Серебряный пёс

Инид замерла у стола Ксавье, во все глаза глядя на его рисунки. Уэнсдей тоже бросила на коллаж любопытный взгляд. В целом, ничего нового там не было. Те же сирены и оборотни, те же хайды в слегка других ракурсах и техниках рисования. — Мы можем поговорить? — неуверенно спросил Ксавье, засовывая руки в карманы. Уэнсдей смерила его оценивающим взглядом. Она всё ещё на него сердилась. — Зависит от того, что ты хочешь мне сказать, — ответила она, слегка прищурившись. Инид вдруг всхлипнула, и всё внимание Уэнсдей снова вернулось к ней. — Я не понимаю… — пробормотала её подруга, натягивая рукава на пальцы, как она всегда делала, когда нервничала. — Откуда ты… Почему ты рисуешь такое? Ксавье тяжело вздохнул, чуть поджимая губы и складывая руки на груди. Уэнсдей почувствовала лёгкую неловкость. Наверное, ей не стоило приводить Инид в его мастерскую. Для многих из них способности были чем-то слишком личным, чтобы так просто делиться с другими подробностями своих умений. А она практически вывернула какую-то часть души Ксавье перед Инид наизнанку. — И почему оборотни на твоих рисунках будто… одичавшие? — Инид снова всхлипнула. — Это что, обязательно должно случиться? — Или уже случилось, — сказала Уэнсдей ровным тоном, надеясь, что это слегка успокоит подругу. Плечи Инид затряслись, и она протянула руку к одному из оскалившихся волков. — Значит, это может быть Тедди? — спросила она дрожащим голосом, и её лицо снова скривилось в страдании. Ксавье вопросительно поднял брови, глядя на Уэнсдей, но ей было некогда распинаться перед ним, объясняя ситуацию. Она подошла к Инид, развернула её к себе и, чуть сжимая плечи, прямым и твёрдым взглядом посмотрела ей в глаза, в которых снова плескались слёзы. — Пойдём, Инид, — она старалась звучать как можно более успокаивающе. — То, что уже произошло, точно не изменится. Но мы можем повлиять на то, что ещё не случилось. Ксавье было открыл рот, чтобы что-то сказать, но прямо сейчас Инид нуждалась в ней гораздо больше. По крайней мере, даже если его и тревожила их ссора, Ксавье не выглядел настолько же убитым горем. — Мы поговорим позже, — сказала ему Уэнсдей бесстрастным тоном. Она повела Инид в их спальню, намереваясь в кои-то веки побыть хорошим другом и попытаться поддержать её. Хоть Уэнсдей не очень умела утешать, но, наверное, это не должно быть слишком сложным? Люди же занимались таким постоянно — становились опорой для своих друзей. Сначала Инид долго плакала, и Уэнсдей вместе с Вещью сидели у постели, поглаживая подругу по плечу и поднося воду с бумажными платками. Не вдаваясь в подробности, Уэнсдей рассказала о своих подозрениях насчёт нападений оборотней. Если только ей удастся раздобыть улики, указывающие на то, что они калечили норми не по собственной воле, Тедди бы оправдали. С конца прошлого века в их стране действовал закон, по которому изгои не несли ответственности за поступки, совершаемые под чужим влиянием, и которые они не могли полностью контролировать из-за уязвимости, заложенной их же природой. Если в ходе такого дела защита могла доказать в суде, что изгой больше не являлся опасным для общества, его признавали невиновным и отпускали на свободу. Наверное, именно на это и надеялся шериф Галпин — что все преступления Тайлера удастся спихнуть на Лорел Гейтс. Непонятно только, почему в таком случае он так и не удосужился провести нормальное расследование, раскрыв её личность и обвинив её во всех грехах. Когда слёзы ближе к вечеру кончились, Инид попросила разрешения включить музыку. Уэнсдей терпеливо слушала тоскливые попсовые завывания, от которых ей хотелось пойти в ванную и вернуть наружу то единственное, что побывало у неё в желудке за сегодняшний день — кофе и сэндвич из Флюгера. А потом у Инид появилось желание завязать откровенный разговор. — Расскажешь, что случилось у вас с Ксавье? — спросила она тихим голосом. — Почему вы всё-таки поругались? — Вижу, тебе стало гораздо лучше, — Уэнсдей хмыкнула. — Раз желание посплетничать вернулось. Инид слабо улыбнулась. — Ну, если ты опять откажешься отвечать, я могу снова включить музыку, — сказала она. — Ах ты мелкая шантажистка! — возмутилась Уэнсдей, но её губы изогнула ответная улыбка. Она была рада, что Инид понемногу приходила в себя. Даже если это означало, что её теперь подвергнут дружескому допросу. — И ты меня любишь именно такой! — заявила Инид со слегка опухшими, но сверкающими от любопытства глазами, садясь в собственной постели. — Чем вы там таким занимались ночью, когда ты притащилась в спальню почти под утро? — Я просто уснула. Признаться в этом было чудовищной ошибкой, но Уэнсдей поняла это слишком поздно. Брови Инид недоверчиво взвились вверх, а потом она внезапно расхохоталась. — Серьёзно? — она почти захлёбывалась смехом. — Уснула рядом с Ксавье? Боже, да это звучит интимнее, чем если бы вы просто переспали! Уэнсдей вспыхнула от смущения, опуская взгляд в пол. — Это получилось случайно, — недовольно пробурчала она. — Не закапывай себя ещё больше, Уэнсдей, — Инид продолжала хихикать. — Даже мы с Аяксом не дошли до подобной близости. Уэнсдей нахмурилась и скрестила руки на груди. Всё это было просто унизительно! — А что вы делали перед тем, как ты уснула? Я хочу знать абсолютно всё! Во всех подробностях! Вещь, сидевший на одеяле в ногах Инид, выгнулся, как рассерженная кошка, и она снова покатилась от смеха. — Да уж, девчачьи сплетни не для нежных мужских ушей! Вещь спрыгнул с кровати и, сердито стуча пальцами по полу, направился к двери. Он остановился перед ней и повернулся к Уэнсдей. — Не желаю этого слышать! — пробарабанил он. — Мы ничего такого не делали, — возразила Уэнсдей, но Инид уже встала с постели. Она открыла дверь и выпустила Вещь наружу. — Не понимаю, он всегда был таким жутким сплетником, — пробормотала Уэнсдей. — О, ну он же, наверное, знает тебя с самого детства, — Инид улыбнулась, возвращаясь на место. — Мне бы тоже было неловко слушать такие подробности личной жизни моих братьев. — Нет никаких подробностей, — Уэнсдей посмотрела на подругу исподлобья. — Мы просто поговорили, а потом уснули. Всё! — Просто поговорили, как в прошлый раз, когда ты после «разговора» две недели не выходила из комнаты? Уэнсдей закатила глаза. — Может, ещё будешь заливать, что вы не целовались? — снова захихикала Инид. — Целовались. Довольна? Она передумала. Лучше б они продолжали слушать ту невыносимую тягомотину, которую Инид называла музыкой. — И до какой базы вы дошли, пока «просто разговаривали»? Уэнсдей непонимающе уставилась на подругу. — Ну, например, он видел твою грудь? — пояснила она. Уэнсдей почувствовала, что её щеки практически запылали, а Инид снова расхохоталась. — Ладно, прости, — сказала она, немного успокоившись. — Я тебя просто дразню. Вы же только неделю вместе. Хотя мы с Аяксом дошли до второй базы на третий день после поцелуев. Уэнсдей моргнула. Во-первых, она всё ещё не понимала эвфемизмов, которые использовала Инид. Во-вторых, совершенно не хотела знать никаких подробностей личной жизни подруги. — Лучше расскажи, из-за чего вы поссорились. Уэнсдей даже не знала, что из этого было лучше. И если бы это был обычный день с повседневной надоедливой болтовнёй Инид, она вряд ли бы ей ответила. Но Уэнсдей не хотелось, чтобы её подруга снова вспомнила о брате и принялась страдать. — Я сказала, что хочу увидеться с Тайлером. Ксавье это не понравилось. А мне не нравится, когда кто-либо указывает, что мне следует делать. Инид вытаращилась на неё в полном изумлении. — Зачем тебе понадобилось видеться с Тайлером? — Это нужно для расследования. Инид покачала головой, всплёскивая руками. — А ты сама вот так спокойно смотрела бы, как Ксавье отправляется на встречу со своей бывшей, если бы была на его месте? — Это абсолютно не то же самое, Инид, — Уэнсдей недовольно скривила губы. — Он не мой бывший, а мой подозреваемый. Инид глубоко вздохнула. На её лице появилось смиренное терпеливое выражение, словно она собиралась объяснять ребёнку какую-нибудь банальщину вроде того, что для получения настоящей искры в розетку стоит заталкивать металлические спицы, а не деревянные лучинки. — Порой я забываю, что ты иногда не видишь дальше собственного носа, — пробормотала Инид. — Извини, что напоминаю, но давай пройдёмся по событиям предыдущего семестра по пунктам. Во-первых, — она принялась загибать пальцы: — Ксавье подбивал к тебе клинья едва ли не с первого твоего дня в школе, но ты выбрала Тайлера. Во-вторых, ты позвала Ксавье на бал, потом вы повздорили, и ты пришла с Галпином. И весьма весело проводила с ним время прямо на глазах Ксавье. В-третьих, Тайлер подставил Ксавье, что грозило ему пожизненным сроком. И ты этому поспособствовала, между прочим. В-четвертых, пока Ксавье сидел за решёткой, ты отправилась целоваться с Галпином. И бросила это Ксавье прямо в лицо. Уэнсдей нахмурилась. В изложении Инид это звучало гораздо хуже, чем в её голове. — Аякс говорил, что последнее буквально убило его! Но Ксавье всё равно притащился спасать тебя, как только у него появилась такая возможность. А теперь ты заявила ему, что собираешься встретиться с Галпином! Как думаешь, что он чувствует? — Ревность? — предположила Уэнсдей. Инид покачала головой с таким видом, словно она была абсолютно безнадёжна. — Думаю, что это тоже, конечно. Но не только. Он чувствует себя преданным, Уэнсдей! Вы только начали встречаться, а ты снова собралась бежать к Галпину ради какой-то призрачной возможности что-то разузнать. Уэнсдей задумалась. Это звучало достаточно логично. — И я уже не говорю о том, что эти двое и до твоего появления не очень-то ладили. Ты же знаешь, что Ксавье лежал в больнице с сотрясением после их стычки почти полтора года назад? Нет, она этого не знала. Тогда, на балу, Ксавье сказал лишь, что Тайлер уничтожил его фреску. Он ничего не говорил ей про драку. Хотя, конечно, Уэнсдей догадывалась о чём-то подобном. Она вдруг ощутила невероятный прилив ненависти к Галпину — уже не за себя, а за Ксавье. И как ему только в голову пришло после всего этого жалеть ещё и папашу Тайлера?

***

Когда Инид, наконец, вымоталась и заснула, Уэнсдей чувствовала себя так, словно её несколько циклов подряд прокрутили в центрифуге. Она рухнула в постель совершенно обессиленной, с ужасом думая, что завтра ей предстоит снова проделывать то же самое. Но в воскресенье утром Инид проснулась гораздо более бодрой, чем можно было ожидать. Она поблагодарила Уэнсдей за поддержку, наскоро собралась и куда-то убежала. Возможно, она хотела помириться с Аяксом? Раз уж комната была в её распоряжении, Уэнсдей собиралась воспользоваться этим в полной мере. Она позавтракала в самую рань после открытия столовой, когда все остальные студенты ещё высыпались в воскресное утро. Потом, не теряя времени, Уэнсдей уселась за печатную машинку, рядом с которой всё ещё стоял букет от Ксавье. Она потрогала гладкий лепесток чёрной каллы и задумчиво улыбнулась. Пару часов Уэнсдей сидела, прописывая действительно увлекательную детективную линию, в которой Вайпер спасала из лап похитителей своего лучшего друга, появившегося у неё в конце предыдущей книги. Когда на листе отпечаталась последняя точка новой главы, Уэнсдей почти с восторгом вытащила его и положила ко всем остальным. Наконец-то к ней вернулось вдохновение! Она позвала Вещь и с его помощью вытащила виолончель на балкон. Вчера вечером на улице был просто восхитительный ледяной дождь, а сегодня небо затянуло мрачными облаками. Просто изумительная погода! Загадки и тайны, которые сгущались вокруг, которые Уэнсдей практически могла пощупать руками, будоражили её. Заставляли её сердце биться быстрее. Она уселась на стул, бережно прижимая к себе музыкальный инструмент, и принялась играть. Пальцы сами собой встали на гриф, зажимая струны, и смычок ударил по ним, извлекая из виолончели первые ноты той самой сюиты Баха, которую Ксавье включал на повторе, когда устраивал их свидание. Музыка разлилась в воздухе, наполняя весь школьный двор нежным гулом, словно предвосхищавшим наступление весны с её дождями и раскисшей от влаги землёй. Уэнсдей казалось, словно мелодия звучит не просто из-за вибрации струн, а исходит откуда-то изнутри неё. Она закрыла глаза, и её пальцы ускорились, дойдя до окончания композиции. Уэнсдей не хотелось играть что-то другое. И, честно говоря, она желала разделить с кем-нибудь это мгновение. С кем-то, кто был бы способен понять всю красоту музыки, переливающейся в воздухе. Она вдруг поняла: ей жаль, что Ксавье не было рядом. После вчерашнего разговора с Инид она больше не могла на него злиться. Не открывая глаз, Уэнсдей начала играть заново и повторяла одинаковые движения снова и снова, и снова. Когда она занесла смычок над струнами, чтобы начать ту же мелодию, кажется, в седьмой раз подряд, она почувствовала, что кто-то на неё смотрит, и распахнула глаза. Ксавье стоял сбоку, облокотившись спиной на каменные перила и наблюдая за ней с благоговейным выражением лица. Он смущённо улыбнулся, когда понял, что она заметила его присутствие. — Как Инид? — спросил он. — Аякс рассказал, что произошло с её братом. — Нормально, — ответила Уэнсдей, чуть нахмурившись. — Вчера у неё был тяжёлый день, но сегодня ей немного легче. — Ты очень здорово играешь, — Ксавье оттянул карманы пальто, в которые были засунуты его руки. — Вблизи это выглядит ещё более потрясающе. Уэнсдей внимательно посмотрела на него. — Больше ты ничего не хочешь сказать? — Я не собираюсь извиняться за то, что переживаю за тебя, — Ксавье слегка поджал губы. — Но прости за те слова, что я использовал, выражая свои чувства. Наверное, меня слегка занесло. — Слегка? — Уэнсдей выгнула бровь. — Может, чуть больше, чем слегка, — Ксавье вздохнул. — Мне не стоило вспоминать подробности ваших взаимоотношений с Галпином. И не стоило говорить, что ты не умеешь распознавать ложь. Прости. Уэнсдей наблюдала за ним прямым немигающим взглядом. Ему было вовсе не просто извиняться, но он всё равно нашёл в себе силы сказать это. — Мне тоже следовало выражаться чуть мягче, — выдавила она из себя, вставая со стула и прислоняя к нему виолончель. — Инид помогла мне понять, что ты чувствовал, и… Я этого не хотела. Ксавье смотрел на неё изумлённым взглядом, приоткрыв рот от удивления. А потом он подошёл к ней и, улыбаясь, стиснул в крепких объятьях. — Ты… Я… — он хмыкнул и покачал головой. — Я даже не знаю, что сказать. — Я бы хотела, чтобы ты мне доверял, — сказала Уэнсдей, задирая голову кверху и глядя Ксавье в глаза. — Ты мне доверяешь? — Конечно. — Я не могу обещать, что не поеду к Галпину, — заявила она. — Но я обещаю, что если я соберусь на встречу с ним, то предупрежу тебя. Договорились? Ксавье немного нахмурился, но всё же кивнул. А потом наклонился и мягко захватил её губы своими. Уэнсдей с готовностью ответила на его поцелуй.

***

Полторы недели Уэнсдей наводила справки о пропавших в Джерико людях. Они не имели между собой ничего общего кроме того, что все в неудачное время отправились в лес и не вернулись. Кто-то из них был в походе, как та самая первая семейная пара. Кто-то просто прогуливался. Кто-то пересекал лес, передвигаясь пешком до пригорода. Все они пропали ближе к Джерико — на другой стороне реки, противоположной Невермору. Возможно, это тоже немного защищало школу от прямых обвинений. Но слухов всё равно было предостаточно. В прессе печатали материалы о всплеске агрессии среди оборотней, и все с ужасом ожидали следующего полнолуния, которое должно было наступить чуть больше чем через неделю. Уэнсдей часто замечала, как Инид с нахмуренным и озабоченным выражением лица нервно барабанила ногой, о чём-то задумавшись. Это было не самое привычное состояние для её подруги. Изначально Уэнсдей старалась не обсуждать своё расследование с Ксавье, опасаясь снова навредить ему. Но он сам постоянно возвращался к этой теме, говоря о своих видениях или рассуждая о том, что она успела разболтать ему прежде. Когда дело дошло до расследовательской доски, она, наконец, смирилась и разместила её прямо в его студии, чтобы не нервировать ещё больше Инид или Юджина, который всё ещё оставался грустным и неразговорчивым. Часть рисунков Ксавье со стены перекочевали на доску, расположившись рядом с фотографиями пропавших в лесу людей. Он также нарисовал схематичный портрет Кумико, который Уэнсдей прикрепила рядом со всеми остальными. Родители Кумико забрали дочь куда-то поближе к дому, в другой штат, как только её разрешили перевозить. Слухи, которые принесла Инид, говорили, что они опасались повторного нападения с целью убрать ненужного свидетеля. Достаточно разумно с их стороны. Насколько Уэнсдей знала, Кумико всё ещё не приходила в сознание, но прогнозы врачей были вполне благоприятны. Ксавье, который фактически спас девчонке жизнь, вызвав скорую и зажимая до её приезда раны на шее и затылке Кумико, был очень рад, что она выжила. Уэнсдей же лишь закатывала на это глаза. Гораздо интересней был тот факт, что хайд, напавший на неё, не завершил начатое. Словно что-то помешало ему… Но что? Уэнсдей чувствовала смутное беспокойство из-за того, что настолько глубоко посвящала Ксавье в свои далеко не самые безопасные дела. Она так и не сказала ему о матери Бьянки, но подозревала, что рано или поздно он и сам придёт к ней с этой информацией. После той ночи, когда она уснула с ним рядом, видения Ксавье будто прорвали какой-то барьер, наполняя его сны лавиной смутных образов и картинок. Они с Ксавье проводили довольно много времени рядом друг с другом, и его постоянное присутствие неожиданно быстро стало настолько привычным для Уэнсдей, будто они были вместе долгие месяцы или даже годы, а не ничтожные две с половиной недели. Она часто ловила себя на том, что слегка улыбается просто потому, что Ксавье находился возле неё, чем бы они ни занимались: рассматривали доску, гуляли в окрестностях Невермора, упражнялись в стрельбе из лука (Ксавье был абсолютно безнадёжен!), обедали в столовой, наблюдали друг за другом — она за его рисованием, а он за её игрой на виолончели, — медитировали по той самой книге или целовались. Ксавье явно опасался давить на неё и не распускал руки, но всё же их поцелуи стали менее сдержанными. Иногда они были нежными, иногда более жадными и страстными — и Уэнсдей каждый раз чувствовала, как внутри неё одновременно бушует пожар, в котором она желала сгореть без остатка, и разверзается бездна, в которую ей хотелось нырнуть с головой. С каждым новым поцелуем, с каждым новым прикосновением Уэнсдей всё отчётливей понимала, что не сможет долго довольствоваться только этими совершенно невинными действиями Ксавье. Её терпение, подпитываемое некоторой толикой смущения, которое она всё ещё иногда ощущала, стремительно истекало. Она всегда любила исследовать собственные пределы — хотя раньше её эксперименты были направлены на расширение болевого порога, а не плотского удовольствия. Но теперь, когда Ксавье нежно проводил пальцами по её шее или ключицам, она всё чаще задумывалась, как бы ощущались более грубые прикосновения или его губы, или если бы он прикусил её тонкую кожу. Или хотя бы пониже стянул ткань кофты с её плеча. От одних только мыслях об этом она чувствовала ни с чем не сравнимую дрожь где-то в районе солнечного сплетения. Пока ещё Уэнсдей позволяла Ксавье сохранять его неспешный темп, но она не была уверена, сколько ещё готова ждать, когда он осмелеет и продвинется хоть куда-нибудь самостоятельно без её инициативы. Но сколь бы ни был для Уэнсдей приятен и желаем физический аспект их близости, к счастью, они с Ксавье всё-таки не превращались в её родителей, способных забыть обо всём на свете, включая уместность их собственных действий. Это её немного успокаивало. Позволяло найти прежнюю себя в водовороте абсолютно новых эмоций и ощущений, которым она часто не могла даже подобрать названия. Иногда Ксавье был чрезмерно болтлив, рассказывая такие подробности своей жизни, которые Уэнсдей бы на его месте умолчала, посчитав слишком личными. Часто он говорил о матери, рассказывая, что именно она научила его рисовать, или что-то ещё о своём детстве, когда она не была больна, а его отец был не настолько популярен и проводил гораздо больше времени с семьёй. Однажды, когда Уэнсдей сидела в его студии, удобно расположившись с книгой на стуле, оставшемся тут после их свидания, а Ксавье рисовал очередную картину из тех, что шли на продажу и которые он сам презрительно называл мазнёй, он внезапно оторвался от холста и задумчиво произнёс: — Думаю, ты бы очень понравилась моей матери. Она любила интересные лица. Уэнсдей отложила свою книгу и нахмурилась. — Интересные лица? — немного удивлённо переспросила она. — Да, — Ксавье улыбнулся. — Она ведь тоже была художницей. Это был странный комплимент. Уэнсдей не знала, как реагировать, когда хвалили её внешние данные. Она предпочла бы, чтобы люди оценивали по достоинству её умственные способности или умения и таланты, а не просто привлекательную физическую оболочку. — И чем же моё лицо интересно? — спросила Уэнсдей, слегка кривя губы. — Многим оно показалось бы холодным и безэмоциональным, но на самом деле это только маска. Толстый слой неподвижного льда, под которым океан — столь глубокий, что по сравнению с ним эта внешняя застывшая оболочка практически незначительна. Но чтобы это понять, нужно правильно смотреть. Большинство об этом никогда не узнает. Иногда Ксавье выражался слишком уж цветисто и поэтично. Уэнсдей моргнула и снова уткнулась в книгу, стараясь скрыть собственное смущение. Делая комплимент её внешности, Ксавье на самом деле заглядывал куда-то в самую глубь её души и видел её суть так чётко и ясно, словно для его зрения вообще не существовало никаких преград.

***

Иногда Уэнсдей казалось, что состояние Юджина становилось лучше, иногда — хуже. Но в первый весенний день, когда она пришла к ульям проведать друга, он был как-то особенно подавлен. Сначала Уэнсдей попыталась отвлечь его их обычными хлопотами, которых с приближением пробуждения пчёл становилось всё больше, но Юджин продолжал сидеть на месте и практически ни на что не реагировал. Последний раз она видела его таким в тот самый день, когда они с Ксавье начали их… не просто дружеские отношения. Уэнсдей отложила банку с подкормкой — в любом случае прямым взаимодействием со спящими пчёлами обычно занимался Юджин, — а потом присела перед ним на корточки и попыталась заглянуть в глаза. — Может, ты всё-таки расскажешь, что случилось? — спросила она. Юджин покачал головой. Он зажмурился и скривился, будто изо всех сил сдерживал слёзы. Как она могла уговорить его? Юджин каждый раз отвергал её предложения помощи. Может, стоит попробовать что-то новое? — Иногда становится легче, когда ты делишься с другом своими проблемами, — неуверенно пробормотала Уэнсдей. Это было немного глупо. Но, кажется, именно так утверждала Инид… Юджин распахнул тёмные печальные глаза и посмотрел на неё долгим взглядом. Уголки его губ задрожали, и он судорожно вздохнул. А потом всё-таки заговорил тихим, почти неслышным голосом. — В прошлом году, когда мисс Торнхилл… то есть Гейтс… В общем, когда она погибла, — его глаза заблестели от непролитых слёз. — Я хотел защитить тебя и Инид. Но я не думал, что стану убийцей. — Ты не убивал Лорел, — Уэнсдей нахмурилась. — Она умерла от анафилактического шока. Это то же самое. Я же натравил на неё пчёл. Я убийца! Слёзы уже вовсю текли по его щекам, и Юджин, сняв очки, принялся тереть глаза. Он достал из кармана платок и громко высморкался. Вряд ли, если она скажет ему, что Лорел заслужила такого исхода, это чем-то поможет. — Юджин, ты не убийца, — Уэнсдей постаралась, чтобы её голос звучал сочувственно. Она попыталась обратиться к логике, чтобы утешить его. — Ты не мог знать, что у неё аллергия. Ты пытался защитить своих друзей. Это не плохой поступок. Юджин едва сдерживал рыдания. — Пчёлы, которые её укусили, тоже умерли. Несколько сотен. Я устроил настоящий геноцид. Теперь-то всё встало на свои места. Пчёлы были для Юджина как дети, а Уэнсдей даже не подумала о том, каким горем для него была гибель такого количества его маленьких подопечных. Ей и вовсе прежде не приходила в голову мысль о том, что пчёлы умерли, оставив ядовитые жала в теле ненавистной Лорел Гейтс. Она потрясённо смотрела на Юджина, спрятавшего лицо в ладони, вздрагивающего всем телом, и, пожалуй, впервые в жизни понятия не имела, что ей делать. Она вспомнила, как Пагсли на каникулах плакал у неё на плече. И как Инид совсем недавно судорожно стискивала Аякса в попытке успокоиться. Ей было не понять этого, но люди в таком состоянии обычно искали утешения и тепла. Глубоко вздохнув, Уэнсдей осторожно притянула Юджина в объятья. Он мгновенно уткнулся лицом в её грудь, сотрясаясь от сокрушительных рыданий. Когда-то Уэнсдей думала, что никогда не будет испытывать угрызений совести. Видимо, она ошибалась. Она уже испытывала это, когда Ксавье попал в участок после ранения Кумико. И теперь это жуткое ощущение вернулось снова. Что-то противно ворочалось у неё в груди, вызывая отнюдь не приятные чувства. Это она была виновата в том, что случилось. Юджин пострадал, защищая её. Потому что она сама не справилась. Она не должна впутывать своих друзей в неприятности.

***

В очередной субботний выходной, когда почти все студенты Невермора уехали в Джерико, они с Ксавье по своему обыкновению остались на территории школы. После завтрака они отправились в сторону его студии, намереваясь прогуляться вдоль реки перед тем, как снова заняться совместной медитацией. Первые весенние деньки выдались отвратительно солнечными, и Уэнсдей с нетерпением ожидала дождей. Хотя, конечно, чёрная, слегка чавкающая под ногами земля, проглядывающая тут и там из-под сильно истаявшего снега, немного скрашивала пейзаж. Они остановились у кромки реки, лёд на которой стал серым и рыхлым. Ксавье стоял совсем близко — рукава их пальто слегка касались друг друга, — но он не брал её за руку и тем более не обнимал. Уэнсдей предпочитала, чтобы любые физические контакты между ними происходили за плотно закрытыми дверями или, на крайний случай, где-нибудь в глубине леса, или ещё в каком-то отдалённом от людей месте, даже если рядом, как сейчас, никого не было. И Ксавье прекрасно знал это. — Инид показала твоё интервью на телефоне. «Шериф Галпин слишком торопился, проводя расследование», — передразнила Уэнсдей, качая головой. — Ты, как обычно, чересчур мягок. Ксавье усмехнулся. — По-твоему, мягкость — это недостаток? — спросил он. — Скорее уязвимость, — поправила она. — Шериф заслуживал гораздо более резких определений своих действий. — Ну, с этим вполне справился мой отец, — Ксавье недовольно скривился. — Но я не считаю мягкость уязвимостью. Скорее наоборот, своим преимуществом. Уэнсдей внимательно посмотрела на него исподлобья. Ксавье что, совсем не понимал, в каком мире они живут? В какой вообще вселенной мягкость могла быть чьей-либо сильной стороной? Ответный взгляд Ксавье был полон лукавства. Он смотрел на неё, едва сдерживая довольную улыбку. Смотрел так, будто мог читать её мысли, и у него были весомые аргументы против её суждений. — Очевидно, ты думаешь, что я не прав? — спросил он, кривя губы ещё больше и щурясь то ли от солнца, то ли от удовольствия. Уэнсдей нахмурилась. Как же её порой раздражали эти усмешки! — Ты определенно не прав, — отрезала она. — И это не просто моё мнение. Это факт. Широкая счастливая улыбка расцвела на его лице. — Знаешь, я считаю то, что ты согласилась стать моей девушкой, одним из своих главных достижений. Уэнсдей громко фыркнула, хотя в её груди разлилось тягучее, словно мёд, тёплое чувство. Он действительно назвал её своей девушкой? Походило на какой-то официальный статус, который они никогда прежде не обсуждали. — При чём тут вообще это? — пробурчала она, отворачиваясь к реке, чтобы Ксавье не заметил изменившегося выражения её лица. — При том, что не используй я мягкость, вряд ли бы ты сейчас стояла рядом со мной. Кажется, в прошлом году я был более настойчив, и тебе это не слишком-то понравилось. Уэнсдей задумалась. В его словах было рациональное зерно, но она не была готова так легко сдать позиции. — В прошлом году я думала, что ты бродишь по лесу и убиваешь людей, подвернувшихся тебе под руку. — Ладно, — легко согласился Ксавье. — Но ты бы точно сбежала, если бы я в первый же день после каникул проявил настойчивость и попробовал заикнуться о чём-то подобном. Будешь спорить? Уэнсдей посмотрела на него, чуть сжимая губы. — Признай, что тебе это нравится, — усмешка на его лице стала ещё более озорной и самодовольной. — Нравится моя «мягкость». — Она невероятно раздражает, — заявила Уэнсдей. Ксавье рассмеялся, кажется, не слишком-то веря её словам. По правде говоря, она и сама уже не была в них настолько уверена. — Пойдём, нас ждёт увлекательный мир видений, — позвал он, поворачиваясь назад к мастерской. Уэнсдей скривилась. Эта глупая брошюра по медитациям, рекомендации которой она всё ещё пыталась выполнить, неимоверно её бесила. Пожалуй, никогда прежде она не чувствовала себя такой же бесполезной неумехой, как во время занятий по этой идиотской книжке! Пока она снимала пальто и включала обогреватель, Ксавье застилал пол, как всегда делал это, чтобы ей было не холодно на нём сидеть. Уэнсдей уже почти ощущала кисловато-горький привкус неудачи на языке при виде этих тошнотворно-пушистых одеял. В течение последних двух недель они сидели на них уже около десятка раз, и ни один не закончился ничем толковым. Ксавье опустился на пол и похлопал ладонью рядом с собой. Уэнсдей уже заранее чувствовала, что сегодня у неё снова ничего не получится, и из-за этого ей хотелось противоречить просто так, назло. Спорить ради спора. — Ненавижу эти одеяла, — подойдя ближе, пробурчала она. — Лучше бы мы сидели на голом полу. — Пол холодный, — Ксавье пожал плечами. Когда дело доходило до этих лишённых всякого смысла медитаций, он неизменно становился чересчур дипломатичным. — Чем тебе не угодили одеяла? — Они слишком мягкие! — огрызнулась Уэнсдей, стоя у самого края, всё ещё не снимая грязной обуви. — Будто утопаешь в чёртовом облаке! Ксавье издал абсолютно неуместный смешок, а потом потянулся к ней, нежно обхватив её голень чуть выше лодыжки, и расстегнул молнию на её правом ботинке. Уэнсдей вздрогнула от его прикосновения. Она почувствовала, как что-то внизу её живота сжалось, предвкушая, как бы ощущались его пальцы, если бы Ксавье провёл ими вверх по её ноге, забираясь под штанину брюк. Но Ксавье слишком быстро отпустил её и взялся за ботинок, стаскивая его. Он также освободил её и от второго, и Уэнсдей, обречённо вздохнув, всё-таки опустилась рядом с ним. — Значит, тебя раздражает не моя мягкость, а мягкость как явление? — поддразнил её Ксавье, снова улыбаясь. Уэнсдей сердито на него посмотрела. — Серьёзно, Ксавье? Хочешь сделать эти бессмысленные занятия ещё более невыносимыми? Это отнюдь не испортило его беспричинно смешливого настроения. — Вообще я думал о том, что мы могли бы попробовать зайти немного с другой стороны, — сказал он, всё так же безмятежно улыбаясь. — Вместо «расслабления и напряжения чувств» попробуем «очищение мыслей и концентрацию эмоций»? — Уэнсдей скептически поджала губы. — В этой бестолковой книге одно предложение хуже и абсурднее другого. Ксавье потянулся к ней и взял её руки в свои, ласково поглаживая её ладони пальцами. Иногда Уэнсдей казалось, что он никак не может удовлетворить тактильный голод. Хотя вроде бы настолько часто и много он прикасался только к ней. — Нет, я хотел предложить тебе переместить внимание с эмоций на что-то более осязаемое. Уэнсдей непонимающе нахмурилась. — Как думаешь, ты можешь попробовать просто расслабить тело? Полностью, без всяких концентраций, будто собираешься уснуть. — Наверное, — она сомневалась, что это хоть чем-то поможет. Ксавье облокотился на деревянный стеллаж и потянул её за собой. — Иди сюда, — позвал он, усаживая Уэнсдей спиной к себе и притягивая её в объятья. Уэнсдей придвинулась ближе, устраиваясь поудобнее между его ног, почти ложась на Ксавье и укладывая затылок на его плечо. Она взглянула на него, слегка запрокидывая голову и вопросительно выгибая бровь. Ксавье смотрел на неё сверху вниз, ласково улыбаясь. Его волосы были забраны, и Уэнсдей это не очень нравилось. — А теперь закрой глаза и попробуй расслабиться, — сказал Ксавье. Она подчинилась, смежив веки и утыкаясь головой в его шею, и постаралась дышать глубже и ровнее, словно и в самом деле пыталась заснуть. На этот раз Ксавье молчал, не пытаясь зачитывать никаких инструкций. Он обнимал её, словно оборачивая собою в живой кокон, всё ещё держа её руки в своих расслабленных ладонях. Его дыхание, слегка шевелившее её чёлку, было медленным, мерным, успокаивающим. Уэнсдей сосредоточилась на нём, синхронизируя с ним свои вдохи и выдохи. Спустя минут десять, когда она на самом деле, кажется, была готова провалиться в сон, чувствуя усыпляющее тепло, Ксавье внезапно практически неуловимо погладил её раскрытые ладони кончиками больших пальцев. Всё её разморённое и расслабленное тело будто пронзило от этого неожиданного, почти невесомого прикосновения. И тут Уэнсдей впервые почувствовала что-то. Её ладони действительно потеплели, как и обещала книга, а потом кожу слегка закололо. Это отдалённо походило на то, что она ощущала, когда к ней приходило видение и её будто бы било тысячевольтным разрядом тока. От удивления она ахнула и распахнула глаза. Ксавье внимательно наблюдал за ней с бесконечной нежностью во взгляде. Уэнсдей заглянула в его зелёные глаза и почувствовала, как её губы сами собой растягиваются в широкой счастливой улыбке. Восторг вскипал в её груди щекотными пузырьками, и она тихо и коротко рассмеялась, преисполненная ликованием от того, что у неё наконец-то что-то получилось. Взгляд Ксавье наполнился восхищением и гордостью. Он тоже счастливо засмеялся, крепче прижимая её к себе. — Сработало? — тихо прошептал он. У Уэнсдей не было слов, чтобы выразить ту благодарность, что она сейчас испытывала. Она развернулась в его объятьях, перекидывая свои ноги через его, и схватила Ксавье за шею, притягивая ближе. Их губы столкнулись, будто два разнополюсных магнита. Будто они оба только и ждали этого мгновения. Внутри Уэнсдей поднялся настолько сильный ураган желания, что она тихо застонала прямо в его рот. Её руки нащупали резинку, стягивающую волосы Ксавье, и она с силой сорвала её, распуская мягкие пряди, путаясь в них пальцами, сжимая и притягивая его ещё ближе. Ей было чертовски мало этого. Ей хотелось большего. Гораздо большего. Она выпутала одну руку из волос Ксавье и, не отрываясь от его губ, заскользила ладонью по его шее, чувствуя учащённый пульс под своими пальцами. Она нащупала воротник его рубашки и резко дёрнула на себя, расстёгивая сразу несколько пуговиц-кнопок. Она нырнула рукой под ткань, слегка царапая ногтями кожу на его плече. Ксавье с судорожным вздохом отстранился от её губ и отодвинулся от неё. Уэнсдей почти зарычала от нетерпения. Что на этот раз пришло в его бестолковую голову? Его глаза были темны от желания. Так какого чёрта он её отталкивал? — Подожди, давай сначала обсудим это, — сказал Ксавье слегка севшим голосом. — Что ты собираешься обсуждать? — она так сильно на него злилась. — Я совершенно не хочу сейчас разговаривать. — Мне нужно знать, что я могу, а что не могу делать, — серьёзно произнёс он. — Я не хочу, чтобы ты снова от меня сбежала, если я… — Ксавье прикусил губу, подбирая слова. — Если я перестараюсь. — Вот поэтому твоя мягкость настолько бесит, — заявила Уэнсдей, почти меча молнии. — Из-за неё ты слишком много думаешь! Ксавье покачал головой. — Уэнсдей, ты несправедлива. Если бы я действовал так, как мне хочется, наши отношения не продержались бы и пару дней. — Это ещё почему? — возмутилась она. — Потому что я знаю, что у тебя есть чёткие границы. Всегда были. Я очень сильно стараюсь их не переступать. И я хочу выяснить, где они сейчас находятся. Уэнсдей моргнула. Честно говоря, она боялась даже думать, как далеко она могла с ним зайти. Оставались ли они, эти воображаемые границы? Кажется, её неукротимое желание и долгое по её меркам ожидание абсолютно их стёрли. — Я не знаю, — раздражённо ответила она. — Тогда хотя бы пообещай, что скажешь словами, если я сделаю что-то не так, а не сломаешь мне, например, руку, чтобы потом ещё две недели от меня прятаться, — немного нахмурившись, попросил Ксавье. Уэнсдей торопливо кивнула. Ксавье немедленно подхватил её и опрокинул на спину, нависая сверху, а потом накрыл её губы требовательным поцелуем. Уэнсдей потянулась к нему, расстёгивая рубашку до конца и пробегаясь пальцами по его спине. Ксавье резко выдохнул, а потом опустился на пол сбоку от неё, потянув Уэнсдей на себя, одной рукой обхватывая её бедро и закидывая её ногу себе на пояс. Он разорвал их поцелуй, заставил её запрокинуть голову, слегка потянув за косы, и припал губами к шее. Пальцы Уэнсдей судорожно сжались, впиваясь в его кожу острыми ногтями. Она почувствовала, как его рука, легко поглаживая, забралась под водолазку, заскользила по её рёбрам, сместилась на спину и мягко надавила, привлекая её ближе. Её кофта задралась почти до груди, и Уэнсдей, выгнувшись в пояснице, прижалась животом к его обнажённой коже. Она балансировала почти что на краю помешательства от этих совершенно ни с чем не сравнимых ощущений. Она будто бы плыла по волнам, а внутри неё пульсирующими вспышками отзывалось каждое его прикосновение. Она застонала и потёрлась о его живот весьма недвусмысленным жестом. Кажется, она уже была настолько возбуждённой и мокрой, что Ксавье мог почувствовать это, даже не снимая с неё брюки. Он снова опрокинул её на спину, удерживая её руки над головой и крепко сжимая запястья. — Давай всё-таки не будем слишком уж торопиться, — сказал он с почти плотоядной усмешкой, от которой у Уэнсдей сжались все внутренности. Она сглотнула и отрывисто кивнула, прежде чем его губы снова прижались к её шее, проходясь по ней влажными поцелуями. Едва он выпустил её руки, Уэнсдей слегка оттолкнула его, торопливо стянула с себя абсолютно лишнюю сейчас кофту, и Ксавье внезапно замер, глядя куда-то в район её левой ключицы. Уэнсдей перевела затуманенный взгляд вниз и поняла, что он смотрит на небольшой округлый шрам, оставшийся у неё от стрелы. Он протянул к ней руку и ласково погладил изрядно побледневший рубец. — Я так и не поблагодарил тебя за то, что ты спасла мне жизнь, — пробормотал он. — Ты же тогда сделал мне подарок. Дыхание Уэнсдей было неровным, а мысли настолько путались, что она даже не бросила какой-нибудь язвительный комментарий о его странном выборе, нелепой попытке заманить её в эту технологическую паутину. — Но не сказал спасибо, — возразил Ксавье, заглядывая в её глаза с такой нежностью, что у Уэнсдей закружилась голова. Он наклонился и поцеловал отметину на её плече лёгким невесомым касанием губ. — Спасибо, Уэнсдей, — прошептал он. А потом снова припал к её коже, целуя ключицы, поглаживая её плечи и руки пальцами, прикасаясь ласкающими щекотными движениями. — Спасибо, — бормотал он каждый раз, отрываясь от неё. — Спасибо, что встала на пути той стрелы. Спасибо, что дала мне шанс. Спасибо, что позволила быть рядом. Спасибо, что сделала меня самым счастливым человеком на свете. Что-то между ними неуловимо изменилось. Уэнсдей теперь не хотелось немедленно сбросить с себя всю одежду. Больше всего она желала раствориться в необъяснимо приятном и почти незнакомом ей чувстве, от которого её сердце сжималось и пело, словно струны виолончели. Она забралась одной рукой под расстёгнутую рубашку, которая всё ещё болталась на его плечах, и с силой притянула Ксавье к себе, чувствуя приятную тяжесть его тела, а пальцами второй зарылась в его волосы, нежно перебирая их. Ксавье со вздохом опустился щекой на её грудь, прикрытую лишь тонким кружевом, и закрыл глаза, наслаждаясь её неожиданной лаской. — Я тоже за многое тебе благодарна, — почти неслышно проговорила Уэнсдей, чувствуя, как смущение затапливает её до самой маковки. Ксавье приподнялся на локте и посмотрел на неё таким взглядом… В нём было всё — вся палитра нежности, на которую только было способно его чрезмерно чувствительное сердце. Абсолютное, ничем не замутнённое счастье. И чистый, почти детский восторг. Он потянулся к ней и мягко поцеловал её губы. Кажется, теперь Уэнсдей даже была готова признать, что эта его мягкость — не такой уж серьёзный недостаток.

***

Уэнсдей давно не спала так крепко и мучительно сладко, как в это воскресное утро. Ей снилось что-то настолько приятное, что, когда солнце проникло сквозь окно в их спальню и брызнуло светом на её лицо, она даже не сделала попыток укрыться под одеялом. Тёплые солнечные лучи теперь странным образом напоминали ласковые касания пальцев Ксавье и не вызывали немедленного желания спрятаться от них куда-нибудь в тень. Она лежала в постели, пока в их с Инид окно кто-то резко и настойчиво не постучал. Уэнсдей подскочила от жалобного дребезжания рамы и с удивлением уставилась сначала на свою проснувшуюся взъерошенную соседку, у которой на щеке был заметен нелепый отпечаток подушки, а потом повернулась к окну. Уэнсдей увидела за стеклом подсвеченный ярко сияющим солнцем высокий силуэт Ксавье, который она бы теперь, кажется, узнала из миллиона других, даже очень на него похожих. Она встала на ноги, махнув Инид рукой, чтобы та могла продолжать спать, быстро обулась, набросила толстовку и направилась к выходу на балкон. Ксавье отошёл от окна, очевидно, чтобы не смущать их. Он стоял к ней спиной, вцепившись пальцами в каменные перила. В его позе было что-то такое, отчего у Уэнсдей многократно подскочил пульс. Она подошла к нему и коснулась его руки. — Что случилось? — спросила она, пытаясь поймать его взгляд. Ксавье повернулся к ней, и Уэнсдей почувствовала разрастающуюся в груди тревогу. Он рассеянно посмотрел на её длинные распущенные волосы, которые трепал лёгкий весенний ветерок, и нервно сглотнул. — У меня было видение. Эти люди из Джерико. Они не пропали. Мне снились их могилы в лесу. Дьявол! Ксавье так испугал её! Она-то подумала, что произошло действительно что-то ужасное! Уэнсдей с облегчением вздохнула и притянула его в объятья.