Стрела любви

Антон рассматривал носки своих сапог, будто эта самая интересная вещь в мире. Пока «взрослые» решали свои «взрослые» дела, находясь буквально в нескольких метрах от него. Нет, он не расстроился, что, как обычно, его судьбу решал отец, так было всегда. Что читать и что думать, решал Стас. Щеки того покраснели, он кричал так громко, что казалось, его можно услышать с главной площади. — Это возмутительно. Недопустимо. — Но, такова традиция, Ваша Милость, — попытался отстоять свою точку зрения Дмитрий, но получив пылающий взгляд царя, невольно шагнул назад. Казалось бы, отец был бы рад, будь то лягушка, нежели прусский граф. А Антон… Он и сам не понимает. Раз все тут решили, что знают, как ему жить, то он будет, послушным сыном, сидеть и ждать. Хотя хотелось, до боли в сжатых кулаках, встать и накричать на всех. — Ваша Светлость, — голос вырвал из размышлений. — Вы знаете, зачем я прибыл к Вам. Мой царь А́льбрехт Бранденбу́рг-Ансбахский направил меня к вам для заключения мира, — речь шла так легко, а голос был звонкий, с небольшой хрипотцой, а тон столь непреклонный, что невозможно было не слушать. — Дабы я взял в жёны вашу дочь. И правда: его конница со слугами прибыла час назад и была размещена во дворе. Личный паж, рослый худой мальчишка, стоя на коленях, протянул письмо отцу. Почему же граф находился без сопровождения на озере, когда они подошли, неизвестно. — Но у меня нет дочери, — царь развел руками. — Я понимаю. Видимо, произошла какая-то ошибка, — он так улыбнулся, что почему-то и Антону захотелось тоже. Но он лишь вновь стыдливо опустил глаза. — Я напишу Его Величеству об ошибке, если позволите. И я думаю, что такой мудрый государь, как вы, сможет договориться с Его Святейшеством Альбрехтом о заключении мира другим способом. Поклонился на последнем слове. — Кхм, — отец был немного сбит такой речью. — Да, будьте любезны. Мир с Пруссией пришёлся бы кстати. А пока вы и ваша свита можете остаться здесь. — Благодарю, Ваша Светлость, — и снова поклон. Арсений прошел мимо Антона, бросив на него свой хитрый прищур, погружая в пучину голубых озер, что Антон чуть не пропустил, что сказал Дмитрий: — Но, а как же традиция? — Потом.

***

— И глаз твоих сияний синий, — Антон прокручивал перо в руках, пытаясь подобрать рифму. Но все никак не шло. — Сверкают ярче, чем зимний иней, — зачеркнул строчку. Не то. И почему он уже несколько минут пытается писать стихи о глазах какого-то графа. С чего это? Он что, и раньше таких не видел? Вон, у Петьки такие же. Нет, другие, — услужливо диктует подсознание. Таких ни у кого нет. Он бросает это дело, когда за стенкой становится все шумнее. Открывает дверь, и толпа слуг с ведрами кипятка проносится мимо. Любопытство берет верх, и он идет следом. А придворные лишь бросают быстрый поклон и снова торопятся вниз, уже с пустым ведром, выходя из другой комнаты. Антон аккуратно проскакивает внутрь, зная, кто в ней разместился. Арсений стоит к нему спиной, возле большого корыта, которое наполняют кипятком. Наконец, молодая светловолосая служанка выливает последнее. Пар клубится волнами, поднимая температуру в комнате. — Это все, ваша Светлость? — Да, благодарю. Можешь идти. И она уходит, захлопнув дверь. Образовавшийся порыв ветра заставляет огни пламени плясать, создавая уродливые тени мебели. Арсений разворачивается, обратив внимание на своего гостя. — Да? — приподнял одну бровь. Смотря на него с вопросом. От чего хотелось съёжиться, будто он в замке у Графа, а не наоборот. Казалось, от него невозможно ничего утаить, настолько глубоко он погружался. — Что это? — собрав остатки храбрости, спросил Антон, но даже не смог поднять руку, чтобы указать на «корыто». Но Арсений и без этого понял. — Ванная, — усмехнулся. — Я заметил, что у вас нет подобных. Пальцы коснулись пуговиц камзола, и под внимательным взглядом Антона, стал их расстёгивать, оставшись в одной белой рубахе. А царевич и не мог не смотреть, казалось, в комнате стало катастрофически жарко. Граф потянулся к краям рубахи, собираясь и её стянуть, но Антон, сглотнув комок в горле, сказал: — Я пойду. — Останься, — тот же тон, что и в тронном зале. Не терпящий пререканий, а затем мягче добавил. — Я расскажу тебе о ванне. И он остался. То ли от того, что ноги стали ватными и он боялся, что просто не дойдет. То ли из-за любопытства, которого в нем хоть отбавляй, то ли потому что сам хотел. А кто бы не остался, когда на вас так смотрят? Молящий, при этом отдавая приказ. От такой разницы пронизывало до самых костей. И он стянул рубаху. Позволив незваному гостю жадно осматривать себя. Антон не терял времени, запоминая каждую мышцу, каждый рельеф и родинку, сам не зная, зачем. Но хотелось. А еще больше хотелось коснуться, погладить, ощутить твердь мышц. Сам же Антон, несмотря на тренировки, не был атлетичный. Угловат и худ. Теперь Арсений развязывал пояс брюк, а Антон задержал дыхание в нетерпении. Сжал руки в кулак, те горели от желания помочь избавиться от одежды. Графа хотелось рассматривать, изучать, как произведения искусства, куда интереснее, чем иконы, которыми так восхищается Оксанка. И он наконец стянул брюки вместе с панталонами, и Антон сам не заметил, как стон сорвался с его губ. Он не хотел опускать взгляд ниже пояса, но опустил. А щеки же мгновенно заалели, сжигая лицо парня. Ему стоило отвернуться и выбежать из комнаты, чтобы набрать в легкие холодного воздуха, но он не хотел. Будто почувствовал, что здесь, в этой самой комнате, наедине с графом может делать что хочет, и никто ему не помеха, ни Оксана, ни Дмитрий и даже не отец. По ощущениям прошел час, не меньше, а на деле пару секунд, Арсений, небрежно отбросив одежду ногой, погрузился в воду. — Ты обещал рассказать, — голос дрожал. — Подай мне ковш и ту склянку, — проигнорировал он Антона. Он сделал неспешный шаг, в указанном направлении, проверяя, удержат ли ноги, они держали. Схватив необходимое, приблизился к графу, который расслабившись в водах, прикрыл глаза. — У вас распространены бани, — неспешно начал разговор. — А у нас ванны. В них легче расслабиться, воздух не такой густой, — с этим утверждением Антон готов спорить, он с трудом делает вдох. — И легче в приготовлении. Он забрал ковш, на секунду соприкоснувшись пальцами, от чего Антон почувствовав импульс, отдернул руку, выронив банку. Та ударившись об глади, всплыла, но пара капель попали на сухую одежду. Арсений вновь усмехнулся, а за ударами сердца в висках, Антон едва ли это услышал. Граф, чуть начерпав воды, передал ручку Антону: — Поможешь? — и он опасливо принял, стараясь не касаться в этот раз. Арсений услужливо наклонил корпус к коленям, позволяя горячей воде стекать по плечам и спине вдоль позвонка, задевая черный загривок. Арсений, стараясь не сильно шевелиться, потянулся к мочалке и, откупорив склянку, вылил из неё пару капель, поставил на бортик. Забрал ковш, отдав намыленное изделие. И Антон взял, без слов понимая графа. Подчинился безмолвной просьбе. Теперь ведя рукой по спине, размазывая белую пену. Это было неправильно, но желанно. Он должен был накричать и выйти, но лишь добавил вторую руку, которая просто оглаживала массивные плечи, покрытые россыпью родинок. Наслаждаясь теплотой и твёрдыми мышцами под пальцами. Желая сжать сильнее, оставив отпечатки на коже, та словно глина, легко сминалась под натиском. Горячая жидкость разлилась внутри, и он отдернул себя, будто ошпаренный. — Я... нет, — все, что он смог сказать, вылетев из комнаты, бросив мочалку где-то в коридоре. У себя сразу же открыл тяжелые ставни, но воздух оказался недостаточно холодным, чтобы остудить жар внутри. И недостаточно, чтобы ослабить пульсацию там, где раньше никогда не чувствовал подобное.