Трижды благоразумны

      Рошфор вышел из приемной его высокопреосвященства в состоянии крайнего раздражения. Надо же, его отчитали, как мальчишку, за проступок, в котором его вины было не больше, чем в этом мерзком затяжном дожде. Кто мог предугадать, что так некстати споткнется лошадь? Что на почтовой станции он столкнется нос к носу с этим проклятым испанцем, доверенным лицом де Шеврез. Чертова лошадь! Чертова герцогиня! Чертова слякоть!       – Граф, что-то слишком часто в ваших неудачах стали повинны лошади и таинственные незнакомцы, – Рошфор мог поклясться, что слышит, как с тихим звяканьем падают на паркет льдинки, застывающие в воздухе под действием вкрадчивого голоса его высокопреосвященства.       Упрек тем более несправедливый, что та встреча с д'Артаньяном в Менге, хоть и ознаменовала начало череды проблем, неудачей вовсе не была. Даже напротив.       – Монсеньор, я уже принял меры, письма будут в наших руках в самое ближайшее время.       – Вы уверены, что справитесь? Я могу попросить господина д'Артаньяна оказать вам посильную помощь.       Рошфор, как ему показалось, сумел сохранить бесстрастное выражение лица, пожертвовав ладонями, в которые яростно вонзились ногти. Но удовлетворение, мелькнувшее холодной тенью в глазах Ришелье, лишило его гордость и этого последнего утешения.       – Благодарю, но помощь не понадобится. Я уже отдал необходимые распоряжения. – Надеюсь. Вы можете идти, Рошфор, – Рошфор поклонился со всем возможным достоинством, но не удержался и бросил быстрый взгляд на окно, ожидая увидеть на стекле тонкий узор изморози.       Теперь граф шагал по коридорам дворца изо всех сил стараясь, чтобы кипящая в нем ярость не прорвалась наружу в неподходящий момент.       Но провидению было угодно предоставить графу де Рошфору подходящий момент.              Шевалье д’Артаньян спешился и с раздражением осматривал копыто лошади. Чертова лошадь! Чертов дождь! Говорят, что найденная подкова – к удаче. Сомнительное утверждение. А вот то, что утерянная подкова совершенно точно означает невезение, лейтенант знал на собственном опыте. В данный момент это сулило досадные дополнительные хлопоты, необходимость мокнуть под этим тоскливым нестихающим дождем, опоздание на ужин с друзьями, которого он с нетерпением ждал, кажется, с самого утра. Да, день у шевалье д’Артаньяна явно не задался. Поэтому он даже не удивился, услышав знакомый насмешливый голос:              – Представляете, де Рие, некоторым людям просто до смешного не везет с лошадьми. Непонятно только, зачем они так упорно жаждут попасть в кавалерию, когда сама судьба настойчиво советует задуматься о пехоте.              Собеседник Рошфора вскинул брови, удивленный такой резкой сменой и темы, и тона беседы. Впрочем, когда мушкетер, с которым они поравнялись секунду назад, до того внимательно смотревший себе под ноги, обернулся, причины столь несвойственной Рошфору непоследовательности стали ясны – о вражде лейтенанта мушкетеров и доверенного лица кардинала было достоверно известно немного, но легенды ходили одна невероятней другой.       Принимать участие в назревающей ссоре шевалье де Рие не желал. Тем более, что по слухам лейтенант д’Артаньян пользовался с некоторых пор благосклонностью его высокопреосвященства, и в этой щекотливой, с непонятным распределением ролей, ситуации лучше было быть подальше от эпицентра бури. А в том, что буря вот-вот разразится сомневаться не приходилось. Взгляды непримиримых оппонентов уже скрестились, когда зазвенит сталь – вопрос времени. И шевалье счел уместным откланяться. Не исключено, что его ухода никто не заметил.       И одного ненавистного голоса вполне хватило бы для того, чтобы разогреть гасконскую кровь до температуры кипения. Но голос произносил слова. А в ботфортах хлюпала вода. А полковой кузнец лежал в постели, прикованный к ней лихорадкой.       – Рош-ш-шфор...– с легким шипением вырвался пар, заменивший в венах гасконца кровь. На обдумывание ответа не хватило ни выдержки, ни желания. Но за прошедшие годы д'Артаньян научился изящно (школа Арамиса!) огрызаться, даже не задумываясь: – Нашли время дать ценный совет в перерывах между похищениями беззащитных женщин и уклонением от дуэлей с мужчинами?       – С мужчинами? – правый уголок губ пополз вверх, еще на пару градусов повышая накал взаимной неприязни – еще немного и вскипят, испаряясь на горящих щеках д'Артаньяна капли дождя. Но и сам Рошфор был далеко не так спокоен, как старательно изображал. Его собственное раздражение искало выход, он почти ликовал от так кстати подвернувшейся встречи. Даже приобретенная на службе у его высокопреосвященства осторожность была отброшена в сторону. К черту! Он и так долго терпел. – Ах, вы о том малолетнем наглеце в Менге?       Молодой темпераментный гасконец не выдержал первым:       – Когда и где, граф?  

***

      – Боже правый, дуэль с Рошфором? Д’Артаньян, вам стоило бы быть более осмотрительным, – раздражение прорывалось наружу, несмотря на попытки Арамиса маскировать его ледяным спокойствием. Скорее, именно этот ровный тон и выдавал его с головой. Это случалось все чаще.       – А вам, Арамис, стоило бы пореже упоминать имя Господа всуе, – разумеется, и без того взвинченный гасконец не мог не ухватиться за конец кнута, которым Арамис щелкнул у него перед носом.       – По-моему, его высокопреосвященство приказал вам любить Рошфора, – Арамис, казалось, проигнорировал реплику д’Артаньяна, но речь его стала еще чуть медленнее, а интонации еще чуть менее выразительными, – а свежая рана на некогда целом графе вряд ли послужит убедительным доказательством ваших нежных чувств. Или его.       – Арамис, по-моему, я спрашивал вас о другом, – д’Артаньян вдруг почувствовал, что устал от перепалки с Арамисом. Раньше такого не случалось. Впрочем, возможно, потому что раньше они куда реже спорили всерьез. Они могли язвить и осаживать друг друга куда громче, да и образы в их речах были куда ярче. Но это тихое раздражение, неразличимое для чужого уха, было настоящим, а потому действовало сильнее.       – Да. И да.       – Да и да?       – Да, д’Артаньян, вы спрашивали о другом. И да, конечно же, я буду вашим секундантом, – голос Арамиса вдруг тоже прозвучал устало, что для него было почти равнозначно примирительному жесту. Он сам не мог бы объяснить, что с ним творится в последнее время, почему все кажется таким ненастоящим, почему именно д’Артаньян раз за разом становится громоотводом для копящегося внутри недовольства       – Благодарю, Арамис.       Атос, следивший за перепалкой молча, одобрительно кивнул. Сегодня ссоры не будет. Не сегодня. Он вылил остатки вина из бутылки в стакан.              – Атос? – д’Артаньян повернулся к Атосу.       – Разумеется, друг мой.       Атос тоже считал, что дуэль с Рошфором – предприятие сомнительное. Но что уж теперь. Да и понимал, что для д'Артаньяна Рошфор сейчас – воплощенная причина его горя, всех его неудач. Ребячество? Быть может. Но резко повзрослевший д'Артаньян, научившийся сидеть, глядя в одну точку, и горько усмехаться, д'Артаньян, способный спустить гвардейцам кардинала неосмотрительно резкую шутку… Лучше уж вспышки ярости. От них куда ближе до исцеления, чем от беспросветной апатии. Уж он-то знает.       – Что послужило поводом, позвольте узнать?              – Поводом, Атос? Поводом?! Того, что он делал с момента нашего знакомства, по-вашему, недостаточно?       – Д’Артаньян, друг мой, успокойтесь. Я вовсе не говорю, что ваше желание проткнуть господина Рошфора необоснованно. Но формальный повод вам ведь все равно был нужен. Вот и интересуюсь. Я надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что я на вашей стороне в любом случае. Как и Арамис, между прочим.       – Простите, Атос.       Д’Артаньян сразу сник, и Атоса пребольно кольнули угрызения совести. Его друг нуждался в помощи и поддержке, а он сейчас абсолютно не был в состоянии их оказать. Он впервые не мог найти подходящих слов для друга. Те, которые приходили на ум, были банальны, глупы, жестоки, Атос проглатывал их, запивая осточертевшим вином. Он не верил в то, что госпожа Бонасье была для д’Артаньяна любовью всей жизни. Но, быть может, и есть разница между любовью и мечтой о ней, но никакой по сути разницы, что из этого терять. Д’Артаньян страдал, д’Артаньяна швыряло из крайности в крайность, но только ли в этом было дело?       С того момента, когда Портос обнял каждого из них на прощание и отправился в счастливую семейную жизнь, их дружба будто бы лишилась равновесия. А может, это произошло раньше. Он не знал, но все они ощущали, что заканчивается эпоха. Рушилось то, что казалось вечным. Расшатывалось то, что казалось нерушимым. Он любил их, любил, как никого в целом мире, но уже признавался себе, что расставание неизбежно. И, возможно, к лучшему.              Но пока они ещё вместе, нельзя позволить нависшей тени неизбежности украсть их, быть может, последние счастливые дни дружбы.       – Дорогой друг, не извиняйтесь, – рука Атоса отечески легла на плечо д’Артаньяна. – Лучше порадуйте нас историей о том, как господин Рошфор так неосмотрительно рискнул жизнью.  

***

      Секунданты д'Артаньяна были спокойны и невозмутимы: Атос – потому что он всегда таков для посторонних, то есть почти для всех, Арамис – потому что мыслями он, кажется, был далеко, как будто уже вырвался из последних оков их общих забот. Секунданты Рошфора, совсем молодые гвардейцы, немного нервничали. Д'Артаньяну хотелось думать, что это заставляла их нервно переминаться с ноги на ногу слава неразлучных. Но, возможно, они просто спешили поскорее закончить, пока патруль не отправил всех их без разбора за решетку.       Нетерпение струилось по венам возбужденного д’Артаньяна. Он едва не подпрыгивал в предвкушении, меряя шагами клочок земли, которому предстояло стать полем битвы. Тридцать шесть шагов от остатков каменной кладки до корней огромного дуба, резкий разворот, еще пятьдесят два от дуба до товарищей и еще раз, и еще. Атос прикосновением к рукаву уже во второй раз попытался остановить метания товарища. Но д’Артаньян, похоже даже не заметил этой попытки. Если бы это был не д’Артаньян, Атос бы начал переживать за его жизнь – такая взвинченность не сулила ничего хорошего человеку, решившему обнажить шпагу. Но он слишком хорошо знал друга, Рошфору участи это не облегчит. Гасконец рвался в бой, ему хотелось отомстить, хотелось перевернуть страницу, или вовсе вырвать ее к черту. Атос так хорошо понимал его, так хорошо понимал, что ничего у него не выйдет. Не сейчас, не так. Он знал, что д’Артаньян найдет свой путь. Гораздо скорее, чем справился бы любой другой человек. Но не эта еще дуэль станет отправной точкой.       Негромкий радостный возглас д’Артаньяна возвестил о прибытии графа де Рошфора, лейтенант сделал пару стремительных шагов навстречу.       – Ох, господин д’Артаньян. Как приятно, когда тебе так рады! – Атос внимательно посмотрел на Рошфора и задумался, а расслышал ли д’Артаньян за этим классическим рошфоровским насмешливым тоном искренность. А сам Рошфор? – Приветствую, граф де Ла Фер, – Рошфор поймал его взгляд и весело улыбнулся.       Атос поморщился, услышав титул, но ответил на приветствие.       – Шевалье, – безукоризненный поклон в сторону Арамиса, кивок своим секундантам.       – Может, приступим? – д’Артаньян не готов был ждать дольше.       – Гасконская торопливость. Вы так спешите расстаться с жизнью?       Рошфор наслаждался эффектом, который производила тщательно отмеренная надменность в его голосе на д’Артаньяна (тот, похоже, всерьез досадовал, что не может бросить ему вызов еще раз, а то и два). Надоевший до зубовного скрежета дождь прекратился ночью, апрельское солнце вернуло миру немного тускловатой прелести, а гонец из Тура – злополучные письма. Граф расправил манжеты. Право же, насколько легче сохранять пренебрежительное спокойствие, когда за шиворот не льются холодные струи, а сам ты больше не соревнуешься в элегантности с мокрым дворовым котом. Рошфор был в превосходном настроении, и дуэль с д'Артаньяном представлялась неплохим развлечением.              Каждая из шести шпаг покинула ножны, каждая из шести жизней стала ставкой в странной, но чертовски азартной игре. В д’Артаньяне Рошфор сразу же опознал противника, мастерски применяющего не только силу и ловкость прирожденного воина, но и в полной мере использующего остроту ума. И, что не удивительно, д’Артаньян обнаружил в нем то же, о чем красноречиво говорили осторожные, проверяющие, испытывающие приемы. И куда только делся нетерпеливый капризный мальчишка, который пять минут назад остервенело расшвыривал камешки носками сапог? Желание раз и навсегда избавить себя от этого наглеца, что постоянно, как по волшебству, вырастал у него на пути, сменилось желанием превзойти достойного противника. Рошфор не ошибся – игра будет интересной.       Первым со своим соперником разобрался Арамис так, как будто досадное недоразумение – необходимость драться – оторвало его от более важного занятия. Воспользовался первой же неточностью, едва заметной смазанностью движения – и вот соперник уже на земле, зажимает рукой рану на бедре, а острие шпаги Арамиса направлено в грудь почти равнодушно. Почти. Д'Артаньян, имей он возможность отвлечься, ухмыльнулся бы в усы и подмигнул бы другу, одновременно отдавая дань мастерству, и давая понять, что самолюбование за маской безразличия от него не скрыть. Но д’Артаньян сейчас был слишком занят. Поверженный гвардеец признал себя побежденным. Арамис отошел к стене и превратился в наблюдателя.       Атос был Атосом, за него можно было не переживать. Его бой все еще продолжался только потому, что он не хотел ранить противника и ждал подходящего момента, чтобы его обезоружить. Вот где нашлось место истинной невозмутимости. Менее опытный или, возможно, менее талантливый противник начал делать ошибки, и тут же шелест стали о сталь на пару секунд предвосхитил появление сверкающей в воздухе дуги. Шпага отлетела на несколько шагов. Атос счел поединок оконченным, возражений не последовало, Атос подошел к Арамису, чье внимание к этому моменту было приковано только к оставшейся паре сражающихся.       – Атос, скажите-ка, а что это мы сейчас с вами наблюдаем? – спустя какое-то время Арамис отчаялся разгадать загадку самостоятельно. Бой, безусловно, был интересным. Но каждый из его участников уже не раз имел возможность его закончить. И трудно было поверить, что д’Артаньян, например, не заметил, как опасно отклонилась шпага Рошфора при атаке, открывая путь для смертоносного укола. А Рошфор – случайно не воспользовался тем, как оступился д’Артаньян на скользкой земле.       – Не знаю, Арамис. Но мне это что-то неуловимо напоминает, – Атос улыбнулся своим воспоминаниям. Той улыбкой, которая так редко последнее время появлялась одновременно и на губах его, и в глазах.       – Черт возьми, как бы наш друг не поплатился за такую любовь к искусству. Рошфор – опасный противник.       – Да, думаю, именно в этом и причина того, что мы все еще тут. Но вы правы, Арамис, эта игра опасна. И я очень рассчитываю на благоразумие д’Артаньяна.       В этот момент Рошфор провел хитрую атаку, дождавшись момента, когда д’Артаньян окажется лицом к солнцу. Будь противником графа человек, чуть больше уважающий теорию и чуть меньше полагающийся на интуицию, поединок окончился бы победой Рошфора в этот самый момент. Но д’Артаньян совершил почти невозможный отскок в сторону, противоположную той, куда увела бы его общепринятая логика боя. Рука гасконца воспользовалась замешательством обоих дуэлянтов, и клинок пронзил плечо Рошфора.       Д’Артаньян поднял шпагу и отошел на шаг назад. Рошфор опустил свою и тяжело привалился к стене.       – Черт возьми, шевалье, почему мы не делали этого раньше?