Волчонок

      Раннее зимнее утро. Прогоняя тоску по мягкой кровати и тёплому одеялу, Антон шёл уже про протоптанной тропинке, всё дальше уходя от дома. Зевота сопровождала половину пути, куда ему с каждым днём всё тягостно становится ходить. Минувшие события заставляли делать шаг медленнее, стоило приближаться к школе. Сначала пропажа Семёна ещё в шестом классе, затем Катя, через пару классов ещё двое из параллели. Маньяка так и не нашли. Казалось бы, маленький посёлок, где соседи должны знать друг друга, в итоге с опаской и недоверием посматривали, думая на каждого. Сами забирали детей своих из школы, всматривались в окна соседних домов, отводили подальше от леса и запирались на все замки. Даже летом, когда темнеет значительно позже, чем зимой, загоняют пораньше, дальше не отпускают, особенно в лес. Родители Антона подобный факт тревожил сильнее, только, чем дольше они здесь оставались, не смотря ни на что, тем сильнее убеждался в том, что переживают больше за Олю. «Она же девочка, а ты уже взрослый пацан, с ростом отца» каждый раз как ножом под рёбра. Не держал никогда злобу или тайную обиду на младшую сестру, его переживание за неё было не слабее. Антон больше чувствовал разочарование, словно ему исполниться восемнадцать и мама тут же его выгонит, а отец только поможет собрать все вещи, не забыв и про рисунки для Оли, чтобы ни одно воспоминание о нём не осталось. Подобные мысли пугали сильнее, чем слово на букву «р».       И всё же стояло раннее утро холодной зимы, когда с туманного неба не сыплются белые хлопья и морозный ветер разгоняет их сильнее, не давая и глаз открыть, а обычные пушинки. Они попадают на красный от холода нос и тут же превращаются в капельки, капающие вниз, стоит шмыгнуть. Антону со временем стало нравиться такое время года, когда нужно было кутаться в три слоя одежды и идти, пока ещё темно, пока не дойдёшь до первого уличного фонаря.       Проходя каждый раз через лес, к нему больше не прокрадывался где-то из-за дерева страх быть схваченным или разорванным на куски. Маска, что теперь всегда была в рюкзаке позволяла чувствовать себя частью леса. И даже снег казался твёрже в такие моменты, а ноги переставали проваливаться. Голоса. Много-много голосов, что охватывали его уши, приносили лишь спокойствие. Казалось, что с ним дышал и лес, или же наоборот? Он всегда знал, что не один, пускай Алису и других зверей стал реже видеть. Антон их чувствовал каждой клеткой тела, слышал их рычащие голоса и улавливал запах сладостей и шерсти.       Останавливался, чтобы вдохнуть все эти запахи, насладиться моментом безмятежности. В такие моменты забывает о своих разочарованиях, обидах и даже об Оле, отдавая всего себя. Руки тянутся к молнии рюкзака, достать своё успокоительное в лице кроличий маски. Чувствует, как сами ветви голых деревьев тянутся к нему, помогая быстрее, тени подкрадываются ближе, позволяя чувствовать спокойствие и Антон, будто под гипнозом, уже лезет, чувствует пальцами папье-маше, что так и просится надеть, показать миру своё истинное лицо, навсегда потерять имя.       — Ты чё тут стоишь? — Прокуренный и немного басистый голос заставил вздрогнуть всем телом. Все мысли расползлись по всем своим норам, а деревья как стояли раньше, так и продолжали стоять, лишь изредка хрупкие ветки падали от тяжести снега.       — Р-Ромка? — Перед ним стоял быстро повзрослевший одноклассник. Как в шестом классе, так и в девятом так и остался чуть ниже Антона, только вот плечи его были шире, а лицо больше приобрело взрослые черты. Словно ему было не шестнадцать, а все восемнадцать, даже девятнадцать, — а ты чего тут делаешь?       — Гуляю. — Коротко ответил Пятифан, доставая пачку сигарет, а вместе с ней и спички, — Бяша же опять свалился с температурой, а мне нехуй делать одному.       В его словах Антон иногда никогда не слышал и намёка на логику. Кто бы решился вместо пару часов сна просто взять и пойти гулять, причём в такую погоду? А тем временем Рома сменил свою кожанку на обычную тёплую куртку с капюшоном без меха, шапка всё та же. Спортивки были уже не синими, а тоже черными и какие-то кроссовки, в которых он, кажется, и весной и осенью ходит. На него даже смотреть было зябко, а тому гляди и вообще до фонарей, лишь иногда пальцы дрожали, которыми держал сигарету и матерился через раз, стоило нижней губе немного онеметь на морозе. Антон сглотнул, застёгивая рюкзак, вешая обратно на плечи:       — Пойдём тогда вместе до школы. — И так они молча шли. Запах сигарет уже перестал как-либо смущать парня, наоборот, что-то притягательное в нём было. Может это потому, что исходило именно от Ромы? Сложно спорить с тем, что Пятифан вообще не изменился. Наоборот, ещё как: вытянутое лицо, хорошо видны скулы, немного смугловатая кожа ярко выделялась на фоне белого снега. Отросшие волосы падали на лоб, немного закрывали уши и брови. Нижняя губа была пухлее верхней и на ней чаще виднелись ранки, ни то обветренные, ни то искусанные. Антон давно подметил дурные привычки друга, только вот есть одна проблема: чем чаще Рома облизывал или кусал их, тем дольше хотелось на это смотреть, не отвлекаясь ни на что.       Подобное притяжение началось еще в шестом классе, когда Полина, прознав всю детскую авантюру, затаила страшную обиду. Настолько, что потом вырванные странички с анкетами как Ромы, так и Антона покоились в мусорном ведре. Это был полный крах для них двоих, но именно это стало отправной точкой. Антон не считал себя «педиком» и не рассматривал Рому в именно этом плане, его просто тянуло к однокласснику, как к своей противоположности. Как к магниту. Полина для него была цветком: пышным, красивым, нежным, на который хочется любоваться, а вот Рома был шипами, до которых хочется дотронуться, уколоться и ощущать неприятную боль. Весь такой гопник, смелый и сильный, а каков же внутри? Что будет, если лишь немного коснуться руки? Плеча? Может быть даже шеи? Пропадёт вся эта сила и надменность или же Петров ощутит всю мощь его кулака?       — Эй, алло, на чё уставился? — Антон и не заметил, как уже на протяжении минут две и глазком не посмотрел на дорогу, а лишь рассматривал чужие губы и это начинало раздражать друга, — или наш «зайчик» захотел наконец покурить? — Ухмылка окрасила его лицо и были видны зубы, клыки. Волк. Настоящий волк или всё ещё маленький волчонок?       — Да я так, задумался… — он и правда задумался, только совсем о другом, от чего невольно облизнул край верхней губы. Когда Бяша болел, Антон всегда с неподдельной радостью садился на его место, рядом с Ромой. Поначалу это даже пугало и всё накручивал себя: «вот сейчас точно толкнёт или уберёт стул, а может быть как-то гадко пошутит, отчего садиться вообще не захочется». Но теперь, когда он регулярно в этом плане замещал бурята, Антон мысленно поблагодарил приятеля за температуру. Кто же мог догадаться, что Ромка оказался таким тактильным? То плечом случайно заденет, то голову положит на чужую тетрадь, когда случайно уронит карандаш и тот укатится под парту. Один раз Пятифан просто взял и положил голову на плечо, этот момент он не забудет никогда.       Седьмой класс, поздняя осень, урок истории. Антон тогда зазубривал параграф, ибо знал точно, что сейчас его фамилия вырвется из губ учителя и спросит прямо то, что в глаза не видел, ни то, чтобы хоть что-то вспомнит. Рома часто зевал и в какой-то момент не очень аккуратно опрокинул голову на плечо, устраиваясь удобней, прикрывая примерно на полминуты глаза. Тысячи бабочек запорхали в сердце, на бледной коже выступил румянец и даже не двинуться, ощущая до чертиков приятную тяжесть, будто сама рука прекрасного снежного ангела опустилась, придавая ни столько уверенности, сколько смущения. Детского, наивного, будто первая встреча Полины, когда очаровала одним лишь своим видом, заставив заикаться.       Из мыслей вырвала его учительница, которая просто делала перекличку, Антон лишь со второго раза ответил. Украдкой посмотрел на скучающий профиль Ромы, а после опустил взгляд ниже, на бёдра. Они были шикарны. Сильные мышцы видны через спортивки, особенно, когда вытягивал ноги под передние стулья, чтобы размять колени. На них не просто хотелось смотреть, их хотелось потрогать. Сжать до побелевших костяшек, до дрожи схватить за мышцу, почувствовать её в руке, проверить насколько сможет напрячь ногу. Рому хочется трогать хотя бы потому, что, несмотря на то с какой регулярностью курит, он имеет такое телосложение. Будто пёс, у которого мышцы растут с взрослением, а не только от активной дрессировки. Только как оценит сам обладатель таких ног? Что будет, если Антон прямо сейчас опустит руку? Разозлится? Ударит? Обматерит или воспримет за привычный жест, будто так и должно быть? Сомнения прокрадывались и терзали мысли, однако тело уже было готово поддаться. Что ждёт его, лишь опустив руку на бедро? Антон чувствует себя в игре, где от каждого выбора зависит исход дальнейших событий, только в игре можно сохраниться и переиграть, увидев концовку, а в жизни нет.       Громко и нервно сглотнув, опустил руку на чужое бедро.       — А? — будто отвлёкся от какого-то важного занятия, Рома повернул голову, приподнимая правую бровь, — тебе чё? Агрессии не последовало и это уже был приятный знак, но, действительно, что нужно было? Не может же просто так сказать, что просто влечение и детский интерес. Нужно было что-то быстро придумать, какую-либо ложь, чтобы в неё без доли сомнения поверили: — а…я это…проверял на крепость твои ноги. Слушай, они такие сильные по сравнению с моими, хотя я тоже спортом занимаюсь…иногда.       — Пха! — Поверил. — Ты, да ещё и спортсмен, говоришь? Тоньше берёзки. — Рома с долей надменности посмотрел на друга, улыбаясь так, словно скалится, как волк, зажавший меж деревьев свою добычу. Антон почувствовал напряжение под рукой, чужие мышцы стали будто каменными и словно сглотнул, казалось, громче предыдущего. Нехотя убрал руку, перед этим слабо сжав лишь подушечками пальцев, будто просто случайно рука дрогнула, а так хотелось провести вдоль, сжать колено, а после медленно подняться наверх, постепенно, словно гладишь кота вдоль позвоночника. Чтобы почувствовал Пятифан и сделал после этого?       С каждым разом сдерживать себя становилось куда труднее. Бяша заболел конкретно, чему Антон был уже благодарен и нет. Сидеть с предметом своих нехороших мыслей было тяжело хотя бы потому, что тактильность Ромы никуда не делаcь, а словно стала больше, или же просто любое касание, даже случайное стал намного острее чувствовать. Последняя капля упала тогда, когда Рома захотел кинуть в сугроб, но сам поскользнулся, увлекая за собой и Антона. Они рухнули в снег, под громкое «блять» и тихое «ой». Очки сползли на кончик носа, вот-вот готовы были рухнуть и поэтому Петров первый немного привстал, чтобы поправить, но тут же застыл. Прямо под ним сейчас лежал друг, одно запястье по чистой случайности было перехвачено рукой Антона, прижато в сугроб. Рома проговаривал очередные маты, с перевода на человеческий: «почему здесь так скользко, я ударился спиной», однако все эти слова просто мимо ушей протекали и утопали в сугробах. Эта последняя нервная клетка тонет, жалобно стонет «помогите», а не сам топит её?       Антон поправил очки, плавно опуская ладонь на свободную руку, что пыталась стряхнуть снег с лба, обхватывая запястье и плавно введёт вверх по снегу обе руки, оставляя над головой Ромы. Он не чувствует в тех местах холод, словно его там и не было, а мягкий снег — белые простыни.       — Тох, ты чего? — Удивленно смотрел в упор, даже и оттолкнуть от себя попросту забыл. Но Антон его уже не слышал, а лишь действовал и чем сильнее его окутывала тишина, тем быстрее тело двигалось, а язык в два раза опережал мозг. Наклонился ближе к уху, чувствуя их холод и поскорее хотелось согреть. Своим дыханием.       — Я знаю, что у тебя дома сейчас холодно. Пошли ко мне на ночь? Сегодня я один. — Это конец. Конец их дружбы и то, что сейчас неосознанно сделал Антон — поставило на кон их дружбу. Стоило ли тогда опускать руку на бедро? Стоило ли вообще подсаживаться каждый раз к нему? В погоне за сладкими ощущениями можно и ошпариться, сильно, очень сильно. И тебе может показаться, что кипяток или утюг на коже будет слабее по сравнению с этим. Чувствует горячий кулак на своей скуле, слышит проклятья в свой адрес и это полный крах. За разочарованием всегда следует темнота, из которой выбраться так бывает тяжело, что…       Удара не последовало, они продолжали находиться в таком положении, только теперь Рома не удивленно смотрит, а серьёзно, словно сейчас перед ним самый ответственный момент, решающий его судьбу. — Откуда тебе знать, что у меня дубак на хате? — К такому вопросу Антон сам был не готов, уже сам удивленно смотря. Он не мог сказать, что просто знает, не может сказать и то, что слишком наблюдательный и что под тёплым свитером Рома ходит в футболке и майке, снимая каждый раз по приходу в школу и надевая, когда нужно снова возвращаться. Его так и не пытались сбросить, лишь ощущал мелкую дрожь от холода в чужом теле, поэтому, посчитав это пока что зеленый свет, снова наклонился, уже ближе к шее. Просто опустил голову, практически не касаясь губами и кожи, лишь только глубоко дышал, словно мог передать тему свой внутренний жар.       — Придёшь?       — Припрусь.       Всё как в молочном тумане. Антон сидит на полу, откинув голову назад на кровать, смотрит в потолок и практически не соображает. Не помнит как они встали, как разошлись и как сам дошёл до пустого дома. Тишину разрезает лишь дыхание древесины и его собственное, глубокое, спокойное, будто только что уснул. Не знает, что делать и как поступить и вообще, придут ли, захотят после этого на него смотреть, не говоря уже о простом дружеском привет. А друзья теперь они? Мир хрупок, до безумства хрустальный, как тонкая снежинка, готовая разорваться при остром ветре и нити, что Сплёл Антон и Рома в одном порыве чувств прямо сейчас оборвались. Сколько уже прошло время? Тяжело поднялся, идя на кухню, чтобы посмотреть на настенные часы.       Время «19:43», однако из школы они вышли часов в три-четыре. Он не придёт. Парень снял очки, оставляя в сложенном виде, расстёгивая верхние пуговицы рубашки. Выходя в коридор, дабы подняться по лестнице. В дверь постучали. Неужели? Не посмотрев в дверной глазок, Антон просто взял и открыл дверь, встречаясь с хмурым лицом того, кого ждал. Без приглашения Рома зашёл и сам закрыл за собой дверь, снимая кроссовки одними носками. Антон за всем этим лишь наблюдал, стараясь через муть рассмотреть Пятифана.       — Я пришёл лишь поговорить. Меня не ебёт то, что ты оказался педиком. Скажи честно, ты и на мой зад пялишься? Что это, блять, было за сегодня? — Рома не проходил дальше, стоя в одних носках в прохожей. Казалось, что сейчас просто в руки возьмёт кроссовки и так уйдет, ступая голыми пятками по белым холодным дорогам.       Антон не знал, что сказать и не мог даже рот открыть, смотря в не слишком чёткое лицо Ромы. Однако терпение у заведённого подростка никогда не было, поэтому, схватив за воротник рубашки, притянул к себе поближе, а после резко качнул. Встряхнуть, вроде как, приятеля, помочь собрать мысли в кучу. От резких движений Антон охнул, упираясь двумя руками в дверь, уже не по своей воле зажимая Рому, — да ответь мне, придурок. Так и будешь молчать или язык уже успел в жопу запихать? — Но Антон молчит. Его щёки горели, сердце обрело бешеный ритм и в нём снова проснулся лес. Каждой клеткой чувствует, как ещё секунда и накроет. С головой.       Он слышит Алису. Чувствует её звериное дыхание прямо в затылок, как её лапы в перчатках обнимают талию и мягкий шёпот на ухо повторял продолжить, обнажить свои чувства, оголить нервы до предела и выплеснуть всё, что скрывал в себе. Пора прекратить быть зайкой-трусишкой, пора собрать всё своё мужество в кулак, ведь давно не тот шестиклассник, давший отпор только свинье. Прикусив губу, резко поднял взгляд на лицо Ромы, переполненный решимости, на одном дыхании сказал:       — Да. Да блять, всегда и постоянно. Только на твой и только на тебя. С шестого класса, сука, только на тебя я так смотрю и меня никто не интересует кроме тебя, прими как факт! — Буквально выкрикивая слова, перехватил запястья со своего ворота, прижал к стене, с долей страсти и взрыва прильнул к губам, не давая и опомниться Роме. По спине прошёл табун мурашек, стоило наконец-то ощутить желанные пухлые губы, давя с напором, стирая какие-либо границы между ними. Стукается с зубами; с напором пихает язык внутрь, разрушая чужое сопротивление, не давая и шанса даже голову в сторону повернуть. Пути назад больше нет, это последний шаг в пропасть.       Антон разорвал поцелуй только тогда, когда Рома больно промычал от укуса за нижнюю губу. Стоит сказать, что это помогло немного остудить напор, придержать свой пыл и отдышаться. Рома с силой освободил свои руки, вытирая рукавом рот, озлобленно смотря.       — Пидорас, — выплюнул слова в лицо, —только на этот раз, ебанный педик. — Снова схватил за несчастный воротник, притягивая к себе для нового поцелуя, более страстного, перенимая полную инициативу. У Антона искры в глазах от таких действий, с дикой страстью отвечая, будто это их первый и самый последний поцелуй, а после они оба исчезнут, станут зимней тучкой и их пути навсегда расплывутся, оставляя после себя лишь сугробы. Руки невольно опустились на талию, расстегивая куртку и залезая тёплыми ладонями под неё, под кофту, футболку и майку, слабо сжимая. Руки сами медленно скользили вниз, а после крепко сжали зад и это то, за что Антон был готов распрощаться с дружбой. Хотя бы один раз поддаться своим чувствам и желаниям, перестав думать наперёд и о последствиях. Рома никак не реагировал, а лишь был сосредоточен на поцелуе, борясь с желанием обнять за шею, поэтому бесится, недовольно мыча, до треска сжимая ткань. Однако его и без слов поняли. Поднимая одну руку, чтобы стянуть с парня шапку, не отрываясь от поцелуя, потянул за локоть, предлагая себя обнять. И Рома впервые поддался.       Металлический привкус ударил двоих по языкам, однако этого никто не заметил. Для них двоих то, что делают сейчас: взрыв, выплеск эмоций. Антон наконец-то получил желаемое, а вот что это означает для Ромы? Почему он позволяет себя зажимать и лапать, как инфантильную девчонку? Морща нос, схватил за затылок и потянул назад, отрывая от своих уже алеющих и слюнявых губ, тяжело дыша.       — Да погоди ты, блять. — Антон его будто не слышал, а рука лишь небольшая преграда, которую надо просто устранить. В очередной раз схватил за запястье, убирая со своих волос и спустился ниже, опуская губы на тонкую кожу шеи. Мажет языком, целует каждый сантиметр, прикусывает, а после и вовсе до ярких следов, до чужой дрожи. Антон поймал себя в остатках сознания на мысль, что его возбуждает чужая податливость, чужая дрожь, понимая, что не из-за знойного холода, а от обжигающих действий. Ну разве может такой прокуренный отморозок с юношеским максимализмом быть таким желанным? — Сука, Тох…       — Идём в мою комнату. — Тянет за собой на второй этаж. Лестница даётся с трудом, ибо ноги словно свинцовые, а сгибать и разгибать колени ещё тяжелее и такой он не один: позади него раздался глухой стук и сдавленное «бля». Какого себя ощутить на месте хищника? Кого понимать, что в твоих руках человек, не терпящий даже косой взгляд в свою сторону, а сейчас, отворачивая голову в сторону, вяло сопротивляясь, борясь с желанием поскорее прикоснуться к себе?       Потрясающе.       Антон завалил Рому на кровать, садясь сверху, чувствуя задницей крепкий пресс даже через слой одежды. Это невероятные ощущения, не дающие нормально соображать. И таблетки забыл, и, кажется, дверь входную запереть. Без очков он был слепым котёнком, с этим никто не поспорит, однако, именно из-за этого осязание ощущается как пышные цветы салюта на Новый Год, как «сухой шипучий напиток с Леопольдом» на языке.       — Какое же у тебя тело. — Прикусывая губу, привстал немного, чтобы зарыться рукой под одежду и задрать, оголяя до набухших кофейных сосков.       — Пасть закрой, пидор вшивый, молча всё делай, иначе… — Иначе?       — Иначе что? — Улыбнулся Петров, опуская бёдра на чужое возбуждение, которое отлично выпирало, благодаря спортивкам и горизонтальному положению. Рома сдавленно проскулил, побежали мурашки по коже. Антону пришлось повозиться, чтобы снять с лежащего человека куртку и кинуть на пол, а вот дальше ему не дали, ибо Рома включил своего внутреннего барана.       — Слезь с меня…и хватит своей жопой тереться.       Тяжело вдох, Антон начинает реально злиться, когда прежде и не думал, что обыденная упёртость друга может начать бесить. Опустился, целуя подкаченную грудь, плавно скользя ладонями по талии вниз, потирая подушечками больших пальцев выступающие тазобедренные косточки, слегка надавливая. Рома странно вздрогнул, отталкивая от себя, из-за чего Антон повторил с бо́льшим напором.       — Пидорас, да слезь с меня, говорю. Я не собираюсь с тобой в жопу долбиться, гандон. — Антон откровенно был раздражён, из-за чего действительно остановился, но лишь для того, чтобы скомкать на груди собранную одежду и рывком стянуть к рукам через голову, затыкая поцелуем. Рома сразу стал отвечать и подросток поймал себя на мысль, что тому просто нравится, когда его не слушают и делают совершенно наоборот. Неужели типичный хулиган на самом деле в душе оказался тем, кому нравится через силу подчиняться? Антон проверил это, удерживая две руки за скомканные вещи одной рукой, второй опустил на спортивки, слабо сжимая. Тот промычал, зажмурился и отвернул голову, такой расклад Антону не понравился.       — Посмотри на меня, — улыбнулся, — или зассал?       — Ты аху… — повёлся, как ребёнок. Антон сжал сильнее руку и, честно, если он увидит такое лицо ещё раз, то кончит, не снимая штанов. Долго тянуть удовольствие, как ни хотел, но чисто физически не мог, животные инстинкты ударяли по мозгам не хуже взрослого шампанского на новогоднюю ночь, да это понимал не только он. Антон стянул с себя кофту и познал истинное наслаждение от простого короткого объятия, когда ты кожей чувствуешь чужую, не менее горячую. Восхитительно.       Рома буквально пленил его, стоило высвободить руки, чтобы потом пальцами стараться стянуть с Антона штаны. От напряжения и возбуждения мышцы на теле словно перекатывались и даже со слишком плохим зрением мог видеть, как капелька пота стекла вниз, очерчивая кубики. Неужели мозг просто дорисовывал это? Если да, то Антон больше никогда не наденет очки, лишь бы видеть подобное каждый день. Вот только когда уже Пятифан остался в буквальном смысле в одних носках, то весь его напор испарялся прямо на глазах. Конечно, не каждый же день ты видишь ботана-тихоню, что пожирает взглядом и прямо сейчас раздвигает твои колени. Да струсил бы каждый, вот и Рома дал заднюю, выставляя руку как преграду, не давая Антону продолжить.       — Не хочу… — Рому перевернули на живот, чуть ли не вдавливая собой в матрас, проезжаясь возбужденным членом по ложбинке.       — Мы с тобой одни, — буквально шепчет на ухо. Облизнул два пальца, опуская руку ниже, — будь со мной честным. Я без очков вижу ложь, — проталкивает пальцы внутрь, прикусывая загривок. Рома сдавленно простонал, роняя лоб на подушку, пытаясь заглушить новые стоны, однако Антон свободной рукой ведёт вверх, задевая пальцами сосок. Останавливается на горле, слегка сжимая и приподнимая, не давая больше и шанса утаить свой дрожащий голос. — Всё хорошо, продолжай.       Для них двоих время потерялось, стрелки потекли, а цифры разлетелись. Тело Ромы слишком было горячим и страсть захватила их в свой удушающий плен. Разводя колени шире, позволяя входить в себя глубже, пока Антон ускорял темп, поглаживая слишком напряженную спину. Так нельзя. Схватил одной рукой за горло, второй за локоть и потянул на себя, насаживая до самого конца, из-за чего Рома рвано выдохнул. Они одновременно кончили. Рома закатывал глаза от наслаждения, заглушая стон рукой; Антон оставил на плече болезненный укус. Став одним целым, они не хотели снова делиться по одному, поэтому, завалившись на кровать, Антон обнял Рому со спины, оставляя короткие поцелуи на шее. Тело сладко покалывало, было так хорошо, что и не хотелось просто брать и отпускать. Вроде как и продолжить, а вроде просто накрыть их тела одеялом и так уснуть, ни о чём больше не думая. Рука сама потянулась к чужому уже опавшему члену, слабо водя рукой.       — Эй, убери культяпку. — Недовольно бросил, стараясь от себя уже взаправду убрать, потому что хорош, на нём уже итак живого места не осталось и все силы высосали. Неожиданно для них двоих послышалась громко входная дверь и голоса семьи Антона. Они замерли буквально на пару секунд, а после усталость как рукой сняло.             Пятифан резко подскочил, натягивая на себя трусы и штаны, Антон делал ровно тоже самое. Найти вещи, будучи слепым котёнком было трудно, поэтому Рома буквально бросал в лицо его одежду. Они оделись меньше чем за минуту и поэтому Антон вылетел из комнаты, спускаясь по лестнице так, словно летал на ней и даже без очков.       — И почему дверь была открыта? А это ещё чья обувь? — Недовольно смотрела на сына, помогая Оле снять куртку, — и где твои очки?       — Да ко мне одноклассник пришёл, мы вместе…домашнюю работу делали и поиграли немного, — громко сглотнул, — да на кухне, забыл, когда чай делали. — Ладони взмокли, но мать больше не стала расспрашивать, занося пакеты с продуктами на кухню вместе с сестрой. Неужели поверила в такую глупую и детскую выдумку? Врать матери Антон до сих пор не любил, однако, за его короткую ещё жизнь столько произошло потрясений, что лишний раз промолчать или соврать — помощь для всех, — а папа где?       — Поехал по своим большим и важным делам! — Важно ответила Оля, будто эти дела для отца составляла именно она. Поставив более лёгкие пакеты рядом со столом, взяла круглые очки и отдала брату, идя в ванну руки помыть.       — Вы кушать то не хотите? Давай пока втроём поиграете, а я ужин буду делать и потом позову вас. — Подозрительно по-доброму сказала, ведь обычно ей не нравились друзья Антона, а она знала с какими он ходил, только парень не предал этому большое значение. Поднимаясь наверх, встретил Рому, который уже был в куртке и покинул его комнату.       — Ты куда? Мама хотела поесть сдел…       — После этого ещё хавать? С дороги, время дохуя, мне домой надо. — Злобно посмотрел, слабо толкая, чтобы ему дали пройти и Антон пропустил, но лишь для того, чтобы схватить за локоть и прижать к стене, накрывая губы своими. Это был парусекундный поцелуй, но открыл целую дорогу на пути к последующим действиям, уже потом, когда придёт время. Потому что Рома ответил. После они уже друг от друга отпрыгнули, когда в ванне выключился кран и Оля начала что-то маме кричать. Парни быстро спустились, встречая девочку прямо на пути, из-за чего Рома чуть не врезался в неё, успевая поймать.       — Ой, Ромочка, привет! А ты уже уходишь? — Смотрела за тем, как парень наспех надевал кроссовки, поднимая с пола шапку и, отряхнув, нацепил на голову. — У тебя такие губы, словно тебя собака покусала. — Подметила девочка, прикасаясь к своим.       — Оля, это не прилично, — краснея, слабо толкнул сестру в плечо, чтобы та помолчала. И правда, как собака покусала.       — Да на морозе обветрились и обкусал ещё, фигня, пройдёт. Всё, давайте, пока. — Бросив короткий взгляд на Антона, взмахнул рукой и вышел за дверь, ускоряя с каждой минутой шаг.       Дверь закрылась, унося за собой морозный холод, только парень не чувствовал поступающее домашнее тепло. Не чувствовал, как Оля тянула его за рукав, задавая сто вопросов про друга и то, чем им заняться, пока мама готовит ужин. Что это было? Мышцы словно были в тонусе, приятная лёгкая дрожь ощущалась, а стоило зайти к себе в комнату, попросив сестру пока матери помочь с продуктами, так простыни и одеяло были скомканы, виднелись капли влаги. Это было. Это произошло. Послышался слабый стук в окно, из-за чего Антон медленно поднял голову, устало подходя ближе. Вдали танцевали звери, как и в первый раз, только не хватало одного зверька. Зайчика.