Серебряный пёс

Уэнсдей не помнила, как она оказалась в той башне. В круглой комнате, похожей на тюрьму, с заржавленными кандалами, вмурованными в стену. Она сразу поняла, что это за место, потому что встречала упоминания о нем в книге, из которой Роуэн вырвал листы с изображением Крэкстоуна и ее самой на фоне пожара. Это была башня Брэдбери, построенная, как предполагали студенты, для удержания хайда. Именно здесь согласно школьным легендам основатель Невермора Натаниэль Фолкнер держал своего подопечного, который в конце концов его убил. Было что-то закономерное в том, что ноги принесли ее именно сюда. Убегая от Ксавье, она снова оказалась рядом с частью истории этих жестоких монстров. Возможно, убийца Фолкнера даже был далеким предком Тайлера? В углу комнаты валялись примитивные инструменты для пыток. Наверное, Фолкнер изучал реакцию хайда на боль. На стене нетвердой рукой была нацарапана длинная вереница палочек, с помощью которых узники обычно считают дни в заточении, а под ними полустертыми буквами была начертана короткая молитва. Интересно, что случилось с тем хайдом? Смог ли он сбежать из своей темницы? Хотя, скорее всего, его просто убили после того, что случилось. Уэнсдей не знала, сколько сейчас времени. Явно не больше девяти вечера. Она не могла пойти в спальню, потому что обещала Инид. К тому же ей совершенно не хотелось увидеть воочию, чем там ее подруга занималась с Аяксом. Она решила, что пока останется тут. В комнате была небольшая деревянная скамейка, явно служившая несчастному, когда-то жившему здесь, постелью. Уэнсдей кое-как улеглась на холодные доски и закрыла глаза. Ее сердце все еще билось, как заполошное. Словно хотело вырваться из груди и отправиться делать глупости, на которое оно было способно без контроля со стороны ее рационального начала. Например, прижаться к Ксавье или встать на цыпочки, когда он снова будет тянуться к ее губам своими. Ну уж нет! Она уже решила, что проживет без этого. Именно для того, чтобы уберечь это дурацкое сердце, которое предало ее в самый ответственный момент, оказавшись вовсе не бесчувственным, как она всегда предполагала. Как бы ей ни хотелось не признавать этого, честность — ключ ко всему. А честность самой себе — это ключ ко всему остальному. По крайней мере, так учил Уэнсдей ее отец. Поэтому она со всей тщательностью препарировала то, что творилось у нее в душе. Было очевидно, что она испытывала к Ксавье что-то, не укладывающееся в понятие просто дружбы, как она предполагала изначально. Признаками этого являлись, во-первых, ее реакция на его прикосновения, во-вторых, то, что ее к нему явно тянуло, и, в-третьих, — тут Ксавье был прав — абсолютно глупая и неуместная ревность, которая возникала, когда какая-нибудь девица начинала крутиться вокруг него, демонстрируя свой интерес. Ей следовало избавиться от всего этого, как от сорняков, которые ее мать регулярно выпалывала с грядок со своими ядовитыми растениями. Как от воспалившегося аппендикса. Точно также, как она избавилась от Тайлера. Один раз у нее получилось, значит должно получиться и во второй, верно? Ей было даже немного жаль Ксавье, но наверняка когда-нибудь он поймет, что выбрал не самый лучший вариант для своей симпатии. Наверное, ей изначально стоило держаться от него подальше, чтобы не подпитывать его чувства и не давать ложной надежды. По крайней мере теперь, похоже, ей придется это сделать. Жаль. Она могла еще столько узнать от него о видениях. Ее сердце, до этого бешено стучавшее в груди, понемногу успокаивалось. Пульс приходил в норму. Ветер, завывающий в щелях старой башни, убаюкивал ее. Уэнсдей долго лежала на деревянной шконке почти без движения и не заметила, как уснула.

***

— Вот ты где! — знакомый встревоженный голос звонким эхом пронесся по башне, проникая в ее тревожные сны. — Боже, Уэнсдей! Кто так вообще делает?! Уэнсдей приоткрыла глаза и увидела рассерженную Инид, нависшую над ней. Ее цветные пряди топорщились во все стороны, словно она только встала с постели. На плече Инид сидел Вещь и согласно переступал пальцами. Уэнсдей села на скамейке, служившей ей постелью. Инид достала из кармана телефон и стала тыкать пальцем по экрану. — Надо сказать остальным, что ты нашлась, — бормотала она. Уэнсдей внимательно осмотрела внешний вид своей подруги. Кажется, ее полосатая кофта была вывернута наизнанку, да и вообще Инид выглядела, будто одевалась впопыхах. — Сколько времени? — Половина двенадцатого, — Инид уперла руки в бока. — Что вообще у вас случилось? — У нас? — переспросила Уэнсдей, подняв бровь. — Ксавье пришел к нам в комнату около десяти, — Инид внезапно смущенно порозовела. — Сказал, что ты убежала, и он не может тебя найти. Он думал, ты пошла к себе. — То есть я не пошла в спальню, чтобы не мешать вам, а Ксавье все испортил? — Уэнсдей закатила глаза. Инид покраснела еще сильнее. — Ну-у-у, когда он пришел, мы уже закончили, — она нервно хихикнула. — Но я вообще говорила совсем не об этом! Что произошло? — Мы просто поговорили, — Уэнсдей сложила руки на груди. — Кто еще меня ищет? — Аякс, Ксавье, Йоко… — Инид начала загибать пальцы. — Почти вся Белладонна. — Вы что, подняли на уши всю школу? — Уэнсдей удивленно подняла брови. Инид пожала плечами, кривя лицо в неопределенной гримасе. — Ну, Ксавье был очень… взвинчен, — она натянула рукава, пряча в них пальцы. — Никогда его таким не видела. Это он собрал Белладонну и попросил о помощи. Ну что за бесполезный идиот! Он бы еще объявил о ее пропаже Барлоу и написал заявление в полицию! — Надеюсь, хотя бы учителя не заметили, что вы все шаритесь по коридорам после отбоя, — проворчала Уэнсдей. — Пойдем отсюда, я хочу спать. — Что это вообще за жуткое место? — Инид сморщила нос, оглядывая кандалы и исцарапанные стены. — Место страданий, — Уэнсдей поднялась на ноги. — Мне снились чудесные сны, пока ты не разбудила меня. — Иу! — Инид скривилась и выскочила из комнаты, спеша покинуть башню.

***

Уэнсдей избегала Ксавье уже целую неделю и вполне успешно с этим справлялась. Конечно, ей пришлось отсесть от него на ботанике, уговорив Аякса поменяться местами. Возможно, Уэнсдей следовало лучше продумать этот момент — столы стояли полукругом, и Ксавье теперь сидел по диагонали от нее, практически напротив, весь урок прожигая ее тоскливым взглядом. Под его глазами залегли глубокие тени. Но Уэнсдей знала, что так будет лучше. В конце концов, это было и ради его блага тоже. Проще вырвать эту заразу с корнем, пока она не прижилась и не окрепла. Ксавье привыкнет, смирится и тоже поймет, что она оказала ему хорошую услугу. Да и вообще, если бы она пошла на поводу своих низменных инстинктов, что бы за отношения у них были? Ксавье был таким… нормальным. Она бы сломала его жизнь, как уже почти случилось недавно, сделала бы ее совершенно невыносимой. У них же нет ничего, абсолютно ничего общего. Нельзя же построить отношения на одних лишь схожих литературных интересах и способностях к видениям! Мисс Флиттон снова что-то рисовала на доске, рассказывая об устройстве ловушки венериной мухоловки. Уэнсдей посмотрела на Ксавье, любопытствуя, рисует ли он хищное растение в своей тетради, и как на лезвие напоролась на его вопрошающий грустный взгляд. Что-то в ее груди болезненно сжалось, и она уткнулась в свою тетрадь. Она должна держать себя в руках, а не поощрять его взгляды. Она пообещала себе, что больше такого не повторится. Уэнсдей кое-как досидела до конца урока и сорвалась с места, едва мисс Флиттон их отпустила. Кажется, она слышала, что Ксавье окликнул ее, но она торопилась так, словно земля под ее ногами вот-вот загорится. После уроков или если у нее случалось свободное окошко между ними, Уэнсдей скрывалась в Офелия-Холл. К счастью, несмотря на то, что Ксавье постоянно искал возможность поговорить с ней, он не пытался забраться к ней спальню, видимо, уважая ее личное пространство. Она перестала посещать библиотеку, перестала ходить к спящим пчелам и помогать Юджину, перестала гулять по улице просто для удовольствия или чтобы проветрить мозги, как делала это раньше. Инид сочувственно вздыхала, глядя на нее, но благоразумно не комментировала ее поведение и даже принесла из библиотеки Белладонны ту самую книгу по медитациям, когда Уэнсдей ее об этом попросила. Собственно, этим и были заполнены дни Уэнсдей помимо уроков. Она пыталась медитировать, читала, иногда играла на виолончели. Но даже музыка не дарила ей долгожданного душевного покоя. Когда Уэнсдей брала в руки смычок, пальцы сами начинали играть либо что-то агрессивное, будто она собиралась выкинуть виолончель с балкона и прыгнуть вслед за ней, либо что-то невыносимо тоскливое. Обязательный писательский час разросся сначала до двух, а потом и до двух с половиной часов, но это практически не приносило ни успокоения, ни результата. Сначала она яростно стучала по клавишам печатной машинки, вызывая у Инид мигрень, а потом с такой же экспрессивностью рвала листы с напечатанным текстом. Вещь, ужасно переживая, пытался разузнать у нее, что случилось, но она не желала с ним разговаривать. Ни на эту тему, ни на какую-либо другую. Именно он был, хоть и косвенно, виноват в том, что произошло в тот вечер. Если бы Вещь тогда остался, а не сбежал, то ничего этого и не случилось бы. Самым тяжелым испытанием стали вынужденные общие для всех студентов приемы пищи. Конечно, Уэнсдей не могла перебиваться одними сэндвичами и фруктами, которые она (или Инид по ее просьбе) выносила из столовой, чтобы иметь возможность питаться вне ее стен, избегая перспективы оказаться с Ксавье за одним столом. Поэтому она максимально хаотично меняла свою тактику, когда все же отправлялась на завтрак, обед или ужин, приходя то чуть ли не раньше всех, то, наоборот, опаздывая. И она похудела именно из-за этого, а не из-за того, что Инид, бормоча себе под нос, называла «нервами». Во время очередного завтрака и случился их единственный инцидент за неделю. Уэнсдей пришла пораньше, еще до открытия столовой. А через пару минут в тот же коридор зашел Ксавье. Страдальческая морщинка, которую теперь Уэнсдей почти постоянно замечала на его переносице, разгладилась в удивлении и неверии. Он подошел и остановился в пяти футах от нее. Уэнсдей будто окаменела — она не хотела бежать (это было бы глупо), и поэтому просто замерла, словно потеряв способность двигаться. — Уэнсдей, — позвал Ксавье и на мгновение протянул к ней руку, но опомнившись, стиснул ее в кулак и прижал к груди, словно пытался удержать что-то внутри, не дать вывалиться наружу. Движения его длинных пальцев были дергаными и нервными. Он тоже замер напротив нее и замолчал. Уэнсдей держала взгляд ровно и прямо, не поднимая глаз к его лицу, глядя куда-то в район груди будто бы сквозь него. — Мы можем поговорить? — неуверенно спросил Ксавье. Уэнсдей прикрыла глаза. — О чем нам разговаривать? — резко произнесла она. — О том, что произошло тем вечером. Я… Уэнсдей невыносимо было слышать боль, звеневшую в его голосе. Она наконец посмотрела на Ксавье одним из самых своих жестких взглядов и перебила его на полуслове: — Разве произошло что-то особенное? Пусть он уже замолчит, уйдет, обидится… Пусть даже возненавидит ее! Ей было бы проще отрезать его от себя, если бы он не смотрел на нее такими глазами. Всем было бы проще, если бы он не был таким невыносимым упрямцем. Если бы он смирился и перестал бросать на нее все эти тоскливые взгляды. Если бы оставил ее в прошлом и пошел дальше. Ксавье сделал шаг назад, пошатнувшись. Словно она снова грубо оттолкнула его от себя. — Видимо, ничего, — сказал он едва слышно, качая головой. Он попятился, его лицо исказилось от боли. А потом Ксавье отвернулся и пошел прочь, понурив плечи. Уэнсдей сглотнула огромный комок в горле и закрыла глаза. Ей должно было стать легче, ведь она хотела, чтобы он отстал от нее. Но легче почему-то не становилось. Скорее она чувствовала нечто совершенно противоположное. В этот день Уэнсдей пошла на уроки без завтрака.

***

Безвылазно сидеть в спальне было довольно тоскливо, поэтому, когда настали очередные выходные и очередная вылазка в Джерико, Уэнсдей рискнула предположить, что Ксавье останется в мастерской, учитывая его подавленное состояние. К тому же, во-первых, если она ошибется, в городе было проще избежать встречи с ним, а во-вторых, после их короткого разговора перед завтраком неделю назад Ксавье больше не предпринимал попыток пообщаться. Рассудив таким образом, Уэнсдей решилась выбраться на небольшую прогулку в город. Она не хотела ехать на автобусе — сидеть на одном месте она уже устала — и пошла пешком прямиком через лес. Солнце скрывалась за мрачной серой пеленой туч. Холодный ветерок шевелил волосы. Чуть осевший снег хрустел под подошвами ее тяжелых ботинок. В какой-то момент Уэнсдей поняла, что этот снег был именно таким, как в ее видении, в котором убили Кумико. То есть монстр, собирающийся напасть на нее, должен появиться совсем скоро. Кажется, это все-таки был не Тайлер, если только он не сбежит из заточения в ближайшую неделю. И, возможно, Кумико все же повезет остаться в живых. Хотя кто знает? Могла ли быть маленькая вероятность, что то видение, где Тайлер закрывал ее собой, случилось когда-то в прошлом? В конце концов, эта девчонка так защищала его тогда, будто уже была с ним хорошо знакома... Уэнсдей следовало заняться своим расследованием, а не глупыми переживаниями. И когда она успела так размякнуть? Даже не попыталась разузнать ничего о тех норми, что пропали в Джерико. Думала абсолютно не о том, о чем бы следовало! Она услышала совсем легкий треск где-то сзади и резко развернулась, ожидая увидеть как минимум Кумико, а как максимум монстра собственной персоной. Но это был всего лишь Вещь. Ей следовало догадаться, что монстры создают гораздо больше шума. — Шпионишь за мной? — спросила Уэнсдей, складывая руки на груди. Вещь развел пальцами. — Ладно, — проворчала она. — Пошли вместе, раз уже увязался. Вещь изобразил радостную чечетку, а потом с разбега забрался к ней на плечо, занимая свое привычное место. Когда они дошли до Джерико, Уэнсдей слегка сбавила скорость, шагая по его улицам. Она не знала, куда ей пойти. Раньше во время своих прогулок она заходила во Флюгер, но теперь дорога туда была заказана. Других кафе в городе не было, если не считать забегаловку с хот-догами и разводным кофе за нормальное заведение. В магазины ей тоже не было нужно. Возможно, ей следовало остаться в лесу и гулять там, пока совсем не стемнеет? Она услышала голоса и хихиканье Инид и Йоко где-то слева от себя за поворотом и поспешно свернула направо. Уэнсдей не хотелось объясняться со своей подругой, почему это она не поехала вместе со всеми на автобусе. К несчастью, та улочка, по которой она теперь шла, вела прямиком к Флюгеру. Ей стоило смириться, что все дороги в этом совсем маленьком городке ведут сюда: на главную площадь, где и находилась единственная приличная в Джерико кофейня. Уэнсдей вышла прямо к широким окнам Флюгера. За стеклом было видно Бьянку, сидящую за одним столиком с сыном убитого мэра Уокера. Вроде бы его звали Лукас. Кажется, они о чем-то спорили. На удивление, теперь Флюгер не вызывал таких же эмоций, как прежде. Наверное, ее мозг, воочию убедившись в отсутствии Тайлера, перестал представлять его там, на прежнем месте. Она приблизилась к зданию. Возможно, ей следует дать еще один шанс местному кофе? Уэнсдей подошла к стеклянным дверям и увидела за столиком в глубине Флюгера Ксавье. И не просто Ксавье! Он сидел спиной к двери, слегка сутулясь, а прямо перед ним стояла та самая блондинка-Хлоя, использующая свои чрезмерно крупные молочные железы для привлечения противоположного пола. Пару пуговиц на ее форменной блузке снова были расстегнуты, а волосы забраны в высокий хвост. Крупные локоны красиво обрамляли ее кукольное личико, и девушка была явно в курсе этого. Она улыбалась Ксавье широкой счастливой улыбкой и что-то говорила ему, иногда встряхивая головой, отчего кудряшки мило подпрыгивали. Кокетничая, она изогнулась в неестественной позе, задирая худое плечико, чуть откидывая голову и разворачивая бедро боком к Ксавье, словно показывая товар лицом. Они увлеченно болтали какое-то время. А потом Хлоя прошла мимо него, будто случайно задевая Ксавье бедром, смущенно и очаровательно краснея, бросая взгляд назад через плечо и, очевидно, извиняясь за свою неловкость. Ксавье тоже повернулся вполоборота и мило улыбнулся, говоря ей что-то в ответ. Что-то внутри Уэнсдей разбилось вдребезги. Он что, тоже флиртовал с ней?! Вещь сильно сжал ее плечо, вылезая из сумки, и Уэнсдей осознала, что уже несколько минут стоит, до боли стиснув пальцы на ручке входной двери и пялясь на сцену за стеклом. Как же это унизительно и стыдно! Она разжала пальцы, встряхивая ладонь, будто дверная ручка обожгла ее кожу, развернулась и пошла прочь от Флюгера. Но уйти далеко она не успела. — Аддамс! — услышала она знакомый скрипучий голос. Только не здесь! Не хватало еще, чтобы Ксавье повернулся и заметил, что шериф Галпин снова пытается пообщаться с ней. Хотя, возможно, он уже не придет ее защищать, учитывая его новую белокурую подружку? Уэнсдей сделала несколько торопливых шагов, скрываясь за углом, но, конечно, она не могла там спрятаться. Она даже на мгновение позавидовала Кумико, которая имела невероятную способность уходить от любой погони. Вещь, предпочитая не светить своими пальцами перед чужаками, снова спрятался в сумку как раз в тот момент, когда шериф вывернул к ней из-за угла. Галпин-старший нервно улыбнулся, пытаясь, кажется, изобразить добродушие, и шутливо погрозил ей пальцем. — Шустрая ты девица, — со смешком сказал он. — Что вам от меня нужно? — прямо спросила Уэнсдей, складывая руки в защитном жесте на груди. — Нам надо поговорить, — становясь серьезным, произнес шериф. — О Тайлере. Уэнсдей скривилась. — Занялись бы вы лучше поиском пропавших людей! Пятеро заблудившихся всего за пару месяцев? — она цокнула языком. — Не слишком ли много для такого крошечного городка? Ноздри шерифа Галпина раздулись от злости. — Ты… — начал было он, поднимая ладонь, будто хотел вцепиться ей в шею, но быстро взял себя в руки и продолжил уже спокойнее. — Люди часто пропадают, особенно когда выпьют лишнего на праздники. Уэнсдей хмыкнула. Даже он был не таким кретином, чтобы говорить эту чепуху всерьез. — Неважно, — бросил шериф. — Тайлер… Он скучает по тебе. Уэнсдей едва не засмеялась, хотя это случалось с ней чрезвычайно редко. — Что? Это он сам вам сказал? — ее брови неверяще взметнулись вверх. Если бы кто-то сказал ей в прошлом году, что шериф будет заниматься сводничеством ее и своего сына… Невозможно представить! — Он так раскаивается, — голос шерифа приобрел почти умоляющие нотки. — И так хочет тебя увидеть. Врач говорит, ему это будет на пользу. Не тот ли врач, который был матерью девчонки Пагсли? Она уже заочно невзлюбила эту женщину. — Раскаивается? Вы серьезно? — этот разговор становился все более комичным. — Ваш милый монстрик сказал вам парочку ласковых слов, состроил жалобную моську и пустил слезинку? Вы что, до сих пор не поняли, какой он хороший актер? Желваки шерифа Галпина заходили ходуном, а брови гневно сошлись на переносице. Он явно сдерживал свою ярость из последних сил. — Он хороший мальчик, который просто оступился. Он не хотел ничего плохого, — сквозь зубы проговорил шериф. — Этот хороший мальчик собирался убить вас, — холодно, словно отсекая слова скальпелем, сказала она. — И чуть не убил меня. А уж сколько убийств этот хороший мальчик довел до конца… — Это проклятая Лорел Гейтс заморочила ему голову! — Донован Галпин все-таки вышел из себя, и теперь его голос дрожал от гнева. — О, так вы знаете о Лорел? А как же все эти байки про пожар и неисправную проводку? На кого вы списали убийство мэра? Галпин сделал шаг вперед, и его лицо исказилось от злости и ненависти. — Не хочешь по-хорошему, Аддамс? — вкрадчиво произнес он почти ласковым голосом. — Строишь из себя невесть что. Будто у самой рыльце не в пушку. Будто это не ты влезла на каникулах в Сплетник и навела там шороху. От неожиданности Уэнсдей побледнела и отшатнулась. Откуда он вообще узнал об этом? Губы шерифа растянулись в торжествующей ухмылке. — Я не знал наверняка, но теперь… — протянул Галпин. — Что, не удержалась от мести Шерил за своего дружочка-художника? Или он теперь не просто друг? Ты так мило на него сейчас смотрела через окно… А что он? Не оценил порывов твоей мстительной душонки? Его слова били наотмашь, ранили, выискивая в ее броне самые уязвимые тонкие места. Уэнсдей впилась ногтями в ладони до боли, чтобы мышцы ее лица не смели дрогнуть и выдать того, что она чувствовала. Внезапно ее осенило неожиданной догадкой. — Так это вы были источником Шерил? — спросила Уэнсдей, через силу шевеля словно онемевшими губами. — Кажется, там было написано, что я не давал комментариев, — усмехнулся шериф. Уэнсдей лихорадочно размышляла над полученной информацией. Он догадывался, но не знал наверняка. Это значило, что у него не было никаких доказательств. Галпин-старший мог угрожать ей сколько влезет, но он не сможет предъявить никаких серьезных обвинений. — У вас нет ничего, кроме пустых угроз, — заявила Уэнсдей, гордо вздернув подбородок. Но выражение лица шерифа говорило о том, что у него еще есть тузы в рукаве. — Я так и не провел генетический анализ той жвачки из морга, — протянул он, выпрямляясь и упирая руки в бока. — Но, может быть, и следовало. Одна птичка насвистела мне на ушко, что камеры наблюдения в Сплетнике тоже были заклеены жвачкой. Черной, словно деготь, жвачкой. Дьявол! Это был определенно шах. Но сможет ли она избежать мата в этой партии? Уэнсдей поджала губы, стараясь не выдать того, как сердце ухало у нее в груди. Как можно было дважды попасться на одном и том же? Хорошо хоть она не оставила записку, как собиралась. — Кто-то врывается в Сплетник, превращает стол Шерил в электрошок. А месяц спустя ее убивает оборотень, — глумился Галпин. — Думаю, в полиции штата заинтересовались бы личностью хулигана, если бы дело не превратилось в очередной висяк. Поговаривают, что с этим убийством не все чисто. Возможно, у паренька были сообщники. Он угрожал ей. Но мог ли шериф исполнить свою угрозу? Она была явно нужна ему или Тайлеру, или его лечащему врачу. Галпин-старший хотел, чтобы Уэнсдей отправилась навестить Тайлера, а не уехала за решетку в наручниках. Вот слабое место во всех его угрозах! Уэнсдей расправила плечи и усмехнулась самой дерзкой усмешкой, на которую была способна, стараясь излучать уверенность, которой отнюдь не ощущала. — Попробуйте собрать свои доказательства, шериф, — сказала она, прищурившись и глядя ему прямо в глаза. — И если в результате ваш малыш-хайд останется без сиделки, по которой он так скучает, то, может, он окончательно разочаруется в своем папочке. Она прошла мимо шерифа, едва не оттолкнув его плечом, и направилась прочь из этого проклятого городка. — Мы еще не закончили наш разговор, Аддамс, — прокричал шериф ей вслед.

***

Она продиралась сквозь кошмарные сны, почти походившие на видения. Вот она, Уэнсдей, взрослая женщина лет сорока с уставшим лицом и жестким взглядом, влачит свое довольно жалкое существование между виолончелью и пишущей машинкой. У нее нет друзей, к чему она всегда стремилась. Нет ни одного близкого человека. Кажется, она не общается даже с родителями и Пагсли. И прячется в огромном и пустом особняке от надоедливых поклонников ее романов. Вот она бежит по лесу, пытаясь скрыться от чего-то опасного, стремящегося убить ее. Иногда эта неопределенная угроза превращалась в Тайлера-хайда, который смыкал свои когти на ее шее, а после открывал свой отвратительный, полный острых зубов рот и наклонялся к ней, чтобы отгрызть голову. Вот она видит Ксавье, печального, осунувшегося и почти безумного, беспорядочно размалевывающего холсты. Она смотрит на него, пока он не поднимает на нее полный боли и отчаяния взгляд и не начинает тянуть к ней испачканные в краске руки, словно только она может спасти его от сумасшествия. Иногда после этого она просыпалась в холодном поту, не сразу различая сон и реальность. Но сегодня ее кошмарное видение никак не заканчивалось, хотя Уэнсдей точно знала, что это был просто сон. Жуткое порождение ее собственного сознания. Ей снова снился Ксавье, но сегодня он не смотрел на нее с тоской. Он обнимал ту самую официантку-Хлою из Флюгера, с обожанием глядя на нее. На Хлое была еще более откровенная рубашка, которая была ей на пару размеров мала и еле стягивалась на большой груди. Она терлась ею о Ксавье, и тому это явно нравилось. Он вцепился своими длинными пальцами в ее округлое бедро, задирая короткую юбку девушки, а потом со страстью впился в ее губы. Они целовались так жадно, словно пытались сожрать друг друга. Еще более откровенно, чем родители Уэнсдей. А она стояла и смотрела на них, не могла отвести взгляд. Смотрела, смотрела и смотрела… — Проснись! Уэнсдей, это просто сон! — услышала она словно издалека чей-то встревоженный голос. — Да проснись же! Уэнсдей резко села в своей постели, едва не столкнувшись лбом с тормошащей ее Инид. Тусклый свет ночника с тумбочки из второй половины их комнаты освещал почти испуганное лицо ее соседки розоватым светом. Рядом с Инид на постели Уэнсдей сидел такой же встревоженный Вещь. — Что случилось? — спросила она хриплым ото сна голосом. — Ты стонала во сне, ворочалась и бормотала о какой-то Хлое, — пояснила Инид, глядя на нее таким взглядом, каким смотрят на смертельно больных родственников. — Что еще за Хлоя? Уэнсдей подобралась и стиснула зубы. — Неважно, — бросила она. — Я хочу спать. Но Инид не торопилась уходить в свою постель, позволяя Уэнсдей досматривать ее кошмары. Она уперла руки в бока, становясь похожей на строгую мамочку, собирающуюся отчитать своего непослушного и еще не вполне разумного малыша. — Ну уж нет, Уэнсдей, — заявила она. — Я уже две недели просыпаюсь от твоих стонов, таскаю тебе книги из библиотеки и еду из столовой! А ты почти безвылазно сидишь тут, стучишь по клавишам своей машинки, словно пытаешься ее сломать, и играешь эту похоронную музыку! Когда ты уже перестанешь заниматься этой ерундой и поговоришь с Ксавье? Уэнсдей даже приоткрыла рот от удивления. Она никак не ожидала от Инид такой проницательности. — При чем тут вообще Ксавье? — складывая руки в защитном жесте, спросила она как можно более отстраненно. Инид эмоционально всплеснула руками. Ее растрепанные разноцветные волосы колыхнулись, будто ощущали такое же раздражение, как и их хозяйка. — Конечно, Ксавье тут совсем ни при чем, а я, наверное, королева Англии! — Инид громко фыркнула. — Не держи меня за полную идиотку, Уэнсдей! Вы о чем-то там поговорили ровно шестнадцать дней назад, и вот уже шестнадцать ночей подряд я слушаю твое бормотание, а вы оба ходите, будто из вас всю душу вытрясли! Уэнсдей отвернулась, закусив губу. Все внутри нее дрожало. Для нее это был слишком широкий диапазон эмоций. Намного больше того, к чему она привыкла. Но из всей этой какофонии чувств и разрозненных мыслей выделялась одна единственная. Конечно, она и раньше наблюдала за страданиями Ксавье собственными глазами, но почему-то услышать о них от другого человека было еще более болезненно и отрезвляюще. Она хотела сделать как лучше. Но ничего хорошего из этого, кажется, не вышло. Она вдребезги разбила Ксавье сердце. И сама медленно и верно сходила с ума, лишая себя еды, нормального сна и свежего воздуха. Инид, которая все это время сверлила ее своим самым угрожающим взглядом, нахмурилась и снова уперла руки в бока. — Скажи немедленно, что случилось, или я прямо сейчас отправлюсь к Ксавье и расскажу ему, что ты во сне зовешь его по имени! Уэнсдей побледнела. А Инид знала толк в угрозах! — Ты не посмеешь, — неверяще прошептала она. — Ага! — торжествующе воскликнула Инид. — А говоришь, Ксавье тут ни при чем! Какая невообразимая подлость! Значит, Инид блефовала и таким образом выпытала из нее признание. Невероятно способная ученица! Уэнсдей глубоко вздохнула и зажмурилась, словно перед прыжком в ледяную воду. — На самом деле мы почти не разговаривали, — тихо произнесла она, еле выдавливая из себя эти обличительные слова. — Он хотел поцеловать меня, а я сбежала. Стыд тяжелым покрывалом лег ей на плечи. Она ссутулилась и обняла себя руками, пытаясь не рассыпаться на части. Она никогда не хотела, чтобы кто-то знал, что она способна испытывать чувства. Было невыносимо унизительно признаваться вслух в их наличии. — Но почему? — услышала она словно сквозь вату удивленный голос Инид. — Почему что? — непонимающе переспросила она. — Почему ты сбежала? Он же тебе явно нравится! Сама Уэнсдей не стала бы называть это словом «нравится», но все же Инид была права — Ксавье определенно вызывал в ней какие-то странные чувства, похожие на романтическую симпатию. — Неужели это так заметно? — поежившись, почти несчастным голосом спросила Уэнсдей. Инид хмыкнула. — Ну, вряд ли это заметно всем вокруг. Но я-то твоя подруга! Я тебя хорошо знаю. Кажется, он тебе немного нравился даже тогда, когда ты подозревала в нем монстра в прошлом семестре, — она хихикнула. — Ну, по крайней мере, ты с ним разговаривала нормально, а не как с остальными парнями. Не считая того, которого мы не будем сейчас вспоминать, и Юджина. Уэнсдей нахмурилась. Нет, это уж явно было совершеннейшим бредом! — А когда мы вернулись с каникул, — продолжала Инид. — И вы так мило смотрели друг на друга, когда он влез через окно в самый первый день… Ну, было сложно не догадаться. Ох, Инид! Она принимала желаемое за действительное и невообразимым образом попала в точку. Хотя, если вспомнить, как Уэнсдей вздрагивала от прикосновений Ксавье, когда он подарил ей наушники… — Ну, и что ты собираешься с этим делать? — не дождавшись от нее реакции, спросила Инид. — Собираюсь? — удивилась Уэнсдей. Инид закатила глаза. — Ну, в самом деле! — она всплеснула руками. — Ты что, совсем разучилась думать за две недели, что сидишь тут? Невозможно же так жить! Вы же друг друга убиваете! — Никто еще не умирал от неразделенных чувств, — хмуро проговорила Уэнсдей. — Но ваши-то чувства не неразделенные! — Инид посмотрела на нее, как на идиотку, не способную сложить два и два. — Какой в этом вообще смысл? Тебе нравится он. Он, если ты еще этого не поняла, без ума от тебя — практически буквально! А вы, как два барана, все ходите вокруг да около и чего-то ждете! Послушать Инид, все было так просто. Только вот ничего простого в этой ситуации сама Уэнсдей не видела. — Я не создана для отношений. — Не заставляй меня говорить это имя на букву «Т»! — сказала Инид, складывая руки на груди и морща нос. — С ним у тебя таких мыслей почему-то не возникало. — Ты не понимаешь. Это совершенно другое. — Вот именно! — воскликнула Инид. — Ксавье не собирается приносить тебя в жертву или задрать в лесу когтями! Уэнсдей поморщилась. Неужели ей правда придется объяснять? — Я не об этом… Тайлер, — она сглотнула. — Он… Она запнулась и замолчала. — Давай уже говори, — проворчала Инид. — Кажется, в самом ужасном ты уже и так призналась, — и заметив настороженный взгляд Уэнсдей, добавила. — В том, что у тебя есть сердце. Остальное не может быть хуже этого. Уэнсдей невесело усмехнулась и покачала головой. А потом задумчиво посмотрела на Вещь, который все еще сидел на постели, затаившись и примолкнув, явно внимательно слушая их разговор. Инид тоже взглянула на него, а потом ласково перехватила его пальцы своими. — Вещь, пожалуйста, не мог бы ты ненадолго оставить нас одних? — попросила она. — Девочкам надо посекретничать. Вещь немного обиженно стукнул пальцами по одеялу, но подчинился и пошел в сторону выхода. Инид встала и приоткрыла ему дверь. — Спасибо! — сказала она ему вслед. А потом вернулась к Уэнсдей и снова уселась на ее кровать. — Так что там с Тайлером? — спросила она. Почему-то с одной Инид в слушателях говорить и вправду было легче. — С Тайлером все было проще, — вздохнула Уэнсдей. — Возможно, я подсознательно знала, что с ним что-то не так. И это было… Словно загадка для моего мозга. Хотелось ее разгадать. Она вспомнила, как впервые в полной мере ощутила в нем эту дихотомию. На Вороньем балу, во время их разговора о том, как он с друзьями уничтожил фреску Ксавье. Тогда он восхитился ее выходкой с пираньями, и Уэнсдей поняла, что Тайлер не так-то прост. Что за фасадом милого паренька скрывается что-то действительно темное и мрачное. — А Ксавье? — спросила Инид. Уэнсдей нахмурилась, обдумывая свой ответ. То, что она чувствовала, звучало слишком слащаво. — В Ксавье нет никаких тайн. Он простой и понятный. Ей хотелось провалиться сквозь землю. Она моргнула и замолчала. Это было выше ее сил. — В нем нет загадки, но он все равно тебе нравится? — подсказала Инид. — В этом все дело? Именно так все и было, исключая это идиотское словечко. Уэнсдей не видела рациональных причин возникновения этой привязанности. Ее тянуло к Ксавье просто потому, что это был он. Во время новогодних каникул, когда Уэнсдей сидела в кофейне с братом и решилась первой написать ему, причиной ее интереса было его абсолютно нелогичное поведение. Нормальные люди не вели себя так, как он. Тогда Ксавье казался ей неразрешимой головоломкой. Казалось, что, возможно, у него был какой-то корыстный мотив, чтобы быть таким всепрощающим и великодушным. Но чем больше она общалась с ним, тем яснее понимала, что никакой загадки в этом нет. Просто Ксавье был таким, как есть, и не пытался строить из себя того, кем он не являлся. Тайлер заставлял ее мозг работать, выискивая ответ на загадку, таящуюся в нем. Ксавье обволакивал ее своей заботой, позволяя ей немного ослабить свой извечный контроль над всем происходящим вокруг. Тайлер умело мимикрировал под милого паренька, устраивающего идеальные свидания, соглашавшегося со всеми ее теориями и игнорирующего все ее проколы. Ксавье не старался быть всегда милым и удобным, он оппонировал ей, когда считал это необходимым, не соглашался просто так, если ее аргументы не были для него убедительны. Но вставал на ее сторону, даже если она отказывалась от его помощи. Иногда Ксавье дулся из-за какой-то ерунды, на которую сама Уэнсдей даже не обратила бы внимания. Но в его обидах никогда не было мелочности, присущей многим людям. Если ему казалось, что она в нем нуждается, то Ксавье забывал обо всех ее реальных или надуманных косяках и оказывался рядом. Так было и когда он согревал ее пледом в мастерской, и когда встал между ней и шерифом, и когда Лорел Гейтс оживила Крэкстоуна. Чем ближе она его подпускала к себе, чем больше узнавала, тем сильнее привязывалась к нему. Это было пугающе. Непонятно и незнакомо. Никто и никогда не подбирался к ней настолько близко. Никому до Ксавье не удавалось залезть к ней в душу и оставить там настолько глубокие следы. А учитывая, как мало времени прошло с предательства Тайлера, это пугало Уэнсдей еще сильнее. Она едва успела восстановить душевное равновесие после всего, что произошло с ней, и снова вляпалась в то же самое. Неужели она совсем ничему не научилась? — Уэнсдей, ты должна пойти и поговорить с Ксавье, — сказала Инид, возвращая ее к реальности. — Так не может больше продолжаться. — Это пройдет, — упрямо ответила Уэнсдей. — Время разрушало в пыль кое-что покрепче глупых подростковых привязанностей. — Не знала, что ты такая трусиха! — протянула Инид, прищурившись. — Что? — опешила Уэнсдей. — А то, что это трусость — убегать от собственных чувств. Смелость — идти навстречу своим страхам и преодолевать их. А ты трусишь и предпочитаешь прятаться! Уэнсдей вспыхнула. — Знаешь что? — уязвлено сказала она. — Я собираюсь выспаться, пока еще не наступило утро. Она сердито выдернула из-под Инид одеяло, накрылась с головой и повернулась к ней спиной.