск хочу! Ну-у-ужно восполнить человеческий ресурс, иначе моя продуктивность канет в лету.  — Вновь буду удивлён, если в программу отдыха не войдёт распитие алкоголя, — ответа не следует. Недосказанность, раздражительность и суетливость. Порой растерянность. И вот нечто, напоминающее смирение. Примерно таким было настроение четырёхглазой последние недели две. Теперь ещё и внезапный порыв уйти в отпуск… — Есть что-то, о чём я должен знать, но ты по каким-то причинам это умалчиваешь?        Самое время вперить глаза в офицера и проследить за реакцией. Вот и нервная улыбка, сопровождающаяся фырканьем.  — Н-ну… ты же не думаешь, что я?..  — Не думаю. Твоё возвращение к сигаретам явно говорит об обратном, — глаголю одно, а думаю совершенно об ином. Конечно, Ханджи не из тех, кто тайком пойдёт делать аборт, но вполне из тех, кто может не заметить задержки. Дело даже не в безответственности. Элементарная усталость. Офицер крутится как белка в колесе.  — В-вот и сла-а-авно, — откинувшись на спинку кресла и делая второй оборот вокруг оси, протягивает Зоэ.  — Я задержусь сегодня.  — Расспрашивать не имеет смысла. К ужину и ко сну не ждать, правильно понимаю?        Устало улыбнувшись, я киваю.        Очередная ночь с оружием в руках обнажит иную сторону работы и сотрудничества с верхушкой.

Несколькими часами позже

      Стеклоочистители работают без продыху. Индикатор уровня топлива сообщает о его недостатке. Придётся сделать остановку на ближайшей заправке. В планы не входило. Ощущение, что кто-то высосал добрую часть бензина, не покидает. Я заправлял полный бак утром.        Отгоняя теории заговора от рассудка, изредка поглядываю на пассажирское сиденье. Так непривычно. И дело даже не в тишине. Ханджи частенько вырубается прямо в машине. Привычное до встречи с Зоэ одиночество поездок начинает душить, вынуждая совершить звонок.        Гудок. Третий, четвёртый…  — Надеюсь, не разбудил? 

***

— Н-нет, всё, — в груди что-то ухает, — всё нормально. Я ещё не дома. Решила прогуляться и поужинать где-нибудь.        Желание подправить маникюр зубами возрастает с каждой секундой. Холодный свет, атмосфера стерильности и ожидание. Бесконечное. Бесконечное количество мурашек от касания тёплой ладонью Нанабы моей руки.        Я не смогла рассказать Аккерману о беременности и решении сделать аборт. Не смогла пойти одна.  — Надеюсь, не в гордом одиночестве? — отрицательное мычание в ответ. — Славно. Напиши мне, когда будешь дома, хорошо? И постарайся сильно не напиваться… люблю тебя.        Последняя фраза охватывает остатки былой решимости огнём, не оставляя и намёка на готовность войти в кабинет гинеколога. Я жмурюсь, губы образуют тонкую линию.  «Всё решено. В чём твоя проблема?»  — Ханджи?  — С-связь, — сглатывая ком, подступающий к горлу, начинаю я, — тебя моментами плохо слышно… — Я люблю тебя вне зависимости от того, какое решение ты примешь. Не забудь написать, когда будешь дома, — после непродолжительного молчания звонок обрывается, оставляя после лишь короткие гудки.        В груди разрастается вина и благодарность. Вина за проявление слабости. Я не смогла сказать обо всём Риваю. Должно быть, узнать о сложившейся ситуации не от меня было для него… чёрт, Аккерман и вовсе мог подумать о том, что я не доверяю ему.  — Та-а-ак, Зоэ, давай-ка без депрессивных мотивов. Помнишь, о чём ты говорила? Конечно, не помнишь, — Нанаба усмехается, критично оглядывая меня, — ты не спасатель, Ханджи. Нельзя залечить столь глубокие раны Аккермана ребёнком. Ребёнок – не пластырь, дурёха. Прекрасно же понимаешь.  — После аборта нельзя пить ближайшие недели две, — смачно сморкаясь в предложенную салфетку, ною я.  — Уже похоже на тебя, — опуская голову и оставляя поцелуй на плече, заключает подруга.        Кажется, байки о жутчайших перепадах в настроении – вовсе не байки… 

***

      Глухой и такой знакомый звук, напоминающий еле слышный хлопок в ладоши.        Пронизывающая боль, обжигающая близлежащие ткани и органы. Всё же очень надеюсь, что обошлось без второго. Глаза ширятся, я чувствую, как кожа бледнеет. Дуло пистолета до сих пор упирается в спину. Паренёк за кассой, не сохраняя ни толики спокойствия и хладнокровия, то ли визжит, то ли неразборчиво бубнит что-то про мать. Может, и то и другое.        Казалось бы, я давно забыл боль ранений и должен в крике просить о помощи. Нет.        «Довольно внезапно к горлу подкатывает тошнота, и, кажется, каждое движение начинает даваться с трудом. Я замедляюсь, обессиленно прижимаясь к стене в коридоре. Непонимание и страх. Туман скапливается в голове. Ноги, становясь ватными, подкашиваются. Каждая клеточка готова впасть в сон прямо сейчас…»       Лицо нападающего скрыто. На меня выжидающе смотрит лишь пара карих глаз. Я не вижу в них удовлетворения и злорадства. Холодность и сосредоточенность. Оступаюсь и, чувствуя, как кровь подступает ко рту, понимаю, кто стоит передо мной. Понимаю и нехотя предугадываю его последующие действия.  — Не з-забирай, — неосознанно хватая мужчину за плечо, хриплю я, — она не при чём.        Довольно символично приземляясь на колени, я продолжаю смотреть на кареглазого. Словно в замедленной съёмке, он отрицательно мотает головой, смотря на меня сверху вниз.        Наконец, рука опускает ткань маски, лишь на мгновение озаряя знакомое лицо.  — Та-ли-он, — до меня доносится каждый озвученный слог.        Хочется кричать, разнести морду стрелявшего и скорее добраться до Зоэ.        Звук сигнализации и звонкий голос девушки рядом не дают мне отойти в мир иной раньше положенного. Работница считает своим долгом сообщать чуть ли не каждую секунду о том, что помощь скоро подоспеет, попутно рассказывая какие-то рабочие истории, чтобы хоть как-то привести меня в чувство.  — Телефон, — хрипя, отвечаю я и озвучиваю пароль от мобильного. — Эрвин…  — Эрвин? Позвонить?       Киваю, сжимая челюсть от боли. Девушка подносит телефон к моему уху, продолжая обеспокоенно переводить взгляд с лица на рану и наоборот. Уточняет, могу ли я говорить.       Кровь становится всё темнее и кажется, я уже не жилец. Вкус металла разливается во рту, каплей стекая по подбородку. Непроизвольно улыбаюсь, пропуская гудки и попутно зажимая рану. Пуля, выпущенная чуть ли не вплотную, прошла на сквозь, стремительно приближая меня к смерти.  «Неужели всё закончится так? Для меня, для Ханджи, для мамы…»  — Подстрелили. Позаботься о Зоэ.  — Насколько серьёзно?..        Последующие слова проносятся мимо. Моя миссия выполнена. Очкастая будет в порядке.  — Господи, — протягивает знакомый голосок, — сколько трагедии в одном акте, капитан.        Я не поворачиваю голову, не говорю ничего в ответ. Я понимаю, сейчас она не что иное, как плод фантазии, цепляющейся за яркие события минувших дней. Последние силы уходят на тихий смешок.        Жизнь воистину удивительная штука… и шутка. Возможно, Зоэ даже примет решение оставить ребёнка, если я откинусь в ближайший час.  Вечность делает виток, Жизнь подводит свой итог, Я знал, дождь пройдёт не скоро.